Текст книги "Письмена нового века"

II
Обратная дверь

Литература отражает жизнь – поскольку написана человеком.

Литература преображает жизнь – поскольку написана гением.

Валерия Пустовая. Пораженцы и преображенцы. О двух актуальных взглядах на реализм, «Октябрь», №5, 2005

Реальность трагична, и с ней, конечно, нельзя смиряться. Нельзя, но тем не менее по злой иронии ты сам погружаешься в нее, становишься ее неотъемлемой частью, начинаешь жить по ее законам. И трагедия постепенно превращается в обыденность, сухую статистику. Мир бесконечно несовершенен, его не спасти, он мелочен и банален. На смену шекспировским страстям пришли в лучшем случае терзания по поводу утраченных денег. Поэтому любое усилие на изменение его изначально бесполезно. Сострадание лишь увеличивает страдания. Единственно приемлемая позиция – статиста, с отношением к миру – констатация фактов с рациональной бухгалтерской точностью.

Как правило, адекватной оценке молодой литературы иногда мешает странное чувство отторжения от представленной ситуации, героя, т. е. предмета изображения в целом. Это одинаково подходит как к пьесам Василия Сигарева, рассказам и повестям Романа Сенчина, Сергея Шаргунова. Волей-неволей их осознаешь уже не только как литературный факт, но как нечто большее – социальное, культурное явление, как диагноз, свидетельство, по которому последователи школы «Анналов» будут реконструировать нашу эпоху. Если то, что представляет Василий Сигарев, правда, то и сенчиновское «обыдлился народец», как и «Вот тебе и новый реализм!» Шаргунова, тоже истина. Неужели она «новая», молодая литература лишь инерционно по-стариковски тянется за миром навязчивой обыденности, судорожно хватает ее за руку, патологически боясь отстать, потеряться в дорожной пыли?

Печально, но во всем этом видится некое преклонение перед гипнотическим очарованием мира хаоса, трагической неизбежности, дисгармонии. И если и есть здесь какой-то свет, то он таится где-то глубоко, законсервирован в тайниках души, которая воспринимается не иначе, как нелепая случайность, ошибка, сбой в системе всеобщего несовершенства.

Что творится с человеком? «Я уже давно из себя вышел. И где обратная дверь – я, кажется, позабыл», – говорит главный герой романа Андрея Геласимова «Рахиль». Он потерял себя, утратил знание о себе настоящем, и то, что видит, лишь миражи, остатки рассеянного сознания – состояние, равносильное клинической смерти. У А. П. Чехова милейший, в сущности, человек – врач превращается в Ионыча, когда потускнело в памяти его прошлое, его любовь к Котику, забылось романтическое свидание на кладбище.

Человек растрачивает себя, окружающий мир калечит его, всецело поглощает. Да и сам он, человек, как-то слишком легко превращается в бездушный манекен. Мир болен, и человек в нем заражен. Все видимое вводит его в заблуждение, это тотальная иллюзия. Важны лишь моменты субъективного проникновения под ее маску. Именно в этот миг человек обретает настоящее объективное знание о мире, чувствует свою силу и мощь, его личное бытие обретает осмысленность. Ты рассматриваешь негатив, постигаешь смысл отпечатленного рисунка и переводишь его в позитивное изображение. При этом все-таки единственная истинная реальность – это ты, твое могущество, твой взгляд, знание. Все остальное – «тени» и в какой-то момент эманация тебя, реализованная через твое восприятие. Мир – система зеркал, в которых ты силишься углядеть собственное отражение. И как заманчиво, на самом деле, попытаться подменить отражением этим настоящую сущность!

Вот и остается истошно во всеуслышание вопить: «Какой кошмар!» Мир во зле лежит. Кругом мерзость, смрад и грязь. Разложение. Куда?.. Бегом, бегом из болеющей Флоренции на загородную виллу, где можно создать круг единомышленников вдали от смертельной инфекции. Задача искусства сменилась. На 180 градусов изменила угол зрения со времен Толстого, Достоевского. Теперь говорить о нравственности – это то же, что ходить среди смертельно больных, зараженных чумой, и пытаться облегчить их страдания. Зачем? Ведь так рано или поздно заболеешь сам. Зачем? Ведь уже придумали эвтаназию. Бегом, бегом из объятой чумой Флоренции.

Писатель сейчас не ставит высших задач. Он заранее ставит усредненную планку и на ней упражняется в версификаторстве и словесной эквилибристике. Риск сводится на нет. Рисковать ни в коем случае нельзя. Да и не принято это – ведь кругом свирепствует чума. Разве кто-нибудь рискнет сейчас серьезно рассуждать о добре, чистоте, красоте, всматриваться глубоко в корень и, отринув стереотипы политкорректности, осуждать разврат, который становится нормой, отправной точкой всей системы мер и весов? Так, например, как это сделал Толстой в «Крейцеровой сонате». Нет, нет! Есть планка, есть знание того, что там чума, и инстинкт самосохранения, который подчиняет себе буквально все.

Сейчас ощущается сильное размывание этической составляющей. Все соглашаются: да, мол, этика, она есть, присутствует в мире как некий эталон (как Царство Небесное) – но воспринимается это как нечто архивное, как достояние запасников музея.

Все разговоры о долге, чести, совести, а тем более каком бы то ни было подчинении сейчас караются как самое страшное преступление. Моя мораль, как и мой личный опыт, бесконечно ценна, неповторима и уникальна. Все остальное вторично, находится в подчиненном положении именно по отношению к моей морали. Так и слышится знаменитая максима подпольного человека: «лишь бы мне чай пить». Все, что связано с пресловутым «обществом», предстает в мрачных, грязных и даже смрадных тонах. Это есть первый враг на пути моего «я», моей самости, моих светлых и чистых инстинктов. Это то, что насильственно и ежечасно сковывает меня, не дает мне самореализоваться во всей своей полноте. Вообще кому может нравиться это общество – семья Андрея из «Агасфера» Сигарева? Кого не стошнит при виде всего этого безобразия, творимого там?

Как говорится в эпоху принудительной толерантности: кому что. Кому стихи и розы, а кому пьяные дебоши и грязный сортир. Мечтаете о втором – получите. Отрицая что-то важное, по-настоящему ценное, нужно понимать, что вакуум тут же заполняет всяческая никчемная шелуха, злостный аллерген. Герой рассказа «Куйпога» прозаика из Петрозаводска Дмитрия Новикова рассуждает следующим образом: «Моя философия в том, что нет никакой философии. Любомудрие умерло за отсутствием необходимости… То есть любовь к мудрости была всегда, а саму мудрость так и не нашли, выплеснули в процессе изысканий. Ты посмотри сама, что делается. Напророчили царство хама, вот оно и пришло. Даже не хама, а жлоба. Жлоб – это ведь такой более искусный, утонченный хам». Этот монолог очень наглядно рисует положение вещей: ощущение личной ответственности каждого за происходящее, «напророчили», на фоне общей ситуации потери системы ценностей. Именно личная индивидуальная ответственность, по аналогии с ветхозаветным грехопадением человека, а не вина, как хотелось бы считать, какого-то абстрактного общества – средоточия всего негативного.

В своей статье «О „реализме“ Гоголя» Ю. М. Лотман писал, будто Гоголь верил, что не «изображает» а творит мир. В этом коренится источник его трагедии: «Молодой Гоголь верил, что, изображая зло, он его уничтожает. Зрелый Гоголь возложил на себя ответственность за существование зла, ибо изображение было, с его точки зрения, созданием». Вот этот-то путь намечается и сейчас: от Гоголя «Ревизора», первого тома «Мертвых душ» через преодоление ситуации всеобщего страха и омертвения к осознанию собственной ответственности за происходящее. Думают ли о подобной ответственности современные наши литераторы? Вот вопрос. Ведь на самом деле очень тонкая грань между словом правды о мире, которую действительно нужно нести, и опасностью очернения этого мира, общем охлаждении, близком к отчаянию. Что, без сомнения, есть грех.

III
Разве что-то изменилось?

Удивительно милую и нежную повесть прозаика из Петрозаводска Ирины Мамаевой напечатал журнал «Дружба народов»1111
  №6, 2005


[Закрыть]. «Ленкина свадьба» – дебютная ее вещь в большой литературе. Повесть, которую открыл с неким скепсисом и даже с иронией: ну-ну, опять эта избитая в свое время деревенская тема, – закрыл же ее со словами: давно не читал ничего подобного. А читать действительно было интересно.

Место действия – карельская деревня Куйтежи. Сюжет повести внешне незатейлив: «Ленка влюбилась», на посиделках местной молодежи она «глаза в глаза столкнулась с Юркой». Историю этого, возникшего спонтанно, практически немотивированно, чувства, историю героини Лены Абрамовой, отношения которой со сверстниками строились часто только с помощью ее подруги Любки, ведь «как-то так получалось, что над ней всегда, сколько Ленка себя помнила, смеялись», и представляет нам Мамаева. А параллельно типичный быт современной деревни, сосуществование в ней трех поколений людей: молодежи, отцов и стариков. Автор повести во всем следует сентенции, высказанной главной героиней: «мир – это люди».

Интересно и показательно описание сельской библиотеки, разместившейся в помещении бывшей церкви. В ней представлены лишь книги по школьной программе, заполнившие пространство пяти шкафов. Здесь было уютно: «зимой в библиотеке жарко топили, дров совхоз не жалел; летом было приятно прохладно». Глянцевые журналы были ее главным сокровищем, ведь «они были из другой жизни и про другую жизнь», хотя с каким-то близким и родным названием «Крестьянка». Появление свежего номера без преувеличения можно назвать важнейшим культурным событием местного значения. Вот такая получается градация: церковь превращается в библиотеку, а библиотека – в место обмена последними деревенскими новостями и причащения к культуре в виде глянцевого журнала. На страницах той же «Крестьянки» вовсе не деревенские жительницы фигурируют. Такая подмена постоянно происходит в жизни. Все в мире шатко и зыбуче. Единственная крепость – душа человека. О ней-то и пойдет речь в повести.

Критик Евгений Ермолин в обозрении художественной прозы, выполненном для журнала «Континент»1212
  №125, с. 464


[Закрыть], назвал произведение «Ленкина свадьба» «отличной повестью». Характеризуя писательскую манеру молодого автора, он также подмечает: «Писательница не склонна сгущать краски и оттенять ужасы сельского житья-бытья. Ее взгляд на этот мир трезв, но, если так можно сказать, нежен. Во всех отношениях скромная, скудная жизнь карельских крестьян все же не лишена у Мамаевой светлых начал. Они сконцентрированы в характере героини, Ленки, которая дорастает в своем чувстве до готовности к самопожертвованию».

Действительно, именно образ главной героини, ее характер и выделяют повесть «Ленкина свадьба» из ряда других. Ведь сконцентрируйся автор только лишь на показе этого пресловутого «житья-бытья» и через быт, бесперспективность, тупиковость проживания на селе с точки зрения рациональной, прагматической логики, то все было бы понятно. Перед нами был бы очередной правдивый документ, свидетельство разложения и деградации русской деревни, список которых ведется со времен Радищева. Мамаева же идет не по этому прямому пути, цель которого – поразить всевозможными ужасами воображение читателя. В центр своего повествования она помещает именно человека, человека – не набор инстинктов и каких-то механических действий, а «человека внутреннего», изображением которого так славилась отечественная литература с древнейших времен. Конечно, автор серьезно рискует, ведь герой без развертывающейся рядом ярко выраженной напряженной сюжетийной интриги может просто не заинтересовать читателя, быстро наскучить ему. Но и здесь Ирина Мамаева достаточно легко вышла из ситуации: главная коллизия, главная интрига повести – раскрытие личности, внутреннего мира главной героини, вплоть, как верно отмечает Ермолин, до «самопожертвования». Все остальное – фон, а не наоборот. И это завораживает по-настоящему.

Схожее отношение к своему герою и у другого писателя так называемого «нового поколения» – Александра Карасева. Главный фокус повествования у Карасева – его герои. Сильные и волевые, со своими слабостями и «тараканами» в голове, но всегда личности. Прочтите хотя бы его рассказ «Ферзь»1313
  «Октябрь», №5, 2005


[Закрыть], и сразу все станет понятно. Титаническая фигура капитана Фрязина буквально возвышается над всеми остальными, и в то же время его образ не воспринимается каким-то картонным, искусственным, а именно живым и цельным. Такие герои, такие личности всегда поражают, всегда вдохновляют. Не его обстоятельства дергают за ниточки, а он – кукловод реальности. По верному замечанию критика Валерии Пустовой1414
  «Пораженцы и преображенцы. О двух актуальных взглядах на реализм», «Октябрь», №5, 2005


[Закрыть]: «В произведении нового реализма сюжетообразующим фактором часто становится энергия личности героя».

Интересно, что жителями Куйтежей мир воспринимается не только в своей горизонтали, но и в вертикали: небо – земля, сердце человеческое – Бог. Для многих жизнь – это не только какие-то внешние деформации, движение событийного ряда, но и внутренняя, неподвластная разуму динамика. Для Тоськи реальность – это заговоры, ворожба, для бабы Лены – вера. Отсюда и в повести можно выделить два сюжетийно-пространственных пласта. Реальное мерное движение деревенской жизни и описание раскрытия, развертывания внутреннего, душевного мира главной героини. И в эпилоге произведения, как в некоем фокусе, сходятся две эти линии. Через Ленкин жест готовности к самопожертвованию внешний объективированный мир соединяется с миром грез и сокровенных мечтаний героини. «К Юрке прижавшись, чтобы не упасть, стоит Ленка. И тоже бесстрашно балансирует на грохочущей шаткой телеге. На Ленке белое платье. Длинное такое, широкое, как в кино. И плечи голые. И перчатки выше локтя. Белые!» – свадьба.

Сила Ленки состоит в искренней вере. Вере, которая все изменяет и преображает вокруг: «А я все-таки думаю, что если любить человека всем сердцем, то он обязательно тоже будет тебя любить… Я в это верю… потому что так оно и есть!» Ведь кроме веры этой, казалось бы, у Ленки не было никаких шансов воплотить свою любовь и найти ответное чувство. А получилось так, что даже никакого приворотного зелья не потребовалось.

Ирина Мамаева смотрит на все с точки зрения позитива. Действительно, это большое серьезное искусство – научиться радоваться жизни. Без этого умения жизнь становится пустой, искусственной, только ширмой, на которой нарисованы какие-то бессмысленные декорации: «Жалко мне тебя, Анечка, – неожиданно грустно сказала Ирка, – вот ты и умная вроде, и красивая, и в городе живешь, а пустая какая-то… картонная. Радоваться жизни не умеешь. Суетишься, суетишься, все выгоду ищешь, а то, что жизнь настоящая, молодость мимо проходит – не видишь».

Радует, что повесть, несмотря на некоторые ожидания, не заканчивается трагедией. Хотя такой финал напрашивается, он очень ожидаем. Мамаева даже выжидает паузу перед эпилогом, держит читателя в напряжении. Ведь действительно, чудо, что Лена осталась жива в ситуации с разъяренным быком. Вера, надежда, что жизнь, любовь переборет все, – тоже достижение Мамаевой. Ее оптимизм – редкое явление в современной литературе и потому выгодно выделяет ее прозу. Сила Ленки в том, что она буквально вобрала в себя окружающий мир, перенесла его в свою душу. Мир стал подчиняться ее воле, он как бы переместился в виртуальную плоскость, созданную воображением Ленки, стал жить по ее законам. И уже сложно сказать, насколько эпилог повести реален с точки зрения обыденной фактографичности.

Ленка душой чувствует все происходящее вокруг. Она искренне радуется за счастье других и винит в первую очередь себя за беды людей. Вспомним ее слова, обращенные к Татьяне: «Это я виновата, Танечка, это я виновата… Мне так хотелось, чтобы и ко мне приезжали, и меня любили… Я, наверное, завидовала тебе, сама не знаю почему. Ведь зависть – это грех. Но мне и радостно было за тебя, честное слово… я не знаю…». И это не случайно, с точки зрения традиционного православного мышления все в мире особым образом организовано, взаимосвязано, соединено. Всякая дифференциация явлений, всякое деление на индивидуальности возможны лишь только во внешнем созерцательно-чувственном плане. Органы чувств не в состоянии уловить все внутренние скрепы явлений, которые раскрываются через нравственную философию – «умное зрение». С этой точки зрения та же Церковь становится образом Бога, образом мира как чувственного, так и невидимого, символом человека и изображением души (см. трактат преп. Максима Исповедника «Мистагогия»). Только «умное зрение» дает представление о мире как системе зеркал, где все отражается во всем. Отсюда состояние любого звена в этой связке, цепочке прямо влияет на все остальные. Вопрос ставится о способности ретранслировать исходное изображение, в котором, будто в зеркале, видится «слава Божия»1515
  см.: Максим Исповедник. Главы о любви // Творения преп. Максима Исповедника в 2-х кн. М., 1993, кн. 1, с. 169


[Закрыть], без каких-либо искажений, искривлений, поскольку они с нарастанием передаются дальше, внося диссонанс, хаос, противоречия в общий единый строй. Так, например, частный грех отдельно взятого человека может стать прямой причиной кровопролитной войны, унесшей жизни десятков тысяч. Таким образом, христианское учение утверждает мысль о том, что каждый в ответе за все и всех. Нет чужого несчастья, чужого горя, чужого преступления. И любое исправление возможно только через очищение, т. е. возвращение вспять через источник искажения к первоначальному истоку – чистому незамутненному образу.

Лена живет в мире позитива, других координат для нее практически не существует. Это мир ее наивных молитв, веры в ворожбу, которая присуща старшему поколению жителей села. Все негативное же Ленкой во многом проживается как бы виртуально, «зло» становится не субстанциональным. Потому как чувство, порыв, инстинкт руководят поступками Ленки, а они в свою очередь подчинены абсолютному чувству любви. Как-то в разговоре с подругой Лена выдала свою самую сокровенную тайну: «Знаешь, Люб, а мне иногда кажется, что я за этим и родилась – чтобы всех любить и жалеть». Удивительно, но, читая «Ленкину свадьбу» ты также начинаешь любить, начинаешь радоваться жизни. Уже потом, по прочтении повести, понимаешь, что любишь даже того бешеного быка, который своей яростью соединил Ленку и Юрку.

И действительно, любовь для традиционного православного мировосприятия равнозначна человеческой жизни и даже многим больше ее, т. к. Бог есть Любовь и Бог обретается в Любви, через нее Он является миру. Любовь для Ленки – бесконечное добро. Уж слишком сильно прижилось у Ленки все то, чему ее учила баба Лена: «А защищаться, Леночка, можно только любовью. Не оружием, не нападением, не ударами, а любовью. Только любовью. Он тебя обижает – а ты не обижайся, а только еще больше его люби. Но если уж любишь – иди до конца, не отступай».

Со стороны героиня повести может показаться блаженной, не от мира сего девушкой – у-богой, но тут же подспудно понимаешь, что Лена из разряда тех праведников, на которых мир держится и благодаря которым у него есть шанс спастись. Ведь по словам одного из самых проникновенных православных писателей преподобного Максима Исповедника: «Блажен человек, могущий равно полюбить всякого человека»1616
  Там же, с. 98


[Закрыть].

Повесть Мамаевой поражает чудесным соединением традиции, мировосприятия простых людей, что называется, «от земли», и современности. Читаешь и понимаешь, что по большому счету мало что в этом мире меняется. Какие-то внешние деформации проходят бесчисленной вереницей, но воспринимаются не более как фон, меняется историческая канва, какие-то изменения претерпевает быт, да разве что пить люди чуть больше стали, но мир человеческих взаимоотношений остается неизменным, как небо и земля, и в то же время не перестает удивлять. По прочтении повести остается и обаяние от хорошей литературы.

Естественно, найдутся желающие и покритиковать Мамаеву, с пристрастием разобрать ее произведение, не оставив на нем камня на камне. Отыщутся и доброхоты, которые ничего, кроме римейка традиционных тем и образов, в ее произведении не найдут. Что с того? Нисколько это не умалит достоинств «Ленкиной свадьбы», действительно «отличной» вещи, которую, по крайней мере, я так долго ждал. Да и всем им можно ответить словами той же Ленки: «Разве что-то изменилось?»

«Пораженцы и преображенцы» – так назвала свою статью о «новой» молодой литературе критик Валерия Пустовая. По большому счету такая формулировка подходит и к нам. Вот они, два взгляда на реальность и искусство, которое пытается эту реальность преобразить либо ей подчиниться. «Реальность – это то, что должно быть преображено» – таков, по мнению Пустовой, один из заветов «нового реализма».

2006 г.