Текст книги "Дунай: река империй"

Это документальное кино подкупает, помимо творческой самоотверженности его создателей (они пустились в рискованное предприятие без всякой гарантии того, что доберутся от низовий до истока), еще и жгучим, пусть и несколько наивным любопытством выросших на другом конце света Росса и Барисона к ключевым событиям европейского XX века. Дунай в “Истре” – всего лишь фигура речи, кулиса, на фоне которой разворачивались драмы мировых войн и апофеоз гигантских строек тоталитаризма. Дунай – водный горизонт новой Европы, кривое западно-восточное копье, на которое история нанизала сотни событий. Этим-то Дунай и интересен, как никакая иная река Старого Света. Нет в Европе другого столь искушенного свидетеля того, с какими болями и мучениями этот старый свет трансформируется в новый. Именно тут много столетий назад переплелись силовые линии германского, романского, славянского, угорского, восточного миров; здесь возникала современная Европа; на этих берегах царили и рухнули по крайней мере семь империй – Римская, Византийская, Габсбургская, Османская, Германская, нацистская, советская; самые разные народы воздвигали на этих берегах пантеоны бессмертным богам и павшим героям, творя трагические и возвышенные дунайские мифы. От бывшего нацистского концлагеря Маутхаузен до бывшего города социалистического будущего – строившегося в чистом поле от фундаментов до фабричных труб бетонного Сталинвароша – всего-то неполный день неспешного речного пути.

Ну что же, пора браться за весла. Пора ставить парус. “Пора перейти эту реку вброд” [4]4
  Борис Гребенщиков. Брод.


[Закрыть]. Мне почти удалось совершить такой подвиг на первых же дунайских метрах, у моста за околицей Донауэшингена, ведущего от местного спортивного аэродрома к деревушке Хюфинген. Торпедирующий Бригах справа, Брег создает здесь отмель с подушкой из мелкой гальки, сужая едва родившийся Дунай до ничтожных 17 метров. Ради победы знания над природой я был готов не пожалеть если не самого себя, то закатанных выше колен новых джинсов, однако ринуться в бой со стихией мне помешала осмотрительность спутницы. Старшая сестра воспользовалась запретительным правом первородства. “Был бы ты на коне – другое дело!” – сказала она, и я не нашел контраргументов. Мы довольствовались форсированием первого из всех существующих притоков Дуная. Судя по карте, это 15-километровая река местного значения под названием Стилле-Мюзель, но на деле она является сущим, пусть и бодряще прохладным ручьем. На нашу неуклюжую переправу на тот берег с ироническими ухмылками поглядывали пролетавшие с запада на восток лихие велотуристы. Они только что побывали у фальшивки в Донауэшингене и наверняка поверили в наглую ложь Фюрстенбергов. Скорость мешала им увидеть и понять, что чистые шварцвальдские воды образуют священный Дунай не где-нибудь еще, а именно здесь.

Два столетия назад Фридрих Гёльдерлин так написал о Дунае в гимне “Истр”: “Он непокорен, нет ему покоя; / На что еще способен он, / Никто не знает”. На трехтысячекилометровом пути от Шварцвальда, Черного леса, до Черного моря Дунай протекает по территории десяти государств. Донау, Дэньюб, Дуна, Дунэря, Дунав, Данубий, Туна, Истр – все это названия одной и той же великой реки. Кстати, самой мутной среди крупных рек Европы. И вовсе не голубой.

2
Danubius. Римский рубеж

Безлюдье величественного, грандиозного потока – зрелище потрясающее и подавляющее. Милю за милей и снова милю за милей катит река шоколадные воды меж неприступных стен лесов, и почти необитаемы берега… Так проходит день, проходит ночь, и снова день – и так постоянно, ночь за ночью, день за днем: величавое, неизменное однообразие безмятежности, отдых, оцепенение, покой, пустота: символ вечности, воплощение небесного царства, воспетого священниками и пророками, куда так стремятся люди добрые и неосторожные.

Марк Твен. Жизнь на Миссисипи. 1883 год

Воды любой реки несут в себе опыт границы. Река способна отделять что угодно: страну мертвых от страны живых, память от беспамятства, цивилизацию от варварства, свое от чужого. Река разрезает мир пополам, потому что земля на другом берегу таит в себе не меньшую неизвестность, чем холодная глубина течения. Река – это рубеж, линия обороны, которую, преодолевая неуверенность и страх, выстраивают жители сухопутья. Дунай, как и другие реки, всегда был и до сих пор остается границей. Первыми в дунайской истории границу на его берегу оборудовали римляне.

Для обозначения линии оборонительных сооружений по периметру Римской империи и самой концепции этой защиты историк Тацит изобрел термин Limes Romanus. Множественное число понятия – limites. Рим, сомнений нет, был государством с обширными лимитами. Буквально лимес – это земляной вал или каменные стены со сторожевыми башнями, которые служили и военными, и таможенными постами там, где границе не хватало естественной защиты. Во II веке нашей эры, когда Римская империя достигла пика территориальной экспансии (6,5 миллиона квадратных километров равнялись двенадцати теперешним Франциям), протяженность ее границ составляла восьмую долю экватора. В итоге лимес широченной скобкой фактически замкнул все Средиземноморье, простираясь от вала Адриана на севере Англии через Верхнегерманско-ретийский пояс в междуречье Рейна и Дуная и Траяновых валов в нынешней Молдавии и на современной Украине до Триполитанского барьера, охранявшего империю от кочевников Нумидии и песков Сахары. К Дунаю (от Рейна) лимес выходил у лагеря Абусина, сейчас это окрестности баварского местечка Эйнинг.

Дунай представлял собой надежную природную преграду, примерно четыре столетия река честно служила северным лимитом античной цивилизации. Собственно границу империи Дунай обозначал в своем среднем течении (римские провинции Реция, Норик и Паннония) и в самых низовьях (провинция Мёзия). Верховья реки легионеры отвоевали у кельтов и германцев еще до наступления нашей эры, а Дакию, единственную провинцию дунайского левобережья, в начале II столетия покорил один из самых успешных полководцев Рима, упомянутый выше император Траян. Однако вся дунайская долина, едва ли не целиком обширная территория речного водостока, веками оставалась пограничьем, почти всегда нестабильным и довольно часто опасным. Новые варвары, прежде всего германцы и сарматы (маркоманы, квады, языги, роксоланы, позднее готы и вандалы), оказались боеспособными, настойчивыми, кровожадными. В конце концов воинственные дикари погубили империю.

На берегу Дуная римляне построили восемь десятков укрепленных поселений, некоторые из них превратились в относительно важные административные центры античного государства. Сегодня дунайский мир охотно припоминает эти древние названия, потому что в их звучании чувствуется дыхание великой славы. По Центральной Европе курсируют фирменные пассажирские поезда со звучными римскими именами. В Регенсбурге, Вене, Братиславе, Будапеште, Белграде античные прозвища присваивают дискотекам и ночным клубам, иногда со стриптизом: Castra Regina, Vindobona, Singidunum, Gerulata, Aquincum. Собственно развалины, пылинки лимес, тоже кое-где сохранились, преимущественно в виде упрятанных за заборы прямоугольных фундаментов и укрытых стеклами музейных витрин каменных катакомб, но не только. Средневековые крепостные или замковые стены часто возводились поверх античных, новые дороги мостили поверх старых, и на всем речном протяжении древнеримские кирпичи уже не отличить от германских, византийских, османских, австро-венгерских, да и от современных реставрационных. Однако римский Дунай давным-давно стал понятием фантасмагорическим, виртуальным, это даже не воспоминание, а тень воспоминания. Самые величественные сооружения древних – всего лишь картинка в учебнике.

Типическая биография памятника античной культуры на Дунае такова. На месте кельтского или фракийского поселения римляне примерно в начале наших времен сооружали забранный рвом и частоколом, а позже каменной стеной с башнями наблюдательный пункт, в котором расквартировывали либо конную когорту (пять сотен всадников), либо двойную когорту пехотинцев (тысяча сто человек). Впервые римские строения превратило в руины, скажем, нашествие свевов или квадов, к примеру, 17 или 167 года, но, после того как варваров оттеснила армия императора Тиберия или Марка Аврелия, легионеры укрепились основательнее. Они обустроили лагерь-каструм на шесть тысяч воинов, окружили его многометровой высоты стеной, имевшей грозные башни и четверо ворот, за которыми селились те, кто солдат обслуживал: торговцы, менялы, ремесленники, крестьяне, боевые подруги. Пронумерованный археологами остов этой башни или этого амфитеатра, этой купальни или этих терм, этого храма или этой казармы нередко можно обнаружить неподалеку от речного берега и сейчас.

ДУНАЙСКИЕ ИСТОРИИ

КАК РИМСКИЕ ИМПЕРАТОРЫ ПЕРЕКИДЫВАЛИ МОСТЫ

Мост через Дунай императора Траяна. Реконструкция Эжена Дюперрекса, 1907 год.

Первый каменный мост через Дунай построен в 103–105 годах под руководством Аполлодора, арамея родом из Дамаска. Аполлодор считался крупнейшим архитектором своего времени, был любимым каменных дел мастером императора Траяна. Строительство моста, соединявшего римские провинции Дакия и Верхняя Мёзия, велось в сжатые сроки, для возведения каменных опор пришлось на время отвести русло реки в рукава. Длина Траянова моста составляла 1097 метров, ширина – 15, высота над поверхностью воды – 19. С обеих сторон переправу защищали крепостные сооружения. Деревянные арки моста Аполлодор укрепил на двадцати каменных опорах. Мост был разрушен через полтора века по приказу императора Аврелиана: римляне опасались проникновения через Дунай племен готов. В 1856 году обмеление реки обнажило все двадцать опор. Они мешали судоходству, и после долгих дебатов в 1906 году две из них снесли. В 1982 году археологи, исследовавшие речное дно, обнаружили только четырнадцать опор, остальные, как полагают, разрушила вода. Если бы мост Аполлодора стоял до сих пор, он связывал бы румынский город Дробета-Турну-Северин и сербский Кладово. На южном берегу сохранилась римская мемориальная доска, Tabula Traiana, оповещающая о завершении строительства военной дороги. Другой древний мост через Дунай возведен в 328 году по указанию императора Константина I Великого. Циклопическое деревянное сооружение на каменных опорах (длина 2437 метров, из которых 1137 над водой, ширина 5,5 метра, высота десять метров) просуществовало три или четыре десятилетия и, вероятно, было разрушено варварами. Римские хроники сохранили упоминания о построенных в разное время шести мостах через Дунай.

Давление варваров все увеличивало значение таких лагерей, пока их не покинула наконец римская стража. Случалось и так, что крепость со стоном падала, пораженная смертельным ударом вестготов или остготов; захватчики сжигали здания дотла, стены разрушали до основания. Фрагменты Главных правых ворот или Главных левых ворот, присмотревшись, можно теперь заметить в какой-нибудь средневековой кладке, как, например, в Регенсбурге, где останки Porta Preatoria вмурованы в стены здания постройки XVII века. Но все-таки новые христианнейшие государи чаще строили города на новых местах, а римские развалины обживали лопухи и ящерицы.

Ровно таково и прошлое Карнунта, сейчас безмятежной деревни Петронелль-Карнунтум в федеральной земле Нижняя Австрия на дунайской полдороге между Веной (римской Виндобоной) и Братиславой (римской Герулатой), а 1800 лет назад – административного центра провинции Верхняя Паннония. Карнунт оставался часовым Дуная почти полный цикл существования империи [5]5
  В 395 году Римская империя была разделена на две части – Западную Римскую с центром в Риме и Восточную Римскую со столицей в Константинополе, – хотя формально продолжала считаться единым государством, управлявшимся двумя властителями и двумя дворами. Принятое наименование Восточной Римской империи после 476 года – Византийская империя.


[Закрыть]: год основания этого поселения (6-й нашей эры) упоминает в “Римской истории” Гай Пеллей Патеркул. Деревянные стены вокруг военного лагеря возвели сорок лет спустя, при императоре Клавдии, для постоянной дислокации на этом важном пограничном участке бойцов XV легиона Apollinaris. Именем Аполлона бордовые с золотом щиты легионеров прикрывали Карнунт от набегов с территории теперешней Чехии полчищ маркоманов. Еще через полвека здесь разместили другой легион, XIII Gemina Marcia Victrix (“парный”, от лат. gemina – близнецы, то есть сформированный из разных соединений). Эта воинская часть, на штандартах которой красовалось изображение единорога, так прославилась в сражениях с различными врагами Рима, что получила от императора Нерона когномен “Победитель, благословленный Марсом”, MarciaVictrix. В Карнунте легионеры в общем счете квартировали четыреста лет, пока не получили самый последний, горький приказ командования: прекратить охрану государственной границы.

Грубая солдатская сила олицетворяла “священную мечту Рима” – его идеалы и его величие, – обеспечивая миропорядок античной цивилизации, Pax Romana. Моралист Плутарх назвал Рим “якорем, который навсегда приютил в гавани мир, долго обуреваемый и блуждавший без кормчего”. Философ ошибся насчет “навсегда”, хотя в отношении сиюминутных обстоятельств оказался прав: “Рим организовал всечеловеческое общество среди ожесточенной борьбы людей и народов”. Другой древний грек, оратор Аристид (II век нашей эры), заметил: “Имя римлянина перестало быть принадлежностью одного города, но стало достоянием человеческого рода”. Рим, как считали многие его подданные, являл собой благо для покоренных народов, стал их общим отечеством, которое легионеры обороняли и на берегах Дуная, и на берегах Евфрата, и на берегах Нила, и на берегах Рейна. На этих дальних рубежах римская цивилизация представляла собой образец для подражания, но в сложном процессе взаимодействия метрополии и провинций складывались предпосылки кризиса империи: созидательная сила растрачивалась, пока не растратила себя окончательно.

В районе Карнунта Дунай пересекал Янтарный путь, бойкий торговый маршрут, по которому ископаемую смолу веками доставляли в Средиземноморье с берегов Балтики. Тут же располагался речной порт с флотилией в десяток либурн (основной тип корабля в Римской империи) и энным количеством торговых суденышек и рыбацких лодок. Никакого международно-правового режима судоходства Дуная тогда не существовало, правила если и определялись, то двусторонними соглашениями. Самое известное из них – заключенный в 271 году императором Аврелианом и вождями вандалов договор, предоставлявший варварам право заниматься речными перевозками. После распада единой Римской империи торговое судоходство на Дунае надолго пришло в упадок.

Восточнее каструма в Карнунте располагался богатеющий “гражданский” город с населением в сорок или пятьдесят тысяч человек, привлекавший и варварскую чернь, и латинскую знать. В полисе появились дома зажиточных торговцев и виллы патрициев, за порядком и комфортом в которых наверняка следили прекрасные невольницы и конкубины. Одна такая villa urbana, городская вилла, реконструирована на территории археологического парка на античном фундаменте по старым чертежам и описаниям. С поправкой на время все складывается: сейчас примерно так живут топ-менеджеры российских государственных корпораций. Полы с подогревом, плетеная мебель с накидками пурпурного цвета; прохладная терраса выводит в цветник и фруктовый сад; на кухне и в подвалах – амфоры с кисловатыми местными и сладкими фалернскими винами, корзины с натуральными продуктами вроде капустных кочанов и кукурузных початков. Поучительный музей; я долго бродил по древнего вида вилле, представляя себя то рабом, то вольноотпущенником, то господином. В главном зале с украшенными мозаичными панно потолками улыбчивая официантка покрывала столы накрахмаленными скатертями, готовя вечерний банкет; музеи теперь многофункциональные и самоокупаемые. В тот вечер в фальшивых покоях римского патриция гуляла деревенская свадьба.

В Карнунте провел несколько лет жизни император-философ Марк Аврелий, под командованием которого в 170-е годы Рим вел изнурительную войну против германских племен. Здесь император сочинил на греческом языке часть трактата “Размышления”. Автора особенно заботили проблемы долга и смерти, и свой моралистический дневник, считающийся образцом античной литературы, он, по всей видимости, не предназначал для посторонних глаз. Рефлексия Марка Аврелия, указывают историки, основана на осознании ответственности за судьбы общества, которое изнутри медленно подтачивало разложение нравов, а извне – набеги варваров. Может быть, и эти строки император начертал, поглядывая с холмов Карнунта в сторону вечного Данубия: “Время человеческой жизни – миг, ее сущность – вечное течение, ощущение смутно, строение всего тела бренно, душа неустойчива; судьба загадочна, слава недостоверна… Все, относящееся к телу, подобно потоку, относящееся к душе – подобно сновидению и дыму. Жизнь – борьба и странствие по чужбине, посмертная слава – забвение…

Не живи так, точно тебе предстоит еще десять тысяч лет жизни. Уж близок час”.

Философия научила Марка Аврелия мудрости и милосердию. Он даже “не приказал, а лишь допустил” убийство посягнувшего в 175 году на императорский трон наместника Сирии Авидия Кассия. Марк Аврелий победил и германских варваров, но его триумф – в соответствии с теорией стоицизма – оказался призрачным. Император не успел, как намеревался, учредить на левом берегу Дуная провинции Маркоманию и Сарматию: в 180 году он скончался от чумы в Виндобоне. Кстати, единственная уцелевшая со времен Античности конная статуя – это установленный на Капитолийской площади в Риме прижизненный памятник как раз ему, Марку Аврелию. На металлические плечи императора-философа накинут металлический солдатский плащ, под копытом коня прежде корчился варвар из бронзы.

Петронелль-Карнунтум тоже гордится своим знаменитым сыном. Единственная местная гостиница, почтенный гастхаус с винотекой, называется Marc Aurel. Вход в этот отель, как и в другие здешние общественные здания, устроен в виде античного портика. В простых, как комнаты офицеров римского легиона, номерах базировались гости той самой свадьбы, это для них до после полуночи отжигал в ресторане танцевальные хиты 1960-х годов местный рок-коллектив. В фойе отеля странным образом отсутствует мраморный бюст великого римлянина, его заменила гипсовая статуя обнаженной девы и яркая картина с портретом попугая ара, выставленная на продажу за две сотни евро. Памятник Марку Аврелию я приметил в соседнем местечке под названием Бад-Дойч-Альтенбург, у автомобильного круга. Там же в направлении запад – восток проходит велосипедная трасса, названная именем римского императора.

Петронелль-Карнунтум несет бремя минувшей славы со скромным, но зримым достоинством: стены частных домов украшают медальоны с ликами героев и богов; интерьер пивных, меню которых соблазняет “кухней легионеров” (свиная отбивная и сосиски с кислой капустой), украшен мечами и шлемами древних воинов; даже ветеринарная лечебница именуется Canis Carnuntum (лат. псы Карнунта). К Дунаю со стороны жилых кварталов не подойти: моя варварская попытка наскоком проникнуть к реке через лесопосадки закончилась позорным отступлением под осенним дождем мимо громадных цистерн для сточных вод.

По сравнению с римскими временами Карнунт съежился в двадцать раз. Он стал малонаселенным, двухэтажным, сытым, католическим и совершенно австрийским. Нагляднее всего об античном величии напоминают живописные развалины Языческих ворот, когда-то западного форпоста города. Но и это напоминание смутное: пятнадцатиметровая конструкция из грубо отесанных глыб с единственным уцелевшим арочным перекрытием возвышается в полукилометре от деревни, в чистом поле меж перелесками. Прежде врата замыкали крепостные стены, и можно только представить себе, сколь грозно они выглядели, готовясь к защите от неприятеля. Самый главный враг, время, превратил и эти фортификации в труху и пыль, по уши, по самую макушку втоптав римский полис в дунайскую долину. Теперь под аккуратными беленькими домами жителей Петронелль-Карнунтума и Бад-Дойч-Альтенбурга, под засеянными люцерной и рапсом полями, на которых жужжат трудолюбивые трактора, под пастбищами для коров и лошадей, под автобусными остановками и даже под пиццерией Atrium – всюду, всюду похоронена Римская империя.

Якоб Альт. Языческие ворота в Карнунте. Рисунок. 1816 год.

Уже почти полтора столетия здесь ведут раскопки. Сначала раскапывают, чтобы как следует изучить, извлечь главные ценности, а потом по законам науки снова закрывают минувшее сырой землей. Археологи не зря шутят о том, что в их дисциплине исследование памятника является одновременно его уничтожением. В Карнунтуме обнажена всего-то сотая доля территории древних города и военного лагеря: два амфитеатра, небольшой жилой квартал, руины купален. На холме Пфаффенберг, откуда открывается отличный вид на Дунай, вскрыт фундамент храма Юпитера. Прежде здесь курили благовония во славу богов и императоров; когда-нибудь, наверное, откроют ресторан или музей.

В 2011 году в Карнунтуме с помощью радаров обнаружили развалины школы гладиаторов, как утверждают, одной из крупнейших в Римской империи, по масштабам сравнимой со столичной Ludus Magnus. Ученые тут же объявили эту находку мировой сенсацией, тем более что фрагменты зданий и даже кое-какое оборудование – вплоть до остова деревянного столба на тренировочном полигоне, где начинающие бойцы отрабатывали удары и выпады, – оказались в сохранности. Те гладиаторы, что на потеху туристам пару раз в месяц выступают теперь на развалинах амфитеатра, подобной школы явно не проходили: их боевые достоинства столь же скромны, сколь надежно затуплены их деревянные мечи. Однако публике (и мне!) эти состязания на песчаной арене все равно понравились, ведь ретиарий Валерий так ловко заарканил секутора Вулкана крупноячеистой сетью, а гопломах Лео так быстро достал кривым коротким клинком мурмиллона Прокула. Конечно, этим бойцам, активистам окрестных военно-исторических клубов, далеко до Рассела Кроу из фильма-пеплума “Гладиатор”, вымышленный герой которого, генерал Максим Децим Мерилий, в прологе киносаги отправился на битву с варварами как раз из Верхней Паннонии. Но мы, оказавшись на трибунах, вовсе не жаждали крови. Мы улюлюкали, свистели и развлекались. Мы были милосердны и не опускали больших пальцев к земле, не требовали добить побежденных.

В реальной истории тот поход легионеров за Дунай состоялся: большой отряд, как сказали бы сейчас, “спецназа” из состава легиона II Adiutrix (“вспомогательный”) под командованием генерала Марка Валерия Максимиана зиму 179/180 года провел в лагере Лаугарицио, отбиваясь от нападений квадов. На месте этого лагеря, на реке Ваг (большой приток Дуная), уже тысячу лет стоит город Тренчин, до Братиславы от него полторы сотни километров. Солдаты Марка Валерия победили врагов и вернулись за лимес, оставив на тренчинской скале горделивую памятную надпись.

Древнеримская черепаха. Гравюра. Иллюстрация из российского журнала “Природа и люди”. 1915 год.

В 193 году именно народ и солдаты Карнунта провозгласили императором Рима легата (наместника) провинции Септимия Севера, храброго воина, презираемого знатью: он, уроженец Ливии, хотя и был хорошо образован, но говорил на латыни с африканским акцентом, а потому для “настоящих” римлян оставался варваром. Септимий Север, со своей стороны, недолюбливал патрициев, в историю он вошел как крутой властитель (Severus – твердый, жестокий): “Всех людей, выдающихся происхождением или богатством, он беспощадно убивал, гневаясь, как он притворно утверждал, на врагов, а на самом деле из-за своей ненасытной алчности. Насколько силой духа, выносливостью и опытностью в военном деле Септимий Север не уступал никому из самых прославленных людей, настолько велико в нем было корыстолюбие” (Геродиан. История от Марка Аврелия). Тот же автор указывает, что со времени Септимия Севера даже в преторианские когорты (отряды телохранителей императоров), а не только в обычные армейские подразделения стали нанимать выходцев из придунайских и восточных земель империи. В XIV легион тоже рекрутировали преимущественно варваров или детей варваров; подданство Рима они получали через четверть века службы, после выхода на пенсию. До пенсии, правда, дотягивали немногие: средняя продолжительность жизни в эпоху Античности составляла 22–25 лет.

И легионеров, и ветеранов, и прочих достойных жителей Карнунта хоронили в том числе и по обе стороны Янтарного пути. Судя по компьютерным визуализациям, этот торжественный погост производил мрачное впечатление: высокие надгробные камни, словно мертвые часовые, тянулись вдоль неумытой дороги на протяжении трех километров. Скорбная трасса уходила от Дуная на юг, к реке Лейте, которой через много столетий будет суждено стать внутренней границей другой империи, Австро-Венгерской. У здания полицейского управления в райцентре Брук-ан-дер-Лейта (этот город ядовито описал Ярослав Гашек в “Похождениях бравого солдата Швейка”) – вероятно, в качестве мемориала древним защитникам правопорядка – установлено надгробие с могилы офицера легиона Apollinaris по имени Луций Коссутий. Он погиб в бою или умер от какого-то недуга 1960 лет назад. Цветов у серого камня я не заметил.

Свою главную пятиминутку исторической славы Карнунт пережил в 308 году, когда здесь состоялась важная конференция с участием сразу трех глав Римского государства. Действовавший в ту пору император Галерий, уже отрекшийся от власти Диоклетиан и узурпатор Максимиан Геркулий обсуждали, как сказали бы сейчас, способы выхода из острого внутриполитического кризиса, а попросту говоря, делили между собой и своими протеже зоны влияния на востоке и западе необъятной страны, которой уже невозможно было управлять из одного центра. Вроде бы договорились, но ненадолго, и вот вскоре Максимиан под давлением недругов вынужденно повесился, Галерий скончался от “неизлечимой болезни”, а Диоклетиан, “мучимый горем и кручиной”, принял смертоносный яд (Аврелий Виктор. О цезарях).

“На границах всего римского мира, как по призывному сигналу труб, поднялись самые свирепые народы и бросились на римские владения” (Аммиан Марцеллин. Деяния). От трубного воя страдал и Карнунт: в середине IV века его сожгли в очередной раз прорвавшиеся за Дунай квады. В годы правления Валенсиана I каструм вернули к жизни, однако главной военной базой Верхней Паннонии с той поры считалась Виндобона. Неспокойствие подтачивало империю, она перестала быть монолитом. Многие варварские племена – на правах федератов, союзников Рима, – обосновались и по “эту”, южную сторону Дуная. Лимес утратил непроницаемость, его охрана становилась заботой частных лиц и администраторов провинций; повседневность мало зависела от столицы. После 430 года вслед за легионерами Карнунт покинули многие лишившиеся защиты гражданские жители. Те, что остались, использовали город как кладбище и источник строительных материалов. Почти все древние кирпичи растащили, а последнее, решительное разорение Карнунту причинили пришедшие на Дунай с поздней варварской переселенческой волной венгры. Античный культурный горизонт залегает здесь на глубине полутора метров.

Римская империя – единственное в истории государство, установившее контроль над Дунаем на всем протяжении великой реки, ни до, ни после этого не удавалось сделать никому. Впервые понятие “граница” в масштабах целой страны перестало быть только метафизическим и стало материальным: эта граница состояла из каменных башен, земляных валов, соснового частокола. На другом конце света, в Азии, в эпоху Сражающихся царств еще более осязаемую “Длинную стену в десять тысяч ли” созидал миллион китайцев. Риму так и не удалось плотно закупорить мраморный, прекрасный, совершенный мир своей священной мечты: эта империя, как и подобает империи, была хищной, она пила соленый пот и злую кровь варваров, а потому не могла существовать без тех, от кого стремилась себя отделить. С помощью лимеса и с помощью Данубия империя попыталась установить предел. В экспозиции одного подунайского музея мне довелось любоваться подстертым изображением на отшлифованной глыбе песчаника. На этом барельефе богиня победы Виктория, попирая земной шар (что символизирует всесилие Римской империи), венчает короной Данубия, воплощение лимеса, надежной границы. Под ногой у Данубия – корабль, а в руках – трезубец и рыбка. Барельеф датирован III веком, тогда римское владычество над северо-востоком изведанного мира казалось незыблемым.

Дунай еще в доримскую эпоху становился линией соприкосновения античной цивилизации с пестрой варварской вселенной. В конце IV века до нашей эры низовья реки обозначали рубеж царства Александра Македонского. Номинальная, никак не маркированная граница проходила по Дунаю от его устья и до впадения в него реки Олт (у греков и римлян – Алута, теперь в Румынии). После кончины Александра Великого эти территории получил в правление один из его диадохов (преемников), Лисимах, много и не слишком успешно воевавший с фракийскими вождями. Племена гетов и даков сражались за земли, которые считали своими, еще три с половиной столетия. Первым из римских полководцев в 75 году до нашей эры здесь увидел Дунай консул Гай Скрибоний Курион, а к отсечке нашей эры южный берег реки у ее устья замкнула римская провинция Мёзия.

В этих краях, близ теплого моря, значительно раньше, чем в горах Шварцвальда или на равнинах Паннонии, расцвела античная жизнь. Первыми из цивилизованных (и в древнем, и в сегодняшнем понимании этого термина) народов, обследовавших низовье Дуная, были финикийцы, которые, как предполагают, поднимались на своих биремах от Черного моря по течению реки на сотни километров. Материальных следов финикийских экспедиций по Дунаю не сохранилось, о них свидетельствуют только упоминания в трудах греческих историков. Греки, начавшие колонизацию черноморского побережья двадцать семь веков назад, несмотря на свои приблизительные знания о Дунайском бассейне, тоже вошли в историю как метафорические покровители этой реки. Именно с Грецией соотносит Дунай в стихотворении “Исток Дуная” классик британской поэзии Уильям Вордсворт: Дунай впадает в Черное море, а Черное море в воображении пиита ассоциируется с Орфеем и аргонавтами. Греческая колонизация и в Северном Причерноморье ограничивалась освоением береговой приморской линии. Торговые суда совершали каботажные плавания, поселения колонистов представляли собой оптовые перевалочные базы, принимавшие зерно и звериные шкуры и предлагавшие варварам взамен драгоценные побрякушки, вина, всякие ремесленные изделия. Комедиограф Аристофан писал с иронией: “Греки расселись вокруг моря, как лягушки вокруг болота”. В дельте Дуная “лягушки-путешественники” основали десяток полисов с акрополями, стадионами и форумами. Но даже эти, самые окраинные посты Эллады вносили посильный вклад в продвижение античной истории: и здесь снаряжали солдат и корабли для сражений с персами; и здесь в пору междоусобиц агора (общегражданское собрание) точно так же, как в Фессалии или Беотии, выбирала сторону Афин или Спарты. И в политическом, и в коммерческом отношении истрийские греки ориентировались на свою метрополию, на тот город, откуда на Дунай прибыли пионеры колонизации. Этим городом был Милет, самый богатый из ионийских полисов Малой Азии, выходцы из которого организовали на берегах Понта Эвксинского аж девяносто колоний.