Текст книги "Испытание любви"

7

Из всех «грехопадений» (так в шутку и только про себя называла Галина первый секс с мужчиной) то, что случилось с Мыколой, оказалось самым замечательным. Необыкновенно замечательным. Не только в смысле секса как такового, но и в смысле утонченности. Вдруг повеяло летом восьмидесятого, олимпийского, года. Часть той Олимпиады досталась и Киеву – здесь проходили отборочные футбольные матчи. Шестнадцатилетнюю Галину футбол не интересовал. Она делала первые шаги в настоящую взрослую жизнь. Страх и любопытство, предвкушение чего-то необыкновенного и чувство, будто это происходит не с тобой, а с кем-то другим… В роли Вергилия выступал студент второго курса политехнического института Саша Рузский, порывистый, лопоухий мальчик с глазами удивительной синевы. Ни у кого больше Галина не встречала таких глаз, как у Саши…

В восемьдесят шестом году Сашу убили на Лукьяновском кладбище у могилы прадеда и прабабки. Ударили арматурным прутом по голове, забрали бумажник, сняли японские часы и адидасовские кроссовки. Убийцу так и не нашли. Лукьяновка – про́клятое место. Под обычными могилами глубоко в земле похоронены те, кто погиб в Лукьяновской тюрьме НКВД. Столько слез, столько проклятий – ужас! В девяносто шестом году, вскоре после того, как Лукьяновское кладбище объявили заповедником-музеем, в Киев приехала делегация из Страсбургского университета. Точнее, не в Киев, а в Киевский университет. Обмен опытом, налаживание связей и все такое. Галине, историку и киевлянке, поручили провести обзорную экскурсию, познакомить гостей с городом и его основными достопримечательностями. Кто-то вспомнил о каких-то своих предках, похороненных на Лукьяновском кладбище. Что французы, что немцы (в делегации их было примерно поровну – Страсбург же) обожают посещать кладбища. Сентиментальные люди. Гости изъявили желание, Галина попыталась что-то сказать насчет того, что скоро уже начнет темнеть (дело было в начале марта), а они еще столько всего не видели, но автобус уже ехал к кладбищу. Желание гостя – закон, разве не так?

Воспоминания нахлынули еще до того, как автобус остановился возле ворот. Пересилив себя, Галина повела гостей по кладбищу. Кажется, она даже пыталась улыбаться, но вдруг разрыдалась и, уже не думая о приличиях, вообще ни о чем не думая, кроме Саши, побежала обратно. Один конфуз плавно перешел в другой. Сердобольные экскурсанты вернулись следом за Галиной, суетились вокруг нее, охали, ахали, наперебой предлагали хлебнуть успокаивающего. Едва ли не у каждого (и у каждой тоже) при себе оказалась фляжечка или бутылочка. Плохо отдавая себе отчет в происходящем, Галина покорно выпивала все, что ей подносили – и сладкое, и горькое, и обжигающе-ядреное. В результате очень быстро отрубилась (столько всего намешать с непривычки, да еще и без закуски). Экскурсию пришлось заканчивать водителю. Ничего, справился, кое-какой опыт у него был.

В театре Галина не была довольно давно, поэтому на приглашение Мыколы «побачити один цікавий проект»[37]37
    Посмотреть один интересный проект (укр.).


[Закрыть] (именно так – «проект», а не «спектакль») откликнулась с великой охотой. Мыкола заехал за ней на машине, поцеловал руку, вручил роскошную розу (всего один цветок – это так изысканно), и они поехали в театр. Ехали минуты три-четыре. Когда Мыкола остановил машину возле какой-то подворотни на Чапаева, Галина вначале подумала, что что-то случилось с двигателем или, скажем, с колесами, но оказалось, что они уже приехали.

– Могли бы и пешком, – сказала Галина.

– Давай не будем нарушать традиции, – улыбнулся Мыкола. – Наши деды и прадеды сами ездили в театры на экипажах и нам завещали так поступать…

– Сказал бы раньше! – упрекнула Галина. – Я бы надела соболиное манто и взяла бы с собой туфли.

Никакого манто у нее не было и сменную обувь в театр она сроду не брала – какие глупости!

– Местному гардеробщику нельзя доверять манто, – серьезно заметил Мыкола. – Во время спектакля он не сидит в гардеробе, а играет на сцене. И сменная обувь ни к чему, потому что на полу – опилки.

– Мыкола Андрийович! В какой шалман вы привезли приличную женщину?! – изобразила возмущение Галина. – Что за опилки? Там театр или конюшня?

– Так, серединка на половинку, – уклончиво ответил Мыкола. – Чего еще можно ожидать на улице Чапаева? Скажи мне, как историк, разве больше ничьим именем нельзя назвать улицу в центре Киева? Хотя бы – улица атамана Ангела? Двадцать лет уже живем в свободной стране, на улицах Ленина, Крупской, Чапаева, Щорса! Кто был тот Щорс? Такой же бандит, как наш президент! И улица Горького нам не нужна! Сталинский подхалим!

– Я что-то не поняла – ты пригласил меня в театр или на политический диспут? – Галина улыбнулась, ее немного позабавила горячность Мыколы. – Если на диспут, то у меня просьба. С Горьким и Щорсом делайте что хотите, но не переименовывайте улицу Льва Толстого, ладно? Я уже не смогу привыкнуть к новому названию, буду путаться…

– Я что – идиот? – Галине показалось, что Мыкола немного обиделся. – Лев Толстой – гений. Зачем переименовывать улицу, названную его именем? Такая мысль, как говорил мой батько, может прийти в голову только после третьей порции чифиря! А вот Коцюбинских[38]38
   Сын украинского писателя Михаила Коцюбинского Юрий был видным большевистским деятелем, активным участником Гражданской войны. Именами обоих названы улицы в Киеве.


[Закрыть] обоих надо убрать, и отца и сына. Сына, ясно, за что, а отца за то, что сына так воспитал!

– Думаешь, из детей вырастает то, что хочется родителям? – вздохнула Галина, отметив в уме такую интересную деталь, как знакомство Мыколиного отца с чифирем. – Все совсем не так…

Мыкола почувствовал, что ее настроение начало меняться, и поспешно вылез из машины…

Опилки в театре действительно были, правда, совсем немного, в углу небольшого вестибюля, там, где его стены еще не успели обшить панелями из ДСП. Галина вначале подумала, что это такая инсталляция – кирпичная «прореха» на стене, обрезки панелей, кое-какой инструмент, но Мыкола объяснил, что никакой инсталляции – просто незавершенный ремонт.

– Ребята все делают сами, – пояснил он. – В кои-то веки нашелся благодетель, дал денег на ремонт, но хватило только на материалы. Потом стены обклеят старыми афишами. Стильно будет.

Маленький театр в подвале просто обязан быть нестандартным, экспериментальным и немного бунтарским. Экспериментов в искусстве Галина немного побаивалась, поскольку очень часто за ними скрывалась бесталанная пошлость, но спектакль – вольная интерпретация «Кайдашевой семьи»[39]39
   «Кайдашева семья» – повесть украинского писателя Ивана Семеновича Нечуя-Левицкого, написанная в 1878 г.


[Закрыть] на новый лад – Галину порадовал. Талантливые постановки всегда радуют, а если еще и зрители соберутся неравнодушные, так вообще хорошо. Создается такая атмосфера, будто собрались друзья. Сюжет, правда, изменили порядочно, так, например, старый Кайдаш не утонул спьяну, а умер от болезни, не дождавшись, пока его обследуют на томографе.

– Мне этот томограф совершенно не понравился, – поделился Мыкола, когда они вышли из театра. – Утягивает тебя лежачего в какой-то тесный пенальчик, и лежишь ты там, как в гробу. Своеобразная репетиция похорон. Не вдохновляет, короче говоря. Медицина вообще не вдохновляет.

– Мне, например, понравилась эхокардиография, – сказала Галина. – Ультразвуковое исследование сердца. Аппарат шумит в такт сокращениям сердца, на экране все видно, синими и красными сполохами направление кровотока показывается – красота, вроде северного сияния. И врач-эхокардиографист попался общительный. Все показывал, комментировал, объяснял…

– А мой томографист глядел волком. Я спросил: «Нашли у меня что-нибудь, доктор?» – а он таким тоном ответил, что лечащий врач мне все расскажет, что захотелось гроб заказать. А лечащий меня успокоил, сказал, что ничего страшного у меня не нашли. Я так понял, что томографист этот просто фотограф. Его дело уложить и сфотографировать. Вот и напускает на себя важность. Но так, наверное, даже лучше, когда сначала напугают, а потом обрадуют.

– Радость сильнее? – предположила Галина.

– Контрастный душ – самый приятный, – улыбнулся Мыкола. – Оцени, кстати, силу искусства. Такие молодые и полные сил люди, как мы с тобой, под впечатлением спектакля заговорили о медицине, вместо того чтобы любоваться звездами.

– Так не видно же. – Галина посмотрела вверх. – Облака.

– Если звезд не видно, то это еще не означает, что ими нельзя любоваться… – загадочно выразился Мыкола, открывая перед Галиной дверцу.

– Это как? – не поняла Галина.

– Закрой глаза, вспомни и любуйся. Вот тобой я любуюсь не только сейчас, но и тогда, когда тебя нет рядом.

– Ах, неужели! – поддела Галина. – Ты ж меня толком и не видел, чтобы любоваться!

Она имела в виду, что знакомы они недолго, но выразилась не очень удачно, и оттого получилась двусмысленность.

– Так увижу еще, – как-то просто и в то же время уверенно сказал Мыкола.

Галина смутилась.

После театра поехали в ресторан (вся езда состояла в том, что Мыкола переставил машину на двести метров вперед). Запеченный карп и вино были вкусными, но битком набитый зальчик не располагал к долгим посиделкам.

– Давай посидим еще немного, – попросил Мыкола, когда Галина сказала, что хочет уйти. – Возьмем еще по чашечке кофе. Такой хороший вечер сегодня. Не хочется, чтобы он закончился так скоро.

– Так я хочу закончить ужин, а не вечер. – Галина многозначительно посмотрела на Мыколу. – Я никуда не тороплюсь. И кофе у меня дома не хуже, чем здешний.

Кто-то, кажется доцент Полянский, рассказывал, что в Израиле «кофе» служит приличным обозначением секса. Приглашаешь выпить кофе – и все сразу ясно. Интересно, а как они выходят из положения, когда в самом деле хотят выпить кофе? Говорят «пошли, выпьем по чашечке кофе, но это будет не то, что ты думаешь, а просто кофе и ничего больше»? Смешно.

Настроение было превосходным. Хороший вечер с хорошим человеком, интересный спектакль, вкусный ужин. Сегодня Галине нравилось все, начиная с того, как она выглядит, и заканчивая тем, что живет она одна. Одиночество – это же не только тоска, но и свобода. Никто не мешает в любое время пригласить домой мужчину и соблазнить его.

Кто кого соблазнил, они так и не поняли. Но кофе допить успели – взрослые ведь люди, не подростки. И обменяться парочкой умных замечаний по поводу спектакля тоже успели. А потом…

А потом началось волшебство. Настоящее. Волшебство – это когда ты растворяешься в пространстве, становишься частицей огромной вселенной, необъятного радостного мира, и в то же время сохраняешь способность все понимать, все чувствовать и всему радоваться. Волшебство – это когда ты ничего не можешь вспомнить, кроме того, что все было так хорошо, как никогда не бывает. Впрочем, что-то в памяти все же сохранилось.

Взгляд Мыколы. В нем было столько любви, что Галина сразу же растаяла, совсем как та Снегурочка под солнцем. Обомлела, обмякла, заулыбалась, кажется, протянула вперед руки. И тут налетел вихрь, страстный, ласковый, нежный вихрь. Подхватил, закружил, понес… Очнулась Галина уже на кровати. Одежды на ней не было, и на Мыколе, кажется, тоже… Частью сознания, которая пока еще сохраняла способность замечать и осмысливать, заметила бугристый косой шрам на груди у Мыколы, недлинный, но широкий, однако подумать о возможных причинах его появления уже не успела.

Большим количеством сексуальных партнеров Галина похвастаться не могла. Пять человек за пятьдесят лет, если взять в среднем, то по одному на десять лет жизни – это же совсем мало! «Нерепрезентативная выборка», – как выразилась бы доцент Петикян. Впрочем, сама Анна Зауровна утверждала, что ее муж столь сильно поначалу очаровал ее, а потом столь сильно разочаровал, что на нем ее близкое знакомство с мужским полом и закончилось. «Ай, лучше вообще не сравнивать, чем сравнивать и расстраиваться», – говорила она. Непонятно, правду она говорила или нет, но говорила столь искренне, что ей хотелось верить. Галине немножко было с чем сравнивать, но даже если бы опыт ее оказался бы в десять или двадцать раз больше, то Мыкола все равно заслужил бы титул Несравненного Любовника или Мастера Вне Конкуренции.

Галину так еще никогда не любили – нежно-нежно, сладко-сладко и с шепотом на ушко. Все, что говорил Мыкола, казалось таким важным и необходимым, что хотелось запомнить это навсегда, но ощущения выбивали слова из памяти, потому что они были куда сладостнее слов. Ощущения казались нереальными, потому что ничего подобного испытывать еще не доводилось. Любопытное удивление (ах вот как оно, оказывается, бывает!) очень скоро сменилось пульсирующим восторгом, причем восторг этот был столь многогранным, что совершенно не подлежал осмыслению. Мозг словно выключился, и только та его часть, которая воспринимала наслаждение, продолжала функционировать. Если бы Галина сохранила способность мыслить и рассуждать, то она непременно отметила бы, что Мыкола – великолепный любовник, и подумала бы еще о том, что эта радость послана ей в качестве награды за все перенесенные в недавнем времени страдания. Самым большим страданием, бо2льшим, наверное, чем беспокойство за сына и внучку, было переживание по поводу предательства Валентина. Предательство всегда и всеми переживается очень остро, а уж если тебя предают в трудный момент, в то время когда ты лежишь на больничной койке и отчаянно («отчаянно» – это именно то слово!) нуждаешься в поддержке, то нет хуже такого предательства. А если к переживаниям примешиваются мысли вроде «кому я теперь нужна такая умирающая», то уж впору пойти утопиться в Днепре. Но если стиснуть зубы, пережить, превозмочь, то позже поймешь, что все эти мелкие (мелкие!) неприятности были всего лишь предвестниками огромной радости. Контрастный душ! С новых высот, вдруг открывшихся перед Галиной, Валентин казался не просто ничтожеством, а какой-то инфузорией, которую иначе как в микроскоп и не разглядеть. Но эта инфузория могла бы стать препятствием в отношениях с Мыколой, не разведись Галина с мужем, потому что ни совесть, ни воспитание не позволили бы Галине иметь двух любовников сразу. Это уже моветон, непристойность. Так что все, что ни делается, все к лучшему! Не попади Галина в больницу, не раскрылся бы перед ней Валентин. Позже, когда-нибудь, раскрылся бы, но когда еще… Не попади Галина в больницу, не пришла бы она и в поликлинику и не познакомилась бы с Мыколой… Даже если считать, что предопределенное неизбежно, то у неизбежности этой есть свои правила. Если уж Провидению было угодно привести Галину к счастью таким вот длинным, окольным путем, то так уж и быть. Радость от этого не меркнет и меньше не становится.

Оргазм пришел внезапно. Сладостные ощущения с самого начала были столь интенсивными, что дальше, кажется, и некуда было им нарастать. Но что-то, неосознанное и пока еще не прочувствованное подспудно зрело внутри, копилось, набирало силу, а потом как взорвалось, затемняя сознание, подобно взрыву самой мощной бомбы на свете. Взорвалось и начало расходиться по телу яростными конвульсиями, даря такое удовлетворение, после которого одновременно и хочется жить, и не хочется. Хочется, потому что есть надежда испытать то же самое снова, и не хочется, потому что все самое радостное, самое ценное уже получено.

– Ты… – шепнула Галина Мыколе, упавшему рядом в полном изнеможении. – Ты… Ты самый…

Что тут сказать? Какое слово подобрать? Лучший? Несравненный? Замечательный? Как передать свои ощущения? И можно ли передать их словами?

– Ты самый – самый – самый – самый – самый…

– А ты – еще лучше, – прошептал в ответ Мыкола и погладил Галину по спине.

От прикосновения его руки Галину, казалось бы опустошенную до всех мыслимых пределов, снова охватила истома. Соски отвердели, внизу сладко потянуло, дыхание стало прерывистым. Ласковым толчком она заставила Мыколу перевернуться на спину, взобралась на него и для начала поцеловала в губы, а потом, перемежая поцелуи с покусываниями, стала медленно спускаться вниз. Когда дошла до шрама на груди, Мыкола едва заметно вздрогнул.

– Больно? – испугавшись, отпрянула Галина.

– Щекотно, – как-то совсем по-детски пожаловался Мыкола, привлекая ее к себе…

На этот раз темп задавала Галина, а ей вдруг захотелось яростного, животного секса, настоящей любовной схватки. Не иначе как пресытилась нежностью. Мыкола охотно подчинился ее настроению и задвигался так сильно и так размашисто, что при каждом толчке Галину подбрасывало к потолку. Ну, может, не к потолку, но довольно высоко. Приходилось прилагать усилия для того, чтобы не упасть, – крепко сжимать Мыколу бедрами, опираться на него руками. От этих усилий Мыкола пришел в совершенное неистовство. Особенно мощным толчком сбросил с себя Галину, уложил на бок и закончил любовную схватку в самой любимой позиции Галины, когда мужчина сзади, когда он обнимает, прижимает к себе и одновременно ласкает грудь и живот, когда слова любви мешаются с горячим дыханием…

– Откуда у тебя шрам? – спросила Галина утром. – Это от ножа? Или пуля?

Теперь она считала себя вправе задавать подобные вопросы.

– Фурункул расчесал, – усмехнулся Мыкола.

Галина не поверила. Виктор однажды тоже расчесал фурункул, но шрам после этого остался совсем другой – круглый и не бугристый. Но больше вопросов задавать не стала.

8

Занятия спортом располагают к прослушиванию музыки. В спортзале Петр предпочитал слушать какое-нибудь ритмичное техно – подгоняет, заставляет держать темп, но для домашнего велотренажера делал исключение – слушал классическую музыку. Второй концерт Рахманинова, «Времена года» Чайковского, ноктюрны Шопена, «Пер Гюнт» Грига… Если закрыть глаза, то можно представить, что едешь по ровной дороге в каких-нибудь живописных местах. У каждого композитора – своя «территория», своя особая местность. Рахманинов уводил в просторы средней полосы. Чайковский – это морской берег. Берег этот мог быть разным, скалистым или песчаным, но непременно морским. Шум прибоя, крики чаек, даже легкий ветерок можно было ощутить, если совсем отвлечься. Музыка Шопена переносила в маленькие пряничные европейские городки, ну а Григ радовал скупой суровостью северного ландшафта. Грига Петр предпочитал слушать под плохое настроение, вышибал клин клином.

Сегодня не спасало ничто – ни музыка, ни коньяк, ни аутотренинг. «Все не так уж и плохо, – внушал себе Петр, – и хуже, бывало, дела шли, а ведь выкручивался…» Вредный внутренний голос сразу же возражал. Напоминал, что раньше не было такой жесткой конкуренции, и сама ситуация была иной, было чем жертвовать, было пространство для маневра. А сейчас – вилы. С одной стороны давят конкуренты. И как давят! Конкуренция беспощадна по определению, а конкуренция, основанная на стойкой личной неприязни, беспощадна вдвойне. С другой стороны поджимают банки. Кредиты – это не спасательный круг, а петля на шее, за которую тебя выдергивают из омута. Вроде бы спасают, но петля-то остается. Остается и с каждым днем затягивается все туже и туже. В отличие от былых времен кредиты нынче принято возвращать до последней копеечки. Иначе никак. С третьей стороны угнетает глобальное отсутствие перспектив. Петр сознавал, что в таком виде, как сейчас, бизнес его обречен. Ну, не сейчас, так через пять-шесть лет, ну, не через пять-шесть лет, так через десять, или задавят гиганты – операторы розничных сетей мирового масштаба, или же разорит интернет-торговля. Стать гигантом – утопия, мечта для тех дурней, которые любят богатеть думками[40]40
    Дурень думкою багатіє (дурак помыслами богатеет) – украинская пословица.


[Закрыть]. Для интернет-торговли продуктами нужен огромный и хорошо оборудованный складской терминал и довольно большой автопарк. Фишка не в том, чтобы привезти продукты на дом, а в том, чтобы привезти их в нужное клиенту время и довезти в надлежащем качестве. Все стоит денег, и немалых…

С трех сторон враги наступают, да еще и в тылу неладно. Оксана в любой момент может выкинуть какой-нибудь фокус. По глазам видно. Так, наверное, смотрят затаившиеся в засаде охотники. Нет, Оксана не охотник, а снайпер. Она, если понадобится, выстрелит всего один раз и так, чтобы поразить наповал. Она сможет… У нее даже во время секса «снайперский» взгляд.

Секс с женой угнетал Петра едва ли не больше, чем все остальные проблемы. Петр презирал себя за слабость. Он не мог оттолкнуть ластящуюся к нему Оксану (сейчас инициатива неизменно исходила от нее). Мешало вожделение, которое Оксана умела вызвать, причем вызвать так, чтобы оно напрочь лишало воли. Чувственность, помноженная на опыт, плюс хорошее знание мужа. Да и что-то осталось такое в душе, не любовь к Оксане и даже не симпатия, а привычка, что ли. Столько лет вместе. Так вот сразу, с наскоку не отрезать, с размаху не выбросить. И меркантильные соображения тоже имели место. Оттолкнешь, дашь понять, что на самом деле всему настал самый окончательный конец, и получишь огромную проблему для бизнеса. Во время их последней ссоры Оксана показала, напомнив Петру о том, что из того, что можно потрогать руками, большая часть записана на нее. Практически вся недвижимость записана – обе киевские квартиры, загородный дом, земельный участок, купленный под строительство дома сыну, и десять нежилых помещений, в которых находились супермаркеты сети «Острів смаку»[41]41
   Остров вкуса (укр.).


[Закрыть]. Разве не рычаг давления? Еще какой рычаг! За меркантильность Петр презирал себя еще больше, чем за слабость. По уму, надо было вызвать Оксану на спокойный разговор и объяснить ей, что его материальное благополучие есть их общее благополучие и любой удар по его бизнесу делает беднее не только его, но и сына – единственного наследника. Поэтому даже в случае развода ей не стоит выгонять «его» магазины из «своих» помещений или задирать до небес арендную плату. И на загородный дом тоже не стоит накладывать лапу, хватит с нее квартиры. Ну и объяснить, что с Ольгой у него все очень серьезно и что при всем уважении, которое он испытывает к Оксане, развод неминуем. А потом взять за руку, посмотреть в глаза и попросить понять его правильно. Оксана все поймет, она умная. Но для серьезного разговора нужен удобный момент, которого все никак не удавалось выбрать. Тоска… Мрак.

Ольга уехала в Москву. Сменила номер мобильного, а на домашний телефон Петр звонить не рисковал. А если точнее, то не хотел. Боялся услышать в ответ: «Не звони мне больше» или нечто подобное. Письма (электронный адрес Петр узнал от сестры Светланы) оставались без ответа. Ничего, это скоро пройдет. Нужно время, чтобы успокоиться и понять, что важнее – долг или счастье.

Петр выжидал. Умение держать паузу – залог успеха в переговорах. К тому же в такой ситуации лучше не звонить, а приехать. Свалиться как снег на голову, подхватить на руки, закружить, зацеловать, залюбить и уже не отпускать, увезти с собой. Приехать и увезти – наилучший вариант. Это очень по-мужски. Поступок, который все проясняет до самого конца. Женщины ожидают от мужчин не слов и обещаний, а поступков. Впрочем, мужчины от женщин ожидают того же. Но всякому овощу свое время. Интуиция подсказывала, что не стоит сломя голову мчаться в Москву прямо сейчас. Да и прежде чем мчаться, надо решать с Оксаной.

Тоска-депрессия – это как глубокий темный колодец. Опускаешься до самого дна, а там уже появляется шанс всплыть, оттолкнувшись от дна ногами. Или утонуть окончательно. Петр уже стоял ногами на дне, оставалось только оттолкнуться, принять решение о переводе бизнеса из столицы в провинцию. Туда, где конкуренция слабее, туда, где нет такого количества гипермаркетов (или совсем их нет), туда, где обороты с прибылями меньше, но зато больше перспектив в смысле стабильности и развития. Развиваться надо во все стороны, по разным направлениям, так надежней…

Чем дальше, тем больше думалось о Крыме, «непаханом поле» для бизнеса, регионе, до сих пор не «охваченном» как следует торговыми сетями. Сети там имелись, вплоть до гипермаркетов (по парочке в Симферополе и Севастополе), но не в таком количестве, как в Киеве. Не в той плотности. Кроме того, имелись и кое-какие приятные местные особенности, связанные с курортным сезоном, который в Крыму длится полгода. На отдыхе большая часть людей тратит деньги легче, чем в повседневной жизни. Расслабляются люди на отдыхе, покупают больше еды и напитков, чаще балуют себя разной вкуснятиной, не так сильно обращают внимание на цены. Вдобавок можно с мая по октябрь ставить при магазине летнее кафе. С «фишкой», подсмотренной и взятой на заметку давным-давно, еще во время самой первой поездки на Кипр.

Что самое дорогое в заведениях общепита? Алкогольные напитки. На них накручивают больше всего. Если в кафе при магазине будет можно распить бутылку, купленную в магазине за обычную цену, без каких-либо наценок, то наплыв посетителей обеспечен. На одной только закуске сделаешь больше, чем другие на выпивке с закуской, да и магазинный оборот увеличишь. Красота! И не обязательно замыкаться в крупных городах, можно и в небольших открывать магазины, там вообще никакой конкуренции не будет (отдельные частные магазинчики не в счет). Логистика в Крыму не слишком затратная. От базы, которой кроме как в Симферополе находиться больше негде, всего сто километров до Феодосии, самой дальней точки. До Евпатории – семьдесят. И это без киевских пробок…

Оставалось сделать последнее усилие и оттолкнуться ногами от дна. Оставалось принять окончательное решение о переводе бизнеса в Крым. И там уже никакой недвижимости на Оксану записано не будет. Впрочем, нет. В качестве отступного за проявленную сговорчивость она может рассчитывать на большой коттедж в Коктебеле или где-нибудь еще. И пусть квартиры с загородным домом остаются записанными на нее. Но бизнес надо взять в свои руки целиком…

– Я мог бы открыть филиал своей фирмы в Мелитополе, чтобы там тоже продавать комплектующие с расходниками. И открыл бы, потому что понимал, что это выгодно, но также понимал, что не смогу на первых порах наведываться туда так часто, как того будут требовать интересы дела. На запуске надо все держать под контролем, смотреть в оба, чтобы вовремя заметить огрехи с просчетами и выправить их. И к сотрудникам новым тоже нелишне хорошенько присмотреться перед тем, как предоставлять им самостоятельность. Некоторые таких дел наворотят, что потом за три года не расхлебаешь…

– Это так, – подтвердил Петр. – Приходилось и мне наступать на эти грабли.

Встреча двух старинных приятелей (что такое «приятель» в бизнесе? Тот, с кем делали дела, без желания отстрелить друг дружку) немыслима без рассказов на тему «Что ты делал все это время?». Редко кто отвечает кратко. Большинство начинает рассказывать с такими подробностями, словно перед ними сидит не бывший партнер, а следователь. Впрочем, нет, следователю с такими подробностями про себя не рассказывают. Во всяком случае, по собственной воле, без принуждения. Но что поделать, приходится слушать. Первое правило общения учит слушать собеседника, дать ему понять, что он тебе интересен. Даже если слушать приходится час или полтора.

Но все хорошее (и плохое тоже) рано или поздно кончается, любой рассказ подходит к концу.

– А потом Фортуна вдруг надумала повернуться ко мне лицом. Родной дядька стал заместителем городского головы Симферополя и позвал меня «сотрудничать». Я за месяц свернул все свои дела и уехал в Крым. Начинал, как водится, на подхвате, а теперь работаю, можно сказать, по основному профилю – второй месяц руковожу Департаментом предпринимательства и потребительского рынка…

На умелого ловца зверь не бежит, а просто летит. Прямо в руки. Толстощекий такой, румяный, улыбчивый зверь. Кот Баюн. Овчаренко Евгений Георгиевич, кандидат в благодетели, то есть – в партнеры. Человек с весьма героическим прошлым (батька Махно, будь он жив, обзавидовался бы) и героической кличкой – Недострел. Пережить четыре покушения так, чтобы не получить ни одной пули, это ж какое счастье надо иметь! В первый раз от пуль спас бронежилет, во время второго покушения по ошибке застрелили водителя, третий киллер банально промазал, а четвертый был полным лохом (из-за высокого спроса на услугу в те времена нанимать приходилось черт-те кого) и вместо Недострела положил его соседа по лестничной площадке, такого же коренастого мордача. Спутал бизнесмена с научным работником, бывает. Рассказывая эту историю, Недострел смеялся, как ребенок в цирке – громко, от души, с закатыванием глаз и топаньем ногами. «Одним выстрелом – двух зайцев! – повторял он. – И сам жив остался, и от вредного соседа избавился! Ай, как хорошо!»

С дядькой, который был заместителем городского головы Симферополя, Петр знаком не был и не знал, что он имеет к Жене Овчаренко какое-то отношение. А вот увидев во время очередного мониторинга сайтов крымских властных структур старого знакомого, сразу же позвонил ему. Битых полчаса объяснял какой-то «курице» из администрации, кто он такой и почему хочет связаться напрямую с Евгением Георгиевичем (по сохранившемуся мобильному номеру отвечал совсем другой человек), но своего добился. Женя, услышав голос Петра, обрадовался и первым намекнул на возможность взаимовыгодного сотрудничества. Обычное дело – человек на новой должности норовит поскорее ощутить все ее выгоды. Узнав, что Петр не имеет ничего против сотрудничества, Женя сказал, что буквально на днях у него намечается командировка в Киев, и не обманул – приехал, позвонил, пригласил пообедать вместе, причем сразу же подчеркнул, что платит он, как приглашающая сторона. Чувствовалось, что Женя еще не освоился толком в новой должности и не выработал рефлекса, согласно которому за чиновников всегда платят бизнесмены. Или же выработал (к хорошему привыкаешь не быстро, а просто мгновенно), но хотел подчеркнуть, что его отношения с Петром носят приятельский характер.

Сказав, кем он теперь работает (а то Петр не знал!), Овчаренко замолчал, взял со стола бокал и стал маленькими глоточками цедить минералку. Оба пили воду, даже за встречу не позволили себе чего покрепче. Петр был за рулем, да и голова с утра трещала (давление мерить не стал, но явно подскочило), а у приятеля на вечер была назначена встреча в министерстве экономического развития и торговли, которое в шутку называлось МВД. Не «министерство внутренних дел», а «министерство Всем Дай», поскольку отличалось своими непомерными аппетитами среди всех прочих министерств.

– Я начал подумывать об освоении Крыма. Хочу открыть у вас несколько магазинов.

Петр сделал маленькую паузу. Овчаренко поставил бокал на стол и поощряюще кивнул, – давай, излагай дальше.

– Думаю, что не меньше пяти для начала, или хотя бы четырех. Парочку в Симферополе, парочку в Севастополе, а там уж как пойдет.

– Пойдет! – Овчаренко снова кивнул. – Обеспечим, прикроем, дадим возможность развернуться, как следует. У меня такая позиция – надо помогать своим. Надо быть патриотами своего Отечества!