Текст книги "Нестор Летописец"

Мерность, чинность монастырской жизни соединялись с острым, волнующим ощущением близости чуда, присутствия святости и – одновременно – опасности дьявольского искушения. Нестор знал, видел, каждодневно встречал монахов, ставших жертвами соблазна, павших под бременем греха и – сумевших подняться. Одни сами приоткрывали случившееся с ними или поражали исключительностью или странностью поведения; о чем-то говорили старшие, опытные братия и игумен, ходили удивительные слухи.

Среди сказаний Киево-Печерского патерика, созданных в 1220–1230-х годах и принадлежащих перу епископа Владимирского Симона, выходца из Печерской обители, и печерянина Поликарпа, большое число посвящено подвижникам, прославившимся в годы настоятельства Стефана и Никона. Монахи, о которых повествовали Симон и Поликарп, были современниками Нестора, и он должен был знать этих черноризцев. Но неизвестно, насколько сведения в патерике, отстоящие от времени их жизни примерно на полтора столетия, соответствовали тому, что знал Нестор. А. А. Шахматов предполагал, что эти известия были заимствованы из утраченной Печерской летописи, одним из составителей которой как раз и был Нестор[128]128
  Шахматов А. А. Киево-Печерский патерик и Печерская летопись (1897) // он же. История русского летописания. Т. 1: Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2: Раннее русское летописание XI–XII вв. С. 75–102; он же. Житие Антония и Печерская летопись. С. 146–174.


[Закрыть]. Однако все сообщения в патерике со ссылками на некий «летописец», то есть летопись, соответствуют тексту «Повести временных лет». Называя Нестора автором летописи, Поликарп, видимо, подразумевал именно «Повесть…». Есть также в патерике ссылки на утраченное Житие Антония Печерского, в котором, как получается, содержалось не только жизнеописание основателя монастыря, но и рассказы о прославленных черноризцах.

Когда были зафиксированы письменно предания об этих монахах, не очень ясно. Вероятно, в монастыре действительно велись летописные записи, но их состав точно не известен{36}36
  Гипотеза о Несторе – авторе Печерской летописи подробно рассмотрена в пятой главе настоящей книги.


[Закрыть]. Поэтому из серии сказаний о печерских иноках остановимся лишь на четырех, которые содержатся также в «Повести временных лет» под 6582 (1074) годом и которые Поликарп считал принадлежащими Нестору. Отсюда они, очевидно, и были заимствованы в патерик. А к ним добавим еще лишь одно сказание, написанное или пересказанное Поликарпом. Добавим потому, что он называет Нестора одним из свидетелей и участников произошедшего.

Начало сказания о печерских иноках в «Повести временных лет», возможно, содержит след руки нашего героя:

«Когда же Стефан правил монастырем и блаженным стадом, собранным Феодосием…{37}37
  Здесь во всех списках «Повести временных лет» пропуск – утрачен какой-то фрагмент.


[Закрыть] такие чернецы как светила на всю Русь светят: одни были постники крепкие, другие – сильные бдением, третьи – на преклонение коленное, четвертые – на пощение, через день и через два дня, иные же ели хлеб с водой, иные – овощи вареные, другие – сырые. В любви пребывая, младшие слушались старших и не смели при них произнести и слова, но всегда с покорностью и с послушанием великим. Также и старшие с любовью относились к младшим, учили их, утешали, как детей возлюбленных. Если кто-нибудь из братьев в какой грех впадал, его утешали, а эпитемию{38}38
  Эпитемия (епитимия, епитимья, греч. «наказание») – церковное наказание, налагаемое на согрешившего для духовного исправления, заключающееся в дополнительном посте, поклонах, молитвах, иногда – во вре´менном отлучении от причастия (вкушения на литургии тела и крови Христовых под видом хлеба и вина).


[Закрыть], наложенную на одного, делили между собой трое или четверо, в знак великой любви. Вот какие царили любовь в братии и воздержание великое. Если брат какой-нибудь уходил из монастыря, вся братия бывала этим очень опечалена, посылали за ним, звали вернуться в монастырь, шли всей братией к игумену на поклон и молили его и принимали брата в монастырь с радостью. Вот какие это были друзья и воздержники и постники. Из них я назову нескольких мужей изумительных»[129]129
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 326.


[Закрыть].

Акцент на том, что благочестивые подвижники прославились именно в годы игуменства Несторова наставника и благодетеля Стефана, как будто бы выдает руку его подопечного. Впрочем, из-за утраты части текста сложно судить, приурочивал ли летописец подвиги всех троих монахов прежде всего именно ко времени, когда обитель возглавлял Стефан.

Первый из этих монахов – пресвитер, то есть священник, по имени Демьян (Дамиан): «Первый – это Демьян пресвитер; он был такой постник и воздержник, что, кроме хлеба и воды, ничего не вкушал до смерти своей. Если кто когда, неся ребенка больного, каким недугом одержимого, приносил его в монастырь, или взрослый человек, каким-либо недугом одержимый, приходил в монастырь к блаженному Феодосию, тогда приказывал он этому Демьяну молитву творить над больным, и тотчас же творил молитву и совершал помазание елеем, и получали исцеление приходящие к нему. Когда он разболелся и лежал при смерти, пришел ангел к нему в образе Феодосия, даруя ему царство небесное за труды его. Затем же пришел Феодосий с братиею и сели около него, а он, уже изнемогая, взглянув на игумена, сказал: “Не забывай, игумен, что мне обещал”. И понял великий Феодосий, что тому было видение, и сказал ему: “Брат Демьян, что я обещал, то тебе будет”. Тот же, смежив очи, отдал дух в руки Божии. Игумен же и братия похоронили тело его»[130]130
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 326–327.


[Закрыть].

Еще один подвижник – престарелый монах Еремия (Иеремия), помнивший давнее время крещения Руси. Нет сомнения – Нестор беседовал с ним о прошлом, жадно, как губка, впитывая рассказы маститого старца. Однако, внимая его речам, наш герой должен был испытывать страх и трепет: Еремия считался прозорливцем, способным проникнуть взором во все тайны души собеседника, и обличить греховные помыслы, и предостеречь от соблазна: «Был тоже другой брат, по имени Еремия, который помнил крещение земли Русской. Ему был дан дар Богом: предсказывал будущее, и, если кого видел в раздумье, обличал его с глазу на глаз и приказывал блюстись дьявола. Если кто-нибудь из братьев задумывал уйти из монастыря и Еремия замечал это, то, придя к нему, обличал замысел его и утешал брата. Если он кому что говорил, хорошее или дурное, сбывалось слово старца».

Но совсем удивительное рассказывали о другом прозорливце – монахе Матвее (Матфее): «Был и еще старец, именем Матвей: был он прозорлив. Однажды, когда стоял он в церкви на месте своем, он поднял глаза, обвел ими братию, которая стояла и пела по обе стороны на клиросе, и увидел обходившего их беса, в образе поляка, в плаще с цветами лепка{39}39
  Лепок – видимо, цветок растения ясменника (по-украински липка). Иногда название цветка переводят как «репей» или «чертополох».


[Закрыть] под полою. И, обходя братию, бес, вынимая из-за пазухи цветок, бросал его на кого-нибудь; если прилипал цветок к кому-нибудь из поющих братьев, тот, немного постояв с затуманенными мыслями, под каким-нибудь предлогом выходил из церкви, шел в келью и засыпал и не возвращался в церковь до конца службы. Если же бросал цветок на другого и к тому не прилипал цветок, тот оставался крепко стоять и пел, пока не отпоют утреню, и тогда уходил в келью свою. Видя это, старец рассказал об этом братии своей»[131]131
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 327.


[Закрыть].

Рассказ Матвея Прозорливца, верно, наводил на монахов, и на Нестора в их числе, боязнь. Стоя в церкви на службе, они поеживаясь от мысли, что не видимый ими нечистый дух в чужеземной одежде поляка-католика (латинянина, как тогда говорили) мог незаметно бросить свой мерзкий цвет и – что самое страшное – дьявольский репей мог цепко повиснуть на одежде слабого духом монаха.

Поведал прозорливый старец и об ином виденье: «Другой раз видел старец такое: как обычно, когда старец отстоял заутреню, братия перед рассветом расходилась по келиям своим, а этот старец последним уходил из церкви. Однажды шел он так, присел отдохнуть под билом, ибо была его келья поодаль от церкви, и вот видит, как толпа идет от ворот; он поднял глаза и увидел человека верхом на свинье, а прочие идут рядом с ним. И сказал им старец: “Куда идете?” И сказал бес, сидевший на свинье: “За Михалем Тольбековичем”. Старец осенил себя крестным знамением и вернулся в келию свою. Когда рассвело и он понял, в чем дело, он сказал келейнику{40}40
  Келейник – монах или послушник при уважаемом, почитаемом монахе (старце).


[Закрыть]: “Поди, спроси, в келье ли Михаль”. И сказали ему, что “давеча, после заутрени, он прыгнул с ограды”{41}41
  То есть самовольно покинул монастырь, перелезши через ограду.


[Закрыть]. И рассказал старец о видении этом игумену и братии».

Михаль Тольбекович, бежавший из обители, нарушивший монашеский обет, погубил свою бессмертную душу – с ним было всё ясно. Но Матвей прозрел и грех самого игумена Никона:

«При этом старце Феодосий скончался, и Стефан стал игуменом, а после Стефана Никон, а старец всё еще жил. Стоит он как-то на заутрени, подымает глаза, чтобы посмотреть на игумена Никона, и видит осла, стоящего на игуменовом месте; и понял он, что не встал еще игумен. Много и других видений было у старца, и умер он в глубокой старости в этом монастыре»[132]132
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 327–328.


[Закрыть].

А. А. Шахматов посчитал, что Нестор, благоговейно отзывавшийся о Никоне в Житии Феодосия Печерского и даже называвший его Великим, не мог написать такой рассказ, обличающий леность игумена, запаздывающего на богослужение, не мог уподобить настоятеля ослу[133]133
  Шахматов А. А. Житие Антония и Печерская летопись. С. 172: он же. Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись (1909) // он же. История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. С. 401. Ученый полагал, что в Киево-Печерском патерике это сказание оказалось приписано Нестору, потому что он в Печерской летописи был назван ее составителем, хотя написал лишь часть из включенных в нее сказаний.


[Закрыть]. Возможно, и не мог: Поликарп, по-видимому, решил, что рассказы о Демьяне, Еремии, Матвее принадлежат Нестору, потому что они содержались в тексте «Повести временных лет». А рукопись Начальной летописи, имевшаяся у владимирского епископа, в заглавии, наверное, содержала указание на авторство Нестора. Поликарп посчитал Нестора автором всех этих сказаний, хотя летопись многослойна и если не все рассказы в ней под 1074 годом, то по крайней мере сказание о прозорливом Матвее могло принадлежать другому печерскому книжнику, «имевшему зуб» на Никона. Но могло быть и не так: почитавший своего наставника и покровителя Стефана Нестор отомстил-таки сменившему его Никону, «подложил ему свинью» – пусть и не такую большую и страшную, как бесы Михалю Тольбековичу. В конце концов, житие и летопись – разные жанры{42}42
  Для современной науки вопрос существования жанров в древнерусской словесности является предметом споров. Но я за неимением другого, более приемлемого обозначения, а также поскольку эта специальная филологическая проблема не имеет отношения к теме книги, буду употреблять этот термин.


[Закрыть], к тому же в Житии Феодосия Нестор писал о былых монашеских подвигах Никона, а в летописи всего лишь укорил устами старца Матвея за единожды проявленную леность. Шпилька, однако же, оказалась довольно острой, и эпизод с благословляющим ослом не был включен в большинство редакций Киево-Печерского патерика[134]134
  Так, его нет в тексте так называемой Основной редакции; ср.: Древнерусские патерики: Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик. С. 76–77. Нет его и в 1-й и 2-й Кассиановских редакциях; см.: Патерик Киевского Печерского монастыря / Издание императорской Археографической комиссии. СПб., 1911. С. 71, 244 (Памятники славяно-русской письменности, изданные императорскою Археографическою комиссиею); Библиотека литературы Древней Руси. Т. 2: XII. СПб., 1997. С. 350. В тексте Феодосиевской редакции осел заменен на беса – видимо, чтобы придать сцене более отчетливый смысл бесовского искушения; см.: Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 256.


[Закрыть]. Но рассказ о кончине Феодосия в начале этой же статьи 1074 года едва ли Несторов: летописец сообщает, что умирающий игумен желал видеть своим преемником не Стефана, а монаха Иакова, однако был вынужден уступить настояниям братии. Как давно предположил А. А. Шахматов, повествование о Феодосиевой смерти, видимо, было вставлено в летопись уже после изгнания Стефана из обители и избрания настоятелем Никона[135]135
  См.: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 294–295. Американский ученый А. Тимберлейк заметил, что форма сообщения о кончине преподобного (обозначение дня в винительном падеже с предлогом «в»: «мѣсяця мая въ 3 день») не похожа на устойчивое выражение, предваряющее обозначение дат в соседних годовых статьях: дата и слово «день» неизменно ставятся в родительном падеже без предлога; см.: Timberlake A. Intervals of the Kiev Chronicle (1050–1110) // Zeitschrift für slavische Philologie. 2005. Bd. 64. S. 51–70. Это тоже свидетельствует о том, что рассказ о кончине Феодосия – позднейшая вставка.


[Закрыть]. Добавлю: о нежелании умирающего назвать Стефана своим преемником Нестор, благоговевший перед памятью наставника, наверное, умолчал бы.

Что касается времени написания рассказов о четырех монахах, о которых повествуется в статье 1074 года вслед за сообщением о кончине Феодосия, то как будто бы указание на их примерную дату содержится в словах, которыми вводятся эти четыре сюжета: «Стефану же предержащю манастырь и блаженое стадо, еже бѣ совокупилъ Феодосий… такы черньцѣ, яко свѣтила в Руси сьяють»[136]136
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 125.


[Закрыть]. А. А. Шахматов назвал такое начало «неуклюжим и неуместным»: ведь прямо вслед за тем «повествуется о монастырской жизни времен не Стефана, а еще Феодосия», и глагол «сьяти» («сияти» – «сиять») употреблен в настоящем времени: «сьяють» («сияют»). Ученый предположил, что первоначальная версия рассказа о печерских черноризцах была составлена еще при жизни Феодосия и принадлежит она будущему настоятелю Никону. Только после 1088 года, когда Никон умер, какой-то позднейший летописец внес в этот фрагмент известие о смерти Матвея и Исакия, рассказ о видении Матвеем осла на месте игумена, не пришедшего вовремя на богослужение, и еще одну «враждебную памяти игумена Никона выходку» – упоминание, что он предавал побоям юродствовавшего Исакия (о котором чуть ниже)[137]137
  Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 301–302.


[Закрыть]. Возможно, это и так. Правда, несколько неудачное упоминание о Стефане может и не быть вставкой, поскольку лишь Дамиан и, может быть, Еремея умерли до кончины Феодосия. Но остальные двое точно здравствовали и в годы Стефанова игуменства. Называя время Стефана, летописец, таким образом, в целом не нарушает хронологии, не совершает анахронизма. К тому же в конце повествования в форме настоящего времени говорится о прославленных монахах именно как о покойных: «Таци ти быша черноризци Феодосьева манастыря, иже сияють и по смерти, яко свѣтила, и молять Бога за сдѣ сущюю братью, и за мирьскую братью, и за приносящая въ манастырь, в нем же и донынѣ добродѣтелное житье живуть»[138]138
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 131.


[Закрыть]. (Перевод: «Таковы были черноризцы Феодосиева монастыря. Они и по смерти сияют, как светила, и молят Бога за здешнюю братию и за мирских братьев и за жертвующих на монастырь, в котором и доныне живут добродетельной жизнью все вместе, сообща»[139]139
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 332.


[Закрыть].) Здесь глагол в настоящем времени «сияють» отнесен к уже покойным монахам: они сияют в небесах и молятся за свою былую обитель. Таким образом, нельзя исключить, что все четыре рассказа не отредактированы, а именно созданы уже спустя десятилетия после Феодосиевой кончины и Нестор может быть их автором. Однако А. А. Шахматов посчитал, что и заключительные строки повествования о четырех печерских иноках были отредактированы, а в первоначальном варианте они именовались здравствующими, а не покойными[140]140
  См. аргументы ученого: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 302.


[Закрыть]. Если эти соображения верны, то Нестору, может быть, остается роль редактора сказаний о четырех подвижниках: Демьяне, Еремии, Матвее и Исакии. И то не точно. Но никак не роль автора[141]141
  Существуют и иные мнения. Так, С. М. Михеев полагает, что сказания о четырех печерских монахах целиком написаны составителем так называемого Начального летописного свода первой половины 1090-х годов. См.: Михеев С. М. Кто писал «Повесть временных лет»? М., 2011 (Славяно-германские исследования. Т. 4). С. 116, 251, прим. 496. Но этим летописцем ученый тоже считает не Нестора.


[Закрыть].

Самой жуткой, увлекательной и удивительной была жизнь в монастыре Исакия (Исаакия): «А был и еще другой черноризец, именем Исакий. Был он, когда еще жил в миру, богат, ибо был купец, из Торопца родом. И задумал он стать монахом, и роздал имущество свое нуждающимся и монастырям и пошел к великому Антонию в пещеру с просьбой постричь его в монахи. И принял его Антоний и облачил его в одеяние чернеческое и назвал его Исакием, а было ему имя Чернь. Этот Исакий повел жизнь суровую: надел власяницу, велел купить ему козла, ободрал его мех и надел на власяницу, и обсохла на нем кожа сырая. И затворился в пещере, в одном из проходов, в малой келье в 4 локтя, и там молился Богу со слезами. Была же пищей его просфора одна, и та через день, и воды в меру пил он. Носил же ему пищу великий Антоний и подавал ее через оконце величиною только руку просунуть, так тот и принимал от него пищу. И жил он так семь лет, на свет не выходя, никогда не ложился, но, сидя, очень немного спал»[142]142
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 328.


[Закрыть].

Исакий, предавшийся жесточайшей аскезе, умерщвлению плоти, жаждал прославиться, стяжать святость. На грехе гордыни его и поймал дьявол: «И однажды по обычаю, с наступлением вечера, Исакий начал класть поклоны и петь псалмы до полуночи; когда же он трудился, сидел на своем сиденье. Однажды, когда он так сидел по обыкновению и погасил свечу, внезапно свет воссиял, точно от солнца в пещере, ослепляя глаз человеческий. И подошли к нему двое юношей прекрасных с сияющими, как солнце, лицами, и сказали ему: “Исакий, мы – ангелы, а там идет к тебе Христос, став на колени, поклонись ему”. Он же, не поняв, что это бесовское дело, и забыв перекреститься, встал и поклонился, точно Христу, бесовскому делу. Бесы же завопили: “Наш ты, Исакий, уже!” И, введя его в келью, посадили его и стали сами рассаживаться вокруг него и заполнили келью и весь проход пещерный». Тут-то и началось страшное – бесовская «дискотека»: «И сказал один из бесов, которого называли Христом: “Возьмите сопели, бубны и гусли и играйте, пусть нам Исакий спляшет”. И грянули бесы в сопели и в гусли, и в бубны, и стали Исакием играть. И, утомив его, оставили его едва живого и ушли, надругавшись над ним».

Поклонившийся дьяволу Исакий лишился дара речи и способности двигаться, лежал как труп: «На другой день, когда рассвело и подошло время принятия пищи, подошел Антоний, как обычно, к оконцу и сказал: “Господи, благослови, отец Исакий”. И не было ответа; и сказал Антоний: “Вот, он уже умер”. И послал Антоний в монастырь за Феодосием и братией. И, откопав засыпанный вход, вошли они и взяли Исакия, считая его мертвым, вынесли и положили его перед пещерою. И увидели, что он жив. И сказал игумен Феодосий, что “это случилось от бесовского действа”. И положили его на постель, и стал ходить за ним Антоний. ‹…› Феодосий же, узнав, что Антоний ушел в Чернигов, отправился с братией и взял Исакия, и принес его к себе в келью, и ухаживал за ним, ибо он ослабел так, что не мог сам ни перевернуться на другую сторону, ни встать, ни сесть, а лежал на одном боку, ходил под себя, так что от этого под бедрами у него завелись черви. Феодосий же своими руками умывал и переодевал его, и в течение двух лет делал это. То было удивительное чудо, что в течение двух лет тот ни хлеба не съел, ни воды, ни овощей, никакой иной пищи, ни слова не произнес, но нем и глух лежал два года. Феодосий же молил Бога за него, и молитву творил над ним день и ночь, пока тот на третий год не заговорил и не начал слышать и на ноги вставать, как младенец, и начал ходить. И пренебрегал он в церковь ходить, силою приваживали его к церкви, и так мало-помалу приучили его ходить туда. И затем научился он в трапезную ходить, и сажали его отдельно от братии, и клали перед ним хлеб, и он брал его только тогда, когда клали его в руку ему. Феодосий же сказал: “Положите хлеб перед ним, но не вкладывайте его в руки ему, пусть сам ест”; и тот неделю не ел и так, понемногу оглядевшись, откусывал хлеб; так он научился есть и так избавил его Феодосий от козней дьявольских. Исакий же опять принялся за воздержание жестокое»[143]143
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 329–330.


[Закрыть].

Свидетелем этих поразительных событий Нестор быть не мог – они случились до его прихода в монастырь, о произошедшем с Исакием при Антонии и Феодосии ему поведала молва. Но вот дальнейшее совершалось уже перед его глазами. Исакий начал юродствовать.

Юродство было особенным явлением русской святости. Юродивые как чин святых были известны в Византии, житие одного из них, Андрея Цареградского, было переведено на Руси в XII веке. Однако причисленных к лику святых византийских юродивых немного, а русских – намного больше, и на Руси они были особенно почитаемы. А вот католический Запад этого типа святости не знал вообще. Некоторые русские юродивые были выходцами из западных стран, перебравшимися на Русь, видимо, потому, что на родине такой странный подвиг служения Богу был невозможен или не был бы никем понят.

В современном русском языке слово «юродивый» означает «дурачок, безумец». Современное значение в церковнославянском слове «юродивый», или «уродивый», как бы сквозило, мерцало. Слово это однокоренное с «урод», значившим изначально «отверженный, не принадлежащий к роду» (у – это древняя приставка со значением отрицания). Слово «юродивый» – это церковнославянский, книжный вариант, а «уродивый» – древнерусский (ю – это тоже древняя приставка). Юродивый как бы вне рода, вне людей, вне жизни, он не вполне родился в этой, земной жизни. Но юродивый – это не любой безумец, а тот, кто отмечен, избран Богом, причем юродство – это обычно не врожденное психическое заболевание, а сознательно избранный тип поведения, своеобразная маска. Юродивый «ругается миру», отвергая все земные ценности как дьявольские соблазны, а моральные нормы и принципы поведения – как относительные, укорененные в суетной земной действительности. Юродство восходит к мысли из Послания к римлянам и из Первого послания к коринфянам апостола Павла. В Послании к римлянам сказано: «…то, что является мудростью в глазах мира, есть безумие в глазах Божиих: называя себя мудрыми, обезумели» (глава 1, стих 22). В Первом послании к коринфянам эта мысль развернута и повторена неоднократно: «…то, что является безумием в глазах мира, есть мудрость в глазах Божиих: Бог избрал немудрое мира» (глава 1, стих 27); «Мы безумны Христа ради» (глава 4, стих 10) и «Если кто ‹…› думает быть мудрым ‹…› тот будь безумным, чтобы быть мудрым» (глава 3, стих 18). Юродство – это крайнее, экстремальное (и, если угодно, «экстремистское») выражение идеи о несовместимости мира земного и Царства Божия. В церковнославянской Библии в этих фрагментах вместо «безумны» стоит «юроди». В церковном песнопении (тропаре) Андрею Цареградскому его юродство прямо представлено как воплощение апостольского речения: «Глас апостола Твоего Павла услышав, глаголющ: мы юроди Христа ради, раб Твой, Андрей, юрод бысть на земли Тебе ради, Христе Боже». Автор жития называет Андрея «насмешником над сатаной». Житие Андрея было любимым чтением на Руси, а сам юродивый, в церковнославянском переводе названный славянином, послужил образцом для русских подражателей.

Юродство было как постоянным, так и временным: Исакий юродствовал временно в XI веке, преподобный Кирилл Белозерский – в XIV[144]144
  О феномене юродства можно подробнее прочитать, например, в статье А. М. Панченко «Юродивые на Руси» (он же. О русской истории и культуре. СПб., 2000. С. 337–354) и в книге С. А. Иванова «Блаженные похабы: Культурная история юродства» (М., 2019).


[Закрыть].

Но продолжу рассказ: «Когда же скончался Феодосий и на его месте был уже Стефан, Исакий как-то сказал: “Ты уже было обманул меня, дьявол, когда я сидел на одном месте; а теперь я уже не затворюсь в пещере, но одержу над тобой победу, оставаясь в монастыре”. И надел на себя власяницу, и на власяницу свиту из грубой ткани и начал юродствовать, и стал помогать поварам, варя на братию. И, приходя на заутреню раньше всех, стоял твердо, не шевелясь. Когда же приспевала зима и морозы лютые, стоял в башмаках с протоптанными подошвами, так что примерзали ноги к каменному полу, и не двигал ногами, пока не отпоют заутреню. И после заутрени шел в поварню и приготовлял огонь, воду, дрова, до прихода прочих поваров из братии. Один же повар, тоже Исакий по имени, сказал раз со смехом Исакию: “Вон там сидит ворон черный, ступай возьми его”. Исакий же поклонился ему до земли, пошел, взял ворона и принес ему на глазах у всех поваров, и те пришли в ужас и поведали о том игумену и братии, и стала братия почитать его. Он же, не желая славы человеческой, начал юродствовать, начал вредить то игумену, то братии, то мирянам, чтобы принимать побои от других. И начал по миру ходить, продолжая юродствовать. Поселился он в пещере, в которой раньше жил, – Антоний уже умер к тому времени, – и собрал к себе молодых и одевал их в одежды монашеские и принимал побои то от игумена Никона, то от родителей этих детей. Он же всё это терпел, принимал побои и выносил наготу и холод днем и ночью. Однажды же ночью разжег он печку в избушке у пещеры, и запылала печь, ибо была она ветха, и заполыхал огонь через щели. Так как нечем было заложить их, он стал на огонь ногами босыми и простоял на огне, пока не прогорела печь, и тогда только слез. И многое другое рассказали о нем, а иному был я сам очевидец»[145]145
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 331.


[Закрыть].

Понимал ли Нестор, который, возможно, написал эти строки[146]146
  Немецкий филолог Л. Мюллер обратил внимание на то, что в рассказе об Исакии содержится противоречие: подвижник заявляет дьяволу, что больше не поселится в пещере, а потом всё же возвращается в ту самую пещеру, где обитал прежде. Ученый предполагает, что этот текст составлен из двух частей, принадлежащих разным авторам; см.: Мюллер Л. Рассказ об Исакии и сказание «что ради зовется Печерский монастырь» // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской академии наук. Т. LIV. СПб., 2003. С. 66–69. Мысль Л. Мюллера, будто другое противоречие заключается в том, что здесь представлены две мотивировки падения монаха, поддавшегося бесовскому соблазну: опасное для души затворничество и простая неосторожность (Исакий забыл перекреститься, перед тем как поклониться лже-Христу), мне представляется неверной. Две мотивировки дополняют друг друга: уход в затвор питает грех гордыни, и дьявол пользуется этим, являясь монаху в облике Спасителя; забывчивость Исакия объясняется именно гордыней: он верит, что перед ним предстал сам Господь, оценивший подвиги инока.


[Закрыть] и который видел юродские поступки Исакия, их глубокий смысл, неизвестно. Поведение юродивого – это послание, исполненное глубокого значения. Неумные находили в нем одно лишь безумие и смехотворство, разумные прозревали в нем урок, напоминание. Когда Исакий играл в монастырь с детьми, он не только провоцировал негодование и родителей, и игумена. Он напоминал и о бренности мирской жизни, и вместе с тем об относительности монашеского идеала перед лицом абсолютной истины христианства. В Царстве Небесном не будет ни мирян, ни монахов. Безгрешные дети чище взрослых иноков. Христос говорил: «…пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное» (Евангелие от Матфея, глава 19, стих 14).

Наконец подвижник одержал победу над нечистой силой: «И так он победил бесов, как мух, ставя ни во что их запугивания и наваждения, говоря им: “Хоть вы меня и прельстили в пещере поначалу, потому что я не знал козней ваших и лукавства, но теперь со мною Господь Иисус Христос и Бог мой и молитва отца моего Феодосия, надеюсь на Христа и одержу победу над вами”. Много раз бесы пакостили ему, говоря: “Ты наш, и поклонился нашему старейшине и нам”. Он же говорил: “Ваш старейшина антихрист, а вы – бесы”. И осенял лицо свое крестным знамением, и они оттого исчезали. Иногда же опять в ночное время приходили к нему, пугая его воображение видением, будто идет много народа с мотыками и кирками, со словами: “Раскопаем пещеру эту и засыплем этого человека здесь”. Другие же говорили: “Беги, Исакий, они хотят тебя засыпать”. Он же говорил им: “Если бы вы были люди, то днем пришли бы вы, а вы – тьма и во тьме ходите, и тьма вас поглотит”. И осенял их крестом, и они исчезали. Иной раз они стращали его, принимая образ то медведя, то лютого зверя, то вола, то змеи вползали к нему, или жабы, или мыши и прочие гады. И не могли с ним ничего поделать, и сказали ему: “Исакий, ты победил нас”. Он же сказал: “В первый раз вы победили меня, приняв образ Иисуса Христа и ангелов, которого вы недостойны, а теперь, по достоинству, вы являетесь в образе зверином и скотском и в виде змей и гада, какие вы и есть, скверные и злые на вид”. И вот сгинули бесы от него, и с тех пор не было ему пакости от бесов, как он и сам рассказал об этом, что “вот была у меня с ними три года война эта”. Потом он начал жить в твердой вере и соблюдать воздержание, пост и бдение. И в таком житии и кончил дни свои. И разболелся он в пещере, и перенесли его больного в монастырь, и через неделю он в благочестии скончался. Игумен же Иоанн и братия убрали тело его и похоронили его»[147]147
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 331–332.


[Закрыть].

Между прочим, и в этом сказании игумен Никон выглядит не очень хорошо: не поняв, что поведение Исакия – это подвиг и что инок стремится отречься от славы святости, попирая грех гордыни и провоцируя отторжение и агрессию со стороны окружающих, настоятель подвергал его побоям.

Автор, возможно сам Нестор, завершает свое повествование исполненными почтения словами, прославляющими печерских монахов: «Таковы были черноризцы Феодосиева монастыря. Они и по смерти сияют, как светила, и молят Бога за здешнюю братию и за мирских братьев и за жертвующих на монастырь, в котором и доныне живут добродетельной жизнью все вместе, сообща, в пенье и в молитвах и в послушанье, на славу Богу всемогущему, хранимые молитвами Феодосия, которому и слава вечная, аминь»[148]148
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 332.


[Закрыть].

Сюжет включенного в патерик Поликарпова сказания о Никите Затворнике отчасти напоминает историю Исакия: Никита, ставший позднее епископом Великого Новгорода, тоже ушел в затвор: «Желая людской славы, задумав великое, но не богоугодное дело, он просил у игумена позволения войти в затвор. Игумен же не разрешал ему, говоря: “О чадо, нет тебе пользы в праздном сидении, потому что ты еще молод; лучше тебе остаться среди братии, и, работая на нее, ты не лишишься вознаграждения от Бога. Ты сам видел, как был прельщен брат наш, святой Исакий Печерник. Разве не великая благодать Божия спасла его, который и ныне творит многие чудеса?!” Никита же говорит: “Никогда не прельщусь я так, как он. И прошу я у Господа Бога, чтобы и мне дал дар чудотворения”. Отвечал Никон: “Выше силы прошение; берегись, брат, и не возносись, а то изведаешь ты падение. Повелевает тебе наше смирение служить братии, ради этого ты будешь увенчан за послушание”. Но юноша никак не хотел внять словам старца и, что захотел, то и сделал: заложил за собой двери и пребывал в келье, не выходя из нее».

Бес ввел Никиту в тяжкий грех, явившись в образе ангела и соблазнив поклониться. Потом он даровал монаху способность предсказывать будущее. «И пошла о нем слава великая, и все дивились, что сбываются предсказания его». Когда же затворник известил князя Изяслава о случившейся смерти его племянника Глеба Святославича, правившего в Новгороде, опередив на шесть дней весть, принесенную новгородским гонцом, то «с тех пор прослыл затворник пророком, и очень верили в его предсказания князья и бояре».

Прозорливость Никиты Затворника Поликарп объяснил так: «Бес же, не ведая того, что будет впоследствии, а зная только то, что сам содеял, или то, чему научил злых людей: убить или украсть, – об этом возвещает. Когда приходили к затворнику, чтобы услышать слова утешения, то бес, мнимый ангел, рассказывал ему о случившемся, и о чем Никита пророчествовал, то и сбывалось».

Никита, пребывая в затворе, в совершенстве изучил книги Ветхого Завета, а новозаветных книг, «этих святых книг, переданных нам в благодати Господом на наше утверждение и исправление, он никогда не хотел ни видеть, ни слышать, ни читать, ни говорить о них с другим. И поэтому стало ясно всем, что прельщен Никита дьяволом. И этого не могли стерпеть преподобные те отцы: Никон-игумен, Иван, что после него игуменствовал, Пимен Постник, Исайя, который был епископом в Ростове, Матфей Прозорливец, святой Исакий Печерник, Агапит Целитель, Григорий Чудотворец, Никола, бывший потом епископом в Тмуторокани, Нестор, написавший Летопись, Григорий, творец канонов, Феоктист, который был епископом в Чернигове, Онисифор Прозорливец. Все эти богоносцы пришли к прельщенному и, помолившись Богу, отогнали от него беса, и впредь не видел его Никита. И, выведя его из пещеры, они спрашивали затворника о Ветхом Завете, чтобы услышать от него что-либо. Но Никита клялся, что никогда не читал книг; тот, кто прежде знал наизусть иудейские книги, ныне в них ни единого слова не понимал, попросту сказать, и азбуки не знал; и те все блаженные отцы едва научили его грамоте».

Так была спасена душа монаха, возгордившегося и поддавшегося бесовскому искушению: «И с тех пор Никита предался воздержанию, жил в чистоте, смирении и послушании, так что всех превзошел в добродетели; позднее за многие добрые дела поставили его епископом Новгорода»[149]149
  Древнерусские патерики: Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик. С. 140–141. Перевод Л. А. Ольшевской. Текст так называемой Основной редакции.


[Закрыть].

Рассказ о Никите Затворнике свидетельствует как о настороженно-опасливом отношении в Печерской обители к такой крайней форме аскезы, как затвор, так и о духовном авторитете Нестора: он один из немногих монахов, кого игумен Никон взял с собой, чтобы вывести Никиту из пещеры и освободить от бесовской власти. Такой духовный авторитет наш герой приобрел, видимо, благодаря таланту книжника – автора религиозных сочинений, а не аскетическим подвигам (о них ничего не известно).

Пушкин заметил о сказаниях Киево-Печерского патерика: «прелесть простоты и вымысла»[150]150
  Письмо П. А. Плетневу (не позднее 14 апреля 1831 года). – Пушкин А. С. Полное собрание сочинений и писем: В 10 т. / Текст проверен и примечания составлены Б. В. Томашевским. 4-е изд. Т. 10: Письма. Л., 1979. С. 269.


[Закрыть]. Для рационалистически воспринимающего мир человека Нового времени сказания о печерских иноках – яркие фантазии, плод экзальтированного, разгоряченного, неспокойного воображения, а отраженные в них факты поддаются не сверхъестественному, а реальному объяснению: с Исакием, например, очевидно, случился инсульт. Совсем не так воспринимали их в Древней Руси: видели в них не вымысел, а достоверное отражение действительных событий. И если бы и согласились с тем, что Исакий тяжко заболел, то добавили бы: источник болезни – нечистая сила. Печеряне жили с постоянным ощущением близости сверхъестественных сил – божественной и дьявольской. Борьба между ними разворачивалась и в душе каждого человека, и в обители, и в Русской земле, и во всем Божьем мире. С этим ощущением жил и монах Нестор. Но необычайное духовное напряжение, экзальтация, визионерство – свойство видеть сверхреальное (или то, что считалось таковым) для него как будто бы не были характерны. Он должен был испытывать трепет, поражаться, соприкасаясь с такими аскетами, как Исакий или Никита, с такими визионерами, как Матвей. Но сам был другим.