Текст книги "Испытание любви"

6

Случайностей в бизнесе не бывает. Все случайное закономерно, и любое событие имеет свою цену. Подумав о случайности, думай дальше и непременно поймешь, что все произошло совсем не случайно.

Около полудня группа из восьми человек в черных балаклавах, вооруженных кто бейсбольными битами, кто обрезами металлических труб, устроила погром в лучшем, в самом прибыльном магазине Петра, находившемся возле станции метро «Голосеевская». Что-что, а погромы в Киеве устраивать умеют, старая традиция. Налетели, с ходу вырубили охрану (со всего размаху били по кумполам, не боясь проломить), разбежались по залу и с воплями: «Украина – это Европа!» и «Москали, геть!» начали лупить по полкам, на которых стояли российские продукты. Попутно перепортили и кучу другого товара – местного и европейского. Когда стеллаж валится на пол, страдает все, что на нем лежало. Войдя в кураж, перебили напоследок все кассовые аппараты и убежали до приезда милиции. На выходе толкнули пожилую женщину, да так, что та отлетела метра на три от дверей. Хорошо еще, что упала удачно, отделалась испугом и ушибами, без переломов. Украина – это Европа, ага.

Убытки не ограничивались ущербом, который был нанесен магазину. Страховка есть, но она всего не покроет, только часть. Вдобавок следовало ожидать заметного оттока покупателей на протяжении как минимум двух недель. Люди избегают магазинов, в которых есть шанс получить по голове от каких-нибудь отморозков. Убытки от снижения оборотов могли быть больше прямого ущерба от погрома. Плюс – двухдневное закрытие на наведение порядка и внеочередную инвентаризацию.

Убытки никогда не выбивали Петра из колеи. Он понимал, что без этого не обойтись. Сегодня убудет, завтра прибудет, и вообще сплошных белых полос не бывает. Риски не пугали, потому-то, наверное, и дела шли неплохо. До поры до времени. Бизнес можно вести двумя путями – наименьших потерь, то есть в первую очередь думать о том, как бы чего не потерять; и путем наибольшей прибыли, думая в первую очередь о приобретениях. Второй путь предпочтительнее.

– Кроме Кумка – некому! – убежденно сказал Петр, узнав о погроме. – Его почерк. Воспользовался обстановкой и напакостил.

Девятый магазин заклятого конкурента Кумка открылся тремя днями раньше прямо напротив разгромленного магазина Петра. От погрома Кумок получил двойную выгоду – и конкуренту нагадил, и приток покупателей в свой магазин увеличил.

– Ты мне, Альфредыч, рой землю до посинения пупов, но найди концы-выходы, – сказал Петр Гучеру. – Я хочу этого отмороженного гада прижать по закону. С оглаской, журналистами и судебным процессом. Сделаю так, что ни Горобец, ни кто другой дел с ним вести не рискнет.

– Пуп у меня всего один, – уточнил педантичный Гучер.

– Ключевое слово – «найди», – в свою очередь уточнил Петр, оглядывая разгромленный зал, по которому неторопливо расхаживали сотрудники милиции. – Ты же можешь. Я знаю. И то, что это он, – последовал кивок в сторону витрины, за которой был виден магазин Кумка, – я тоже знаю. Ищи концы…

Взаимодействие с милицией Петр поручил Гучеру, контроль за наведением порядка другому заместителю, Лене Горбовскому (Горбовский числился первым заместителем, но Гучер был главнее), а сам вернулся в офис и кое-как, на слегка успокоенных коньяком нервах, продолжил работать и проработал до половины седьмого, до прихода Гучера.

Гучер не вошел в кабинет, а ворвался, что было совсем на него непохоже. Упал в кресло, ослабил галстук, по-птичьи покрутил головой и сказал:

– С Кумком ты, Николаич, ошибся. Это факт.

– Не может быть! – нахмурился Петр. – Некому, кроме него. Или ты уже успел выйти на другого заказчика?

– Не успел, – ответил Гучер. – Но только что по той же схеме был разгромлен магазин Кумка на Голосеевской. Трудно поверить, что Кум устроил такое, чтобы отвести от себя подозрения. Погром покрасивше нашего будет. Там еще и витрину разбили, потому что на ней реклама вологодского масла висела. Я в отделении был, когда дежурному позвонили. Выехал следом за ребятами, полюбовался и рванул к тебе. Ты же знаешь мою привычку сообщать плохие новости лично.

– Так это не самая плохая новость, – хмыкнул Петр. – Честно говоря, я не испытываю никакого сострадания к Кумку…

– Сострадание – категория условная. – Гучер редко перебивал босса, но случалось. – И дело тут совсем не в Кумке, а в том, что какие-то придурки погнали очень мутную волну, которая накроет всех с головой. Думаю, что из вечерних новостей мы узнаем еще о трех-четырех погромах. Тут не в российских товарах дело, Николаич, а в том, что где-то что-то сломалось, что-то очень важное, подпорка, державшая нашу жизнь…

– Не нагнетай, – попросил Петр. – Ты не Кассандра[23]23
   Кассандра – в древнегреческой мифологии дочь троянского царя Приама, получившая пророческий дар от влюбленного в нее бога Аполлона. Уязвленный отсутствием взаимности, Аполлон сделал так, что пророчествам Кассандры никто не верил. В переносном (нарицательном) смысле имя Кассандры употребляется для обозначения вестников несчастий.


[Закрыть], чтобы нагнетать.

– Зачем мне нагнетать? – пожал плечами Гучер. – В Киеве и без меня есть кому нагнетать. Как оно будет, если завтра придется убрать с полок все российские товары?

– Хреново будет, – честно признал Петр. – Думаешь, придется? Это что, политический наезд? Или, может, это нам от той же «Кишени» привет? Нет, вряд ли, братаны – четкие хлопцы, не беспредельщики. Впрочем, и четких хлопцев нечистая сила попутать может…

Сеть супермаркетов «Повная кишеня»[24]24
   Полный карман (укр.).


[Закрыть], которой владели два брата-близнеца по фамилии Паливода[25]25
   Сорванец (укр.).


[Закрыть], была, если можно так выразиться, «дружественным» конкурентом Петровым «Островам». С братьями как-то сразу установились нормальные отношения, вплоть до оказания друг другу каких-то мелких услуг и устройства совместных посиделок. Но кто их знает, все же – конкуренты, а от конкурентов всего можно ожидать. Любой подлянки.

– Так вот сразу восстановить против себя две конкурирующие фирмы? – усомнился Гучер. – Да еще с учетом того, что Кум в связке с начальником управления торговли? Нет, не поверю. Это политика, а не бизнес. Национал-патриоты развлекаются. Я сам с огромным удовольствием готов поверить в то, что погромы – дело рук конкурентов, но что-то не верится…

Правоту Гучера подтвердил вечерний выпуск новостей. Про магазины Петра и его заклятого конкурента в новостях ничего не сказали, но, зато показали видеозапись погрома в гипермаркете «Фаза». С учетом размеров торгового зала погромщиков было человек двадцать, во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Петра. Здесь не просто били по полкам и опрокидывали стеллажи, но и брызгали краской из баллончиков. Запись была черно-белой, цветов не распознать, но по более темным верхним полосам и более светлым нижним можно было догадаться, что погромщики раскрашивают зал в цвета государственного флага. Патриоты, мать их… Лет пять назад, в одном из «Островов», какой-то юный недоумок, не то обдолбанный, не то просто дебил, достал баллончик, побрызгал вокруг себя красной краской и убежал быстрее лани. Брызгал меньше минуты, а ликвидация последствий растянулась чуть ли не на сутки. Ужасно стойкая эта краска в баллончиках, сдохнуть можно, пока отчистишь. И брызги разлетаются по такой огромной площади…

Сразу по окончании выпуска новостей позвонил Гучер.

– Представить не мог, что кто-то рискнул бы замахнуться на «Фазу», – начал он. – Это равносильно самоубийству.

Сеть гипермаркетов «Фаза» принадлежала авторитетному бизнесмену (модный нынче эвфемизм для криминальных авторитетов) Гургену Кареновичу Тер-Осиляну, широко известному в определенных кругах под кличкой Гугенот. Репутация у Гугенота была суровей некуда. Поговаривали, что он никому никогда ничего не прощает и не забывает. Поговаривали, что он того… не совсем в своем уме. Поговаривали, что он любит собственноручно свежевать своих врагов, причем свежует их живьем и присыпает раны солью. Неполное высшее медицинское образование порой проявляется в таких вот причудливых формах. Поговаривали, что где-то в потайном месте у Гугенота хранятся сувениры – заспиртованные уши врагов. Бывших врагов. Мертвых врагов. Освежеванных врагов. Некоторые утверждали, что Гугенот коллекционирует не уши врагов, а глаза, которыми у него якобы заполнено несколько трехлитровых банок. Хрен редьки не слаще, что глаза в больших банках, что уши по отдельности – в маленьких, суть едина. Надо было быть не просто отмороженным, а отмороженным в квадрате, да еще и абсолютно бесстрашным, чтобы решиться устроить погром в «Фазе». Или просто не отдавать себе отчета в своих действиях. Но для не отдающих отчета в своих действиях погромщики действовали очень уж четко. В минуту-две разносили магазины к чертям и смывались так, что ни один не попался.

– Да уж! – хмыкнул Петр. – Можно уже не искать тех, кто это сделал. Гугенот с его возможностями найдет их раньше и после этого…

– И после этого их никто уже не найдет! – докончил Гучер. – Ты, кстати, в курсе, что у Гугенота свиноводческая ферма в Барышевском районе?[26]26
   Район в Киевской области.


[Закрыть] Три тысячи голов на восьми гектарах. Прекрасная возможность для утилизации останков. Совсем как у того типа в «Ганнибале»…[27]27
   Речь идет об известном романе Томаса Харриса «Ганнибал» или же об одноименном фильме режиссера Ридли Скотта, снятого по его мотивам (вышел на экраны в 2001 г.).


[Закрыть]

– Альфредыч, смени тему! – попросил Петр. – Я же теперь свинину есть не смогу.

– Почему? – удивился Гучер. – Ешь на здоровье, только в «Фазе» ее не покупай. Гугенот же свое экологически чистое мяско на сторону не поставляет, только к себе… Ладно, приказ понял, меняю тему. Есть предложение усилить охрану в магазинах. Так, чтобы в зале находилось не менее пяти человек. Временно, конечно. Я уже прикинул, во что это нам обойдется. По-любому дешевле, чем ассортимент процентов на сорок урезать…

– Дело не в количестве, а в качестве, – проворчал Петр. – Это же не охрана, а мальчики какие-то. Подпустили к себе, получили по головам… Ты же вроде как опытных людей набираешь, Альфредыч? Ментов да служивых, а не танцоров балета.

– Опытных, – подтвердил Гучер. – Но тут фактор неожиданности сработал. Эти зайчики шли порознь и прятали свои дрыны под куртками. С виду – нормальные люди, ничего заподозрить нельзя. А как близко подошли, так бац – и все. Мужики, конечно, тоже виноваты. Нельзя было рядом стоять, в одном месте…

Погромы продолжались. Каждый день страдало три-четыре магазина. Двумя днями позже, несмотря на присутствие в зале четверых охранников (пятый выходил на улицу к автомобилю, перегородившему въезд на стоянку), был разгромлен супермаркет «Острів смаку» на Чоколовском бульваре. По той же схеме – парни в балаклавах крушили битами и обрезами труб полки с российскими товарами, а заодно и все что попадалось под руку. Охрана попыталась воспрепятствовать бесчинству, двое даже успели достать газовые пистолеты, но погромщиков было больше (десять человек), и действовали они очень слаженно. Одни отвлекали, другие вырубали. Парализованные страхом сотрудники жались к стенам, а среди покупателей нашлись и такие, кто подбадривал хулиганов. Правильно, мол, делаете, хлопцы, нечего москальскими товарами торговать, на Европу равняться надо.

В тот же вечер в Интернете появилось обращение лидера организации с длинным названием «Союз патриотической украинской молодежи имени гетмана Павло Полуботка»[28]28
   Павел Леонтьевич Полуботок (1660–1724) – черниговский полковник, наказной (т. е. исполняющий обязанности) гетман Украины. Был сторонником автономии Украины. Подал челобитную Петру I об отмене порядков, ограничивающих свободы украинцев, за что был вместе со своими сподвижниками посажен в Петропавловскую крепость, где и умер. Согласно широко известной легенде, незадолго до своего ареста Полуботок отдал на хранение 200 тысяч золотых монет в Банк Англии под 7,5 % годовых.


[Закрыть]. В лучших традициях террористов, лидер выступал с закрытым лицом, натянув балаклаву едва ли не по грудь, и под черно-красно-зеленым знаменем, на котором был вышит в профиль толстощекий усатый козак, не иначе как сам гетман Полуботок. Лидер заявил о том, что возглавляемый им союз берет на себя ответственность за погромы и пообещал, что погромы будут продолжаться до тех пор, пока «вороги і зрадники українського народу»[29]29
   Враги и предатели украинского народа (укр.).


[Закрыть] не перестанут действовать вразрез с интересами украинской нации.

– Пока что мы действуем довольно миролюбиво, – сказал он, – но если будет надо, то перейдем ко взрывам. Кроме того, руководители фирм, засоряющих украинский рынок товарами из России, должны понимать, что они несут персональную ответственность за свои действия. Защищая интересы Украины, мы не остановимся ни перед чем, вплоть до самых крайних мер. Святая цель оправдывает любые средства и вина за последствия лежит на тех, кто не внемлет нашим предупреждениям.

«Громят мои магазины, меня даже могут убить, а виноват в этом буду я сам – прекрасно!» – с горечью подумал Петр.

Остро захотелось уехать куда-то далеко-далеко. Не в Европу, а дальше, на какой-нибудь тропический островок, где живут простодушные и прямодушные дикари, не имеющие понятия об экономических интересах нации, самостийности[30]30
   Самостоятельности (укр.).


[Закрыть], незалежности[31]31
   Независимости (укр.).


[Закрыть], интеграции, конкуренции и прочих понятиях, рожденных цивилизацией. Есть бананы, пить кокосовое молоко, ловить рыбу, любить любимую женщину (ее непременно взять с собой, а как же иначе?), короче говоря – жить простой жизнью и наслаждаться ею до конца своих дней. И гори оно все хоть жовто-блакитным[32]32
   Желто-голубым (укр.).


[Закрыть], хоть червонным[33]33
   Красным (укр.).


[Закрыть], хоть фиолетовым пламенем! Жизнь одна, и не так уж много ее осталось, чтобы тратить ее хрен знает на что.

Мечты – лучший способ психотерапии. Помечтаешь, и словно в отпуск съездил. На тот самый тропический островок, к простодушным и прямодушным дикарям. Даже вкус кокосового молока на губах ощущается.

– Ладно, подождем, – сказал Петр небритому кривляке, появившемуся на экране телевизора. – И не такое переживали. Чем сильнее будут беситься, тем скорее перебесятся.

– Сегодня в нашей программе участвуют специалисты в области истории, социологии, политологии, экономики… – зачастил кривляка.

Петр выключил телевизор. Захотелось пообщаться с сыном, узнать, что говорят в его экономическом университете обо всех этих событиях и, вообще, чем дышит молодежь. Остро кольнуло сознание того, что сам он уже не молод. Еще десять лет назад можно было считать себя молодым. С некоторой натяжкой, но можно. Тридцать восемь лет – это все же «тридцать», а не «два года до полтинника». Впрочем, уже не два, а полтора. Возраст. Сил еще достаточно, ум ясный, а вот отношение к жизни неуловимо изменилось. И ее восприятие стало другим…

В девяносто первом году Петр ходил на митинги, даже листовки какие-то раздавал перед референдумом[34]34
   Имеется в виду референдум, прошедший на Украине 1 декабря 1991 г. в один день с первыми выборами президента Украины. На референдум был вынесен вопрос о подтверждении Акта провозглашения независимости Украины.


[Закрыть], помогал приятелю Ромке Алексеенко, прирожденному политику, которому что комсомол, что УНА[35]35
   УНА, точнее УНА – УНСО (Украинская Национальная Ассамблея – Украинская Народная Самооборона) – украинская политическая партия праворадикального толка (1990–2014).


[Закрыть], все было едино, лишь бы речи с трибун толкать да иметь возможность обтяпывать выгодные делишки. Ромку застрелили в девяносто пятом, вскоре после того, как он стал заместителем руководителя комитета Верховной рады по экономической политике и народному хозяйству. Говорили, что он пострадал за то, что резко превысил «процентную норму», то есть затребовал за свою подпись вместо полагавшихся ему пятнадцати процентов целых двадцать пять. В девяносто первом году митинги и все, что было с ними связано, воспринимались как нечто правильное, нужное, интересное. А сейчас это просто беспорядки, вне зависимости от целей и чаяний митингующих. Может, все дело в том, что в девяносто первом году у Петра не было магазинов, которые можно было разгромить. Или это чисто возрастное – в молодости жаждешь перемен, а в зрелом возрасте начинаешь их побаиваться? Или перемены нужны другие? Не столь глобальные, более личные…

Остап был дома и занимался обычным делом – валялся на кровати, одним глазом смотрел в грохочущий стрельбой телевизор, а другим – в стоявший на животе ноутбук. Появление отца встретил приветливо. В последнее время, после истории с похищением, отношения между ними были ровными. Остап старательно демонстрировал, что взялся за ум. Петр с таким же, если не большим, старанием делал вид, что верит этому.

– Занят? – деликатно поинтересовался Петр.

– Нет, – мотнул лохматой башкой Остап, небрежно спихивая ноутбук с живота на кровать.

Нашарив сбоку от себя пульт, он приглушил звук телевизора и уселся, скрестив ноги. Петр присел на край кровати и спросил:

– Ну как они, дела?

– Пока ни одна не родила! – улыбнулся сын.

Улыбка у Остапа была хорошая, бабкина, точно так же, широко и щедро, улыбалась мать Петра в те редкие моменты, когда бывала в хорошем настроении.

– А может, уже и пора? – полушутя-полусерьезно спросил Петр.

– Совсем не пора, я и сам еще ребенок, рано мне детей заводить, – подпустил шпильку Остап.

Во время одного из последних «серьезных разговоров», а точнее – во время одного из последних скандалов, Петр дважды употребил выражение «молоко на губах не обсохло». Он и более резкие выражения употреблял, чего только в сердцах не скажешь, но намек на возраст, оказывается, задел сына больше всего. Петр подумал, что от подобных намеков надо бы воздерживаться. Да и нелогично получается, то «ты уже совсем взрослый, сынок», то «молоко на губах не обсохло». Но что поделать, поневоле срывается с языка…

– Всему свое время. – Банальности тем и ценны, что помогают вывернуться. – А что нового в университете?

– Пока не взорвали! – хмыкнул Остап.

– Оно и хорошо. Слышал, наверное, что хулиганы в магазинах творят? У меня две точки уже пострадало – на Голосеевской и на Чоколовке…

«Точка» – это пережиток прошлого. «Точка» – это ларек или палатка, а то и просто арендованный метр прилавка. Супермаркет, из-за своей величины, вправе претендовать на то, чтобы называться «объектом». Но Петр по старой памяти часто называл свои магазины «точками».

– Хулиганы? – переспросил Остап с ироничным прищуром. – Это патриоты, а не хулиганы.

– Ты еще скажи – лучшие сыны украинского народа, – усмехнулся Петр, думая, что сын шутит. – Сволочи!

– Скажу! – кивнул Остап. – Может, и не лучшие, но и не худшие. Это патриоты, люди, которые думают об Украине, а не о своем кармане!

Взгляд, серьезное выражение лица, тон голоса – все свидетельствовало о том, что Остап не шутит.

– Ты серьезно? – уточнил Петр, не очень-то веря своим ушам.

– Да, – ответил сын. – Совершенно серьезно. Тебе не нравится, что в магазинах скидывают с полок товары? Так не торгуй москальским говном! Бери нормальный европейский товар!

Остап скорбно вздохнул взмахом руки, могущим сделать честь любому знаменитому трагику, указал на висевший на стене плазменный телевизор, как на образец «нормального европейского товара». То, что фирма-производитель была корейской, а телевизор, скорее всего, собран в Китае, его не смутило. Главное, что не москальский.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Петр, чувствуя, как им начинает овладевать ярость. – Да, я торгую, как ты выражаешься, москальским говном, то есть я работаю! Зарабатываю! Делаю дело! Благодаря мне, сынок, ты живешь так, как ты живешь, ни в чем себе не отказывая! Я работаю! В отличие от тех умников, которые из патриотических чувств устраивают погромы в магазинах!

Остап скривился, взял пульт от телевизора и сделал погромче. Велик был соблазн выхватить пульт у Остапа и запустить им в экран, но Петр сдержался. Он встал, подошел к телевизору, выдернул вилку из розетки и обернулся к сыну.

– Давай договорим, если уж начали…

– Давай, – с показным равнодушием согласился Остап.

Петр подошел к окну, полюбовался немного на вечерний город, заодно подавил раздражение и собрался с мыслями. Остап терпеливо ждал, не иначе как надеялся, что отец может передумать и уйти. Такое иногда случалось. Петр начинал что-то объяснять сыну, и вдруг на него накатывала такая тоска, такая безысходность, что он обрывал себя на полуслове. Почему тоска? Потому что легче до памятника Владимиру Великому докричаться, чем иной раз до сына.

– Не о том мы что-то заговорили, – начал Петр, продолжая смотреть в окно. – Я совсем о другом хотел поговорить…

– Я тоже, – ответил Остап и добавил после небольшой паузы: – И сейчас хочу. Нам, кажется, есть что обсудить. То есть мне есть что сказать…

Напряженный тон, совершенно не свойственная сыну прелюдия (обычно он выкладывал все сразу) и это ироничное «кажется»… Нетрудно было догадаться, о чем пойдет разговор.

Петр поймал себя на мысли о том, что не очень-то вежливо говорить, отвернувшись от собеседника. Так контакта не установишь. Петр снова уселся на кровать, заставил себя улыбнуться и сказал со всей мягкостью, на которую только был способен:

– Говори, я тебя внимательно слушаю.

– А стоит ли? – Остап неприятно прищурился. – Ты же все равно меня не послушаешь.

– Начал, так говори! – потребовал Петр. – А то как-то не по-мужски получается. Обозначил проблему и тут же врубил задний ход.

Остап отрицательно покачал головой:

– Я не обозначал никаких проблем, я только сказал, что нам есть что обсудить. Но сразу же понял, что это обсуждение ни к чему конкретному не приведет. Ты всегда поступаешь так, как считаешь нужным, никого не спрашиваешь, ничьи чувства в расчет не берешь.

– Почему ты так решил?

– Объяснять долго. – Остап снисходительно усмехнулся. – Но это стойкое впечатление. И верное.

– А ты попробуй объяснить. – Снисходительная усмешка сына задела Петра за живое, но ему пока что удавалось сдерживался; кроме того, хотелось оперировать в завязавшемся мутном разговоре не криком, а разумными доводами. – Хотя бы вкратце.

– Вкратце? – Остап на мгновение задумался. – А глаза колоть не будешь? А то ведь не успели мы обсудить то, что творится в твоих магазинах, как ты сразу начал попрекать меня тем, что я сижу на твоей шее.

– Извини, – развел руками Петр. – То был не упрек, а простая констатация факта. Меня немного… м-м… задело твое отношение к случившемуся в магазинах. Это же, между прочим, не только мои, но и наши магазины. – Слово «наши» Петр произнес с ударением. – Наши, сынок…

– Да, – согласился Остап. – Наши. Но мне эти магазины не заслоняют Украины! В этом разница между нами, папа.

«Какой пафос! – подумал Петр. – Какой патриотизм! С чего вдруг? Сроду за ним такого не водилось. Вечно ныл, что мечтал бы родиться в Лондоне, а сейчас… Или это просто назло мне? Юношеский протест в рамках вечного конфликта отцов и детей?»

За Остапом такое водилось – делать наперекор всем, чтобы доказать свою самостоятельность. Материнская черта. Петр тоже мог пойти наперекор, но только ради каких-то выгод. Делать это только ради самого процесса, он считал, мягко говоря, не вполне целесообразным занятием.

Петру отчаянно захотелось найти хоть какую-то точку соприкосновения с сыном. Признал же он, что магазины не только отцовские, но и его, значит, все-таки понимает…

– Скажи, пожалуйста, неужели ты поддерживаешь тех, кто громит твои собственные магазины во имя каких-то там патриотических идей? – спросил он, глядя сыну в глаза. – Назвать тебе размер убытка?

– Не надо, – не отводя взгляда, ответил сын. – Меня это не интересует.

Во взгляде его читались вызов и такая гордость, будто он уел отца в умном споре – как же тут не погордиться? Уел? «В каком-то смысле действительно уел, раз не хочется продолжать», – подумал Петр.

Продолжать действительно не стоило. Раз уж не сладилось с самого начала, то незачем продолжать. Лучше отложить до другого раза, ну, хотя бы до завтра.

– На мой взгляд, ты не совсем прав, – укорил Петр, вставая. – Нельзя иметь собственность и не интересоваться ею.

– На мой взгляд, нельзя иметь семью и не интересоваться ею! – парировал Остап. – Прежде чем поучать других, посмотри на себя!

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Петр.

Его голос зазвенел от злости, но Остапа это не остановило. Скорее наоборот – раззадорило.

– Твои похождения, папочка, – с откровенной издевкой сказал он. – То, о чем я хотел с тобой поговорить! Подвиги пожилого Геракла на любовном поприще. Не уверен, что ты меня поймешь, но уж скажу, раз начал. Ты так любишь твердить: «мы», «наше», а сам за спиной у матери изменяешь ей, да еще и со своей родственницей. Распутство с кровосмесительством – это же убойный коктейль! И после этого ты рискуешь читать мне нотации? Постыдился бы!

Петр постарался поймать взгляд сына, но тот упорно смотрел куда-то мимо него, в сторону.

– Может, мне и есть чего стыдиться, – признал он, – но не перед тобой…

– Вот! – Остап подскочил на месте и не только соизволил посмотреть на отца, но и ткнул в него указательным пальцем. – Сейчас ты скажешь, что раз я живу на твоем иждивении, то не имею права голоса, так?!

– Не говори за меня то, чего я не собирался говорить! – одернул Петр, немного повысив голос. – И смени, пожалуйста, тон. Мне не нравятся выражения вроде «подвигов пожилого Геракла»! Давай разговаривать друг с другом уважительно, без ерничанья и оскорблений…

Остап выразительно закатил глаза к потолку, намекая на то, что оскорблениями грешил не он, а отец. Так оно и было. Выходя из себя, Петр не очень-то стеснялся в выражениях. Семиэтажных матерных тирад не загибал, но обозвать «остолопом», «кретином», «идиотом» или как-то еще в том же духе мог без проблем.

– Хорошо, – кивнул Петр, притворяясь, что принял закатывание глаз за знак согласия. – Я хотел сказать, сынок, что перед тобой мне стыдиться нечего. Свои отцовские обязанности я всегда старался исполнять на совесть. Может, не всегда получалось, но я очень старался. Думаю, что тебе не за что меня упрекнуть…

– Вот! – воскликнул Остап. – Отцовские обязанности! Попробуй я спроси, что это за обязанности, так ты снова заведешь песню про «зарабатываю-содержу»! Разве не так?

Усилием воли Петр проглотил матерные слова, уже готовые сорваться с языка, и миролюбиво сказал:

– Обязанность содержать детей – это всего лишь часть родительских обязанностей. Я, кроме этого, думаю о твоем будущем, стараюсь, чтобы оно было…

– Светлым и радостным! – подсказал Остап.

– Да, – кивнул Петр. – Ну и кроме того, я хочу, чтобы мы понимали друг друга, хочу быть тебе другом, хочу, чтобы между нами установились хорошие доверительные отношения… Об этом я и хотел поговорить. Надеюсь, что ты хочешь того же. Что скажешь, сын?

Остап молчал. Петру это не понравилось. Что-то зловещее чувствовалось в молчании сына, складывалось впечатление, что он вот-вот взорвется.

– С матерью, конечно, другое, – продолжил он. – Перед ней я виноват, но это наше с матерью дело. Оно больше никого не касается. И помощи нам не надо, с посторонней помощью мы еще больше запутаемся…

Остап продолжал хранить молчание. На лице – бесстрастное, даже немного отстраненное, выражение, взгляд тоже бесстрастный.

– Давай мы с матерю сами разберемся, ладно, – попросил Петр. – Это же наши с ней отношения, наша любовь. Я прав или нет?

– Не прав, – сверкнул глазами Остап. – Ты и сам знаешь, что не прав. Ты пытаешься разделить нас, развести в разные стороны. Я должен молча наблюдать за тем, что происходит, и не могу ни в чем тебя упрекнуть, потому что ты мне ничего не должен. Ты передо мной свои родительские обязанности исполняешь, а с матерью сам разберешься. Так ведь?

– Не совсем. Я не пытаюсь никого разделить, а всего лишь…

– Пытаешься. Разделяй и властвуй – вот твой метод!

– Что-то не туда тебя занесло, сынок, – нахмурился Петр. – Я никого дома не разделяю и ни над кем властвовать не собираюсь. Мне этой власти на работе хватает вот как. – Он провел ребром ладони по шее. – Я просто обращаю твое внимание на то, что перед тобой я ни в чем не виноват, и на то, что нашу проблему с матерью мы как-нибудь решим сами. Без помощников и консультантов.

– Вот-вот! – подхватил Остап. – Я – отдельно, мама – отдельно… Скажи-ка, папа, а слово «семья» для тебя что-то значит? Ты вообще знаешь такое слово?

– Откуда мне! – съехидничал Петр, но тут же снова взял серьезный тон. – Чувствую, что ты не понимаешь меня. Хочется надеяться, что поймешь.

– Скажи об этом матери, – грубовато посоветовал Остап. – Она очень хочет понять, что происходит. Не думай, мы с ней эту проблему не обсуждали. Просто я, в отличие от тебя, чувствую ее настроение и многое понимаю без слов. Потому что хочу понять.

– А меня ты понять совсем не хочешь?

– Тебя я понял целую вечность назад! – усмехнулся Остап. – Ты самый эгоцентрический эгоист современности. Ты думаешь только о себе. Для тебя не существует ни супружеских, ни родительских обязанностей. Ты их не исполняешь, ты все сводишь к деньгам и только. Ты откупаешься от нас, чтобы мы тебе не досаждали. Ты предаешь маму и после этого приходишь ко мне в поисках понимания. Может, тебе еще и одобрение нужно?

– Заткнись! – вырвалось у Петра, но он тут же спохватился – сам ведь предлагал поговорить без оскорблений. – Прости, не сдержался

– Вот видишь! – обрадовался Остап. – Мы вернулись к тому, с чего начали. Я не хотел говорить, ты настоял, а теперь затыкаешь мне рот! Что и требовалось доказать! У меня к тебе будет одна просьба. Когда в следующий раз захочешь поговорить со мной по душам, наладить контакт и все такое, подойди к зеркалу и поговори сам с собой. Все равно у тебя больше ни с кем нет контакта, кроме как с самим собой. Нет и быть не может!

Картина ближайшего будущего развернулась перед Петром во всей неприглядной красе. Сейчас они начнут орать друг на друга. Возможно, Остап схлопочет оплеуху. Когда-нибудь, а может, уже и сегодня, Петр тоже рискует схлопотать в ответ. Настрой у сына боевой… Примерно через полчаса концерт закончится… Каким по счету он будет? За «распутство с кровосмесительством» Остапу, конечно, причитается, но, при всей своей неправоте, не так уж он и не прав…

Раздражение, уже переходящее в ярость, вдруг схлынуло, уступив место печали. Крепко, до онемения сжавшиеся кулаки разжались, сердце забилось ровнее, и вдруг вспомнилось, как маленький сын называл себя «Тапой». «Тапа ося иать с папой» – и улыбка до ушей. Неужели это было? Когда? Каких-то двадцать, нет – восемнадцать лет назад? И куда все делось? Маленький Тапа не просто вырос, он превратился в совсем другого человека. Чужого, непонятного, злого…

Остап, продолжавший сидеть в прежней позе, заметно напрягся, смотрел настороженно, явно не ожидая от отца ничего хорошего.

– Дурак ты, – негромко и беззлобно сказал Петр, не стремясь обидеть, а всего лишь констатируя факт. – И я дурак. Яблочко от яблони… Только не надо больше касаться моей личной жизни. Я же твоей никогда не касаюсь, даже когда счета из клиник оплачиваю. Уговор?

Явно не ожидавший подобного оборота Остап ничего не ответил.

– Уговор, – сказал за него Петр и вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Чувства, охватившие его, были крайне противоречивыми. С одной стороны, было такое ощущение, будто нагадили в душу. «Подвиги пожилого Геракла на любовном поприще… Распутство с кровосмесительством – это же убойный коктейль», – продолжали звучать в ушах обидные слова сына. Да, обидеть Остап умеет, в этом он мастер. С другой стороны, Петр имел основания для того, чтобы гордиться собой. В кои-то веки смог спокойно поговорить с сыном, без криков и оскорблений. Пусть разговор получился неприятным, но зато он не вылился в скандал – уже хорошо. Так, чего доброго, и до взаимопонимания дойдет когда-нибудь…

Взаимопонимания с сыном очень хотелось. Тапа ося иать с папой… Зачем дети вообще растут? Оставались бы всегда такими милыми, добрыми и потешными… А когда сыну было три года, так хотелось, чтобы он поскорее вырос, стал взрослым, начал помогать в делах… Даже новое название для фирмы придумал, в добром старом стиле: «Торговый дом Доля и сын». Почти по Диккенсу[36]36
   Намек на роман Чарльза Диккенса «Торговый дом Домби и сын. Торговля оптом, в розницу и на экспорт».


[Закрыть]. Вот, вырос, помощничек, совсем большой уже, папашу жизни учит…