Текст книги "Самая первая детская книга. Книга о книге «Детская библиотека» Александра Шишкова"

Самая первая детская книга. Книга о книге «Детская библиотека» Александра Шишкова
Составитель Андрей Русаков

Предисловие

Вы думаете, что писательство для детей складывалось постепенно, по чуть-чуть, шаг за шагом? Оказывается, вовсе нет. Детское чтение и детская литература в России начались сразу, вдруг – с одной книжки – которая потом более полувека была самой популярной детской книгой в России! Да и вообще вплоть до крыловских басен и пушкинских сказок с ней вряд ли могла поспорить по числу читателей хоть одна книжка в нашем отечестве!

Первое её издание вышло в 1783 году, а последнее, десятое – в 1842-м. И с тех пор эта книга не переиздавалась никогда…

Теперь мы публикуем её вновь – впервые за полтора столетия.

А написал книгу молодой моряк, недавно вернувшийся из трёхлетнего плавания вдоль побережий большинства европейских стран на фрегате «Северный Орёл». Из плавания своего он вынес замысел трёхъязычного Морского словаря (который вскоре будет создан и послужит русскому флоту много десятилетий) – и идею о переводе на русский одной из первых в мире детских книг.

Ведь только за считанные годы до того несколько немецких писателей и педагогов решили, что для детей нужно создавать специальные книги, а не просто переделывать и упрощать для них книги взрослые.

Первой такой книгой, вышедшей в 1776 году, считается сочинение Рохова «Друг детей», а второй – тот самый труд Иоахима-Генриха Кампе «Детская библиотека». Причём русский «перевод» вышел всего через четыре года после издания немецкого прототипа!

Впрочем, именовать его переводом стоит с большими оговорками.

Понятно, что «переводчик» от души добавлял в книгу своих оригинальных сочинений. Но дело не только в этом. Ведь переводил-то он на язык, которого ещё не существовало! Только по ходу дела Шишков и создавал язык русской литературы для детей: он вырабатывал в ней простой, почти «простонародный» слог – а в то же время слог чуткий и возвышенный; энергичный, задорный – но вместе с тем сердечный, трогательный; слог шутливый, озорной – и, одновременно, полный важных мыслей и серьёзных размышлений.

До Александра Семёновича Шишкова так в России не писал стихов никто.

О вещах важных принято было говорить или торжественным «парением» церковнославянских выражений – или «изысканным», «очищенным» языком высшего общества. «Речь простонародья» писатели в XVIII веке почитали грубой, оскорбительной, уместной разве что в жанрах сатирических.

Шишков в «Детской библиотеке» впервые показал те благородные возможности живого народного языка, которые через двадцать лет доведёт до совершенства в своих баснях Иван Крылов (не случайно Крылов станет со временем одним из ближайших товарищей и союзников Шишкова), а ещё через двадцать лет – подхватит Александр Пушкин.

Конечно, слог первой русской детской книжки ещё выглядит неустоявшимся, колеблющимся между своей живой народной основой, литературными традициями того времени и конструкциями, невольно заимствованными из немецкого оригинала. Порой нас заставит улыбнуться неуклюжесть выражений, иногда – педантизм немецких сюжетов, временами – чудаковатость смешения русской действительности с европейской, а сентиментальности – с грубоватой прямотой.

Но едва ли могло быть по-другому; вряд ли открытая этой книгой многомерность мира детской литературы имела шанс сразу уложиться в идеальные рамки и пропорции.

Впрочем, сама эта живая неустойчивость речи сообщает особенную прелесть «Детской библиотеке». Не случайно на стихах, притчах и рассказах этой книги воспитывалась немалая часть тех людей, которым суждено было воплотить «золотой век» русской культуры.

А ведь возникновение той культуры благородства, человечности и совестливости выглядит невероятным для крепостнической России: среди порядков, основанных на возможностях ничем не ограниченного самоуправства для одних и на постоянных лишениях и полном бесправии для большинства прочих. Истоки волшебства пушкинской эпохи невозможно понять, если не замечать тех тайных чудодейственных эликсиров, пропитывавших русскую почву идеальными и человеколюбивыми устремлениями, одним из которых явно была шишковская «Детская библиотека».

Непривычно часто говорится в этой детской книге о смерти. Но слишком обыденной была она тогда – ведь большинство детей умирало, не доживая до отроческого возраста. Трагическое и обнадёживающее, весёлое и назидательное перемежается в книге, как в реальной жизни, но только сама реальная жизнь освещается в «Детской библиотеке» особым светом, под лучами которого выглядят естественной нормой доброта и любовь, а глупой, случайной выходкой – корыстолюбие и жестокость.

«Книжка моя, – говорил Шишков, – простым своим слогом увеселяла детей и наставляла их в благонравии». Поучительных книг, обращённых к детству и юношеству в послепетровской России хватало, от «Юности честного зерцала» до «Науки стихотворства»: учебники этикета и благочестия, арифметики и грамматики, риторики и порядка ведения семейной жизни. Но первый в нашей стране опыт «весёлого наставления в благонравии» был учебником странным, непривычным тогда – и, впрочем, столь же непривычным для нас сегодня: учебником чувств.

Но не подобным ли «учебником чувств», по сути, и оказывается (когда по замыслу, а чаще нечаянно) любая из настоящих детских книг?

Андрей Русаков

* * *

«Детская библиотека», сочинение г. Кампе, переведённая с немецкого А. С. Шишковым, особенно детские песни, которые скоро выучил я наизусть, привели меня в восхищение: это и немудрено…

Александр Семёныч Шишков, без сомнения, оказал великую услугу переводом этой книжки, которая, несмотря на устарелость языка и нравоучительных приёмов, до сих пор остаётся лучшею детскою книгою… Некоторые стихотворения, как например: «Дитя, рассуждающее здраво», «Детские забавы», «Фиалка и Терновый куст», «Бабочка», «Счастье благодетельства», «Николашина похвала зимним утехам», можно назвать истинными сокровищами для маленьких детей.

Сергей Аксаков «Детские годы Багрова-внука»

Детская Библиотека
или Собрание детских повестей, басен, разговоров и сказочек, в стихах и прозе, изданная на немецком языке г. Кампе, а с оного переведена г. А. С. Шишковым
Часть I

Колыбельная песенка,
которую поёт Анюта, качая свою куклу

 
На дворе овечка спит,
Хорошохонько лежит, —
Баю баюшки баю.
Не упрямится она,
Но послушна и смирна,
Баю баюшки баю.
Не сердита, не лиха,
Но спокойна и тиха,
Баю баюшки баю.
Щиплет ходючи траву,
На зелёном на лугу,
Баю баюшки баю.
Весела почти всегда,
И не плачет никогда,
Баю баюшки баю.
Ласки к ней отменной в знак,
Гладит ту овечку всяк,
Баю баюшки баю.
Так и ты моя душа.
Будь умна и хороша,
Баю баюшки баю.
Если хочешь, чтоб любя
Все лелеяли тебя,
Баю баюшки баю.
 

Брат и сестра

Сестра: Мне моя куколка всего на свете дороже.

Брат: Не поверишь, как я свою лошадушку люблю.

Сестра: О, ты моя дорогая куколка!

Брат: О, ты моя золотая лошадушка!

Сестра: Тебя мне матушка подарила.

Брат: Тебя мне батюшка пожаловал.

Оба: О, наши любезные родители, мы вас ещё больше любим, нежели подарки, которыми вы нас так охотно увеселяете; мы вас больше всего любим.

Две собаки,
Змейка завистливая и Соколка добросердечная

У одного господина были две собаки разных нравов.

Соколка, верная и доброхотная собака, стерегла двор; а Змейка, злая и завистливая, любима будучи им, находилась всегда при нём в горнице.

Соколка сердечно радовалась, когда господин её ласкал Змейку; а Змейка всегда начинала ворчать, ежели когда бедный её товарищ осмеливался приползать к ногам своего господина, чтоб также получить от него маленькую ласку.

Если Змейке дадут кусок мяса, то Соколка помахивает хвостом и так радуется, как бы она сама его получила. Если же, напротив того, Соколке бросят кость, то Змейка поднимает такой лай, как будто бы дом горел: тогда обыкновенно добросердечная Соколка, чтоб избежать ссоры, уступит ей недоглоданную кость и побредёт в свою конуру.

Господин, приметя это, стал не любить Змейку.

В один день сидя за столом кинул он им обеим вдруг, Змейке кусок мяса, а Соколке кость.

Лишь только увидела завистливая Змейка, что товарищ её также нечто получил, кинула с сердцов своё мясо и бросилась на Соколку, чтоб отнять у неё кость. Та по своему обыкновению уступила ей и хотела идти в свою конуру. Однако господин кликнул её назад, и дав ей кусок мяса, который Змейка бросила, сказал: «Ешь, добрая собака; справедливость требует, чтоб ты этот кусок имела, потому что у тебя отняли твою кость».

Змейка вытаращила глаза.

«И как ты, – продолжал господин, – добросердечна и уступчива, а та завистлива и нахальна, то будь на-предки у меня всегда в горнице, а она на твоём месте пускай стережёт двор. Возьмите, привяжите её на цепь».

Сказано, сделано. Змейку привязали на цепь, а Соколка осталась в доме.

Тогда-то можно было прямо видеть, какое великое различие между добрым сердцем и злым.

Как скоро доброхотная Соколка получала себе лакомой кусочек, то никогда его одна не съедала, а относила всегда часть в конурку к Змейке, и, махая хвостом, давала ей знать, чтоб она ела. Также добровольно приходила она часто ночью к ней в конурку, чтоб сделать ей товарищество, и несколько её на морозе посогреть.

Однако ж злая и завистливая Змейка вместо благодарности за такие дружеские услуги всегда на неё ворчала и огрызалась.

Что ж напоследок сделалось? – Зависть и досада на Соколкино счастье так её измучили, что она скоро издохла.

Беленькой горностай

 
Из стада многих горностаев,
Один был беленькой такой,
Такой пригожий горностайко,
Что всех превосходил других.
Собою очень он маленек,
При том и нежен был весьма;
А кожица на нём такая,
Как мягкий бархатец была.
Однажды мать ему сказала:
«Послушай, дитятко моё,
Ещё ты молод, не искусен,
Не знаешь в свете никого;
В нём твари есть весьма лихие
Тебе беречься должно их.
Нам кошка первая злодейка,
Злодейка также нам сова;
Они всегда нас надзирают;
Смотри, не попадися им».
Но этот белый горностайко,
Считая умненьким себя, —
«Пожалуйте, не опасайтесь, —
С усмешкой матери сказал, —
Я бегать право уж умею!» —
«Изрядно, дорогой сынок».
Но что же вскоре с ним случилось?
Пошёл он как-то в вечеру
Без матушки своей покушать,
И прыгал и резвился там.
А как оттоле возвращался,
Откуда ни взялась Сова,
И горностайку цап когтями,
Схватила, сжала, понесла. —
«Какое сделал я безумство, —
Пищал бедняжечка в когтях, —
Когда бы матушки послушал,
Не умирал бы я теперь!»
Но сколько он ни плакал горько,
Не мог слезами пособить;
Сова без жалости клевала,
И съела наконец его.
 

Три златопёрые рыбки

Некто добрый человек нашёл у себя три маленькие рыбки, чешуйка на них была будто золотая, и собою они были весьма пригожи. Он пустил их в чистый прудок, и будучи до них добр, любовался, смотря на их свободу.

Часто садился он на берегу сего прудка, и бросал им хлебный мякиш в воду; тогда сии прекрасные рыбки приплывали и ели этот мякиш. В это время он им всегда говаривал: «Рыбки, рыбки; берегитесь двух вещей, ежели хотите жить всегда так счастливо, как вы теперь живёте. Не ходите сквозь решётку в большой пруд, смежный с этим, и не плавайте поверх воды, когда меня здесь нет».

Однако рыбки его не разумели. Тогда этот добрый человек сам в себе подумал: уж я им это как-нибудь растолкую, и стал подле решётки. Если которая-нибудь из них приходила туда и хотела проплыть сквозь решётку, то он хлопал по воде палочкою, чтоб она, испугавшись, ушла назад. То же самое делал он, ежели которая-нибудь из них всплывала поверх воды; чтоб она опять ушла на дно.

«Теперь, чаю, они меня поняли», – думал он и пошёл домой.

Тогда все сии пригоженькие рыбки сплылися вместе и качают головками и не могут понять, для чего этот добрый человек не хочет, чтобы они сквозь решётку в большой пруд и поверх воды плавали.

«Ежели он сам ходит поверху, сказала из них одна, то для чего нам не всплывать иногда кверху?»

«И для чего нам быть здесь взаперти? – сказала другая, – что нам сделается, если мы на часок в большой пруд погулять выйдем?»

«Конечно, это злой человек, – повторила первая, – он нас не любит, и не хочет, чтоб мы жили весело».

«Я на него не посмотрю, – примолвила вторая, – и пойду себе погуляю в большом пруде».

«А я, – сказала опять первая, – всплыву между тем кверху и там на солнышке поиграю».

Но третья златопёрая рыбка была благоразумнее их и так размышляла:

«Добрый этот человек, конечно, имеет какие-нибудь причины нам это запрещать. По всему видно, что он нас любит. Зачем бы ему приносить к нам так часто хлебной мякиш, и утешаться, смотря как мы его едим? Нет, он, конечно, не злой человек, и я всё то буду делать, что ему угодно, невзирая на моё незнание, для чего он этого хочет».

Таким образом сия добренькая рыбка осталась на дне пруда, а другие пошли и исполнили, что сказали.

Одна переплыла сквозь решётку в большом пруде, а другая, всплыв поверх воды, играла на солнышке, и обе они смеялись над третьей сестрой своей, что она к ним пристать не хотела.

Но что сделалось?

Лишь только первая рыбка вышла в большой пруд, то бросилась на неё щука и её проглотила.

А другую увидела чайка, пустилась вниз, схватила её в когти и понесла клевать.

Осталась только третья благоразумная рыбка.

Добродушный хозяин радовался, нашед её так послушною, и приносил ей каждое утро самый лучший корм.

Таким образом жила она всегда в удовольствие и достигла глубокой старости.

Песенка при спеленании дитяти

 
Хоть матушка тебя,
Анюта, пеленает,
Не плачь, она любя
Добра тебе желает.
 

* * *

 
Пелёнка хоть и жмёт,
Как быть, она полезна,
Покой твой бережёт,
Анютушка любезна.
 

* * *

 
В дни зрелой красоты
Уже не пеленою
Хранима будешь ты,
Но матерней рукою.
 

* * *

 
Не сетуй, коль она
Покажется сурова;
То также пелена
Для сердца молодова.
 

Карточные домики

«Поди, братец, – сказал Петруше белокурый Фединька, – поди помоги мне мой дом построить, а там я тебе твой построить помогу».

«Что мне нужды до твоего дому, – отвечал Петруша, – я строю свой, а ты с своим как хочешь делайся».

Фединька строил. Но как они оба за одним столом сидели, то всегда домики их рушились.

«Не толкай стол!» – говорил с досадою Петруша.

«Да как же мне быть? – отвечал Фединька, – ведь я тебе сказывал, складём сперва один домик, вольно тебе было этого не хотеть».

В споре они несколько разгорячилися; всякий желал свою работу скорее окончить, и стол шатался ещё больше.

Вдруг Петрушин почти уже готовый домик обрушился и упал.

Он хотел его подхватить, и толкнул нечаянно стол, от чего и Фединькин домик также повалился.

Сестрицы их, сидя в углу, хохотали.

Они все четверо принялись за работу на похвалу, кто из них по приказанию матушкину поставит лучший домик. «Не простячки ли вы, – говорили они им, – сами вы похвалу свою упустили. Вон идёт матушка: у нас уже всё сделано, для того, что мы друг другу помогали; а у вас ещё ничего нет, потому что вы между собою были несогласны».

Ягнёнок

 
Ягнёнок был резов,
Ягнёнка мать журила
И говорила:
«Не будь, мой сын, таков;
Когда ни есть во время грозно
Беды тебе не миновать;
Тогда ты вспомнишь мать,
Да вспомнишь поздно».
Ягнёнок был упрям,
Не веря сим словам;
И там и сям
По камням, по кустам,
Он прыгал и скакал дотоле,
Покуда с горем и стыдом,
Бедняжка, ставши хром,
Уселся поневоле.
 

* * *

 
О дети! помните, что скорби и беды
Суть часто лишнего веселия плоды.
 

Дерзкая молодая муха

Эта молодая муха с матерью своей сидела неподалёку от горшка, в котором была горячая похлёбка.

Старой мухе надлежало отлучиться, и для того, отлетая, сказала она своей дочке:

«Сиди на месте, покуда я не возвращусь».

«Для чего, матушка?» – спросила у неё остренькая дочка.

«Я опасаюсь, – отвечала старушка, – чтоб ты не подлетала близко к этому кипячему колодезю» (она чрез сие разумела горшок).

МОЛОДАЯ. А для чего бы не могла я к нему близко подлетать?

СТАРАЯ. Для того, что ты туда упасть и утонуть можешь.

МОЛОДАЯ. От чего упасть?

СТАРАЯ. Причины я тебе сказать не могу, но поверь моему сведению: когда бывало ни случалось летать мухе через такой колодезь, из которого пар идёт, то всегда видела я, что она туда упадёт и никогда уже из него не выйдет.

Старушка думала, что она довольно сказала в предосторожность своей дочке и полетела.

Но дочка, подёргивая носиком, сама с собою рассуждала:

«Куда право старухи все какие хлопотуньи! Нельзя будто мне сей невинной иметь забавы, чтоб перелететь через этот парной колодезь! Словно как бы я была бескрылая, или бы не довольно имела у себя смысла, чтоб остерегаться!

Словом, матушка сударыня, что бы ты ни изволила мне проповедывать о твоём сведении, однако ж я для забавы вкруг этого колодезя полетаю. Посмотрим, кто меня туда втянет!»

Сказав сие, вострушка моя была такова.

Но едва стала она пролетать поверх горшка, как исходящий из него пар отнял у неё все чувства. Она упала в кипяток и только лишь сие сказать успела: «Несчастливы те дети, которые почитают себя разумнее старых людей».

К Маше на её голубку

 
Видишь, Маша, как голубка
Любит детушек своих;
Для спасения их жизни
Не щадит себя самой;
Пищей их своей питает,
Отдаёт из зоба им…
Мать, горящая любовью,
Не сходна ли на неё,
Как младенца умилённо
Держит на своих руках.
И при малой самой боли
Сострадает купно с ним?
День и вечер весь в заботе,
Часто по ночам не спит,
И лишается покою,
Чтоб дитяте дать покой.
Так-то за тобою, Маша,
Ходит матушка твоя:
Ты, любя её сердечно,
Богу благодарна будь.
 

Песенка к дождику

 
ВАСЯ.
Кань на землю, дождик, кань!
Хлеб на нивах пропадает,
Вянут, вянут все цветы.
МИТЮША.
Кань на землю, дождик, кань!
Дерева стоят уныло,
Сохнет, сохнет зелень вся.
ВАСЯ.
В поле скот, ослабевая,
Томно на небо глядит.
МИТЮША.
Червь на травке, истлевая,
Без движения лежит.
ОБА.
Ах! не дай цветкам увянуть,
Червячку в траве истлеть,
И деревьям всем засохнуть,
Кань на землю, дождик, кань!
 

Продолжение:

 
ВАСЯ.
Вот и дождик, вот и он!
Пьют цветочки увядавши,
Пьют сухие семена!
МИТЮША.
Дождик льётся, посмотри!
Пыль с листочков омывает,
Оживляются древа.
ВАСЯ.
Скот, от зноя утомлённый,
К небу радостно рычит.
МИТЮША.
Червь, на травке изнемогший,
Насыщается и пьёт.
ОБА.
Ты, сего создавший червя,
Всяку травку, весь сей скот,
Все древа и все цветочки,
Будь Благословен, Творец!
 

Великодушие восьмилетнего отрока

Бедный работник Данила имел шестерых детей, и трудно было ему доставать для них пищу.

К несчастию, время настало худое, и хлеб сделался вдвое дороже прежнего.

Данила день и ночь препровождал в трудах, однако не мог столько получать денег, сколько потребно ему было для прокормления сухим хлебом голодных своих детей. Он созвал малюток своих и со слезами говорил им:

«Детушки, хлеб так вздорожал, что со всею моею прилежностью не могу я вырабатывать столько, сколько вам надобно для насыщения вашего. Посмотрите, вот за какой хлебец должен я отдавать все деньги, которые в целой день выработаю. Не подосадуйте, если я впредь понемногу вас наделять стану. Этого, конечно, будет мало, и вы не можете быть сыты, но по крайней мере, никто из вас не умрёт с голоду».

Бедный отец не мог более говорить, смотрел на небо и проливал горькие слёзы. Дети его вместе с ним плакали и каждый из них мыслил: «О Боже наш! помоги нам, бедным ребятишкам, помоги бедному нашему отцу и не дай нам умереть с голоду».

Потом отец, разделяя хлебец свой на шесть равных частей, подавал их своим детям.

Один из них, по имени Митюша, не хотел своего кусочка взять, говоря: «Я не могу есть, батюшка, я не здоров. Скушайте вы мою долю, или разделите её братцам».

«Бедное дитя, – говорил отец, – обнимая его, да что тебе сделалось?»

«Не знаю, – сказал Митюша, – только я очень болен; я пойду лягу на свою солому».

Пошёл и лёг.

Отец, тужа о нём, побежал на другое утро к лекарю и просил, чтоб он сжалился и помог больному его сыну. Лекарь этот был добрый человек, тотчас просьбу его исполнил, хотя и знал, что ничего за труды свои не получит. Он осмотрел больного отрока, пощупал у него пульс, но не мог нимало дознаться о его болезни. Однако ж хотел ему нечто прописать.

«Не делайте, сударь, этого, – сказал Митюша, – я ничего не приму».

«Не примешь? а для чего?» – спросил лекарь.

МИТЮША. Не спрашивайте у меня, я вам не могу этого сказать.

ЛЕКАРЬ. Не можешь сказать? а! Митюша, Митюша, мне кажется, ты не добрый малый.

МИТЮША. Я право, сударь, не для худого чего это делаю.

ЛЕКАРЬ. Хорошо, я не буду тебя принуждать; да только скажу это твоему отцу.

МИТЮША Ах! ради Бога, сударь, прошу вас, не давайте знать об этом батюшке.

ЛЕКАРЬ. Ты чудной малый! но мне надобно непременно уведомить твоего отца, ежели ты сам не скажешь мне, для чего не хочешь принять лекарства.

МИТЮША. Ах Боже мой! так нельзя мне об этом умолчать. По крайней мере, прикажите братцам моим и сестрицам выйти отселе вон.

Лекарь велел детям выйти, и тогда Митюша говорил ему:

«Видите, сударь, в это сдорожалое время бедной мой отец не может выработывать в сутки более одного хлебца. Он всегда его разделяет нам: мы получаем по маленькому кусочку, а самому себе он и совсем ничего не оставляет. Мне так было жаль видеть бедного батюшку, братцев и сестриц, претерпевающих голод, что хотел лучше сам ничего не есть, дабы они могли кусочек мой разделить между собою. Вот для чего притворился я больным и сказал, что ничего есть не могу. Но ради Бога не сказывайте об этом батюшке».

Лекарь, отёрши слёзы свои, сказал: «Да разве тебе есть не хочется, мой друг?»

МИТЮША. Ах, как не хочется; я очень голоден, но лучше я хочу быть сам без пищи, нежели видеть батюшку и братцев голодными.

ЛЕКАРЬ. Но ты умрёшь, ежели ничего кушать не станешь.

МИТЮША. Знаю сударь; да я и желаю умереть: у батюшки одним сыном будет нас меньше, так и заботы у него убавится, а я у Бога просить стану, чтоб он ему и братьям моим ниспослал хлеб насущный.

Добросердечный лекарь был вне себя от сожаления и радости, слыша сего великодушнаго отрока. Он обнял его и прижав крепко к своей груди, сказал:

«Нет, мой друг, тебе умереть не должно; всеобщий наш Отец, всемогущий Бог будет пещися о тебе и о твоих. Благодари его, пославшего меня к вам, я скоро возвращусь».

Сказав сие, побежал домой, откуда велел человеку нести за собою различной пищи, и поспешал идти обратно к голодной сей семье.

Посадил их всех с Митюшею за стол и накормил досыта. Коль приятно было благодетельному лекарю на сие смотреть!

Отходя от них, сказал он Митюше: не печалься, мой друг, я буду иметь об вас попечение.

В самом деле добродушный лекарь это сделал; он присылал к ним каждый день столько пищи, что все они могли быть довольны.

Другие добрые люди, услышав о том, то же делали.

Иной посылал к ним пищу, другой деньги, третьи платья, так что в короткое время они больше имели, нежели им было надобно.

Напоследок сам Государь узнал, какое великодушное намерение Митюша имел против отца своего и братьев, и был тем весьма доволен.

Он велел старика Данилу к себе позвать и сказал ему:

«Ты имеешь у себя доброго сына. Потому думаю я, что ты и сам добрый отец. И для того велел я тебе ежегодно давать по сту рублей. Дети твои, особливо Митюша, будут во всех полезных науках и художествах наставлены и когда они что-либо доброе выучат, то обещаюсь я иметь о них попечение».

Данила, восхищённый радостию, пошёл домой, пал на колени и благодарил Бога, давшего ему толь добронравного сына.