Текст книги "Взрыв на рассвете"

– Уходишь со мной! – крикнул Шершень на бегу фельдшеру. – В селе тебе делать больше нечего.

Подбежав к лошадям, он вырвал у парня поводья, раздраженно бросил:

– Чего стоишь? К пулемету! А поскачем – уводите погоню в другую сторону.

Шершень вскочил в седло, и тут пуля ударила его в плечо. Выругавшись и не дожидаясь Юлия Остаповича, погнал коня в лес.

5

Стоявший у дверей кабинета парень ничем не напоминал бандита. Обыкновенная крестьянская одежда, грубые сапоги, старенькая шапка с потертым местами мехом… Круглое глуповатое лицо, испуганные глаза, взъерошенные волосы… Голова понуро опущена, длинные руки вытянуты по швам. Этот оуновец разительно отличался от своего напарника, захваченного вместе с ним вчера в лесу казачьей разведгруппой. Тот, едва очутившись в кабинете, сразу заявил, что ничего не скажет, и сдержал свое обещание.

– Проходи и садись, – проговорил Дробот, указывая оуновцу на табурет против своего стола.

Парень, опасливо косясь на капитана, опустился на краешек табурета.

Да, хлопчик, вряд ли такому, как ты, многое известно. Ничего, ему, Дроботу, пригодится все, что ты наверняка должен знать.

– Из чьей банды? – спокойно спросил Дробот.

– Пана сотника Хрына, – незамедлительно последовал ответ.

– Давно у него?

– С лета. После того как аковцы спалили наше село.

– Чем занимался в банде?

– Что велели. У пана Хрына дисциплина – ого-го! Слово против вымолвил – и удавка на горле. По струнке все перед ним ходят. Пан сотник из кадровых офицеров… И при поляках им был, и при германе.

Врешь, хлопчик! «Что велели»… Сопровождать такого птаха, что выпорхнул из Крышталевичей, кому попало не доверят. Ведь всех, кто вызывает у оуновских главарей хоть малейшее подозрение, они держат под надзором СБ в бандах и никогда не посылают в разведку или связниками… Так что тебе есть что рассказать. Вот только как вызвать тебя на откровенность?

По низу живота полоснуло словно ножом, боль рванулась вверх, отозвалась в груди. Капитана, как обычно в таких случаях, бросило в пот, в голове зашумело. Как некстати! Неужели придется прервать допрос? А может, приступа не последует?

Дробот опустил левую руку, прикрываясь крышкой стола, начал легонько массажировать живот. Бесполезно! Внутри живота будто разложили костер, боль волнами распространялась по всему телу, в голове уже не шумело, а гудело. Наверное, от боли он на какой-то миг прикрыл глаза, потому что не успел заметить, когда оуновец толкнул на него стол. Он почувствовал сильный удар в грудь, чтобы не повалиться на пол, ухватился правой рукой за край подоконника и краем глаза увидел, как через наклонившийся стол к нему стремительно метнулся допрашиваемый. Как отличался он сейчас от того глуповатого сельского хлопца, каким выглядел всего несколько минут назад! Лицо потеряло добродушие и стало жестким, рот искривился в злобном оскале, глаза полны ненависти.

Дробот выпрямился, но резкий толчок головой в бок повалил его на пол, и тотчас оуновец навалился сверху. Его руки потянулись к горлу капитана. Однако тот перехватил их в воздухе, и некоторое время они катались по полу, попеременно оказываясь то вверху, то внизу.

Внезапно живот резануло снова, да так, что капитан от боли разжал свои пальцы на руках оуновца. И тот не замедлил воспользоваться этим. Схватив Дробота за волосы, он дважды ударил его головой об пол и вцепился в казачью кобуру. Мгновение – и бандит прыжками уже мчался к окну, на ходу передергивая затвор пистолета. Шустрый хлопчик! Да уж больно самонадеянный, коли осмелился оставить за собственной спиной живого казака! Приподнявшись на левом локте, капитан выхватил из ножен кинжал и метнул его в оуновца. Клинок вошел туда, куда и был послан: под левую лопатку на расстояние трех пальцев от позвоночного столба.

Поднявшись с пола, Дробот доковылял до стула и несколько минут, бессильно опустив руки, сидел с закрытыми глазами. Когда боль в животе исчезла, он постарался дать оценку случившемуся.

Итак, разведчики выполнили его приказ и захватили живыми трех бандитов. Результат этого оказался равен нулю: один пленник смог сбежать из-под стражи, второй наотрез отказался давать какие-либо показания, третий чуть было не отправил на тот свет самого капитана. Веселенькая троица! А кто поручится, что и другие захваченные в плен оуновцы станут вести себя по-иному? Ведь те, кто их посылает на задание, вовсе не дураки и хорошо знают, кому и что можно доверять… Пожалуй, нужно изменить тактику: установить тесный контакт с командиром Крышталевичского отряда самообороны Горобцом и с его помощью ускорить подготовку к операции «Квочка». Разгром же банд даст иной контингент пленных: не фанатиков из службы безпеки и их людей, а рядовых оуновцев. А это должен быть совсем другой человеческий материал.

Николай Николаевич вытер салфеткой усы, отставил от себя стакан с недопитым чаем.

– И все-таки, Игорь, я с вами в корне не согласен, – сказал он. – То, что хочу донести до вашего сознания, вовсе не измена моим прежним принципам. Это, если желаете, переоценка ценностей с точки зрения реалий сегодняшнего дня.

Мужчина лет тридцати, сидевший за столом напротив бывшего генерала, иронически усмехнулся.

– Уважаемый Николай Николаевич, вас трудно понять. Три года вооруженной борьбы с диктатурой большевиков, почти четверть века пребывания по их вине в эмиграции – и на тебе… Они создали новую Россию, возродили непобедимую русскую армию, на их стороне правда истории, будущее человечества. Если бы я сам не слышал этих слов из ваших уст, никогда не поверил бы в подобное. Просто уму непостижимо.

– А вы попытайтесь постичь, для этого внимательно следите за моей мыслью. Мы, белые генералы, прежде всего воевали «за что-то». За великую Россию, какой мы хотели ее видеть… И уже потом «против кого-то», против тех, кто нес России зло. Как воевали до этого против японцев и немцев, как сражались бы против любого другого врага, несущего уничтожение нашей Родине. За свой идеал России мы не щадили жизни. Погибли в боях генералы Корнилов и Марков, Дроздовский и Каппель, умер в тифозном бараке генерал Мамонтов. Однако жертвы оказались напрасны – мы потерпели поражение.

Казалось бы, теперь должен наступить закономерный финал российской драмы – гибель самой России. Но случилось обратное – Россия возродилась из крови и пепла более могущественной, нежели была прежде. А подвиги Красной Армии в этой войне затмили воинские деяния старой русской армии, на смену которой она пришла. Как прикажете понимать сей исторический парадокс? Выходит, и мы, и большевики сражались за одно и то же? За славу и величие России?.. Только находились под разными стягами и торили пути к своей цели с разных сторон. Горе таких, как я, в том, что в пыли разрушаемой большевиками Российской империи мы не замечали фундамента новой державы, которую они возводили на развалинах старой. Так почему я не могу признать свои былые ошибки и примириться с существованием новой России? Отчего должен и поныне оставаться ее врагом?

– Потому, Николай Николаевич, что в своих философских мудрствованиях вы перемешали грешное с праведным, – с раздражением ответил Игорь. – Поймите главное: величие большевистской России основано на горе и лишениях таких, как вы. А теперешняя красная Россия так же чужда и враждебна вам, бывшему белогвардейскому генералу, затем политэмигранту, как и четверть века назад. Вам нет в ней места, ваш удел – прозябание на чужбине. А вы говорите о каком-то примирении с большевиками, поете хвалу их армии.

Бывший генерал снисходительно улыбнулся.

– Игорь, вы путаете трагедию отдельной личности или даже крах целого общественного класса с поступью истории, с ее правдой. Да, я потерпел поражение как индивидуум, зато победило то, что во сто крат важнее, – новое начало в судьбе России. По сравнению с этим фактом горе или счастье любого из нас ничего не стоит.

– Об этом предоставьте судить мне самому, – скривил губы Игорь. – О трагедии личности и о поступи истории хорошо рассуждать в семьдесят лет, а не в двадцать восемь. – Он нервным движением руки отбросил назад упавшую на лоб прядь волос. – Впрочем, это ваше дело – прощать большевиков или нет, приветствовать их вторжение в Европу или преградить ему путь. Но я потомок князей Мещерских, не простил им ничего. Большевики исковеркали всю мою жизнь, и я не прощу им этого никогда! Особенно своих ран, полученных в сорок первом под Смоленском и в сорок втором на Кавказе! – выкрикнул Игорь. – Для меня нет новой России, а есть Совдепия, которая всегда будет оставаться моим врагом!

– В таком случае мне вас просто жаль, князь, – спокойно проговорил Николай Николаевич. – Я, конечно, сочувствую вашему горю, однако нельзя возводить его в абсолют. Тем более допускать, чтобы чувство мести брало верх над разумом и заглушало в душе все остальные чувства, в том числе такое святое, как любовь к Родине.

– Позвольте с вами не согласиться, Николай Николаевич, – вступил в разговор сидевший рядом с бывшим генералом мужчина с благообразным лицом. – Почему вы считаете, что в наше время продолжение борьбы с большевизмом является бесперспективным делом? Только потому, что они победили в войне с Германией? Да-да, победили… – твердо повторил он, заметив, что Игорь намерен возразить ему. – Но этот результат говорит опять-таки не о силе большевизма, а о том, что Германия допустила в ходе подготовки к войне ряд весьма существенных просчетов и была за это надлежащим образом наказана.

Откинувшись на спинку кресла, Николай Николаевич рассмеялся. Громко, весело, заразительно, как чаще всего смеются дети.

– Побойтесь Бога, Николай Иванович! Подумайте, что говорите! Рассуждать подобным образом простительно князю, но никак не вам, кадровому русскому офицеру, полковнику, умудренному опытом контрразведчику! Конечно, всякая битая сторона и оказывается битой, что была или слабее победившей, или допустила в ходе борьбы непростительные ошибки. Дабы понять сию элементарную истину, не нужно иметь ни большого ума, ни являться военным авторитетом. А вот чтобы подойти к себе и противнику объективно и правильно разобраться в причинах своей и его слабости и силы, в допущенных обеими сторонами ошибках и просчетах, для этого действительно нужны незаурядный ум и гражданское мужество. Всё то, чего когда-то не хватало мне, а вам не хватает и поныне. Однако простите, что перебил вас.

– Ничего страшного, Николай Николаевич. Куда страшней то, что в последнее время мы перестали понимать друг друга… Но вернемся к теме нашего разговора. Да, мы и Германия каждый в свое время потерпели крах в битве с большевизмом. Ну и что? Разве у него не осталось других врагов? Как бы не так! Англия и американские Соединенные Штаты – вот наши главные союзники в завтрашней борьбе с Советами. Они уже не повторят ни наших ошибок, ни тех, что допустила Германия.

– Вот еще одна ваша ошибка, Николай Иванович. Рассудите сами, кто или что может угрожать стране, одержавшей верх в такой войне? Англия и Соединенные Штаты, о которых вы упомянули? Не думаю. Скажу больше, убежден, что вскоре после окончательного поражения Германии та или иная форма большевизма восторжествует в значительной части европейских государств.

– Отчасти согласен с вами, Николай Николаевич. Сейчас в Европе некому воевать против большевизма. Но это реалии сегодняшнего дня, а не завтрашнего.

– Господа, вы совсем забыли о времени, – раздался голос еще одного мужчины, находящегося за столом. – Через сорок минут наступает комендантский час, а вашей полемике не видно конца. Стоит ли из-за таких пустяков ломать копья и отвлекаться от чаепития?

– Это вовсе не пустяки, господин войсковой старшина[18]18
  Войсковой старшина – казачье офицерское звание, соответствующее армейскому подполковнику.


[Закрыть], – строго сказал Игорь, с заметной неприязнью глядя на мужчину. – Так что ваша ирония по данному поводу неуместна.

Войсковой старшина не спеша повернулся в кресле, с подчеркнутым любопытством, словно видел его впервые, посмотрел на Игоря.

– Да ну? – насмешливо спросил он. – А впрочем, ваше сиятельство, вы правы. Мне не дождаться краха большевизма, а вы, конечно же, надеетесь до него дожить. И не просто дожить, но и вернуть себе все, чего вас лишили красные. Только вот маленькая неувязочка: как вы собираетесь доказать свое отношение к князьям Мещерским? Согласно распускаемым вами слухам после гибели родителей вас из России вывезла какая-то дальняя родственница, ныне покойная. Никаких документов о рождении у вас нет, иных свидетельств вашего сиятельного происхождения тоже, статью и обличьем на князя вы не смахиваете…

– Как вы смеете? – крикнул Игорь, вскакивая на ноги. – Да я…

– Что – я? – грубо оборвал его войсковой старшина. – Потребуешь сатисфакции? Валяй… На чем будем биться: на винтовках со штыками или на саблях? Только учти, что в подобного рода забавах я преуспел еще в Галлиполи[19]19
  На турецком полуострове Галлиполи были размещены лагеря для русских белогвардейских войск, отступивших с территории Советской России. Для «поддержания воинского духа» Врангель разрешил в них офицерские дуэли на холодном оружии.


[Закрыть]. Так что подожми хвост, щеня.

Побледнев, Игорь сунул руку во внутренний карман пиджака, но Николай Иванович ухватил его за запястье.

– Образумьтесь, капитан! – И когда Игорь опустил руку, полковник повернулся к войсковому старшине. – А вы, Яков Филимонович, держите себя в рамках.

Войсковой старшина лениво зевнул, удобнее устроился в кресле. Был он чуть грузноват, широкоплеч, с короткой крепкой шеей… Крупный нос, усы с лихо закрученными концами, густой чуб, нависший над левым глазом. Если перед тремя его сотрапезниками стояли стаканы с чаем и розетки с вареньем, то перед ним хрустальный графинчик с водкой и тарелка с квашеной капустой и солеными огурчиками.

– А ведь Яков Филимонович прав, гостям пора уходить, – сказал Николай Николаевич, посмотрев на часы. – Если, конечно, они не пожелают остаться ночевать у меня.

– Увы, это исключено, – ответил Николай Иванович. – Так что, господа, надо прощаться.

Он поднялся из-за стола, подошел к вешалке. Снял с нее свое легкое осеннее пальто и вдруг, словно что-то неожиданно вспомнив, хлопнул себя ладонью по лбу и обернулся к бывшему генералу:

– Николай Николаевич, вы полагаете, что ЧК на самом деле решила оставить вас в покое?

– Думаю, что так. Иначе зачем им потребовалось отпускать меня?

– Возможно, хотят узнать, кто и зачем ходит к вам. Между прочим, чекисты не интересовались кругом ваших знакомых?

– Вы уже спрашивали об этом и получили ответ. Повторю еще раз. Можете быть спокойны, Николай Иванович: мое пребывание в ЧК нисколько не грозит вашей безопасности.

– Верю вам. Однако поймите, что это выглядит несколько странно: вначале арестовать вас, а затем отпустить. Не похоже на ЧК.

– А уж об этом судить не мне. Чекисты – ваши коллеги, так что в правилах подобных игр вы должны разбираться лучше меня. Между прочим, я сейчас вспомнил одну деталь, связанную с моим посещением ЧК. Совершенно случайно мне удалось увидеть несколько зверски убитых красноармейцев и услышать, что это могли сделать наши здешние соотечественники. Неужели такое возможно?

Николай Иванович с удивлением посмотрел на бывшего генерала.

– Почему бы и нет? Большевики сначала заставили нас покинуть Родину, а теперь явились к нам и сюда. А русские никогда не приветствовали своих врагов цветами.

– Я тоже русский, однако отчетливо провожу границу между вооруженным сопротивлением и бессмысленной жестокостью. Посему считаю, что подобные террористические акты свидетельствуют лишь о непонимании их организаторами сложившейся в Польше и во всей Европе ситуации.

– Мы опять не сходимся с вами во взглядах, Николай Николаевич. Я не столь легко изменяю своим принципам, как вы, и до сих пор убежден, что борьба с большевиками не должна прерываться или ослабевать ни на миг. У нас, русских противников большевизма, должен быть единственный принцип: борьба с ними всегда, везде и всеми доступными способами.

– Другими словами, вы на стороне убийц тех красноармейцев?

– Я на стороне всякого, кто считает большевиков своим врагом и сражается против них.

– Исчерпывающий ответ… Разрешите вопрос иного плана: вам не приходилось на днях встречаться с супругой генерала Ковалева?

На лице Николая Ивановича мелькнуло удивление.

– С Марьей Карловной? Но ведь она с их превосходительством генералом Ковалевым еще месяц назад покинула эти места. Как мне известно, их путь лежал в Лозанну.

– Об этом наслышан и я. Но представьте, вчера утром я встретил ее. И где бы вы думали? Шел с рынка мимо комендатуры, а она выходила оттуда. Когда я поздоровался с ней, она изменилась в лице и сделала вид, что не знает меня. Затем отвернулась и быстро прошла мимо.

– Вы не могли ошибиться?

– Это исключено. Правда, Марья Карловна была одета без присущей ей изысканности, но это была она. Дело в том, что я вначале услышал ее голос, а потом уже увидел. А голос Марьи Карловны нельзя спутать ни с чем.

– Так вы разговаривали с ней?

– Нет. С ней было еще несколько дам, и они беседовали между собой.

– И все-таки я склонен думать, что вы стали жертвой какого-то недоразумения. Посудите сами. Генеральша Ковалева и большевистская комендатура… Ваша случайная встреча и нежелание Марьи Карловны вас узнать. Прямо-таки фантасмагория.

– Это была она. Поэтому, Николай Иванович, у меня к вам будет просьба. Не знаю, в силу каких обстоятельств госпожа Ковалева сочла нужным скрыть наше знакомство, однако уверен, что они должны быть вескими. Ведь время сейчас такое тревожное и сложное, особенно для нас, людей без родины. Если встретите Марью Карловну, скажите ей, что ее положение я понимаю, на проявленную по отношению ко мне неучтивость не обижен и по мере своих возможностей готов оказать ей помощь. Обещаете?

– Конечно. Хотя признаюсь, что до сих пор считаю, что вы спутали госпожу Ковалеву с кем-то другим, внешне на нее похожим. – Николай Иванович надел пальто, взял в руки шляпу. Игорь и войсковой старшина уже стояли рядом с ним одетые. – Благодарим за ужин и беседу, ваше превосходительство.

– До свидания, господа. Всегда рад встрече с вами. Не забывайте старика и при случае заходите. Милости прошу…

Очутившись за калиткой и услышав, как сзади хлопнула дверь, за которой исчез провожавший их Николай Николаевич, войсковой старшина остановился.

– Деловой разговор, господин полковник.

– Весь внимание. Говорите…

– Наше посещение генерала ничего не дало. Мы не смогли установить, ни зачем он понадобился чекистам, ни ту информацию, которую они от него получили. Не так ли?

– Хуже того, его неискренность с нами укрепила меня в самых мрачных предположениях.

– А с кем он мог быть искренним, господин полковник? С вами? Отлично зная вас как матерого белогвардейского контрразведчика и непримиримого врага большевизма? Или с нашим князюшкой? Этим господином без роду-племени, не имеющим в душе ничего святого и несколько лет лизавшим немецкие задницы?

– Как вы смеете? – срывающимся от ярости голосом воскликнул Игорь. – Предупреждаю вас…

– Помолчите, капитан, – оборвал его Николай Иванович. – А вы, Яков Филимонович, продолжайте.

– Зато меня он видит второй раз в жизни и не знает обо мне ничего. Вот я и ударю себя кулаком в грудь, признаюсь, что полностью разделяю его взгляды. Гляди, их превосходительство расчувствуется и сболтнет от избытка чувств что-либо лишнее. Не сболтнет – что я теряю?

– Мысль достойна внимания, но… У нас всего полчаса времени.

– К месту вашей ночевки минут двенадцать-пятнадцать ходьбы. Значит, я смело могу располагать пятью-семью минутами. Больше и не нужно.

– Идите, Яков Филимонович. Ждем вас через десять минут…

Открыв дверь и увидев войскового старшину, бывший генерал удивился.

– Яков Филимонович? Забыли что-нибудь или решили скоротать у меня ночь?

– Ни то и ни другое, ваше превосходительство. Просто весь вечер слушал чужие разговоры, а теперь решил сам поговорить с вами. Естественно, если вы тоже расположены к беседе.

– О чем говорите, Яков Филимонович?! Проходите в гостиную. Лизонька, водки и чаю! – крикнул бывший генерал в сторону приоткрытой двери в кухоньку, где у плиты хлопотала его жена.

– Николай Николаевич, ничего этого не нужно. Я крайне ограничен во времени. Разрешите сразу приступить к делу, из-за которого осмелился вас побеспокоить?

– Конечно, голубчик. Конечно…

– Ваше превосходительство, мы могли бы разговаривать как соотечественники, как бывшие товарищи по оружию, на худой конец, как знакомые. Но я хочу говорить с вами как честный человек с честным человеком. Поэтому прошу верить в мою искренность по отношению к вам и быть таким же ко мне.

Бывший генерал нахмурился.

– Итак, перехожу к делу. Я пришел с двумя целями. Первая: убедить, что разделяю вашу точку зрения в отношении Советской России, спекулируя на этом, попытаться войти к вам в доверие и выведать как можно больше сведений, относящихся к вашему пребыванию в ЧК. Как понимаете, эту информацию я обязан затем передать полковнику Сухову.

Николай Николаевич сложил на груди руки, с вызовом посмотрел на гостя.

– Понимаю, войсковой старшина, понимаю. Считайте, что вы уже втерлись ко мне в доверие… Итак, что вас с полковником Суховым интересует? Постараюсь сполна удовлетворить ваше любопытство.

– Господина полковника интересует многое, но все это нисколько не интересует меня. Поэтому лучше будем считать, что мне не удалось втереться к вам в доверие, – усмехнулся Яков Филимонович. – Давайте перейдем ко второй цели моего визита, которая интересует уже меня, а не господина Сухова. Ваше превосходительство, почему чекисты не применили к вам никаких репрессий? К вам, дворянину и генералу, командиру белогвардейского корпуса и личному другу таких врагов большевизма, как генералы Корнилов и Деникин? Наконец, одному из лидеров русской политической эмиграции в Польше?

– В вашем присутствии я уже отвечал на подобный вопрос, заданный мне полковником Суховым. Ничего к своим прежним словам добавить не могу.

– То есть большевики не сочли нужным мстить вам за прошлые заблуждения? Благородный жест с их стороны.

– Именно так, войсковой старшина. И никакая ирония по этому поводу неуместна.

– Я всецело доверяюсь вашему впечатлению и готов считать сегодняшних большевиков умными людьми. Ответьте, как, по-вашему, они могут отнестись к человеку, который начинал службу в Красной Армии, а затем перешел к белым. К человеку, который, очутившись в эмиграции, подавлял Болгарскую революцию двадцать третьего года и почти два года находился с вермахтом в России. Но который в конце концов понял всю гнусность совершенных им деяний и готов кровью искупить свою вину перед Россией… новой Россией. Могут ли они поверить такому человеку?

– На подобные вопросы трудно ответить однозначно. Лично я думаю, что только на слово они ему не поверят. Поймите, войсковой старшина, большевики – не добренькие дяди-всепрощенцы, а реалисты. Человеку, о котором вы говорили, прежде чем рассчитывать на снисхождение к себе, нужно будет доказать, что он на самом деле порвал с прошлым. А это доказывается не словами, а поступками.

– Мне тоже кажется, что дело обстоит именно так. Рад, что ваше превосходительство укрепили меня в этом мнении. А сейчас, Николай Николаевич, позвольте откланяться…

Сухов и Игорь, укрывшись в тени забора, ждали войскового старшину недалеко от калитки.

– Чем порадуете, Яков Филимонович? – сразу спросил бывший полковник.

– Думаю, что ничем. То ли я никуда не годный актер, то ли господину генералу действительно нечего добавить к уже сказанному, но моя миссия не увенчалась успехом. Тем не менее интерес чекистов к его превосходительству меня, мягко говоря, настораживает.

– Не их интерес к нему, а его неискренность с нами, своими друзьями, – поправил войскового старшину Сухов. – Но об этом, господа, поговорим в другой раз, когда будем располагать временем. А теперь прощаемся. Счастливого пути, Яков Филимонович.

Проводив взглядом войскового старшину, исчезнувшего в боковом переулке, Сухов и Игорь направились к центру городка.

– Николай Иванович, вы уверены, что господин Гурко сказал сейчас всю правду? – спросил Игорь.

– Да. Потому что ему нет смысла что-либо от нас скрывать.

– Вас не удивляет его желание встретиться с генералом Дубовым без свидетелей?

– Нисколько. В делах разведки он новичок, а такие люди зачастую или переоценивают свои возможности, или хотят попробовать в новом ремесле все собственными руками. Преувеличенное мнение о личных способностях и забота о своей шкуре – вот что погнало Гурко к генералу.

– Что это вообще за человек? Вы называете его новичком в нашем деле и в то же время назначили своим заместителем.

– Хотя оберштурмбаннфюрер Штольце настоятельно рекомендовал на это место вас, – в тон Игорю продолжил Сухов. – Знаете, почему я остановил свой выбор на нем? Да потому что для войскового старшины русской армии Гурко спасение России от большевизма – главное дело всей жизни, а для вас, капитана абвера русского происхождения, – всего лишь временное явление. Поэтому, капитан, отдавая дань вашему профессионализму, я отношусь к вам как к случайному попутчику, но не как к убежденному борцу с большевизмом.

– Спасибо за откровенность, господин полковник, – холодно сказал Игорь. – Вы правы, я действительно привык считать себя вначале европейцем, а потом уже русским. Ну а у Гурко руки действительно в крови. Вначале – верный сподвижник красного главкома Северного Кавказа бывшего казачьего офицера Сорокина, после его трагической смерти от рук большевиков – командир личной конвойной сотни Шкуро, командир полка в сводном корпусе Барбовича. В двадцать третьем – один из командиров группы казачьих войск генерала Покровского, подавлявших Болгарскую революцию. В сорок втором – эмиссар генералов Шкуро и Улагая на Кубани, с весны сорок четвертого связан по линии абвера с вами.

– Поэтому ему нет дороги к красным, даже если он вздумает «прозреть», как их превосходительство генерал Дубов. Так что, капитан, оставьте свою неприязнь к нему и постарайтесь сработаться.

– Как вы намерены поступить с генералом Дубовым? – спросил Игорь.

– Я профессиональный контрразведчик, и мое мнение по этому поводу может быть только одно. Вчера генерал был нашим другом, сегодня он нейтрален, а завтра может стать врагом. Зачем ждать этого? Тем более что он знает очень многое… даже из того, что ему и не следовало бы. К примеру, о Марье Карловне Ковалевой. Однако, к сожалению, вопрос о его судьбе придется решать не мне одному.

– Вы имеете в виду его влияние среди местных русских?

– Да. И то, что среди моих начальников много его бывших друзей и товарищей по белой армии. Которые, к моему огорчению, помнят их превосходительство таким, каким он был четверть века назад, и не догадываются о его духовном перерождении. Но я знаю, как открыть им глаза.