Текст книги "Святой воин"

Брат Феликс – любопытно, кстати, кем он был в прошлой, домонашеской жизни? – твердо заявил, что не оставит пособникам антихриста ломаного су. И тут же по-хозяйски сгреб все мешочки с серебром, за что ему честь и хвала! Благо я вовремя вмешался в процесс разграбления замка Шинтосе и строго-настрого запретил ломать дверь в оружейную. Да, там хранится целая куча дорогой брони и оружия, но жадничать нехорошо, лучше мы как-нибудь еще раз наведаемся сюда, с телегами повместительней.

– Главное, что мы успели отчалить, – говорю я, пожимая плечами. – Теперь им нас не перехватить.

– Какие-то они побитые, – наблюдательно замечает брат Ной. – Одежда порвана, панцири с вмятинами, кони в ранах. – Подумав, он добавляет с нескрываемым разочарованием: – И почему их всего два десятка? Стоило ли так спешить к баркасу, с таким отрядом мы и сами бы управились. Я-то думал, за нами пошлют человек пятьдесят!

Я лишь молча пожимаю плечами, это и впрямь загадка. Может, оттого погоня так бледно выглядит, что некий послушник щедрой рукой разбросал по мешку хитрых железяк в паре мест, где дорога круто ныряет в сторону? Эти загогулины придумали коварные японцы, и я подозреваю, что их изобретатель страстно ненавидел лошадей. То ли его кобыла копытом в детстве лягнула, то ли конь схрумкал последнюю морковку, а может, желтолицый Кулибин как-то упал лицом в навоз, кто знает? Это устройство просто, как все гениальное. Из общего центра торчат во все стороны четыре острых трехдюймовых шипа, – как ни кинь такую колючку на дорогу, один из них всегда будет таращиться в небо, поджидая неосторожного скакуна. Идеальная вещь, чтобы гарантированно остановить конный отряд, несущийся галопом. Но сейчас я размышляю о другом. Все же верно говорят, что смелость города берет! Моя авантюра увенчалась грандиозным успехом, даже жаль, что об этом мало кто узнает. Операции тайной войны, в отличие от гешефтов банальных грабителей, неизвестны широкой публике, а ведь продуманы и исполнены они не в пример изящнее. Всяким мелким сявкам остается лишь грызть ногти на руках, завистливо закатывать глаза и восхищенно вздыхать. А узнай они о размере нашей добычи, удавились бы от зависти. Но не узнают, поскольку политика – дело тонкое, не все к ней допущены.

Неужели получается, что я сорвал заговор против Карла и отныне нет никакой угрозы для жизни Жанны? И как, любопытно знать, отреагирует кандидат в короли на пропажу своего золотого запаса? Повернувшись к составленным на корме шести бочонкам, я недоверчиво качаю головой. Сто пятьдесят тысяч золотых экю, безумные деньги! Этот человек очень хочет стать королем Франции, ну просто спит и видит. Про таких и сложили поговорку о бодливой корове, которой Бог рог не дает, как в воду смотрели. Но как, объясните, Жиль де Лаваль ухитрился собрать столько золота в одном месте, причем никто об этом не проведал?

Ай да барон де Рэ! Похоже, этот человек до конца не доверяет никому, даже ближайшему помощнику, де Мюрражу. Я и сам таков, не потому ли испытываю к барону чувство ненависти? Хотя нет, все намного проще: мерзавец посмел протянуть лапы к девушке, которую я люблю всем сердцем. А такое разве простишь? Конечно, христианство велит нам подставлять другую щеку обидчику. Вздохнув, я напоминаю себе, что, вообще-то, являюсь послушником ордена францисканцев, а в качестве такового просто обязан служить положительным примером для всех добрых французов и примкнувших к ним шотландцев.

– Ладно, – машу я рукой. – Прощу мерзавца, так и быть!

Что-то внутри меня рычит и отчаянно сопротивляется этому решению, жаждет хватать за глотку, рвать и топтать. Стиснув зубы, я решительно подавляю первое, а значит, самое чистое и благородное движение своей русской души и вслух заявляю:

– Сказал, прощу, значит, прощу, и точка! Францисканец я или где? Назло всем брошу самые неотложные дела, лишь бы плюнуть барону де Рэ на могилку. Затем кину на холмик увядший цветочек и вот тогда прощу гада. От всего сердца!

Глава 2

Июль 1429 года, Реймс.

Возвращение государя

– И все-таки, Робер, почему ты предпочел потратить лишнее время и вместо того, чтобы обратиться к начальнику личной охраны дофина, графу Дюшателю, прискакал ко мне?

Согласитесь, не такой вопрос должен был бы задать отец Бартимеус после нашего победного возвращения. Наставник встретил меня во дворе аббатства, невнимательно выслушал доклад, рассеянно уточнил размеры добычи и мигом утащил к себе в кабинет. Чтобы, как он заметил, пообщаться тет-а-тет.

Ну а мне скрывать нечего, потому и отвечаю без утайки:

– Граф внимательно бы меня выслушал, одобрительно похлопал бы по плечу и сделал все так, как считает нужным, даже не спросив моего мнения. А я боюсь, что при разоблачении заговора могут пострадать невиновные!

– Ты имеешь в виду Деву Жанну? – холодно интересуется наставник.

– Для графа нет ничего важнее безопасности Карла, – тихо отвечаю я. – Он уничтожит Деву, не задумываясь ни на секунду. А это – неправильно.

Отец Бартимеус пристально изучает меня, словно некое заморское диво. Почувствовав, что лицо мое начинает гореть, я поспешно отворачиваюсь к окну.

– Эх, Робер, Робер. – Я еле различаю слова наставника, так тихо он говорит. – Держался бы ты от нее подальше. У Девы – судьба кометы, ей суждено появиться из ниоткуда, яркой вспышкой озарить нашу тусклую, унылую жизнь, ну а потом… Кто знает, что будет дальше?

– Не сомневайтесь, отец Бартимеус, – отзываюсь я сухо. – Я прекрасно знаю свое место и никогда в жизни не буду претендовать на руку принцессы, пусть даже незаконнорожденной!

При этих словах мое сердце словно хватают чьи-то стылые, влажные ладони, с силой сдавливают его, пытаясь смять в бесформенный комок. Я машинально тру левую половину груди и тихо добавляю, словно убеждая себя самого:

– Никогда в жизни.

– Вот и прекрасно, – замечает отец Бартимеус. – Вот и замечательно.

Я улавливаю некую заминку, словно священник хотел добавить что-то, но в последний момент удержался. Не знай я его так хорошо…

– Скажите, падре, что вы от меня скрываете?

– С чего ты это взял, Робер?

Я улыбаюсь одними губами.

– Вы сами учили меня чувствовать фальшь в чужом голосе. Упражнение «голубка», помните?

– Ты сам не знаешь, о чем просишь. – Наставник держится холодно, голос его ровен, как лед на реке.

– Думаю, я имею право на некоторую откровенность. В конце концов, кто как не я вскрыл заговор против Карла Седьмого Валуа?

Наставник дергает щекой, опускает глаза, несколько секунд раздумывает, затем встает из-за стола. Руки его скрещены на груди, голос сух, словно шелест песка:

– Ну да ладно. Что ты знаешь о некоей графине Клод Баварской?

Я молчу. Очевидно, сейчас прозвучит какая-то гадость, иначе с чего бы отцу Бартимеусу так хмурить лоб?

– Она помолвлена, – делится со мной наставник и тут же интересуется: – Отчего ты не спросишь – с кем?

– Ну и с кем? – с трудом выдавливаю я из себя. Во рту у меня мигом пересохло, в животе образовалась сосущая пустота.

– Со средним сыном герцога Баварского Фердинандом, маркграфом Бранденбургским!

Для меня слова наставника не просто новость, это настоящий удар под дых! Вообще-то, в этом нет ничего удивительного, у дворян принято заключать браки между двоюродными братьями и сестрами. Нет ничего странного в том, что жених оказался… И только сейчас я понимаю суть и размах закрученной комбинации. Наставник протянул мне недостающую часть головоломки, и теперь я вижу всю картину целиком! Мигом позабыв о расстроенных чувствах, я таращусь на отца Бартимеуса, как баран на новые ворота, а тот хмуро улыбается в ответ. Значит, Клод станет королевой Франции, а маркграф Фердинанд – принцем-консортом. Разумеется, барон де Рэ не получит ничего из обещанного. Как только этот вельможа заставит французскую армию и Генеральные Штаты присягнуть новой королеве, нужда в нем немедленно отпадет.

Бьюсь об заклад, сразу же после нашей победы подлые англичане, до слез расстроенные поражением в войне, отравят героя, а то и раскошелятся на наемного убийцу. Во Франции объявят недолгий траур, воздвигнут памятник, но уже через пару недель о несостоявшемся короле все позабудут. Итак, будущий брак Клод и Фердинанда – союз людей, равных как по положению, так и по происхождению. А ребенок их выйдет замуж или женится на отпрыске герцога Лотара Баварского, старшего брата Фердинанда. Получается, что уже через каких-то четверть века перед нами замаячит объединение французского королевства и герцогства Баварского в руках семейства Виттельсбахов? Что ждет все мелкие германские княжества, графства и баронства, думаю, понятно. Кто не захочет добровольно, тех присоединят силой. Красиво задумано, сплотить половину Европы под властью одной династии!

– Проект «Аквитания»! – шепчу я ошеломленно.

Был такой детектив, там коварные генералы-заговорщики мечтали силой объединить Европу. Да уж, с этаким исполином ничего не смогли бы поделать ни Англия, ни Испания, ни прочие страны!

– Ну вот, теперь ты полностью в курсе происходящего, – грустно замечает отец Бартимеус. – Стало ли тебе от этого легче?

– Мороз по коже, – убито признаюсь я. – Оказывается, на наших глазах решается судьба всей Европы, и мы в числе активных игроков. Дух захватывает, не дай бог ошибемся, тогда все, конец! Изменятся границы стран, судьбы народов пойдут иным путем. Да и нас, раз уж ввязались, не пощадят. И вовсе не из мстительности, а другим в назидание!

– Правильно сказал старик Экклезиаст, что во многом знании многие печали, – меланхолично замечает наставник. – Не солгал.

Однажды, давным-давно, римляне захватили Галлию, а Юлий Цезарь проницательно заметил, что вся она прекрасно делится на три части. Усмирив всяческих Астериксов с Обеликсами, знатные римляне понастроили здесь тысячи роскошных вилл, окруженных пышными садами и бассейнами. Шло время, затрещала под ударами варваров некогда могучая империя, а затем рассыпалась в прах, оставив после себя лишь восточную, православную половину. Потомкам гордых римлян пришлось перестроить виллы в укрепленные бастионы, так в Европе появились первые замки.

Сотни лет жизнь человека не стоила и ломаного су, племя шло на племя, пылали и рушились города, создавались и уходили в небытие целые государства. В одиннадцатом веке французы принялись строить каменные церкви вместо прежних деревянных, которые так охотно и ярко горят. В память об укрепленных римских поместьях этот архитектурный стиль прозвали романским, да иного названия и подобрать-то нельзя было. Каждая церковь выглядела как неприступный бастион, с толстыми стенами, прочными дверьми и узкими окнами-бойницами. Частенько, когда враг врывался в кольцо городских стен, именно там запирались последние защитники и держались до последнего.

Но минуло каких-то двести лет, и французское королевство, на удивление и зависть соседям, сделалось центральной державой Европы. Больше некого стало бояться, а потому неугомонные галлы начали вместо старых церквей повсюду воздвигать дома Господа, то есть соборы, в новом, до того невиданном стиле. Привлеченные слухами немцы, итальянцы и испанцы приезжали на экскурсии со скептическими ухмылками, зато обратно возвращались с разинутыми ртами. И было отчего! Стиль тот, долго не думая, нарекли французским, и лишь много позже, когда он расползся по всей Европе, для него нашлось иное название – готический. Словно готы, немецкое племя угрюмых воинов, бесследно сгинувшее в глубине веков, когда-либо творили нечто подобное французскому чуду!

Да бог с ним, с термином, вы только гляньте, что вышло! Реймский собор – один из красивейших в мире, французы всю душу в него вложили, ведь с пятого века здесь венчались на царство их короли. Начал добрую традицию Хлодвиг, тот самый франк, который примучил галлов под свою тяжелую руку. С него пошло, что покоренную Галлию называют Францией, а жителей именуют французами, не деля их на потомков покоренных галлов и захватчиков-франков. А уж за Хлодвигом, иначе – Людовиком, по накатанной продолжили короноваться в Реймсе и все остальные властители страны.

Глянешь разок, и тут же понимаешь, что Реймский собор даже краше, чем Нотр-Дам-де-Пари. Над главным его входом расположено круглое пятиметровое окно, составленное из цветных витражей. Оно так искусно сделано, что выглядит точь-в-точь гигантской розой, вольготно раскинувшей роскошные лепестки. Потому его так и называют – «роза». Суть готического стиля заключается в стремлении к небу, поэтому башни над собором вытянулись на восемьдесят метров! Тонкие и стройные, они выглядят словно танцующие на столбах пламени баллистические ракеты. Поражает изобилие окон. Стены собора так часто прорезаны ими, что здание выглядит легким и ажурным. Стены как изнутри, так и снаружи снизу доверху украшены статуями и барельефами. С западной стороны, где находится «роза» и вход в собор, их около пятисот, а по другим сторонам намного больше. Лепота. Право слово, истинная лепота!

С утра небо было затянуто облаками, но уже к десяти часам погода разгулялась не на шутку. Оно и понятно, не каждый год во французском королевстве появляется законный государь. Улица Парвис, ведущая к площади перед Реймским собором, сегодня непривычно чиста, всю ночь жители окрестных домов мыли и чистили ее, украшали окна и балконы цветами, лентами и флагами.

– Скажи мне, Робер, как ориентированы соборы по сторонам света? – спрашивает отец Бартимеус.

Это у нас любимая игра. Наставник стремится сбить меня с толку неожиданным вопросом, в котором часто имеется двойное дно, а я должен понять, в чем тут подвох, и ответить на тот, незаданный вопрос.

Не раздумывая, я быстро выдаю:

– Вход в любой собор всегда глядит на запад, а та часть, где находится алтарь, смотрит на восток. Очень удобно для ориентации на местности.

– А отчего именно так строят соборы? – Ага, вот и подвох.

Я поджимаю губы и выпаливаю, так и не найдя ответа лучше:

– Алтарь находится на востоке, потому что там встает солнце. Мы входим в собор с запада и идем к солнцу, то есть к Христу.

– Нет, не поэтому, – усмехается отец Бартимеус. – Суть в том, что христианскую веру в наши земли принесли с Востока, понял? Именно в честь наших учителей мы заходим в собор с запада и по прямой идем к алтарю на восток, всякий раз словно возвращаясь к истокам христианства!

Голос наставника до того назидателен, что так и тянет ляпнуть: «Вы, падре, случаем, не из школьных учителей? Кажется, это у тех все принято по сто раз разжевывать».

Но я давно отучен задавать глупые вопросы, потому лишь киваю, мол, понял, не дурак, обязательно намотаю на ус. Потом я вновь, уже в сотый раз за сегодняшний день, окидываю взглядом толпу, бурлящую на площади перед собором. Все присутствующие здесь люди щеголяют в лучших одеждах, которые только смогли раздобыть, оттого кажется, что еще чуть-чуть, и начнется праздничный карнавал. Шляп сущее изобилие – есть высокие и плоские, с широкими полями и с узкими, с перьями и без. Отдельные модники щеголяют в маленьких беретах, залихватски сдвинутых набок. Таким стилягам девушки улыбаются особенно охотно, так и расстреливают их влажно блестящими глазками. Пестрят ярко-красные, зеленые и синие наряды, разноцветные обтягивающие трико, куртки как короткие, только до пояса, так и длинные, до колен. Камзолы, кафтаны, блузы и плащи всех разновидностей щедро украшены лентами в честь праздника.

В толпе хватает и темных одежд, черных и коричневых, – чиновники и купцы слишком консервативны, чтобы щеголять в разноцветных нарядах. Некоторые, может, и хотели бы украсить себя мехами и модными сапожками с носком длиной в пару футов, но не могут, такое дозволяется лишь дворянам. Но и на этот случай предусмотрен выход: чиновники поважнее и купцы нацепили золотые и серебряные кольца и цепи, хотя и без драгоценных каменьев. Единственные отсутствующие в толпе цвета – это белый и желтый. Белый символизирует смерть, а желтый – давний цвет рогоносцев. Желтой краской мажут двери преступников и предателей, еретиков здесь тоже принято одевать в желтое, прежде чем спалить на костре.

Женщины на площади… О, эти француженки! На них платья, накидки, плащи… Нет, это все не то! Как у них получается одеваться так, чтобы наряд лишь подчеркивал изящество фигурки, от которой взгляда не оторвать? На головах у дам и девиц красуются шляпки, шапочки, чепцы и прозрачные вуальки, а волосы хитроумнейше уложены в самые удивительные прически.

Вокруг бочек с вином заметно особенное оживление, часть гостей уже нетвердо держится на ногах. Раскрасневшиеся повара жарят на огромных кострах целых быков и баранов, с натугой поворачивают вертела, тычут в туши острыми ножами, проверяя, готово ли, отхватывают здоровенные ломти мяса всем желающим, ибо сегодня за все платит корона. Посреди площади пролегла дорожка, выстеленная коврами. По ее бокам в четыре ряда выстроились солдаты в ярко начищенных панцирях, в их руках алебарды с разноцветными флажками у наверший. На головах воинов открытые шлемы, загорелые усатые лица то и дело цветут гордыми улыбками. Тут собрали лучших из лучших, героев победоносной войны.

Как только колокола собора отзванивают полдень, герольды, истомившиеся в ожидании, тут же вскидывают трубы, которые начищены так, что расплавленным золотом пылают в ярких лучах светила. Приветственные крики перекрывают пение труб и грохот барабанов, толпа, бросив вино и мясо, приветствует дофина. Тот, в окружении свиты, медленно идет к собору, каждый взмах руки вызывает в толпе новый вопль восторга. Перед самым входом Карла VII с низким поклоном встречает Рено де Шартр, архиепископ Реймский.

Пока они беседуют, я в нетерпении шарю глазами по целой ораве лизоблюдов и подхалимов, застывших в ожидании. Наконец те расступаются, словно получив неслышный приказ, и я вижу Ее! Жанна немного похудела, лицо ее заметно осунулось. Я с усилием сохраняю бесстрастный вид, но глупое сердце бушует, пытаясь вырваться из клетки ребер, не понимает, отчего я не бросаюсь вперед, расталкивая толпу, не прижимаю любимую к груди, не осыпаю поцелуями родное лицо.

Чуть успокоившись, я замечаю, что Орлеанская Дева стоит как бы в некотором отдалении от прочей свиты, а окружающие ее вельможи выказывают Жанне чуть ли не большее уважение, чем самому Карлу. Ну, еще бы! Всего за двадцать дней армия под командованием Девы прошла победным маршем от Орлеана до Реймса, проникла в глубь давным-давно захваченных англичанами земель. Города-крепости Оксерр, Труа и Шалон, устрашенные видом огромного войска и слухами о полном разгроме англичан, покорно распахнули пред Жанной д'Арк ворота, их жители принесли присягу на верность Карлу Валуа.

Сам я так и не рискнул вернуться в действующую армию, остался в аббатстве Сен-Венсан. Чуть ли не на следующий день после моего бегства от баварцев граф Дюнуа, Орлеанский Бастард, во всеуслышание объявил меня английским шпионом и назначил за мою голову достойную цену. Оказывается, она стоит целых пятьсот золотых экю. Это же добрых два килограмма золота, подобной суммой можно осчастливить даже весьма состоятельного человека. Отрадно видеть, как меня ценят в самых верхах, недаром в народе говорят, что умище-то никуда не скроешь!

Кстати, вот и он, сукин сын Дюнуа, собственной персоной. Легок на помине, ишь как зыркает из-под насупленных бровей. Теперь у меня нет и тени сомнения насчет того, кто из полководцев участвует в заговоре. Именно он, Орлеанский Бастард, объявивший на меня охоту. Наверное, надоело ему выступать от имени плененного англичанами герцога Орлеанского, захотелось и самому порулить. Ну-ну, посмотрим, как это у тебя получится.

Я глубже надвигаю капюшон рясы на глаза. Под ней у меня, как и у всех присутствующих на церемонии францисканцев, надета двойная кольчуга, на поясе висит меч, прикрытый той же рясой. На крышах зданий засели невидимые отсюда арбалетчики, город наводнен верными Карлу войсками. Словом, во время коронации заговорщиков ожидает пара неприятных сюрпризов.

Наконец дофин Карл с сопровождающей его свитой торжественно вступает в храм. С раннего утра в нем не протолкнуться, огромный зал забит рыцарями в нарядных камзолах и знатными дамами в удивительных по красоте платьях. Драгоценные камни и начищенные до блеска золотые цепи пылают, словно сотканные из огня. Сквозь сотни окон собор залит ярким солнечным светом. Внутри жарко и душно, с благовониями явно переборщили, но никто из присутствующих ни за какие коврижки не уйдет с церемонии. Тут собрался весь цвет королевства, и каждому его место досталось с тяжелым боем. Пришлось напоминать распорядителям про десятки поколений достойных предков, тыкать в шрамы, полученные на верной службе Франции.

Реймс – древний священный город, а знаменит он тем, что здесь и только здесь венчались на царство все французские государи, начиная с самого первого, Хлодвига. Именно здесь святой Реми помазал завоевателя на царство. Что значит помазал? Да то и значит. Раздалась чудесная музыка, а затем с неба слетела священная голубка, белая, как февральский снег. В клюве крылатая вестница держала пузырек со священным маслом, то бишь елеем. Святой Реми при виде подобного чуда ничуть не растерялся, словно внутренне был готов к чему-то подобному. Весь елей расходовать он не стал, оставил для будущих монархов. С тех самых пор французы четко уяснили, что помазание – важнейшая часть коронации, символ благословления небес, а священный елей поместили на ответственное хранение в аббатство Сен-Реми, расположенное поблизости от храма.

Размеры Реймского собора огромны даже по меркам самой христианской из стран Европы, его ширина составляет пятьдесят метров, а высота – сорок. Тонкие колонны возносятся к самому небу, на немыслимой высоте встречаясь с арками, балками и прочими перекладинами. Огромные окна заливают помещение потоками света. Через центральное окно собора, «розу», куда вставлены цветные стекла разных цветов, прямо на алтарь льются совсем уж невиданные лучи – красные, зеленые и даже фиолетовые! Тысячи людей, набившиеся в собор, с напряженным вниманием следят за церемонией, ловят каждое движение архиепископа Рено де Шартра. На святом отце золотой плащ с красной подкладкой, под ним белая шелковая сутана, на голове – епископская митра с лентами. Лицо у него хищное, надменное, полное властолюбия, глаза круглые, как у коршуна. Его звучный, уверенный голос проникает в каждый уголок храма, в руке сжат золоченый епископский посох в рост человека.

Кузен дофина Жиль де Лаваль барон де Рэ, за успехи в войне пожалованный высоким званием коннетабля Франции, стоит по правую руку Карла. К новоявленному главнокомандующему медленно подплывает сутулая фигура в белой сутане, торжественно подает футляр в виде золотого голубя, нынче утром доставленный из аббатства Сен-Реми. В нем находится пузырек со священным елеем. Жиль де Лаваль победно улыбается, в глазах плещет ликование, он уже видит себя на троне, а всех присутствующих – на коленях. Сказать, что де Рэ счастлив, значит просто промолчать, ибо барон пребывает сейчас в настоящей эйфории. Этот простак искренне считает, что елей отравлен. Что ж, за эту маленькую услугу барон заплатил вполне достаточно, получателю можно до конца жизни ничего не делать, только пить вино да поплевывать в потолок. Священник, что сует ему в руки ларец, коротко наклоняет голову, мол, не волнуйся, все сделано, как условились.

За спиной «отравителя в рясе» маячат две фигуры, хорошо знакомые мне по аббатству, это братья Огюст и Фурнишон, которые следят, чтобы священник не наделал глупостей. Лица монахов даже на общем фоне выделяются жесткостью черт и спокойной уверенностью в собственных силах, у них не забалуешь. Суть грандиозного замысла барона де Рэ в том и заключалась, чтобы отравить дофина прямо во время помазания. Замечательно придумано!

Коварный барон делает пять шагов, осторожно открывает ларец и подает хрустальный пузырек с елеем архиепископу Реймскому. Присутствующие зрители оживленно гомонят, ибо сегодня – день триумфа партии дофина. Все проигранные и выигранные битвы, громадные жертвы, потраченные деньги и время, – все оказалось не напрасно! Трон, пустовавший восемь лет, будет занят, а у Франции появится законный государь, Карл VII Валуа.

Я кидаю быстрый взгляд на Деву. Жанна стоит немного поодаль, в четырех шагах от Карла. На ней знаменитые белые доспехи, в руке девушка сжимает древко стяга, на полотнище которого вышиты золотые лилии и одно только слово: «Иисус». Под этим знаменем Дева вела войска к осажденному Орлеану, громила хваленых британских полководцев, освобождала множество крупных городов.

С нескрываемой любовью я гляжу в дорогое мне лицо, на котором проступают облегчение и радость. Дело, порученное Жанне д'Арк, наполовину закончено, осталось взять Париж, полностью выбить англичан из Франции и освободить отца. Это трудно? Да. Тяжело? Несомненно. Но возможно! Все должно быть сделано так, как и было задумано. Сейчас девушка и не догадывается о том, что стала пешкой в чужой игре и каждый из заговорщиков имеет на нее собственные планы. Но не стоит огорчать ее рассказами о творящихся вокруг безобразиях. У Жанны и без того хватает забот, сами управимся с интриганами, еще поглядим, кто сильнее!

«Выбрось из головы романтические чувства! – говорю я себе строго. – Начинай работать!»

Я ведь до сих пор являюсь телохранителем Жанны. Никто не ставил мне иных задач, я по-прежнему отвечаю за ее безопасность. В последнее время Дева стремительно теряет популярность среди дворян. Вот и сейчас, внимательно приглядевшись, я замечаю, что далеко не все из присутствующих относятся к Деве с симпатией. Шевалье, толпящиеся вокруг, исподтишка бросают на Жанну осторожные, а то и попросту неприязненные взгляды. Ларчик открывается просто: ревнуют. Стоило Деве бросить клич, как тысячи людей со всех концов страны тут же стянулись в освободительную армию. Бывшие ткачи и сапожники, дровосеки и портные, поденные рабочие и грязные крестьяне взяли в руки оружие. И что самое обидное, грязные смерды стали прекрасно воевать!

Поневоле закрадывается обидный вопрос, а для чего вообще нужны дворяне? Уверяю вас, любой шевалье прекрасно знает ответ: Родину-мать защищать, ни для чего больше. Вот вам голая правда-матка, как она есть. Веками дворянские роды сидят на народной шее для того лишь, чтобы оборонять страну от врага. Им не надо сеять и пахать, тачать сапоги и торговать. От них требуется кинуться в бой, как труба позовет. И что же? Как оказалось, дворяне не способны защитить страну, а простой народ вполне может постоять как за себя, так и за короля!

Вот это уже нехорошо. Опасно, когда быдло начинает забывать свое место в грязи и навозе. Короля возводят на престол дворяне, они – его единственная поддержка. А из-за подвигов Орлеанской Девы по всей Франции ползут упорные шепотки, что раз простая пастушка может бить англичан, то дворяне вообще не нужны. Живут же без них в швейцарских кантонах или немецких вольных городах, еще как живут и даже не собираются тужить! Да кто вообще допустил, чтобы простая пастушка присутствовала на коронации государя, это же потрясение основ!

Франция – родина Монтеня и Вольтера, здесь придумали права человека и склепали статую свободы. Но при этом именно французы назвали третьим сословием девяносто девять процентов населения страны, то есть всех, кто тяжелым беспрерывным трудом содержит дворян и священников. Отсюда и пошло брезгливое «третьесортный» и «третий сорт – не брак». Увы, презрение порождает лишь ненависть. Оттого и косятся дворяне на Деву, что понимают: раздув легкий ветерок энтузиазма, Жанна в считанные месяцы освободила половину Франции. А ну как тот ветер обернется ураганом? Тогда все ужасы Жакерии покажутся сладким сном!

Архиепископ бережно принимает хрустальный флакон с елеем. В глазах барона де Рэ пылает черное пламя, он с напряжением следит за помазанием. Вон как глаза выпучил, боится пропустить самое начало. Надеется, что с секунды на секунду дофин примется кататься по полу в страшных корчах, с криками боли раздирая до самых костей возникшие язвы. Именно так умер почтенный господин де Мюрраж, на котором мы проверили действие яда. Ничего личного, поверьте, только дело. Недаром говорят, что самые опасные эксперименты производят на наименее ценных членах экипажа.

А после безвременной кончины Карла усилиями щедро оплаченных людей пойдут сначала шепотки, а после громкие разговоры о том, что дофин и впрямь был баетардом. Не имелось в нем ни капли королевской крови, вот потому-то его и покарали Небеса за дерзость и нахальство, несовместимые с высоким званием французского короля. Это – правда для народа. Для дворян готова иная версия, мол, архиепископ Реймский отравил дофина, купившись на английские деньги. Правдоподобно? Разумеется. Все видели, как архиепископ окунал в священный елей особую кисточку, а затем прикасался ею к голове Карла Валуа! И кто к тому же организовал всю церемонию? Самому тупому оруженосцу немедленно станет ясно, кто виновен в отравлении дофина и какому мерзавцу за неслыханное злодеяние надо поскорее отрубить голову!

Затем Жанну объявят принцессой и коронуют, благо армия на стороне барона де Рэ и графа Дюнуа, ее дяди. Тут же последует вторжение в Бургундию. Победоносная армия, разве что не молящаяся на Жанну, ударит с востока, с запада на герцогство навалятся двадцать пять тысяч баварцев… Так и должно было бы случиться, вот только елей, который Жиль де Рэ передал архиепископу Реймскому, не отравлен. Третий орден францисканцев вновь решительно вмешался в ход событий, и планам заговорщиков не суждено сбыться!

Медленно идет служба, и в глазах барона де Рэ я замечаю растущее изумление. Ведь дофин все еще как огурчик, он свеж, бодр и не проявляет никакой склонности к увяданию. Наконец я вижу, как через толпу к отцу Бартимеусу пробирается невысокий худой монах в черной рясе. Его капюшон надвинут чуть не до подбородка, движения экономные, четкие, отчего-то он сильно подволакивает левую ногу. Подойдя к наставнику вплотную, инок шепчет ему что-то прямо на ухо. Отец Бартимеус отвечает, еле шевеля губами, и монах немедленно теряется за спинами дворян.

Аббат Гаспар де Ортон вопросительно смотрит на наставника, тот коротко кивает. В глазах аббата тут же мелькает облегчение, он делает незаметный знак архиепископу Реймскому. Буквально через несколько минут торжественная церемония заканчивается. Законный государь Карл VII торжественно выходит из собора, на голове его корона французских королей. На пороге его встречает торжественный перезвон колоколов и грохот пушечных выстрелов, а собравшаяся на площади толпа громко вопит от восторга, ведь по левую руку от государя идет Она, Дева свободной Франции!