Текст книги "Нестор Летописец"

Жизнь Нестора в монастыре, видимо, текла неторопливо и спокойно. Сказания о печерских иноках, вошедшие в патерик, в большинстве своем отличаются остросюжетностью, неожиданными поворотами событий – пуантами, часто повествуют о столкновениях с разнообразными антагонистами – от бесов до иноверцев или алчных и неблагочестивых князей. Это своеобразные новеллы, пугающие, изумляющие, увлекательные. Монахи в этих сказаниях наделены прозорливостью и даром чудотворения. Жития Нестора среди этих произведений нет: с ним в Печерской обители не происходило ничего удивительного, молва не сообщала о его чудесах и пророчествах. Он любил мерность, и жизнь его была мерной. Его идеалом, несомненно, был кроткий, смиренный Феодосий: написанное Нестором Житие преподобного свидетельствует об этом. Слово «смиренный» в древности писалось не так, как сейчас: «смеренный» (точнее, «смѣренный», с буквой ять). Оно происходило не от «мира», а от «меры». Эту меру и полюбил наш герой.

Печерский монастырь не был отгорожен от мира. Расположенный в городе – столице Руси, прославленный своими подвижниками, он посещался и князьями, приходившими для благочестивых бесед, духовных поучений к настоятелям и почитаемым старцам, и боярами. С одним из знатных киевлян, воеводой Янем Вышатичем, участником многих событий, бывалым человеком и умелым рассказчиком, видимо, не раз беседовал Нестор – следы этих бесед отражены на страницах «Повести временных лет».

Глава третья. «От многых мала въписахъ. да почитающе славят Бога». «Чтение о Борисе и Глебе»

«Чтение о Борисе и Глебе» – самое раннее из достоверно принадлежащих Нестору произведений. Это одно из двух пространных житий князей-мучеников. Второе, более известное, принято сокращенно называть «Сказанием о Борисе и Глебе». Название Несторова произведения тоже условное. В самом раннем списке, впрочем отделенном от времени создания примерно двумя веками – он относится к XIV веку, – заглавие таково: «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца{43}43
  Блаженную страстотерпца – форма двойственного числа.


[Закрыть] Бориса и Глѣба». В других списках встречаются иные названия, например: «Слово о житии и о убиении святою мученику Бориса и Глеба»[151]151
  Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Приготовил к печати Д. И. Абрамович. Пг., 1916 (Памятники древнерусской литературы. Вып. 2). С. 1.


[Закрыть]. В самом раннем списке авторский текст, видимо, сохранен почти без изменений[152]152
  Это положение было убедительно доказано С. А. Бугославским; см.: Буголславский С. А. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе: историко-литературное исследование [диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук, 1939] // он же. Текстология Древней Руси. М., 2007. Т. 2: Древнерусские произведения о Борисе и Глебе / Сост. Ю. А. Артамонов. С. 211–220.


[Закрыть]; соответственно, и заглавие «Чтение о житии и о погублении…» принадлежит Нестору[153]153
  В пользу этого говорят также еще два факта: в Житии Феодосия Печерского Нестор называет ранее написанное «Чтение…» почти точно так, как звучит заглавие этого произведения; в приписке, расположенной в «Чтении…» вслед за описанием мученичества Бориса и Глеба, книжник также варьирует это заглавие. Поэтому сомнения В. К. Зиборова (см.: Зиборов В. К. О летописи Нестора: Основной летописный свод в русском летописании XI века. СПб., 1995. С. 71) в том, что «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глѣба» является авторским заглавием жития, представляются беспочвенными. В Житии Феодосия Печерского Нестор упоминает о «Чтении…»: «се бо испьрва писавъшю ми о житие и о погублении и о чюдьсех святою и блаженою страстотрьпьцю Бориса и Глѣба». – Житие Феодосия Печерского // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1: XI–XII века. СПб., 1997. С. 352. Это упоминание почти полностью, за исключением замены «чтения» на более привычное «житие», совпадает с названием Несторова произведения о Борисе и Глебе в древнейшем списке, и это еще один аргумент в пользу того, что этот список содержит авторское название памятника.


[Закрыть].

«Чтение…» было написано до Жития Феодосия, во вступлении к которому Нестор сообщает: «…сначала написал я о житии и о погублении и чудесах святых и блаженных мучеников твоих Бориса и Глеба»[154]154
  Житие Феодосия Печерского. С. 353. Перевод О. В. Творогова.


[Закрыть]. Но когда именно? Согласно господствующему мнению, Житие Феодосия Печерского было создано, возможно, до 1088 года или в самом его начале, так в нем не упоминается о кончине игумена Никона, произошедшей в марте 1088 года[155]155
  Так, например, считал А. А. Шахматов; см.: Шахматов А. А. Несколько слов о Несторовом Житии Феодосия (1896) // он же. История русского летописания. Т. 1: Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2: Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб., 2003. С. 20. «Повесть временных лет» не указывает точной даты смерти Никона и дня недели, в который она произошла, называя лишь год – 6596-й. В монастырской традиции существует дата 23 марта старого стиля (5 апреля нового стиля) как день памяти игумена и, соответственно, его кончины; см., например: Патерик, или Отечник Печерский ‹…›. [Киев,] 1661. Л. 126. «Повесть временных лет» использует летоисчисление «от сотворения мира», в котором начальной точкой отсчета считался 5508 год до нашей эры. Простая арифметическая операция 6596 минус 5508 дает результат 1088 год. Однако в ранних русских летописях год отсчитывается не с января, как у нас, а с марта. Мартовский год «запаздывал» на два месяца по сравнению с январским, два последних месяца – январь и февраль, – соответственно, относятся уже к следующему январскому году. Но кроме мартовского в летописании применялся еще и ультрамартовский год, который был не «старше», а «моложе» январского на два месяца. Церковные события датировались по заимствованному из Византии сентябрьскому году. Кончина Никона, видимо, записана по мартовскому году. «…Мартовский год переводится вычитанием 5508 для марта – декабря ‹…› ультрамартовский – вычитанием 5509 для марта – декабря». – Бережков Н. Г. Хронология русского летописания / Отв. ред. М. Н. Тихомиров; подг. к печати Н. Н. Улащик. М., 1963. С. 9. Соответственно, он скончался в 1088 году.


[Закрыть]. И, почти несомненно, до 14 августа 1091 года, когда было совершено торжественное перенесение останков Феодосия из пещеры, где он был погребен, в монастырский храм, – автор Жития об этом событии не пишет, хотя должен был бы, если бы оно состоялось ко времени завершения его труда[156]156
  Есть, впрочем, и иная точка зрения, согласно которой Нестор написал Житие Феодосия в начале XII века. О ней подробнее рассказывается в следующей главе. Историк С. М. Михеев, принимающий эту датировку, склонен считать, что «Чтение…» было написано Нестором тоже в начале двенадцатого столетия. См.: Михеев С. М. «Святополкъ сѣде въ Киевѣ по отци»: Усобица 1015–1019 годов в древнерусских и скандинавских источниках. М., 2009 (Славяно-германские исследования. Т. 4). С. 95.


[Закрыть]. Нижней границей создания «Чтения…» является 1072 год, так как Нестор описывает перенесение мощей Бориса и Глеба в новую церковь, произошедшее 20 мая 1072 года[157]157
  20 мая названо в «Сказании о чудесах Романа и Давыда» (Роман и Давид, в древнерусской огласовке Давыд, – крестильные имена Бориса и Глеба) и в «Чтении…» Нестора, а также в Ипатьевском списке «Повести временных лет». В «Повести временных лет» по Лаврентьевскому списку приведен другой день – 2 мая. А. А. Шахматов признал верной дату 20 мая (оно в 1072 году было воскресным днем, а торжественные перенесения мощей как будто бы было принято совершать в воскресные дни, так, в 1115 году мощи Бориса и Глеба были погребены в новом храме именно в воскресенье, 2 мая. Дата 2 мая в летописной статье под 1072 годом появилась ошибочно, под пером позднейшего переписчика, помнившего о более позднем перенесении мощей в 1115 году, которое действительно состоялось 2 мая. См.: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах (1908) // он же. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1: Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 2002. С. 58, прим. 2; ср. реконструированный А. А. Шахматовым текст так называемой первой редакции «Повести временных лет» (составленной до 1115 года), в котором 2 мая заменено на якобы изначальную дату – 20 мая: Там же. Т. 1. Кн. 2. С. 809. Это мнение стало общепризнанным. См.: Лосева О. В. Русские месяцесловы XI–XIV веков. М., 2001. С. 105.


[Закрыть]. Но это очень широкая датировка – между начальной точкой, нижней границей создания Несторова жития Бориса и Глеба, и конечной точкой, верхней границей, оказывается промежуток почти в двадцать лет. Более точно определить время создания «Чтения…» попытался А. А. Шахматов. Он обратил внимание на слова в конце произведения, следующие за описанием посмертных чудес святых: «Видите ли, братья, как возвышена покорность старшему брату, проявленная святыми? Если бы сопротивлялись ему, едва ли бы такому дару чудесному были сподоблены от Бога. Теперь многие младшие князья не покоряются старшим и сопротивляются им, и их убивают, но они не сподоблены такой благодати, как те святые»[158]158
  Святые князья-мученики Борис и Глеб / Исследование и подг. текстов Н. И. Милютенко; отв. ред. Г. М. Прохоров. СПб., 2006. С. 397. Перевод Н. И. Милютенко. В оригинале: «Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к старѣйшу брату. Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена от Бога. Мнози бо суть ныне детескы князи, не покоряющеся старѣйшимъ и супротивящеся имъ, и убнваеми суть: ти не суть такой благодѣти сподоблени, яко же святая сия». – Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. С. 25, л. 115 б–115 в.


[Закрыть]. Ученый соотнес их «с событиями 1078 и 1079 годов, участниками которых были князья Глеб Святославович, Борис Вячеславович и Роман Святославович, «напомнившие Нестору своими именами святых Бориса и Глеба, принявших при крещении имена Романа и Давида»[159]159
  Шахматов А. А. Несколько слов о Несторовом Житии Феодосия. С. 20, прим. 1; ср.: он же. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 57.


[Закрыть]. Параллель эта логичная, хотя, в отличие от Бориса Вячеславича, действительно в 1078 году павшего в битве со старшими князьями – дядьями Изяславом и Всеволодом Ярославичами, Роман был убит половцами, которых, видимо, пытался поднять против Всеволода Ярославича{44}44
  Гибель Романа была в интересах Всеволода и его сына Владимира Мономаха, однако доказательств, что половцы были Всеволодом подкуплены, нет.


[Закрыть], а Глеб погиб во время похода в земли финского племени чудь (эстов)[160]160
  Об этом сообщается, например, в записи «А се князи Великого Новагорода», предшествующей Комиссионному списку Новгородской первой летописи младшего извода; см.: Полное собрание русских летописей. [3-е изд.]. Т. 3: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 470, л. 14.


[Закрыть], причем о его выступлении против старших князей летописи не сообщают.

Более точную дату ученый вычислил так: в «Чтении…» рассказывается об исцелении у мощей Бориса и Глеба некоей сухорукой женщины и сообщается, что это чудо произошло в воскресенье 15 августа в праздник Успения Богородицы. «…Но 15 августа приходилось на воскресение после 1072 г. в первый раз в 1081 г., затем в 1087 г. Отсюда видно, что исцеление сухорукой произошло или в 1081 г., или в 1087 г., вероятнее в 1081 г., ибо ‹…› сказание о Борисе и Глебе написано Нестором до Жития Феодосия, оконченного до 1088 г.»[161]161
  Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 57–58.


[Закрыть].

Аргументация ученого выглядит достаточно обоснованной, и у нее есть сторонники[162]162
  Ее, например, безоговорочно приняла Н. И. Милютенко; см.: Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 259.


[Закрыть]. (Впрочем, Житие Феодосия, как будет сказано, Нестор написал несколько позднее.) М. Д. Присёлков, один из их числа, предположил, что «Чтение о Борисе и Глебе» было создано к торжеству освящения новой каменной Борисоглебской церкви в Вышгороде[163]163
  См.: Присёлков М. Д. Нестор Летописец [2-е изд]. СПб., 2009. С. 79–80.


[Закрыть]. Этот храм был заложен в княжение в Киеве Святослава Ярославича и закончен, когда на киевском престоле сидел Всеволод Ярославич.

Но эта датировка принята далеко не всеми учеными.

С. А. Бугославский обратил внимание на сходство двух сюжетов об освобождении из темницы заточенных в нее узников. В «Чтении о Борисе и Глебе» рассказывается, как два заключенных городскими старейшинами в тюрьму преступника, «вспомнив о чудесах, творимых Борисом и Глебом, начали молить Бога и святых страстотерпцев призывами в помощь, каясь в своих прегрешениях». И совершилось новое чудо: «И однажды ночью, когда они молились, вдруг открылся покров темницы, и свет засиял в ней. Они подняли глаза и увидели святых на двух разных конях и отрока перед ними{45}45
  Отрок – здесь: младший дружинник. Нестор подразумевает дружинника Бориса, который погиб, закрывая своего господина от копий убийц; из летописи и другого жития, «Сказания о Борисе и Глебе», известно его имя – Георгий.


[Закрыть], держащего свечу, и, затрепетав, пали пред ними. Святые же сказали им: “Не бойтесь, знайте, что мы – Борис и Глеб, которых вы призываете в молитве своей. И вот теперь мы пришли освободить вас от этой скорби. Вы покаялись в своем прежнем прегрешении, и потому судья никакого зла не причинит вам, а отпустит вас с миром”. И когда это сказали, спали с узников оковы»[164]164
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 387. Перевод Н. И. Милютенко.


[Закрыть]. Стражники, узнав о произошедшем, рассказали судье, и тот освободил заточенных.

Нестор отнес это чудо к княжению в Киеве Ярослава Мудрого, правившего в 1019–1054 годах. В другом Борисоглебском памятнике, «Сказании о чудесах Романа и Давыда», такое же чудо отнесено к княжению в Киеве Ярославова внука Святополка Изяславича, правившего в 1093–1113 годах. Однако здесь сообщается, что два узника были заточены в темницу не старейшинами, а самим князем, причем по ложному обвинению. Рассказ снабжен драматическими подробностями: святые освободили заключенных от оков, но лишили одного из них зрения «для уверения всех, если не станут верить», и обещали вернуть ему зрение через три дня. Они велели освобожденным предстать перед Святополком и заявить: «Зачем так делаешь и, не разобравшись, терзаешь и мучишь? И если не покаешься, не перестанешь так поступать, то пусть будет тебе известно, что наказания и мук не избежишь»[165]165
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 335.


[Закрыть].

С. А. Бугославский предположил, что Нестор писал житие князей-братьев в годы киевского княжения Святополка, его источником было «Сказание о чудесах Романа и Давыда». И чтобы обелить Святополка, автор «Чтения…» якобы перенес чудо с узниками лет на пятьдесят раньше – в годы княжения Ярослава Мудрого. Так как часть текста «Сказания…», содержащая эпизод об освобождении темничных сидельцев, была составлена около 1108 года, «Чтение…» написано не раньше этого года[166]166
  Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преподобного Нестора (Посвящается академику В. Н. Перетцу). IV–VII // Известия Отделения русского языка и словесного Императорской Академии наук. 1914. Т. XIX. Кн. 3. С. 35–38; он же. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе: историко-литературное исследование. С. 275–278.


[Закрыть].

Хотя у датировки С. А. Бугославского нашлись приверженцы[167]167
  См.: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 133–155, 178–183.


[Закрыть], его соображения сомнительны. Во-первых, возможно, что ходила молва о разных чудесах с освобождением узников – такие чудеса традиционны для житийной литературы{46}46
  Их прообраз – чудесное освобождение ангелом из темницы апостола Петра (Деяния апостолов, глава 12, стихи 1–12). Как и у русских узников, у Петра «цепи упали ‹…› с рук».


[Закрыть]. Сам Нестор пишет: «Так же святые избавили многих, бывших в оковах и темницах, не только в одном месте, но и в других городах»[168]168
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 387. С. 387–389.


[Закрыть]. Во-вторых, ничто не мешало книжнику, если он желал очистить имя Святополка от причастности греху несправедливого наказания, признать узников действительно виноватыми, как это он и сделал, но не переносить чудо на полвека раньше[169]169
  Возражения такого рода принадлежат А. А. Шахматову; см.: Шахматов А. А. Повесть временных лет (1916) // он же. История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. С. 572–577.


[Закрыть]. В-третьих, у этого чуда был обнаружен вероятный литературный источник – описание похожего события в так называемом Втором славянском житии чешского князя Вячеслава, или Легенде Никольского, причем совпадения разительны[170]170
  См. об этом: Ingham N. W. Czech Hagiography in Kiev: The Prisoner Miracles of Boris and Gleb // Die Welt der Slaven. 1965. Bd. 10. S. 166–182. Повествование о чуде Вячеслава см. в изданиях: Sborník staroslovanských literárhích památek o sv. Václavu a sv. Lidmile / Uspořádal J. Vajs. V Praze, 1929. S. 118–119; Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности / Предисл., комм. и пер. А. И. Рогова; отв. ред. В. Д. Королюк. М., 1970. С. 84 (оригинал), 99–100 (перевод).


[Закрыть]. Наконец, предполагаемая С. А. Бугославским манипуляция с источником напоминает скорее малопочтенную работу политтехнолога, готового поступиться правдой, а не труд истово верующего книжника. Кроме того, как давно предположил П. В. Голубовский, и Нестор, и неизвестный автор (или авторы) «Сказания о чудесах Романа и Давыда» использовали записи, которые велись при Вышгородском храме Бориса и Глеба, где были погребены братья[171]171
  См.: Голубовский П. В. Служба святым мученикам Борису и Глебу в Иваничской минее 1547–79 гг. // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. Т. 14. Вып. 3. Киев, 1900. С. 125–164.


[Закрыть]. Текст «Сказания…» автор «Чтения о Борисе и Глебе», может быть, даже и не знал[172]172
  Аргумент иного рода против предположения о написании «Чтения…» высказал А. Н. Ужанков: в Житии Феодосия Печерского Нестор пишет о себе, что он «мьнии вьсѣхъ въ манастыри», основным значением слова «мьнии» было возрастное – «младший», но если Нестор даже в более позднем своем сочинении указывает на свою молодость, то еще моложе он был, когда работал над «Чтением о Борисе и Глебе». Если бы он писал оба жития в начале XII века, когда ему было около шестидесяти лет, он не назвал бы себя молодым. – Ужанков А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2000. № 2 (16). С. 46–48. Но, как признает сам А. Н. Ужанков, слово «мьнии» в древнерусских памятниках имеет не только возрастное значение. В Житии Феодосия Печерского это слово употреблено, конечно же, не в возрастном значении: в самом конце 1080-х годов Нестор, пришедший в Печерскую обитель лет на пятнадцать раньше, очевидно, не мог быть самым молодым из монашеской братии. Слово «мьнии» он использует для самоуничижения, самоумаления. «Статусное» («меньший»), а не возрастное значение этого слова характерно для его употребления в Евангелиях, где ему противопоставлены не слова со значением «старший», а слово «болии» («больший»); ср. примеры из церковнославянских Евангелия от Матфея и Евангелия от Марка: <Срезневский И. И.> Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам / Труд И. И. Срезневского. Т. 2: Л – П. СПб., 1902. Стб. 228. В «Чтении о Борисе и Глебе» в описании полуребенка Глеба и в Житии Феодосия Печерского в еще одном фрагменте слово «мьнии» употреблено, как принято считать, в значении статуса («низший по положению, рангу, достоинствам; самый низший по рангу» и «младшие по званию, должности»); см.: Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 9: (М). М., 1982. С. 89. А. Н. Ужанков это толкование отводит, называя «совершенно необоснованным» (Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий. С. 47, прим. 86) и считая, что в «Чтении…» слово «мьнии» («мний») в конструкции «бѣ мний въ братьи своей» означает юный возраст, а не статус Глеба-Давыда, ибо Глеб по социальному положению был равен своим братьям-князьям. Это, однако, неверно, так как «младшинство» Глеба лишало его преимуществ перед братьями в праве претендовать на более «высокие» княжеские престолы (по крайней мере по представлениям Несторова времени). Кроме того, необходимо учитывать, что эти слова являются реминисценцией из Библии, где так говорится о небесном покровителе княжича царе и пророке Давиде (Псалтирь, псалом 151, стих 1); слова «пас овец отца моего» в псалме указывают на низший в сравнении с братьями социальный статус юного Давида. По авторитетному толкованию библеиста, в исходном древнееврейском оригинале, как и в греческом тексте, с которого был сделан церковнославянский перевод, «имеется в виду, конечно, не только возраст, но и положение в семье». – Шифман И. Ш. Псалом 151 (Опыт текстологического исследования) // Письменные памятники Востока: Историко-филологические исследования: Ежегодник 1978–1979. М., 1987. С. 151.
  Но есть и еще одна гипотеза, которая делает относительно точную датировку «Чтения…» попросту невозможной. Ее автор, петербургский историк В. К. Зиборов, пытается доказать, что описание посмертных чудес Бориса и Глеба и концовка жития написаны не Нестором, а каким-то другим книжником и лишь позднее присоединены к Несторову произведению. А ведь все датирующие признаки (упоминание о дне, когда была исцелена сухорукая женщина, и рассуждение автора о младших князьях, восстающих против старших) содержатся именно в этой, якобы не принадлежащей Нестору части жития Бориса и Глеба. Ученый напомнил, что создатель «Чтения о Борисе и Глебе» дважды пишет о себе – первый раз после завершения повествования об убиении святых братьев, а второй – вслед за повествованием об их посмертных чудесах, причем только во второй «приписке-концовке» называет свое имя: «“Чтение о житии Бориса и Глеба” может быть разделено на несколько частей: 1) основная часть произведения; 2) первая приписка-концовка (с традиционным в конце ее “Аминь”); 3) описание различных чудес (количество и набор которых в разных списках различны), происходивших в разное время у гроба святых; 4) вторая приписка-концовка, где в отличие от первой анонимной сообщается имя автора “Жития” – Нестора. Только один список, из привлеченных при публикации Д. И. Абрамовичем (В. К. Зиборов подразумевает книгу «Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им» (Пг., 1916), подготовленную исследователем древнерусской словесности Д. И. Абрамовичем. – А. Р.), имеет все эти части, остальные не имеют 3-й и 4-й частей, иногда в некоторых отсутствует даже 2-я часть». – Зиборов В. К. О летописи Нестора: Основной летописный свод в русском летописании XI века. С. 73. Исследователь отметил, что «часть текста второй приписки ‹…› дословно совпадает с первой» (Там же. С. 74), а также сходна с концовкой написанного Нестором Жития Феодосия Печерского. Он предположил, что отсутствие в целом ряде списков описания посмертных чудес и приписки с именем Нестора свидетельствует, что авторский, Несторов вариант «Чтения…» состоял только из повествования о жизни и кончине святых и в заключительной приписке автор не называл свое имя: «…в первоначальном виде свое первое Житие Нестор не подписал». – Там же. С. 75.
  Это предположение принять невозможно. Какой-то редактор-переписчик действительно мог внести имя Нестора в текст – примеры такого рода в древнерусской словесности известны. Вспомним хотя бы печерского монаха XV века Кассиана, ничтоже сумняшеся вставившего имя Нестора в автобиографическое известие некоего книжника, описавшего возникновение Печерской обители. (Об этом казусе упоминалось в первой главе.) Поэтому утверждение Н. И. Милютенко, что Нестор точно является автором «Чтения о Борисе и Глебе» и Жития Феодосия Печерского, так как «имя автора надписано не в заголовках, а в самом тексте» (Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 249), само по себе отнюдь не аксиома. Просто мы можем объяснить, почему тот же Кассиан внес имя Нестора в текст сказания об основании Печерского монастыря, но невозможно предположить, кто и на каком основании приписал Нестору Житие Феодосия Печерского, если его имени не было в авторском тексте. Между тем, если Нестор – действительно автор этого Жития, то он должен быть автором «Чтения…», поскольку сам сообщает об этом факте в жизнеописании Феодосия. Но почему безымянный редактор решил, что Нестор написал именно это житие Бориса и Глеба? Ведь помимо «Чтения…» в Древней Руси существовали и были хорошо известны другое житие невинноубиенных братьев – «Сказание о Борисе и Глебе», а также «Сказание о чудесах Романа и Давыда», причем в списках обоих памятников имена авторов не были названы. Кроме того, неясно, для чего редактор объединил в один текст собственно житие и обстоятельный рассказ о чудесах: он мог просто присоединить свое повествование к произведению Нестора, но под отдельным заглавием. Между прочим, именно так к «Сказанию о Борисе и Глебе» было присоединено «Сказание о чудесах…»: два текста нередко переписывались вместе, но как две части цикла, а не одно сочинение. И наконец, в Житии Феодосия Нестор пишет: «се бо испьрва писавъшю о житие и о погублении и о чюдесьхъ святою и блаженою страстотрьпьцю Бориса и Глѣба» (Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1: XI–XII века. СПб., 1997. С. 352), и название этого более раннего сочинения в точности (кроме замены редкого в качестве обозначения жанра слова «чтение» на понятное «житие» и слов «и о чюдесьхъ» – «и о чудесах») соответствует заглавию «Чтения о Борисе и Глебе» в самом раннем списке памятника, содержащем и собственно житие, и повествование о посмертных чудесах, и обе приписки. Слова «и о чюдесьхъ» подразумевают, конечно же, именно большую серию посмертных чудес, а не описание обретения светоносного нетленного тела Глеба и обобщенное упоминание о неких чудесах, содержащиеся в первой части «Чтения…», как предположил В. К. Зиборов. См.: Зиборов В. К. О летописи Нестора: Основной летописный свод в русском летописании XI века. С. 75–76. В. К. Зиборов считает вставкой выделенные курсивом слова в приписке, завершающей первую часть «Чтения…»: «Се же списахъ аз грѣшный о житии и погублении святую блаженую страстотерпцю Бориса и Глѣба. Нъ аще Богу велящю, то и чюдес ею мало нѣчто исповѣмы, на славу, честь великому Богу, Спасу нашему Исусу Христу, с Ним же Отцю же славу и съ Пресвятымъ Духомъ и ныня и присно вѣкы вѣком. Аминь». – Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. С. 15, л. 102 г–103 а. Он признает этот фрагмент более поздним, чем основной текст, из-за его якобы нелогичности: Нестор в начальной части уже сообщил о чудесах – об обретении нетленного тела Глеба и о том, что были и другие чудесные явления. Возражу еще раз: это описание и это упоминание – не полноценные повествования о чудесах: о многочисленных чудесах рассказывается как раз дальше, в третьей части Несторова жития.


[Закрыть].

Итак, «Чтение о Борисе и Глебе» Нестор, скорее всего, завершил в 1081 году или вскоре после того. Возможно, он писал житие к торжеству освящения нового Борисоглебского храма, как предположил М. Д. Присёлков. Монах, обязанный исполнять повеления игумена, не мог самочинно взяться за длительный труд по созданию произведения довольно большого объема. А ведь написание этого жития было невозможно без знакомства с источниками и расспросов знающих людей – на это тоже требовалось свободное время, которым живущий в монастыре инок не располагал, если не получил благословения или повеления настоятеля. К тому же писчий материал, пергамент, был дорог, и едва ли книжник был в состоянии сам приобрести его в нужном количестве. Значит, Нестору вроде бы поручил писать житие Бориса и Глеба игумен. Или, по крайней мере, одобрил желание подначального монаха. У истоков Несторова труда мог стоять еще Стефан. Но заканчивал писать житие его автор уже при Никоне. Однако книжник ничего не пишет о повелении со стороны настоятеля. Поэтому, наверное, это все-таки был его собственный замысел.

Почему наш герой выбрал для своего жития именно этих святых и почему приступил к труду на рубеже 1070–1080-х годов? В это время начал стремительно рушиться порядок, утвержденный завещанием Ярослава Мудрого, и Русь охватил пожар междоусобиц. До этого почти пятьдесят лет страна не знала княжеских распрей. Правда, в 1067–1068 годах Ярославичи воевали и враждовали с полоцким князем Всеславом Брячиславичем. Но полоцкий правитель приходился им лишь дальним родственником, и Полоцкая земля ушла из-под власти Киева еще после смерти крестителя Руси Владимира Святославича в 1015 году. Изгнание в 1073 году из Киева старшего Ярославича Изяслава средним братом Святославом Черниговским в союзе с младшим, Всеволодом Переяславским, нарушило равновесие, длившееся двадцать лет после кончины их отца Ярослава, и показало, насколько хрупким был мир. «Мир стоит до рати, а рать – до мира», – заметит спустя много лет безымянный киевский летописец. Смерть Святослава в 1076 году едва не разожгла войну: Изяслав с польской подмогой весной 1077 года шел на Русь против Всеволода, занявшего Киев, и младший брат мудро предпочел уступить.

Однако в новой ситуации дуумвирата были утеснены и по существу оказались изгоями племянники – сыновья недавно умершего Святослава Олег и Роман и сын скончавшегося раньше Вячеслава Ярославича Борис, ставший князем-изгоем (его отец правил в Смоленске, но смоленский престол теперь получил сын Всеволода Владимир Мономах[173]173
  Возможно, после смерти Вячеслава в 1060 году «Смоленск стал общей волостью трех старших Ярославичей, которые поделили его доходы ‹…› разделены были территории Смоленской земли ‹…› на три части был разделен город ‹…› разделены были не территории, а доходы от княжества, не между Ярославичами, а между Борисом Вячеславичем, Давыдом и Всеволодом Игоревичами – сыновьями правивших ранее в Смоленске князей». – Свердлов М. Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская собственность на Руси в VI – первой трети XIII вв. СПб., 2003. С. 441–442, здесь же ссылки на источники (правда, поздние) и исследования. Но, так или иначе, полной власти над Смоленском после смерти отца Вячеслав не получил, и ко времени начатой им войны Смоленское княжество находилось под властью Владимира Мономаха.


[Закрыть]). Последний в 1077 году лихим набегом на восемь дней захватил Чернигов, в котором в то время не было Всеволода, но потом бежал в далекую Тмутаракань – привычное место всех недовольных и обиженных князей, далекий анклав Руси в Причерноморье.

Если бы Борис следовал принципу старшинства, претендовать на Чернигов, второй по значимости русский престол, он не стал бы. Ведь норма старшинства была утверждена завещанием Ярослава Мудрого. Однако она должна была определять подчинение старших братьев меньшему, а взаимные права и обязанности дядьев и племянников не описывала. К тому же Борис был люто обижен – тут уж не до дедовых заветов и обычаев. В Тмутаракани тогда княжил Роман Святославич – у него, сына Святослава Ярославича, было больше прав на Чернигов как на «отчину», владение, где княжил его отец. Но Роман предпочел поддержать Бориса, возможно видя в изгое таран, способный пробить ему путь к отчему столу. Спустя год в Тмутаракань пришел брат Романа Олег, бежавший из Чернигова, где, видимо, жил на положении полупленника под неусыпным надзором Всеволода и его «мужей»[174]174
  Олег перед этим княжил на Волыни. О выводе его из Владимира-Волынского упоминает двоюродный брат Владимир Мономах в своем «Поучении»; см.: Повесть временных лет. Ч. 1. С. 159 (оригинал), 360 (перевод). На празднике Пасхи 8 апреля 1078 года в Чернигове были Всеволод, Владимир Мономах и Олег. Возможно, была предпринята попытка примирения, но «по-видимому ‹…› между князьями произошла ссора, имевшая роковые последствия». – Карпов А. Ю. Великий князь Владимир Мономах. М., 2015 (серия «Жизнь замечательных людей. Малая серия». Вып. 74). С. 39.


[Закрыть]. Автор «Слова о полку Игореве» назвал Олега Гориславличем (Гориславичем), кажется, намекая одновременно и на горе, им принесенное Русской земле, и на горе, им самим испытанное, и на горение славой. 3 октября 1078 года Борис и Олег сошлись со старшими князьями в битве на Нежатиной Ниве где-то под Черниговом. Против племянников сообща выступили Всеволод с сыном Владимиром Мономахом и Изяслав Киевский с сыном Ярополком.

 
…Минули годы Ярославовы,
были походы Олеговы,
Олега Святославича.
Тот ведь Олег мечом крамолу ковал
и стрелы по земле сеял.
Ступает в золотое стремя в городе Тмуторокане,
тот же звон уже слышал давний великий Ярослав,
а сын Всеволода Владимир
каждое утро уши закладывал в Чернигове{47}47
  В оригинале текст испорчен. В переводе Д. С. Лихачева предложено одно из его возможных прочтений. Упоминаются покойный Ярослав Мудрый, его сын Всеволод и сын Всеволода Владимир Мономах.


[Закрыть].
Бориса же Вячеславича
похвальба на суд привела
и ‹…› зеленую паполому{48}48
  Паполома – погребальное покрывало.


[Закрыть] постлала
за обиду Олегову,
храброму и молодому князю{49}49
  Некоторые ученые полагают, что эти слова относятся не к Олегу, а к Борису.


[Закрыть].
‹…›
Тогда, при Олеге Гориславиче,
‹…› в княжеских крамолах сокращались жизни людские.
Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали,
но часто вороны граяли,
трупы между собой деля,
а галки свою речь говорили,
собираясь полететь на добычу[175]175
  Слово о полку Игореве / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 59–60 (серия «Литературные памятники»). С. 59–60. Перевод Д. С. Лихачева.


[Закрыть] –
 

так описывает битву на Нежатиной Ниве и ее последствия автор «Слова о полку Игореве». В сражении пал Борис, но убит был и Изяслав Киевский.

Олег вновь бежал в Тмутаракань, был схвачен тамошними хазарами и пленником отправлен в Царьград. Спустя много лет он вернулся и начал борьбу за отчий Чернигов уже с Владимиром Мономахом. У Мономаха он ее выиграл, хотя Чернигов в конце концов потерял.

Судьба Романа была печальнее участи брата. В 1079 году он двинулся в союзе с половцами на Всеволода, однако новый киевский князь ухитрился заключить со степняками мир. Те хлынули назад в степь, увлекая за собой Романа. Вскоре кочевники его убили – не исключено, что это вероломное злодеяние было оплачено Всеволодом. «И до сих пор еще лежат там кости его, сына Святославова, внука Ярославова», – не без горечи вспомнил о нем один из летописцев, создателей «Повести временных лет», – может быть, и наш герой, хотя скорее его предшественник[176]176
  Повесть временных лет / Подг. текста Д. С. Лихачева и Б. А. Романова, пер. Д. С. Лихачева и Б. А. Романова; под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. Ч. 1: Текст и перевод (серия «Литературные памятники»). С. 336.


[Закрыть]. Эта смерть могла напомнить Нестору об убиении Глеба: тело юного княжича убийцы тоже оставили в глухом месте, но не в степи, а в лесу возле Смоленска, – или не удостоив погребения, подобающего князю, или просто бросив. Однако если останки мятежного Романа так и остались в «незнаемой» Половецкой земле, то тело Глеба было вскоре отыскано и отрок был захоронен рядом со старшим братом Борисом в Вышгороде под Киевом. И «Сказание о Борисе и Глебе», и «Чтение…» упоминают о чудесах, открывших место, где его оставили приспешники братоубийцы Святополка: «Через год охотники, ходя, нашли тело святого, лежавшее целым, и ни звери, ни птицы не прикоснулись к нему. Тут же, пойдя в город, они сообщили это старейшине города. Он же, пойдя с отроками, увидел тело святого, сияющее как молния»[177]177
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 377.


[Закрыть].

В этой междоусобице у обеих сторон были и своя правда, и своя неправда. «Суть конфликта между Всеволодом и Олегом предельно ясна – притязания обоих князей на Чернигов. Олег стремился завладеть им как городом своего отца, тем более что Святослав, несмотря на то что умер киевским князем, был погребён – очевидно, по собственному завещанию – в кафедральном черниговском Спасском соборе. Всеволод же, в соответствии с понятиями своего времени, считал, что Чернигов должен принадлежать ему по праву старшинства. Ибо он, добровольно уступив Киев старшему брату, занял то место, которое ранее, в период “триумвирата” Ярославичей, занимал Святослав. Таким образом, столкновение двух князей – старшего и младшего, дяди и племянника – отражало столкновение двух принципов наследования или даже, шире, двух принципов политического устройства Руси – старого, основанного на родовом владении Русью всеми князьями Рюриковичами (“родовом сюзеренитете”), и относительно нового, основанного на “отчинном” владении землями. ‹…› Что же касается Бориса Вячеславича, то он, очевидно, претендовал на “отчий” Смоленск»[178]178
  Карпов А. Ю. Великий князь Владимир Мономах. М., 2015. С. 41.


[Закрыть].

Возможно, Нестор, создавая свое житие Бориса и Глеба, подразумевал и события, произошедшие уже в 1080-х годах: «…к тому времени выступления племянников против Всеволода не прекратились. В 1081 г. внук и правнук Ярослава, Давид Игоревич и Володарь Ростиславич, изгнали из Тмутаракани посадника Всеволода Ратибора. Когда Олег вернулся через два года, он жестоко расправился с теми, кто был замешан в убийстве его брата Романа, а Давида с Володарем отпустил. Они отправились на Волынь и изгнали из Владимира Ярополка Изяславича. С большим трудом Всеволоду удалось уладить конфликт, дав Давиду Дорогобуж, а Володарю Ростиславичу с братьями Галицкую землю.

Ярополк в благодарность за оказанную помощь пошел в 1085 г. на Всеволода войной: потерпев поражение, бежал в Польшу к кузену и в следующем году привел войска на Русь. Мир был заключен, но уже 22 ноября Ярополк был убит, как полагали, по наущению соседа Володаря Ростиславича»[179]179
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 277.


[Закрыть].

Если Нестор писал и завершал «Чтение…» уже после 1086 года, то контрастная соотнесенность мученической кончины Бориса и Глеба с вероломным убийством Ярополка для него могла обладать особенным смыслом. В «Повести временных лет» под 6594 (1086) годом Ярополк, как смиренный князь, безвинно и вероломно убитый, уподоблен Борису и Глебу: «Многие беды испытав, безвинно прогнанный братьями своими, обиженный, ограбленный, затем и смерть горькую принял он, но вечной жизни и покоя сподобился. Так был блаженный князь этот тих, кроток, смирен и братолюбив, давал десятину церкви Святой Богородицы от всего своего достояния ежегодно и молил Бога всегда, говоря: “Господи, Боже мой! Прими молитву мою и даруй мне смерть такую же, как и братьям моим Борису и Глебу, от чужой руки, чтобы омыть мне грехи все своею кровью и избавиться от суетного этого света и мятежного, от сети вражеской”. Не лишил его милостивый Бог просимого: он получил блага те, каких ни глаз не видел, ни ухо не слышало, ни сердце человека не предугадало, какие уготовал Бог любящим его»[180]180
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 337.


[Закрыть].

Если Нестор читал эти строки летописи, то в «Чтении…» он их оспорил. Впрочем, может быть, он и не имел в виду Ярополка, когда писал о младших князьях, восстающих на старших[181]181
  А. Поппэ отметил, что «печеряне явно симпатизировали Ярополку как законному наследнику Изяслава, что видно из содержания его некролога в летописной статье 1086 г.». – Поппэ А. Студиты на Руси: Истоки и начальная история Киево-Печерского монастыря. Киïв, 2011 (Ruthenica. Supplementum 3). С. 82–83. Это верно в отношении симпатий к Ярополку, выраженных в «Повести временных лет», но совершенно не очевидно, что такая точка зрения разделялась всеми монахами, в том числе Нестором. Предполагать, что у всех черноризцев должно было быть единое мнение по этому поводу, нет оснований. А утверждение польского историка, будто печерские монахи видели в Ярополке Изяславиче законного преемника отца на киевском престоле, не подтверждается источниками и является безосновательным: формировавшийся принцип наследования по старшинству давал право на киевский престол после смерти Изяслава его младшему брату Всеволоду Ярославичу, а не Изяславову сыну Ярополку – племяннику Всеволода. Что же касается Нестора, то он как твердый поборник принципа старшинства никак не мог считать Ярополка законным наследником Изяслава. В Несторовом Житии Феодосия действительно выражено благожелательное и почтительное отношение к Изяславу Ярославичу, но совершенно непонятно, почему оно должно распространяться и на его сына и тем более как-то свидетельствовать о признании его прав на киевский престол.
  М. Д. Присёлков осторожно предположил, что, «защищая идею старейшинства, Нестор не защищает позиции Всеволода целиком, осуждая, по-видимому, пролитие крови “детских князей”, хотя и в прикрытой форме». – Присёлков М. Д. Нестор Летописец. С. 86. Никаких оснований для этого предположения, по-моему, нет: во-первых, лишь Романа Святославича можно, и то лишь гадательно, считать жертвой козней Всеволода; Борис Вячеславич погиб в открытом бою, а к убийству Ярополка Изяславича Всеволод едва ли причастен. Во-вторых, Нестор не пишет о гибели «детских» князей именно в сражении и по вине старших, он лишь утверждает, что крамольников и противников старших князей Бог не прославляет как мучеников, даже если они оказались убитыми.


[Закрыть]. Как заметила Н. И. Милютенко: «Неизвестно, закончил ли Нестор “Чтение” к декабрю 1086 г., несомненно одно – любое сравнение младших князей-современников, погибающих в борьбе за власть, со святыми братьями, отказавшимися от всякой борьбы, для Нестора неприемлемо. Он обращается к современникам с призывом остановиться, прекратить братоубийственные войны, стоившие жизни не только самим князьям, но и сотням простых людей. Ради этого рассказывает он о подвиге святых и в доказательство того, что они действительно святые, приводит описание всех совершенных чудес.

Основное значение подвига Бориса и Глеба – их безусловная покорность власти верховного князя вплоть до смерти. Нестор не ставит эту покорность в зависимость от справедливости верховного правителя. Отказ Бориса и Глеба от борьбы за власть он объясняет стремлением сохранить жизнь своих людей, которые могут погибнуть в княжеской распре. Именно в этом смысле он считает святых князей подражателями самого Иисуса Христа»[182]182
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 277. Сходное мнение высказал А. В. Каравашкин: Каравашкин А. В. Власть и слово в средневековой Руси. Смысловые уровни полемических текстов. М.; СПб., 2021. С. 278.


[Закрыть].

Действительно, автор «Чтения…» твердо отбрасывал саму возможность уподобления убитых князей-крамольников Борису и Глебу. Но своеобразие идеи, выраженной в Несторовом житии, вовсе не в том, что его автор считал покорность младших князей старшим абсолютной нормой. Покорность старшему брату в произведении Нестора выражена несколько раз святым Борисом, говорящим: «Или не знаете, что я, младший, не противник брату своему старшему?» и «Благословен Бог! Не уйду, не убегу отсюда и не стану сопротивляться брату своему старшему, но пусть будет так, как Богу угодно»[183]183
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 369, 371.


[Закрыть]. Точно такую же мысль вкладывает в уста старшего из братьев и создатель «Сказания о Борисе и Глебе»: «Сердце мое горит, душа мой разум смущает и не знаю, к кому обратиться, кому поведать эту горькую печаль? Брату, которого я почитал как отца? Но тот, чувствую я, о мирской суете печется и убийство мое замышляет. Если он кровь мою прольет и на убийство мое решится, буду мучеником перед Господом моим. ‹…› Вот пойду к брату моему и скажу: “Будь мне отцом – ведь ты брат мой старший. Что повелишь мне, господин мой?”»[184]184
  Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. С. 331. Перевод Л. А. Дмитриева.


[Закрыть].

Что же касается «стремления сохранить жизнь своих людей», то этот мотив действительно отличителен для произведения Нестора. Борис, узнавший об умысле Святополка, одержимого жаждой единовластия, предать его смерти, отказался сопротивляться, хотя под рукой у него было восемь тысяч верных воинов и они предлагали ему свергнуть Святополка, только что вокняжившегося в Киеве после смерти отца, Владимира Святославича. Свой отказ он объяснил словами: «Нет, братья мои, нет, отцы, не прогневайте так господина брата моего, иначе он на вас гонения начнет. Чем стольким душам, лучше мне одному умереть. Тем паче не смею противиться старшему брату{50}50
  Борис и Глеб, с одной стороны, и Святополк Окаянный – с другой, были сыновьями Владимира от разных жен. «Сказание о Борисе и Глебе» называет истинным отцом Святополка Владимирова старшего брата Ярополка, убитого Владимиром в междоусобной войне. Нестор называет Святополка сыном Владимира. В действительности братоубийца, видимо, был сыном Ярополка; см. об этом: Ранчин А. М. Борис и Глеб. М., 2013 (серия «Жизнь замечательных людей»). С. 35–45. Но, поскольку Владимир его усыновил, кто был его физическим отцом, не имело значения.


[Закрыть], потому что тогда суда Божьего не избегну»[185]185
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 371.


[Закрыть]. Младший из братьев, Глеб, пытавшийся бежать от Святополка в ладье вверх по Днепру из Киева и настигнутый убийцами, запрещает своим людям, взявшимся было за оружие, сопротивляться. «Это святой умолял их, заботясь, чтобы и их не погубили и не пролили кровь неповинную. Хотел святой один за всех умереть и потому отпустил их»[186]186
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 375.


[Закрыть]. В двух других памятниках Борисоглебского цикла, подробно повествующих о трагедии, – летописном сказании в «Повести временных лет» под 6523 (1015) годом и в «Сказании о Борисе и Глебе», – представлена совершенно иная ситуация: никаких приверженцев, готовых отдать жизнь за полуребенка Глеба нет, его дружинники робеют перед убийцами и опускают оружие без всяких просьб господина. Скорее всего, этот мотив автор «Чтения…» домыслил, чтобы придать сходство поведению обоих святых перед неминуемой гибелью.

Нестор строит свой текст по принципу симметрии, на основе параллели между убиением двух братьев. Оба отказываются сопротивляться козням Святополка и посланным им убийцам. В готовности пожертвовать собой ради сохранения жизни других людей проявляется христоподобие братьев: так и Иисус Христос отдал себя на распятие, чтобы искупить первородный грех, совершенный Адамом, и даровать людям жизнь вечную.

Нестор сплетает в один общий мотив послушание святых братьев отцу, старшему брату и Господу. Не случайно в представлении Бориса о Боге подчеркнута именно царственность, «господство»: Борис в молитвах именует Господа «цесарем» и вспоминает Его «державьную руку». Любовь к Богу и верность заповедям веры, послушание отцу и добровольное подчинение старшему брату мыслятся книжником как проявления одного чувства, как варианты одного мотива.

Поведение святых в «Чтении…» – воплощение речения Иисуса Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13)[187]187
  Н. И. Милютенко заметила: «Герой Несторова “Чтения” объясняет свой отказ не так, как традиционный святой. Не забота о своей душе, не заповеди Священного Писания выдвигаются им на первое место, а забота о людях ‹…› Примечательная особенность стиля Нестора ‹…› Борис не цитирует Священное Писание в обоснование своей позиции». – Там же. С. 271. Однако Борис, во-первых, не «традиционный святой», он не мученик за веру, а невинноубиенный. Такой тип святости был известен англосаксонскому, скандинавскому и славянскому миру, но практически отсутствовал в Византии. См. об этом: Ранчин А. М. Борис и Глеб. М., 2013 (серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 1630 (1430)). С. 203–206, здесь же ссылки на исследования. Поэтому подвиг страстотерпца потребовал от Нестора особого обоснования. Что же касается евангельских заповедей, автор, вероятно, был уверен, что читателям такие речения хорошо известны и им не составит труда соотнести поступок князя-страстотерпца с этими заповедями.


[Закрыть]. Автор «Чтения…» стремится обосновать, истолковать святость братьев-мучеников более многосторонне, чем создатели других произведений Борисоглебского цикла. Однако святость Бориса и Глеба в понимании Нестора не сводится к жертвенности ради спасения ближних. И Борис, и Глеб в «Чтении…», несмотря на сомнения и страх смерти, перед мученической кончиной молятся. Борис благодарит Бога: «Благодарю Тебя, Владыко Господи Боже мой, за то, что сподобил меня, недостойного сопричастным быть страсти Сына Твоего Господа нашего Иисуса Христа»[188]188
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 373.


[Закрыть]. Глеб молится: «Господи мой Иисусе Христе, услышь меня в этот час и сподобь меня быть одним из святых Твоих. Так, о Владыка, как в древности в этот день Захария{51}51
  «Захария, сын Вараахин, которого ‹…› убили между храмом и жертвенником» (Евангелие от Матфея, глава 23, стих 35), – сын первосвященника Иодая, убитый нечестивым иудейским царем Иоасом за обличение его грехов (Ветхий Завет, 2-я Книга Паралипоменон, глава 24, стихи 20–22).


[Закрыть] заколот был перед жертвенником Твоим, так и я теперь заколот перед Тобою, Господи. Но, Господи, Господи, не помяни беззаконий моих прежних, а спаси душу мою, да не сыщет ее лукавое сборище врагов, но да примут ее ангелы Твои светлые. Ты же, Господи, Спаситель мой. А это совершающих прости, ибо Ты – Бог истинный, Тебе слава вовеки. Аминь»[189]189
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 375, 377.


[Закрыть].

Братья-мученики в трактовке и Нестора, и автора «Сказания о Борисе и Глебе» святые, прежде всего потому, что прощают и любят своего гонителя, следуя заповеди Спасителя: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Евангелие от Матфея, глава 5, стих 44). Потому, что смиренно принимают волю Провидения. И потому, что готовы сораспяться с Иисусом, принять «вольную жертву» в подражание Христу[190]190
  См. о понятии «вольная жертва в подражание Христу» на примере «Сказания о Борисе и Глебе: Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1: Первый век христианства на Руси. М., 1995. С. 490–507.


[Закрыть].

Нестор, несомненно, мыслит категориями не только религиозными, но и мирскими. Он вкладывает в уста Борису слова: «Лучше мне здесь умереть, чем в другой земле»[191]191
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 371.


[Закрыть]; по выражению историка и антрополога В. Я. Петрухина, «Борис в “Чтении” Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, проявляет свой патриотизм»[192]192
  Петрухин В. Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. I: (Древняя Русь) / Сост.: А. Д. Кошелев, В. Я. Петрухин. М., 2000. С. 178.


[Закрыть]. Однако утверждать, вслед за Н. И. Милютенко, что Нестор прославляет Бориса и Глеба «за их чувство долга: князь не должен противиться старшему в роде, не должен покидать свою страну и, главное, не должен бороться за власть ценой жизни других, не только родичей, но и “меньших людей”»[193]193
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 273.


[Закрыть] и что «Нестор требует полного подчинения воле старшего князя даже в том случае, когда он заведомо неправ, подчиняться вплоть до безропотной смерти»[194]194
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 274.


[Закрыть], у нас нет оснований. Никакого долженствования автор «Чтения…» не выражает: смирение и непротивление Бориса и Глеба старшему брату Святополку – это для книжника сверхдолжный подвиг, деяние святых, а вовсе не нравственно-политическая норма. Также он нигде не пишет о том, что князья не должны покидать свою страну и обязаны покоряться воле старшего правителя даже в ситуации угрозы их жизни. А следование Христовой заповеди положить душу за ближних в «Чтении…» никак не связано с княжеским саном братьев-страстотерпцев: это речение Христа обращено ко всем верующим. Действительно, Нестор противопоставляет нынешних младших князей, выступающих против старших, Борису и Глебу. Но, во-первых, это не контраст должного и недолжного поведения, а антитеза деяний, совершенных святыми, и поступков обыкновенных людей: он не осуждает несмиренных младших князей-современников, а лишь заявляет, почему эти князья после смерти, хотя она тоже была внезапной и насильственной, не удостоились дара чудотворения, то есть не стали святыми. Во-вторых, сама соотнесенность истории мученичества Бориса и Глеба и мятежей и гибели младших князей во времена Нестора в «Чтении…» далеко не прямая. Старшие князья – современники книжника вовсе не угрожали жизни младших – иначе бы они напоминали великого грешника Святополка, и молодые обычно не становились жертвами их козней и вероломства. А если становились (как, вероятно, Роман Святославич), то этот грех не был беспричинным.

Другое дело, что Нестор рассматривал посягательство младших князей на власть старших как не только неправедное, но и как незаконное деяние. В этом отношении он был солидарен с безымянным печерским летописцем, осудившим младших князей-изгоев, силой пытавшихся урвать у старших либо отчины, либо хоть какие-то владения. Обличая Олега Святославича и Бориса Вячеславича, летописец выносил им суровый нравственный приговор: «…землѣ Русьскѣи много зло створше, проливше кровь хрестьянску, ея же крове взищеть Богъ от руку ею (от их руки. – А. Р.), и отвѣтъ дати има за погубленыа душа хрестьянскы»[195]195
  Повесть временных лет. Ч. 1. С. 132.


[Закрыть]. По словам современного историка, это «церковный взгляд»[196]196
  Свердлов М. Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII вв. С. 465.


[Закрыть]. Нестор идет еще дальше. В «Чтении…» он сообщает о провиденциальном возмездии Святополку: «Люди подняли мятеж, и был он изгнан не только из города, но и из всей страны. Бежав в чужие земли, там и кончил свою жизнь и испустил дух». (В оригинале вместо слова «мятеж» употреблено синонимичное «крамола»[197]197
  Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. С. 14.


[Закрыть].) Далее книжник описывает Ярослава Мудрого, установившего почитание святых братьев: «После смерти окаянного принял власть брат блаженных по имени Ярослав, он же был старше блаженных. Был это муж праведный и тихий, живший по заповедям Божиим»[198]198
  Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 377.


[Закрыть]. Нестор умалчивает, что это именно Ярослав вел со Святополком изнурительную многолетнюю борьбу за верховную власть на Руси и что братоубийца бежал из страны не вследствие некоей «крамолы», учиненной подданными, но из-за поражения в войне. Если «Повесть временных лет» и «Сказание о Борисе и Глебе» оправдали войну Ярослава против Святополка и легитимизировали его приход к власти, приписав ему роль мстителя за убиение Бориса и Глеба, то Нестор предпочел умолчать о реальной роли Ярослава Мудрого в междоусобице. А законность его власти он подчеркнул, указав на его старшинство.

Представление о том, что почитание Бориса и Глеба обладало прежде всего политическим, а не религиозным смыслом и являлось регулятором отношений между князьями, не вполне верно. Признание преимущества старших князей этот культ действительно утверждал, но Борис и Глеб вовсе не становились предметом для подражания.

Американская славистка Г. Ленхофф точно описала отличие поведения святых от действий, которые с точки зрения княжеской морали ожидались от властителей в ситуации угрозы жизни и власти. По ее словам, «акт братоубийства, совершенный Святополком ‹…› взывал к отмщению. Если реакция Ярослава (отомстившего Святополку за грех братоубийства. – А. Р.) справедлива в глазах клана (и, понятно, находится в пределах закона), то и от Бориса и Глеба можно было бы тоже ожидать сопротивления, тем более что напавшие на них не были ни братьями, ни князьями, но всего лишь наемными убийцами. Пассивное сопротивление такого рода не могло рассматриваться как княжеская добродетель, потому что компрометировало способность князя править: это была, скорее, добродетель святого, и она выходит на передний план в текстах, отражающих позднейшие стадии культа»[199]199
  Lenhoff G. The Martyred Princes Boris and Gleb: A Socio-Cultural Study of the Cult and the Texts. Columbus, Ohio, 1989. Р. 91–93 (UCLA Slavic Studies. Vol. XVII). Н. И. Милютенко пишет о показательном отсутствии ссылок на пример поведения Бориса и Глеба при описании княжеских крамол в летописи и в «Поучении» Владимира Мономаха, делая вывод: «Это свидетельствует о том, что поклонение свв. Борису и Глебу имело исключительно нравственно-религиозные истоки и не играло вспомогательной роли в междукняжеской борьбе XI в.» – Святые князья-мученики Борис и Глеб. С. 8.


[Закрыть].