Текст книги "Испытание любви"

4

– Не подумайте, что я какой-нибудь слабовольный тюфяк. С волей у меня все в порядке, и побеждать я люблю. Радуюсь, когда в чем-то обхожу конкурентов, даже горжусь собой. Просто для меня имеет значение моральная сторона вопроса. Это не пустые слова, я не рисуюсь нисколечко. Для меня это действительно имеет значение…

Слово «мораль» и его производные были любимыми у Виктора. Ольга прекрасно понимала почему. Быть слабовольным неудачником не так приятно, как высокоморальным человеком, не опускающимся до низменных средств борьбы. Раньше, стоило только мужу начать разглагольствовать на тему «моя мораль и мои достижения», Ольгу сразу же разбирал смех. В самом деле это выглядело смешно, особенно с учетом того, что ей-то уж хорошо было известно, чего стоят на самом деле «высокие моральные принципы» Виктора. Потом она какое-то время злилась – ну, сколько же можно, в самом деле? А с какого-то момента раздражение сменилось безразличием, привыкла.

С недавних пор, сразу же по возвращении из Киева, Виктор изменил свою «программу». Теперь, рассуждая о морали, он говорил не «для меня», а «для нас, украинцев». И вообще, старался приплести рассуждения о национальном к любой теме. Поначалу Ольгу это забавляло, но очень скоро начало удивлять. Явный перебор налицо. За Виктором вообще-то водилась склонность увлекаться как женщинами, так и всем остальным. Восторженное преклонение перед Вуди Алленом сменялось не менее восторженной любовью к фильмам Гринуэя, то Виктор читал запоем одного лишь Коэльо, то вдруг переключался на Пелевина. Недели три восклицал с недоумением: «Как же это я не открыл его раньше?!» Перечитывал особо полюбившиеся вещи по нескольку раз, сыпал цитатами налево и направо, но в один прекрасный день заявлял, что Запад себя исчерпал, литература может быть только на Востоке, и какое-то время никого кроме Мисимы с Мураками не признавал… Но вот национальная идея за все время их знакомства увлекла Виктора впервые. Раньше он свою принадлежность к украинской нации, казалось, не осознавал. А если и осознавал, то почти никогда о ней не упоминал. А если и упоминал, то в шутку. Придет вечером с работы, достанет из холодильника бутылку и закуску, подмигнет жене и скажет: «Не можна нам справжнім українцям без сала да без горілки»[17]17
   Нельзя нам, настоящим украинцам, без сала да без горилки (укр.).


[Закрыть]. Или мог спеть на пару с дочерью «Ой, на горі та женці жнуть»[18]18
   Народная украинская песня.


[Закрыть]. Не всю песню, а только первый куплет, до «Гей, долиною, гей, широкою, козаки йдуть». Дальше не выучил. Ну, еще как-то раз объяснил Анечке, что голубой цвет на украинском флаге символизирует небо, а желтый – землю, бескрайние пшеничные поля. А тут вдруг понесло… Да как понесло!

То, что муж стал называть дочку Ганнусей, Ольгу не удивило – привык, пока были в Киеве. То, что вареники вдруг стали любимым блюдом, тоже не удивило, – очередное увлечение, пришедшее на смену питанию соевым творогом и пророщенными ростками. Ольга удивлялась, как это вообще можно есть, а Виктор наворачивал так, что за ушами трещало. И по три раза на дню рассказывал о том, насколько лучше стал себя чувствовать. Сейчас – то же самое. Наестся вареников, погладит себя ладонью по животу и начнет рассуждать о том, что нет лучше национальной кухни, ибо в ней все «исторически целесообразно и генетически обусловлено». Дочь раз спросила у Ольги, что такое «генетически обусловлено». Простой вопрос, а поставил в тупик.

В одночасье Украина стала у Виктора лучшей в мире страной, потеснив Англию, в которой он никогда не был, но восхищался заочно, и Финляндию, в которую они ездили зимой всей семьей кататься на лыжах. Ольга восторгов по поводу Финляндии не разделяла. Ничего особенного, страна как страна. Скупые на эмоции северяне, дороговизна, посмотреть не на что и развлечься особенно негде. Снега, правда, вдоволь, что в эпоху глобального потепления особенно ценно и лыжные трассы в идеальном порядке. Порядок у финнов в крови, умеют. Но уныло там, то ли дело – Италия. Для Ольги лучшей страной была Россия, а лучшим городом Москва. И не потому, что она здесь жила, а потому, что ей нравилось здесь жить. По целому ряду причин. Свое место, родное, привычное. Ольга никогда не считала себя патриоткой, но слушать иронично-язвительные замечания Виктора в адрес России и русских ей было неприятно. Смолчала раз, смолчала два, а на третий не выдержала. Дождалась, пока дочь уйдет в свою комнату (дело было за ужином) и сказала:

– Вить, ты не употреблял бы при Анечке такие слова, как «москаль» или «кацап». Ребенок повторит где, так попадет в неловкое положение. И вообще нехорошо. Ты в последнее время слишком уж…

Хотелось выразиться помягче, а на ум приходили только слова «пороть» и «чушь». Верные, но не совсем уместные. Особенно сейчас, в период налаживания отношений. Наладить договорились еще в Киеве после откровенного разговора. Виктор повел себя на удивление по-мужски, Ольга даже не ожидала от него такого. Сказал, что не вправе упрекать ее в чем-то, потому что сам многократно виноват, да и не хочет упрекать, потому что любит и надеется. Ольга ответила, что она тоже надеется и хочет, чтобы у них все наладилось. Про любовь намеренно не упомянула, потому что во время откровенного разговора не то чтобы врать, даже лукавить нельзя. Да и не в любви дело, а в семье, в ребенке… Но чуть позже, когда Виктор вдруг подхватил ее на руки и понес по коридору, нежно целуя в губы, щеки и шею (свекровь была в больнице, а дочь уже спала), Ольга почувствовала, как в душе шевельнулось чувство, которое она считала угасшим совсем и навсегда. Нахлынувшее желание мешалось со стыдом и надеждой – ну раз так, то можно надеяться. Стоит надеяться.

С того дня они вели себя друг с другом крайне предупредительно, деликатно, заботливо… Как на людях, так и наедине, особенно в постели. Строили новое счастье на руинах, и было это счастье тонким, хрупким, стеклянным, прозрачным, почти невидимым. Пусть хрупкое, почти невидимое, но оно существовало уже хотя бы потому, что обоим хотелось верить в его существование.

– Ты в последнее время слишком уж перебарщиваешь с национальным, – сказала Ольга, не придумав ничего лучше. – Зачем?

Замечание, и без того весьма корректное, было смягчено улыбкой. Ольга не ожидала, никак не могла ожидать, что Виктор вспылит и начнет ее оскорблять.

– Почему я не могу говорить то, что думаю, в моем собственном доме?!

«В моем» задело Ольгу больше, чем вздорно-категоричный тон. Во-первых, не «в моем», а «в нашем». Она тоже тут живет и вправе высказать свое мнение. Во-вторых, если уж на то пошло, то это был скорее ее дом, принадлежащая ей квартира, в которой Виктор был только зарегистрирован. Но разве она, хоть единожды, позволила себе сказать «в моей» или «в моем»? Нет! В-третьих… Да ладно, что там считать. Хрупкое здание, возводимое на руинах в течение двух с лишним недель, разбилось от одного брошенного камня… И поделом! Недаром же говорится, что нет смысла склеивать разбитый горшок.

– И с каких это пор моя жена прониклась к москалям?! Что вдруг?!

Что вдруг? А ничего. И почему «вдруг»? Ольга родилась и выросла в Москве. И родители ее тоже родились и выросли здесь. С Украины был дед по отцу. Приехал после войны в столицу строить, да и сам «пристроился».

Еще была возможность свести все к шутке, погасить вспыхнувшее пламя.

– Это ты после того, как тебе на машине написали про москалей, стал патриотом? – Ольга заставила себя улыбнуться. – Или это влияние Степана?

Двоюродный дядюшка Виктора был всем патриотам патриот. Кий, Щек и Хорив вместе с их сестрой Лыбедью[19]19
   Кий – согласно «Повести временных лет» легендарный вождь восточных славян, основатель и первый правитель Киева, города, названного в его честь. Щек и Хорив – младшие братья Кия, Лыбедь – сестра.


[Закрыть] в подметки ему не годились. Не может пройти мимо открытой форточки без того, чтобы не остановиться, не втянуть с видимым наслаждением воздух и не сказать: «Киевом пахнет». В разговорах только и слышно «наше – найкраще»[20]20
   Наше – самое лучшее (укр.).


[Закрыть] да «слава Украине». Остается лишь удивляться тому, что человек, столь горячо любящий свою родину и все родное, живет на чужбине, среди поляков. Впрочем, на чужбине-то как раз патриотизм нередко возрастает. Ностальгия способствует… Неужели на Виктора тоже нашло? Патриотизм дядьки Степана не мешал ему при любом удобном случае и даже без оного нахваливать хорошую польскую жизнь с непременной оговоркой «А в Німеччині як гарно!»[21]21
   А в Германии как хорошо! (укр.)


[Закрыть]. В итоге становилось непонятно, где же все-таки стоит жить. В Киеве? В Белостоке? В Гамбурге?

– При чем тут Степан?! – взвился Виктор. – У меня что – своего ума нет?! Тебе что, непременно надо меня унизить?! Разве мало того, что рога наставила?!

На крик прибежала испуганная дочь, смотрела непонимающе, потом расплакалась. Ольга увела ее в ванну умываться. Там они долго плакали вдвоем, то и дело повторяя друг другу: «Не надо, Анечка…» и «Не надо, мамочка…». А когда успокоились и вышли, то увидели, что Виктора дома нет. Наорался и ушел, а они были так заняты, что не слышали, как хлопнула входная дверь. Ольга выглянула в окно и увидела, что их серый «Хендай-акцент» стоит возле подъезда. Значит, муж решил прогуляться до ближайшего кафе и «полечить» там свои расшалившиеся нервишки. О других методах лечения Ольге думать не хотелось. Ей хотелось верить, что Виктор сейчас где-то напивается… Однако спустя три с лишним часа муж вернулся домой абсолютно трезвым. Ольге не сказал ни слова и, вообще, делал вид, что не замечает ее.

Пока Виктор принимал душ, Ольга, презирая себя, заглянула в список исходящих вызовов на его телефоне, оставленном на тумбочке в спальне. Последний вызов в двадцать один восемнадцать, вскоре после того, как Виктор ушел. Какой-то или какая-то МВ, номер мобильный. И больше никаких исходящих звонков, зато два пропущенных – в двадцать два ноль пять и в двадцать два двадцать. Оба от Игоря Рехтина, коллеги-программиста, работавшего вместе с Виктором. Игоря Ольга знала. А вот в отношении МВ можно было только строить предположения. Презирая себя еще больше, Ольга набрала номер МВ со своего телефона. После четвертого гудка в трубке послышалось томно-протяжное:

– Алло-о-оу?

Голос был женским, молодым, низковатым.

– Маргарита Васильевна? – негромко спросила Ольга, оглядываясь на дверь.

Спросила лишь для того, чтобы не привлекать лишнего внимания к своему звонку. Одно дело – звонить и молчать, и совсем другое – просто ошибиться при наборе номера. Ну а «Маргарита Васильевна» пришла на ум из-за инициалов МВ.

– Вы ошиблись! – строго сказала МВ и отключилась.

Выводы напрашивались сами собой, но Ольга отогнала их. Вдруг на самом деле все было иначе (иначе? Да иначе и быть не могло!). Вдруг Виктор просто решил прогуляться, ходьба ведь тоже успокаивает, а по дороге позвонил знакомой. Или, может, даже коллеге по работе… Но почему тогда конспиративное «МВ» вместо имени? А может, просто для краткости. И не спросишь ведь про МВ. Муж сразу поймет, что она лазила к нему в телефон, и устроит скандал…

К внутренним, семейным проблемам добавились внешние, рабочие. Несмотря на то, что у Виктора был весьма уважительный повод для продления отпуска, и на то, что часть рабочих вопросов он решал удаленно, из Киева, а часть работы делали за него коллеги, начальство восприняло длительное отсутствие программиста Любченко крайне негативно. Руководитель службы внутреннего контроля выразился в том смысле, что ему все едино, бухал ли Любченко по-черному или сидел возле больной матери, главное то, что он всех подвел. Виктор огрызнулся, наговорил дерзостей, хлопнул дверью начальственного кабинета и теперь всерьез опасался, что его уволят. Первый звонок прозвенел буквально тотчас же – якобы в связи с производственной необходимостью Виктора перевели из центрального офиса в одно из отделений. Фактически из ведущего сотрудника отдела информационной безопасности он превратился в исполняющего обязанности системного администратора филиала. Меньше полномочий, меньше перспектив, существенная потеря в деньгах, потому что ежемесячные премии в отделе информационной безопасности равнялись полутора, а то и двум окладам, а системным администраторам кидали какие-то жалкие гроши, причем раз в квартал. Не столько премия, сколько ее видимость.

– Это увольнение, – сказал Виктор. – Постепенное. Из нашего отдела сразу увольнять не принято. Переводят на полгода куда-нибудь подальше от секретов, а потом дают пинка под зад. Такая вот тактика. Чтобы не утекали к конкурентам самые последние новости…

– Полгода – это шанс все исправить, – заметила Ольга. – Пусть небольшой, но шанс. Можно постараться как-то сгладить…

– Что там сглаживать?! – сразу же распсиховался Виктор. – Ты не знаешь нашего председателя! Сталин и Мао перед ним ничто! Он никогда ничего никому не прощает! Если даже я сотру язык в кровь, вылизывая его задницу, меня все равно уволят! Да и не стану я ему задницу лизать! Не к лицу мне унижаться перед всяким дерьмом! Программисты везде нужны!

С одной стороны, муж был прав – его незаслуженно обидели. Явно угодил между какими-то невидимыми жерновами, стал жертвой чьих-то интриг. С другой стороны, лезть на рожон не стоило однозначно. Никому ничего не доказал, только себе хуже сделал. Программисты везде нужны, это так, только работа работе рознь. В банке были перспективы, хорошая зарплата, возможность получения кредитов на весьма льготных условиях… Где еще найдешь такую работу, да еще с репутацией скандалиста? Ни в один банк, да и вообще ни в одно серьезное место не возьмут без наведения справок на прежней работе. И хуже всего было то, что Виктор придал своим рабочим проблемам национальную окраску. «Был бы я москаль, мне бы и слова не сказали…» Был бы я москаль! Как бы не так! Несколько лет не гнобили клятые москали бедного хохла, а теперь вдруг решили загнобить!

Как психолог, Ольга прекрасно понимала всю опасность перекладывания «с больной головы на здоровую». Стоит только начать винить в своих проблемах окружающих или роковые стечения обстоятельств, но только не себя самого, как проблемы начнут расти словно снежный ком. Попытавшись объяснить Виктору, что его проблемы начались не с несправедливого обвинения, а с неадекватной реакции на него, Ольга наткнулась на столь сильное непонимание, что пожалела о своей инициативе и зареклась встревать в дела мужа. Если в ответ на попытку помочь тебя называют предательницей и начинают рассуждать о том, что предавший раз, непременно предаст еще (хорош намек, нечего сказать!), то помогать больше не захочется. Возможно, что никогда. Тому, что Виктор, изъявив желание наладить отношения с женой, на деле делал все для того, чтобы их испортить, можно было найти объяснение, опираясь на психологическую науку. Но разве в объяснениях суть? Суть в том, чтобы все было хорошо. Чтобы все стало хорошо. Не как прежде, потому что как прежде ничего не бывает, нельзя войти дважды в одну и ту же воду, а просто хорошо.

Петр слал письма. Ольга удаляла их не читая. Хотелось прочесть, но она брала себя в руки и удаляла. И сразу же очищала корзину. Чтобы не передумать и не прочесть. В памяти каждый раз всплывали тютчевские строки:

 
Она сидела на полу
И груду писем разбирала —
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала…
 

В Тютчеве Ольгу (небольшую, надо сказать, любительницу поэзии) поражало несоответствие внешнего облика поэта его стихам. С виду совершеннейший сухарь, Тютчев никакого сравнения не выдерживал с романтичными Александром Сергеевичем или Михаилом Юрьевичем, а в стихах оказывался тонким лириком. Как умел чувствовать, какие слова находил… «И чудно так на них глядела – как души смотрят с высоты на ими брошенное тело…» «Любви и радости убитой…» – Ольге казалось, что это стихотворение написано про нее, настолько оно было ей созвучно. Каждое слово отзывалось в сердце горьким уколом. Убитая радость мстила, и месть ее была не то чтобы страшной, а горькой-прегорькой. Настолько горькой, что эта горечь грозила отравить всю жизнь.

5

Все люди – гады и сволочи. И чем человек богаче, тем он сволочнее. Верить нельзя никому, разве что только своим, самым близким.

Эту нехитрую истину Кристина усвоила с детства. Спасибо матери, та очень старалась. Развод с отцом стал для матери потрясением, расколовшим мир на две неравные части – она с маленькой дочерью, и все остальные, – те самые, которые гады и сволочи. Сама Кристина делила немного иначе. Несмотря на все убеждения матери, она продолжала считать отца «своим», а не «чужим». Мало ли что там у родителей произошло, а все-таки родной папаша.

Родной папаша появлялся на горизонте нечасто – обычно летом, когда приезжал в Крым на отдых.

– Какой наглец! – возмущалась мать. – Можно я у вас поживу «по-родственному»? Хрен тебе, а не «поживу»! Живи, как все, снимай койку за деньги! Нажились вместе, хватит!

Кристина и понимала маму и не понимала одновременно. Двухкомнатная дедовская квартирка в пятиэтажке – не царские хоромы, самим не развернуться, но ради налаживания отношений с отцом можно и потесниться. Вдруг у родителей сладится заново, и они будут жить в Киеве, как раньше. Матери же самой этого хочется. Постоянно вздыхает: «Эх, какая жизнь у “брошенки” с дитем на руках». Однажды не выдержала и высказалась.

– Ты что, доня?! – рассмеялась мать. – С твоим папкой сладится?! Да если бы я хоть на столечко бы надеялась, – Кристине был показан кончик мизинца с облупившимся маникюром (мать за собой совершенно не следила), – то и стелила бы ему, козлу, и готовила бы, и стирала… Только ничего у нас с ним не сладится. Пусти я его, он бы еще сюда всяких прошмандовок с Большой Морской водил. Очень мне нужна зараза в доме!

Ну нет, так нет. В Киев, однако, хотелось сильно. Столица! Перспективы! Там люди живут круглый год! А в Севастополе, как и во всем Крыму, живут только с мая по сентябрь, когда сезон. С октября по апрель существуют на то, что удалось заработать в сезон. Хорошо, если в сезон удается деньгу зашибить. А если нет? Если, как мать, работать бухгалтером (только-то и радости, что можно работу на дом брать, чтобы сидеть ночами за компьютером), то хоть сезон, хоть не сезон, все одно хренов резон. Надо же было так сглупить – психанула, выписалась из киевской квартиры и вернулась к матери в Севастополь. Думала, что папаша примчится за ней на коленях и начнет умолять – прости, вернись! Ага! Как бы не так! Он, небось, сплюнул да перекрестился. Мать – она такая, вся на нервах и эмоциях, вся в порывах, сначала сделает, а потом локти кусает. Было очень обидно, что решает мать не только за себя, но и за Кристину.

К окончанию школы папаша расщедрился на новенький ноутбук (не самый суперский, но и не самый поганый). Мать подсуетилась (чуяла ведь свою вину перед дочерью) и попросила папашу пристроить Кристину в Киеве. Думала, что придется долго уговаривать, но тот согласился сразу же и даже намекнул насчет какого-то университета, в котором у него, старого журналиста, были хорошие связи. Сама Кристина на большее, чем курсы парикмахеров, массажисток или секретарш, не надеялась. Сознавала свои возможности. Учителя называли ее (и называли заслуженно!) «самой красивой девочкой школы», намекая взглядами и вздохами на то, что других достоинств у Кристины Задоянчук не имеется. А нужны ли они – другие достоинства при такой красоте? Главное для женщины – удачно выйти замуж. Но хорошие женихи на деревьях не растут, надо вращаться в соответствующем обществе. И какой-нибудь приличной специальностью непременно нужно обзавестись, чтобы в случае чего (материн пример перед глазами) не пришлось бы помирать с голоду. Специальность – это непременно. Приличная, чистая, перспективная, с выходом на соответствующий матримониальным ожиданиям контингент. Платные курсы, ну – колледж какой-нибудь, если уж очень повезет. Солидный диплом – это статусно. А уж университет сулил все сразу – и специальность, и статус, и женихов. К тому же если папаша собирается пристроить в университет, то ведь и деньгами помогать во время учебы, наверное, будет. Должен помогать.

О журналистских заработках Кристина судила по некоторым фильмам и сплетням, ходившим в Интернете. По самым скромным ее прикидкам, отец-журналист был обязан зашибать в месяц пару-тройку штук баксов, не меньше. Не зарабатывал бы как следует, не был бы фрилансером. Кристина считала, что фриланс могут позволить себе только те, кто на нем хорошо зарабатывает. Логика доктора Ватсона: вроде бы и гладко-складно выходит, а на деле все не так.

Договорились, что Кристина приедет к отцу в конце августа, когда тот вернется из очередной рабочей поездки.

– Нет, доня, не такой он все-таки гад, твой отец, как я думала, – сказала мать, передав дочери свой разговор с бывшим мужем.

Помолчала немного, вздохнула и добавила уже в своей обычной жесткой манере:

– Да гад он, гад, только хитрый. Сообразил, что ты выросла, вот и подобрел. Сейчас поможет раз-другой, а потом начнет из тебя деньги тянуть и будет тянуть до конца своих дней.

Будучи весьма суеверной, мать старалась не употреблять слов «смерть», «умер» и производных от них. Заменяла выражениями вроде «конца своих дней» или «последнего момента». Суеверий она набралась от деда. Тот был военным моряком, а у моряков известно как – на каждый чих своя примета. Боже упаси спросить у матери, куда она собралась или, например, пожелать ей успеха в чем-то. Тут же нарвешься на гневное: «не кудыкай, добра не будет!» или «заткнись, не глазь!». Надо спрашивать «далеко ли собралась?» и желать «ни пуха ни пера», тогда все будет в порядке. Смешно, когда взрослые люди заморачиваются по поводу такой вот фигни!

Насчет университета папаша сболтнул просто так («как в лужу пернул», говорила в таких случаях мать), потому что больше об университете разговоров не было. Сентябрь прошел, октябрь начался – какой тут может быть университет, пусть даже и по блату, пусть даже и заочный? Однако у себя поселил, карманными деньгами снабжал и на работу пытался устроить. Пытался – и устроил, причем на весьма перспективную работу. Так, во всяком случае, казалось Кристине. Работать в магазине, принадлежащем мужу родной сестры отца и не получать хорошую зарплату? И не сделать хорошую карьеру? Про тетку Оксану Кристина не раз слышала от матери, что та «гордячка, каких свет не видывал» (как же – жена такого крутого бизнесмена!) и что родню она не особо-то привечает. Так что в отношении тетки никаких надежд у Кристины не было. Правильно говорят – чем меньше надеешься, тем скорее получишь. Еще в июне перед Кристиной рисовались довольно унылые севастопольские перспективы, а теперь выпал ей счастливый лотерейный билет в виде Киева и хорошей работы. Би-и-и-и-и-нго! Все-таки высшая справедливость есть!

– Ты старайся, Тиночка, а я периодически стану Оксанке про тебя напоминать, – обнадежил отец. – На Новый год, может, и соберемся в семейном кругу. Познакомишься с дядькой своим, с братом двоюродным…

Голова Кристины сладко кружилась от внезапно раскрывшихся перед ней перспектив. Недаром она так верила в свою счастливую звезду, ох, недаром!

Жизнь, как известно, состоит из черных и белых полос. Следом за чудесами косяком пошли обломы.

Облом первый. Оказалось, что «помощник администратора» – это только красивое название должности девочки на побегушках. Точнее даже, работницы торгового зала, потому что большую часть рабочего времени приходилось не бегать по поручениям, а раскладывать товары по полкам и контейнерам. Бегать туда-сюда – это еще полбеды. Отвезти документы в главный офис или съездить к поставщикам за какой-нибудь срочно понадобившейся бумажкой нетрудно и даже приятно – прогулка по Киеву в рабочее время. А вот полки заполнять – это ужас и тоска. От овощей руки пачкаются, от заморозки мерзнут, а от рыбы так воняют, что только хлоркой можно вытравить. Нитяные перчатки с резиновыми пупырышками не спасают ни от грязи, ни от холода, ни от вони. Руки становятся как у прачки, стыдно на людях показываться с такими руками.

Облом второй. Оказалось, что ничего особенного в статусе хозяйской родственницы нет. Пахать приходится наравне со всеми. К тому же начальник Кристине попался строгий, вредный. Грузил по полной и еще посмеивался – вот оно как у нас в «Острове»!

Управляющий магазином Яков Григорьевич Гапорцын, чтоб ему треснуть и сквозь землю провалиться, – это был третий облом.

Облом четвертый. На такой работе, после которой валишься с ног (сил не остается даже на гулянки), зарплата оказалась не ахти. Так себе зарплата. Столько да еще полстолька сверху можно было заработать куда с меньшими напрягами на чистой работе. Вдобавок стоило только Кристине выйти на работу, как отец перестал подкидывать ей деньжат. Жмот.

Облом пятый. Нормальные мужики в магазин практически не заходили (все больше бабки с тетками по залу шлялись), а если кто более-менее с виду стоящий и заглядывал (преимущественно за спиртным), то никакого внимания на Кристину не обращал. Стоит какая-то тетеха в дурацкой форменной одежде (отстой образца середины прошлого века) и вытряхивает морковку из мешка в контейнер – что на такую внимание обращать? А стоит Кристине мешок бросить, да поинтересоваться у мужика, чем она может быть ему полезна, так сразу же следует втык от управляющего. Тебе поручили в овощах-фруктах порядок навести? Вот и наводи, да поживее! Да будьте вы прокляты с вашими овощами, вашими фруктами и вашим порядком!

Облом шестой. Папаша отказал не только в материальной, но и в моральной поддержке. Когда Кристина пожаловалась ему на то, как к ней относятся в магазине и, вообще, на жизнь, он сделал круглые глаза и начал пространно рассуждать про то, что сначала всем приходится нелегко, что просто так ничего не дается, что без труда не выудишь и рыбку из пруда, что сам он в молодости тоже горбатился будь здоров как… Обычный бред, мать то же самое говорила, слово в слово. И курсы парикмахеров спонсировать наотрез отказался. «Тиночка, ты уже взрослая, сама можешь заработать. Я тебе старт обеспечил, и на этом позволь мне считать мой долг исполненным…»

Старт! Ха-ха-ха! Хорош старт – пристроили в рабство!

А в Киеве столько соблазнов… И вообще, жизнь здесь настоящая. Нас-то-я-ща-я! Обидно, что она проходит мимо. Обидно горбатиться за копейки. Обидно проходить мимо выгоды, которая так и просится в руки.

Кристину поймали со второй сумкой продуктов. Первую она вынесла без помех и сбыла за полцены в маленький магазинчик возле отцовского дома. Заранее познакомилась с продавщицей (она, кажется, и была хозяйкой, но такие подробности Кристину не интересовали), намекнула, договорилась. Все прошло как по маслу. Первая денежка на оплату парикмахерских курсов отложена и в честь этого распита бутылка итальянского вина (краденая, разумеется, кто ж такое дорогое вино на свои кровные пьет?).

Попасться с поличным Кристина не боялась. Рассуждала так – хозяйскую родственницу за такой мелкий проступок гнобить никто не станет, побоятся. В крайнем случае, можно будет взять управляющего на понт – пригрозить, что теткин муж его уволит. Откуда Якову Григорьевичу знать про Кристинины родственные расклады? Может, они с дядькой каждое воскресенье пиво пьют и о жизни беседуют? Не будет же управляющий магазином беспокоить владельца торговой сети по такому поводу.

Оказалось, что будет. Сволочью последней оказался Яков Григорьевич! Поднял шухер! Сначала Кристина не испугалась – подумала, что теткин муж рассмеется и велит оставить Кристину в покое. Или даже сообразит, что родственнице приходится туго, если она начала тянуть понемногу с работы, и переведет на хорошую работу с реально хорошей зарплатой.

Какое там! Теткин муж оказался еще большей сволочью, чем управляющий магазином (права мать, ох как права!). Якова Григорьевича еще можно было понять (но не простить!) – он перед хозяином выслуживался. Сам, наверное, целыми машинами продукты налево пускает, ведь не бывает так, чтобы в торговле не воровали. А хозяину-то перед кем выслуживаться? Крохобор! За батон колбасы, баночку икры, пачку сигарет, бутылочку коньяка и еще кое-какую провизию велел уволить! И не просто уволили, а еще и поглумились напоследок – заставили разложить все, что взяла, по местам. Иначе – милиция, протокол, суд. Пришлось подчиниться, а то ведь и посадить могли бы, с них станется.

– Запомни на всю жизнь, что воровать нехорошо! – сказал на прощание управляющий магазином.

– Я все запомнила! – многозначительно ответила Кристина.

Хорошо ответила, строго так. И голос почти не дрожал, и взгляд получился какой надо. I’ll be back[22]22
    I’ll be back – я вернусь (англ.). Крылатая фраза Терминатора из одноименного фильма режиссера Джеймса Кэмерона.


[Закрыть], и тогда здесь всем наступит писец-абзац.

Кристина еще не знала, каким именно будет этот самый писец-абзац, но в том, что он непременно наступит, она не сомневалась.

Отцу соврала. Сказала, что сотрудники магазина сговорились и устроили ей подлянку. Кому хочется работать бок о бок с хозяйской родственницей? Особенно если подворовываешь. Отец поверил, загорелся идеей написать разоблачительную статью, но быстро остыл. Сообразил, наверное, что ему с сестриным мужем тягаться все равно, что против ветра малую нужду справлять – себе дороже выйдет.

Спустя день отец предложил мыть полы в аптеке на Большой Житомирской. Кристина отказалась – ездить далековато и работа поганая. Получила другое предложение – курьером в редакцию. Чтобы выиграть время, чтобы отец отстал и не мешал найти подходящую по всем статьям работу, Кристине пришлось выдумать подругу в Москве, менеджера крупного автосалона, которая якобы пообещала помочь Кристине с работой, с устройством и даже денег на билет грозилась одолжить. Через недельку-другую будет результат. Врала на лету, толком не подумав – ну что ей там делать в той Москве? – но получилось удачно. Если бы «подруга» жила в Киеве, то отец мог бы пристать с расспросами. А Москва далеко, и он там никого не знает. Поинтересовался только, отпустит ли мать. Кристина ответила, что с матерью проблем не будет и, вообще, она уже взрослая, восемнадцать исполнилось. Папаша успокоился и отстал со своими дурацкими предложениями. В глубине души небось обрадовался, что любимая дочка свалит. По глазам было видно, что отец уже жалеет о своем опрометчивом приглашении. Ненадолго ж его хватило…

Днем Кристина искала работу – ходила по объявлениям или просто заходила наугад в приглянувшиеся места, а вечером, перед тем как заснуть, обдумывала планы мщения гадам – теткиному мужу и Якову Григорьевичу. Эти минуты были самыми приятными за весь день.