Текст книги "Дунай: река империй"

Одним из первых греческих городов в зоне Дуная считают Гистрию, основанную в середине VII века до нашей эры на берегу черноморской лагуны, северная оконечность которой примыкала к дельте реки. Спустя столетия линию берега переформатировало землетрясение, и лагуна стала озером, теперь именуемым Синое. Значение маленького города, получившего имя большой реки, постепенно уменьшалось, и когда в эти края пришли римляне, они устроили военный лагерь Гальмирис (“соленая вода”) в нескольких десятках километров к северу. Гальмирис стал крайней бусинкой римского ожерелья Дуная; в двух тысячах километров отсюда, неподалеку от истока реки, империя разместила военное поселение Бригобанн. В период расцвета Римское государство держало на дунайском рубеже, от Бригобанна до Гальмириса, треть своей армии – десять легионов по пять тысяч пехотинцев и пять сотен всадников в каждом.

Гистрия торговала зерном, в этот город вел двадцатикилометровый акведук, пока гарнизон Гальмириса отбивался от набегов аваров и славян, здесь развивались науки и ремесла. Греческое и романское население покинуло оба города в VII веке, когда Византийскую империю потеснили из этих краев булгары. Теперь останки Гистрии, римские храмы которой возведены на греческих фундаментах, символизируют эстетику разрушения еще в большей степени, чем останки Карнунта, поскольку античные строения Карнунта либо сровнены с землей, либо выстроены из новых кирпичей и покрыты новой черепицей; в Гистрии никаких масштабных восстановительных работ не проводилось. Две цивилизации, греческая и римская, зрелость которых разделяет отрезок в полтысячелетия, кажутся в Гистрии одинаково далекими, полустертыми, немыми. Однако произведем несложный подсчет: Гистрия продержалась в живых на кромке дунайской дельты тысячу триста лет. Москва отметит такой юбилей в середине XXV века. Еще тысячу триста лет Гистрия пролежала в руинах. Интересно, какая панорама откроется с Воробьевых гор весной или осенью 3750 года?

Писать о Дунае иногда все равно что писать на воде. На берегах этой реки люди живут столько, сколько в Европе существует человеческий род, и пытаться проследить динамику передвижений первобытных общностей и “языковых образований” с юго-востока на северо-запад, от устья до истока – занятие одновременно увлекательное и неблагодарное. Ведь Античность – начало европейского мира только в современном его понимании. Греки и римляне, дети железного века, создали городскую цивилизацию, сформулировали этические принципы политики и разработали систему базовых государственных институтов. Однако за спинами тех, кто осваивал и основывал Европу две тысячи лет назад, выстроились в затылок друг другу очень разные века истории: бронзовый, медный, каменный.

Установлено, что миграция Homo sapiens на территорию Европы с нашей общей прародины, из Восточной Африки, началась примерно 45 тысяч лет назад (применяется такая градация: это срок жизни 1400–1500 поколений) вдоль долин больших рек, прежде всего по так называемому Дунайскому коридору. В эту пору Дунай, тогда еще река без названия, впервые пригодился прогрессировавшему человечеству. Человек разумный заселил Европу в течение жизни 400–500 поколений, в долгой внутриродовой борьбе оказавшись умнее и креативнее другого вида древних людей, неандертальцев. Ареал обитания неандертальцев почти целиком включал в себя и бассейн Дуная. Мне доводилось бывать в хорватском городке Крапина на речушке Крапина (левый приток правого дунайского притока Савы), где когда-то обнаружили сотни неандертальских зубов и костей возрастом за сто тысяч лет. Неандертальцы и кроманьонцы (“ранние представители современного человека”) сосуществовали пять или десять тысячелетий. Как показали недавние исследования, генные различия у двух видов людей слишком велики, чтобы считать вымерших неандертальцев предками наших выживших предков.

Но эти разногласия, что называется, в прошлом. Шесть или семь тысяч лет назад область Дуная уже была так основательно (по меркам каменного века) освоена, что в современной археологии получил хождение термин “дунайский комплекс культур”. Так обозначают первобытные сообщества, члены которых накопили некоторую творческую энергию и различные умения: очищать местность от леса и засевать плодородные земли, разводить домашних животных и устраивать жилища под названием “длинные дома”. Постепенно, перескажу параграф из школьного учебника, произошел отказ от кочевого образа жизни, основанного на охоте и собирательстве, состоялся переход к оседлому земледелию. Знающие люди утверждают: более важного процесса, чем эта неторопливая неолитическая (или сельскохозяйственная) революция, в истории человечества не было. Понятие в 1923 году сформулировал археолог Вир Гордон Чайлд [6]6
  Вир Гордон Чайлд (1892–1957) – британский ученый австралийского происхождения, крупнейший антрополог и археолог XX века. Автор научно-популярных бестселлеров “На заре европейской цивилизации” (1925), “Дунай в доисторический период” (1929), “Человек создает себя” (1936), “Что произошло в истории” (1942), Чайлд был убежденным историком-марксистом. Он неоднократно посещал СССР, включал в свои доклады цитаты из выступлений Иосифа Сталина, а после развенчания XX съездом КПСС культа личности написал русским коллегам горькое письмо о состоянии советской археологии. В знак своих политических пристрастий Чайлд носил красный галстук. На лекциях, забывшись, переходил с одного языка на другой, непонятный слушателям. Используя марксистскую методологию, разработал универсальную концепцию эволюции человечества. Ученый погиб через год после выхода на пенсию, бросившись с 300-метрового обрыва в Голубых горах в Австралии. Это было самоубийство, вызванное озабоченностью Чайлда своим слабеющим здоровьем, угасающими интеллектуальными способностями, а также, как подозревают, разочарованиями в практике социализма.


[Закрыть].

Дунай предлагает прекрасную иллюстрацию того, как дикость человека мало-помалу перерастала в исторически продвинутое варварство, как возникали зачатки частной собственности, как исчезало первобытное социальное равенство. Полвека назад при возведении каскада гидросооружений в Восточной Сербии найдены стоянки людей каменного века. Эта дунайская археологическая культура, Лепенски-Вир (вир на сербском – водоворот, источник, к названию Вир ученый Гордон Чайлд отношения не имеет), возникла около восьми-девяти тысяч лет назад в ущелье Железные Ворота и через полтора-два тысячелетия достигла расцвета. Метод калиброванной радиоуглеродной датировки предков помог белградскому археологу Драгославу Рейовичу установить периодизацию со всей возможной точностью.

За пять лет полевых работ в радиусе десяти километров от большого поселения, напротив которого на левом речном берегу возвышается скала Трескавац (ее кроманьонцы, по-видимому, считали культовым объектом), ученые обнаружили еще с полдюжины стоянок поменьше. При этом часть зоны раскопок при строительстве ниже по течению Дуная плотины гидроэлектростанции “Джердап I” оказалась затопленной. В 2002 году по низкой воде местный рыбак Момчило Джорджевич извлек из прибрежного ила и песка несколько грубо обработанных мелких валунов с полукруглыми выемками. Предприимчивый селянин вознамерился использовать камни для украшения бассейна во дворе своего дома, однако о странных находках прознал сотрудник местного музея. Камни были опознаны как предметы материальной культуры возрастом в шесть тысяч лет, скорее всего, это фрагменты древнего капища.

Археологи открыли в Лепенски-Вире фундаменты полутора сотен примитивных построек, множество захоронений и 35 тысяч единиц разных экспонатов, от священных символов и керамических изделий до костяных наконечников копий, гребней, фигурок и свистулек. Люди каменного века внешне мало чем отличались и от древних римлян, и от нас с вами, разве что объем головного мозга у кроманьонцев (полторы тысячи кубических сантиметров) в среднем на десять процентов превышал современные параметры. Эти рыбаки и охотники строили жилища из земли, дерева и камней с полами из известняка, с огнищами и жертвенниками. Люди уже вышли из пещер, они членораздельно общались друг с другом, владели гончарным ремеслом, рисовали и гравировали, довольно тонко выделывали одежду из шкур животных. Ничто человеческое не было им чуждо. Они любили и ненавидели, погребали умерших, посыпая хладные тела красной охрой, хранили память о своих предках, вытачивая их изображения из крупной гальки. Чтобы не разлучаться с родственниками, захоронения устраивали прямо в жилищах, оставляя в полу отверстия, через которые покойным передавали пищу. Террасы у дунайской стремнины стали матерью-землей, в которую, подобно семени в утробу, входили отцы и где они покоились до времени, не оставляя своим попечением живых.

От скалы Трескавац Дунай просматривается на пять или шесть километров и вверх, и вниз по течению – могучий быстрый поток, зажатый грядами скал и поросших буйным лесом холмов. Выяснено, что за десять тысяч лет местный пейзаж не слишком переменился: вечные сосны, стылые камни, бурая река. Район национального парка “Джердап” – климатическая зона, до сих пор в значительной степени изолированная от внешних вторжений, относительно безопасная и удобная для тех, кто не слишком прихотлив, поэтому, как полагают, древние люди и задержались здесь так надолго. А почему они в конце концов откочевали, объяснил В. Г. Чайлд: потому что, поколение за поколением, ощущали все бóльшую потребность в неолитической революции. Из ущелья переселились на равнины, где сподручнее воевать, пасти стада, вспахивать поля, сеять пшеницу. Так что нельзя сказать, что эти древние люди появились в Лепенски-Вире неведомо откуда и непонятно почему, что они ушли из Лепенски-Вира по неизвестным причинам и незнамо куда.

Лепенски-Виру еще только предстоит стать музейным комплексом международного класса, поскольку в последние десятилетия Сербия имела немного возможностей заниматься крупными научными проектами. Один сектор раскопок площадью 55 гектаров перекрыт сетчатой конструкцией из бетона, пластика и стекла. Этот каркас защищает от неприятностей погоды черепки, осколки, обломки. Ближайшее к району мертвых стоянок живое поселение, деревня Больетин на речушке (скорее ручье) Больетинке, являет собой пример очаровательного балканского захолустья. Это еще и край древних горняков: местные жители уверены, что как раз на территории общины Майданпек находятся древнейшие в Европе медные рудники.

Действительно, здесь расположен один из множества очагов Балкано-Карпатской металлургической провинции. Это, конечно, не промышленный, а археологический термин: пять тысяч лет назад металлурги производили массивные топоры-мотыги, втульчатые топоры-тесла и наконечники, клинообразные тесла-долота. В Европе обнаружены сотни или даже тысячи поселений каменного века, близ дунайских берегов таких поселений десятки или даже сотни. Их следы тщательно исследуют, классифицируют и музеефицируют. Наука узнаёт все больше, но все же о жизни древнего человека она не знает почти ничего.

Единое индоевропейское языковое образование начало распадаться в конце III тысячелетия до нашей эры. Носители разных диалектов медленными волнами растекались к Балканскому региону, к Италии, к северу от Альп. Одни языки исчезали, другие развивались и сохранились. От древнеевропейской общности (вначале она разделилась на два ареала, кентум на юге и западе Европы и сатем в центральной части Евразии) постепенно и в разное время отсоединились греки, кельты, италики, германцы. Кельтский период на Дунае начинается примерно с IX века до нашей эры, в письменных источниках эти племена, заселявшие верховья и среднее течение реки, впервые упоминаются как давно сложившаяся общность около 600 года до нашей эры. Начиная с Гекатея Милетского (около 500 года до нашей эры) и Геродота древние авторы рассказывают о кельтах, “варварском народе, проживающем по ту сторону Альп” и отличающемся от соседних племен языком, обычаями, обликом и политической организацией. Германцы в конце концов вторглись в кельтские земли с востока, а римляне с юга. Как ни трубили воинственные гельветы и бойи в бронзовые фанфары-карниксы с раструбами в виде голов животных, за два-три столетия кельтские племена, жившие по законам родоплеменного общества, были уничтожены, вытеснены или ассимилированы.

Напомню: считается, что именно кельты дали Дунаю имя, перенесенное сейчас в большинство европейских языков. Многие римские приречные лагеря и крепости возникли на руинах кельтских укрепленных поселений (оппидумов). На шести сохранившихся до наших дней кельтских языках говорят около миллиона человек в Бретани на крайнем западе Франции и на Британских островах. На берегах Дуная никаких кельтов не встретишь, от кельтов сохранились только могильники, а вот кельтская мифология оказалась сильнее времени. В Центральной Европе в острой моде кельтские легенды о герое Кухулине и быке с тремя журавлями, кельтские предания о жрецах-друидах, кельтские узорчатые кресты, кельтские протяжные песнопения, кельтские обряды сбора омелы и поклонения духам природы.

Если кельты, как выяснилось, пришли на Дунай, чтобы в итоге отсюда уйти, то германцы и славяне пришли, чтобы здесь остаться. Формирование германского этноса принято относить к VI–I векам до нашей эры. В восприятии римлян Германия ограничивалась с запада Рейном, с юга Дунаем, с севера Океаном. Вертикальной границей внутри варварского мира – между Германией и Сарматией – считалась река Висла (Vistula). Сарматия простиралась через земли Северного Причерноморья до Нижней Волги. Лесные северные области Восточно-Европейской равнины представляли собой неизвестные для римлян земли. Предки славян впервые упомянуты в произведениях первых веков нашей эры: в трудах римских и византийских авторов славяне именовались склавинами, антами и венедами (или венетами).

Средневековые авторы долгое время не имели доступа к античной литературе и излагали сведения о прародине и древней истории варваров без опоры на греческие и римские источники. Монах Киево-Печерского монастыря Нестор в “Повести временных лет” (начало XII века), исходя из библейского предания, ведет славянскую летопись от Вавилонского столпотворения. Первоначально, по мнению Нестора, славяне поселились на Дунае, “где есть ныне Угорьска земля и Болгарска. И от техъ словенъ разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте”. Эта версия легла в основу дунайской теории происхождения славян, остававшейся популярной до начала XX столетия. Однако предположения Нестора не подтвердились: первое достоверное упоминание о расселении славян в бассейне Дуная относится к VI столетию. Тогда войска византийского императора Юстиниана сдерживали напор варваров, переправлявшихся с левого берега реки на правый. Славяне не стремились осаждать города, довольствуясь пригодными для земледелия полями. Ромеи называли пришельцев “спорами”: их можно было рассеять, но нельзя было уничтожить.

Первое славянское государственное образование Само было дунайским, оно возникло на территориях нынешних Чехии, Западной Словакии, Восточной Австрии и Северной Словении в 623 году (этот племенной союз распался через три с лишним десятилетия под напором Аварского каганата). К концу того же века контроль над нижним Дунаем установило Первое Болгарское царство. К VIII веку славяне расселились на Балканах, прижав Византию спиной к Эгейскому морю. Латинский автор из Испании Исидор Севильский писал: “Славяне захватили у ромеев Грецию”. Термин ultra Danubium (Задунавье), которым ученые монахи обозначали заселенные варварами территории, утратил смысл, потому что Дунай перестал быть рубежом, лимитом цивилизации. Наступили темные века раннего Средневековья. Отныне Великая река просто несла свои воды с запада на юго-восток.

Славянский порыв на юго-запад Европы представлял собой эпизод сложных миграционных процессов, в общей сложности занявших несколько столетий. Главный вектор Великого переселения народов – с востока на запад, с периферии Римской империи к ее ядру, и долина Дуная стала одной из осей этого потока: пришельцы продвигались против течения реки. Первым импульсом Великого переселения народов принято считать вторжение в Европу гуннов в 375 году. Давление на дунайскую границу возросло еще больше, потом эта граница открылась, и не только в Карнунте: готы опустошили Балканский полуостров, а позже и Италию. Прекратил существование рейнский лимес; франки, бургунды, вандалы завладели Галлией, Испанией, севером Африки.

Отто Альберт Кох. Германские варвары на поле боя. Окружной музей округа Липпе, Детмольд, Германия, 1909 год.

Поздняя Римская империя была государством с сакрализованной властью, едва ли не восточной деспотией. Двор самодержавного императора образовывали “спутники” – одновременно и друзья, и чиновники, и слуги. Подробная табель о рангах различала чины “знатнейшие”, “сиятельные”, “почтеннейшие”, “светлейшие”, “совершенные” и “выдающиеся”. Закат античной государственности ученые, помимо прочего, объясняют тем, что римляне во многом утратили понимание общественного блага, страна рассматривалась как собственность императора. Римляне усвоили идеологию рабского подчинения властелину, за которую некогда так презирали варваров. Процитирую Михаила Гаспарова (“Авсоний и его время”): “В IV веке империя еще держится, в V веке она сломается, в VI веке остатки античной городской цивилизации будут ассимилированы сельской цивилизацией Средневековья… Римские императоры сделаются марионеточными фигурами в руках варварских военачальников”.

4 сентября 476 года предводитель придунайского германского племени скиров Одоакр, видный военачальник империи, стал первым варварским властителем Рима. Свергнутый им подросток Ромул Августул (“августишка”) и сам был по крови наполовину “дикарем”, сыном секретаря вождя гуннов Аттилы. Монархические регалии (диадему и пурпурную мантию) Одоакр отослал в Константинополь, может быть, потому, что решил: отныне Римская империя утратила смысл своего существования. Население некогда миллионного Вечного города, истощенного осадами и грабежами, в ту пору составляло всего пятьдесят тысяч человек. Как показало развитие событий, вождь варваров не ошибся: без императора нет Рима.

На юго-востоке еще сияла звезда Византии, которой суждено было погаснуть только через тысячу лет, но Западная Европа после падения Римской империи осталась достоянием германских королей и латинских епископов. Константинополю потребовалось не одно поколение стратигов и миссионеров, чтобы “переварить” и хоть немного цивилизовать пришельцев, чтобы вернуть свои границы на дунайские берега, чтобы на Балканах возникло “Византийское содружество наций”. Так британский историк русского происхождения Димитрий Оболенский называл “наднациональную общность христианских государств, в которой Константинополь был центром, а Восточная Европа – периферийным доменом”. Стержнем этой “периферии” оставался Дунай, что и дало повод современному российскому исследователю Владимиру Петрухину назвать эту реку “главной координатой начальной славянской истории”.

3
Donau. Священные воды

У реки сто ликов, но она обретает одну судьбу; а исток ее и несет ответственность, и присваивает себе заслуги за весь остальной путь. Из истока проистекает сила. Воображение вряд ли учитывает притоки.

Гастон Башляр. Вода и грезы. 1942 год

Исток великой реки – одна из интерпретаций Великого Немецкого Начала. Такую интерпретацию (конечно же далеко не я один) заимствую у Гёльдерлина, понимавшего реки как оси, собирающие воедино мир. Изучение наследия этого творившего на рубеже XVIII и XIX веков поэта, вообще-то лишь умеренно популярного среди своих современников, но со временем превратившегося в пророка, столетие назад вдруг сообщило значимый импульс развитию мировой словесности. Отечественный литературовед удачно охарактеризовал такое явление как “историю творчества, отложенного на век”. Переводы, переложения, толкования, декламации стихов классика немецких романтизма и идеализма обозначаются в гуманитарной науке как “гёльдерлиновское возрождение” и дают материал для размышлений филологам, философам, теологам. Если изучаешь немецкий Дунай, Гёльдерлина не обойти. Он вырос в Баден-Вюртемберге, неподалеку от Шварцвальда, но дело, конечно, не в местной географии: “речная поэзия” Гёльдерлина, его гимны о Дунае и Рейне содержат в себе концептуальный мировоззренческий заряд.

Гёльдерлиновская германская вертикаль – Рейн, рожденный в ледниках Швейцарии и изливающийся в Северное море в Нидерландах: “Покинув горы, привольно / Себя почувствует на немецкой почве, / Умиротворится и расправит члены”. В “горниле” этой реки, уверен Гёльдерлин, “будет все подлинное, чистое коваться”. Четыре пятых Рейна, самой протяженной реки современной Германии, приходится на немецкую территорию (863 километра). Рейн – неисчерпаемый резервуар древней и современной немецкой мифологии, и Гёльдерлин только один из ее певцов. В бассейне Рейна расположен Тевтобургский лес, в кущах которого восставшие германские племена под предводительством вождя Арминия в 9 году разбили армию Квинтилия Вара, установив речную границу своего варварского царства с Римской империей. На берегах Рейна развернулось действие средневековой саги “Песнь о Нибелунгах” и, соответственно, оперного цикла Рихарда Вагнера “Кольцо Нибелунгов”. В рейнские воды Вагнер погрузил хранительниц бесценного клада прекрасных наяд Воглинду, Вельгунду и Флосхильду, а Генрих Гейне – деву Лорелею, сладким пением лишавшую рыбаков разума и осторожности. “Книгу песен” переводил в числе прочих и Александр Блок:

 
Пловец и лодочка, знаю,
Погибнут среди зыбей;
И всякий так погибает
От песен Лорелей.
 

В гимне “Рейн” Гёльдерлин называет исток реки, ниспадающей из альпийских ущелий в Боденское озеро, “бешеным полубогом”, от которого в страхе бегут люди, “увидев, как бьется он в мрачной своей западне”. Словно неземное существо Рейн ведет себя потому – поясняет, в частности, российский теоретик искусства Михаил Ямпольский, – что, повинуясь рельефу горной местности, река вначале поворачивает назад к истоку, а затем водопадом устремляется вниз. Исток таким образом – одновременно и падение, и становление. Это и есть противоречие реки, по существу описывающее то, что в заметках о трагедиях Софокла Гёльдерлин назвал “противонаправленными ритмическими модуляциями”. В трагедиях, считал немецкий стихотворец, одна ритмическая волна движется от начала к концу, а другая – от конца к началу. Когда возникает наложение этих волн, поэтический метр требует цезуры, “чистого слова”.

Скала Лорелей. Открытка 1900 года.

Дунай, как подмечено в одной философской книге, существует “в противопоставительном соответствии Рейну” [7]7
  Площадь Дуная в Девятнадцатом районе Парижа в 1951 году была переименована в площадь Рейна и Дуная (Place de Rhin-et-Danube) – в честь Первой французской армии, в конце Второй мировой войны принимавшей участие в боевых операциях на юге Германии. Переименование тем не менее выглядит символическим.


[Закрыть]. Дунай (по телеологии Гёльдерлина – западно-восточное немецкое измерение) отдает Германии пятую часть общей дистанции, если сверяться по современным границам, 647 первых своих километров. Сила и значение матери Donau не только в том, что ее скрытые в пущах Шварцвальда истоки делают эту реку символом и вдохновителем немецкого национального гения. “В верховьях Дунай течет нерешительно, – пишет один из исследователей творчества Гёльдерлина. – Его темные воды временами останавливаются и, завихриваясь в водоворотах, даже теснятся назад. Почти так, словно бы из того места, где река впадает в чужое море, проходило вторичное, спорящее с источником течение”. Вот и рождается “чистое слово”. Первые двести или триста километров Дуная действительно полны таких вот остановок и завихрений, они и впрямь способны вселить в путника меланхолию.

Начатый Гёльдерлином в 1803 году и оставшийся незаконченным гимн “Истр”, в котором Верхний Дунай назван именем, данным древними греками низовьям реки, философски истолковывает это странное противодвижение: река возвращается к началу, превращается в собственный исток. Ключевая идея Гёльдерлина, очарованного Античностью, вот в чем: родник западной цивилизации – в Греции, и Запад теперь не уплывает вдаль, а движется в обратном направлении, как Истр или Дунай, к своему завершению в Германии. Понятая философски река связана не только с немецкой, но также с античной и азиатской географией: сакральный поток приходит к немцам с Востока через Грецию (от двух райских рек, Инда и Алфея). “Исток дунайского истока” оказывается не на западе, в метафизическом смысле река струит воды против собственного течения. Своевольное километровое исчисление Дуная от его конца к началу может, конечно, противоречить и научной традиции, и здравому смыслу, но позволяет желающим двигаться по этой реке в обоих направлениях, одновременно и удаляясь от истоков, и приближаясь к ним. Гёльдерлин таким образом заставил Дунай совершить изящный “гесперийский поворот”.

Мартин Хайдеггер, автор одной из главных книг мировой философии ХХ века “Бытие и время”, подкрепил свой построчный анализ гёльдерлиновского речного гимна выводом о том, что Германия и есть западная цивилизация, естественная преемница греческого европейского начала. Продвигаясь на восток, Дунай, соответственно, может либо терять германскую духовную силу, либо, напротив, сообщать ее расселившимся ниже по течению реки народам. Австралийские авторы докэпопеи “Истр” иронически обыгрывают этот посыл: они фокусируют кинокамеру на несомых Дунаем скоплениях пластикового мусора; бесчисленные техноостровки представляют собой бесполезные и бессмысленные маяки цивилизации, в начале XXI века уже, естественно, не немецкой, а общеевропейской. Впрочем, в новой объединенной Европе как раз Германия играет ведущую роль. История повторяет саму себя: совершив роковые петли Первой и Второй мировых войн, она возвращается к описанным Гёльдерлином истокам.

ДУНАЙСКИЕ ИСТОРИИ

КАК ДЕВА ОБЕРНУЛАСЬ РУСАЛКОЙ

В сентябре 1836 года в Париже состоялась премьера балета Шарля Адольфа Адана “Дева Дуная”. Романтическое представление в двух актах и четырех картинах следовало законам жанра: чистыми чувствами управляют волшебные силы. Специально для прима-балерины Марии Тальони балет поставил ее отец, балетмейстер Филиппо Тальони. Тальони считают лучшей европейской танцовщицей XIX века, именно она ввела в практику юбку-пачку и пуанты. Сюжет балета-сказки таков: юная красавица по имени Полевой Цветок (ее, сироту, нашли малышкой на цветущем поле) влюблена в Рудольфа, молодого оруженосца (по другой версии – сына) важного барона. Однако и сам властный аристократ останавливает свой выбор на Fleur-de-Champ. Влюбленные в отчаянии, ведь злая судьба оказывается сильнее их чувства. Чтобы не достаться постылому, девушка бросается в Дунай. Рудольф, помрачившись рассудком, также топится в реке. Влюбленные встречаются в пучине. Убедившись в силе их страсти, Нимфа Дуная возвращает Полевой Цветок и Рудольфа в мир людей. Балет стал европейской сенсацией. Через год отец и дочь Тальони отправились на гастроли в Петербург, а в 1838 году “Деву Дуная” поставили в Большом театре. За три десятилетия до Адана образ дунайской нимфы заинтересовал австрийского композитора Фердинанда Кауэра: он сочинил оперу-феерию “Дева Дуная” (другой вариант “Дунайская русалка”), впервые поставленную в Вене в 1798 году. Драматург Карл Фридрих Генслер взял за основу сюжета легенду о Лорелее и ее безответной любви к прекрасному рыцарю. Генслер и Каэур заменили Рейн Дунаем, а драму превратили в бытовую комедию: романтический зингшпиль рассказывает о превратностях русалочьей жизни. Опера в различных интерпретациях стала популярной в Европе. В России ее поставили в 1803 году под названием “Днепровская русалка”: это история любви крестьянской девушки Лесты и князя Видостана. Арию из первого акта оперы Каэура упоминает в “Евгении Онегине” Александр Пушкин. В Австрии “Дева Дуная” была еще раз актуализирована в 1950-е годы – как авангардистский спектакль – творческими силами столичной Wiener Gruppe.

Еще почти через полвека ироническую концепцию дунайской сути изложил Милорад Павич, наблюдавший реку из своего белградского окна. Три странички его вязкого текста “Биография Дуная” – явная издевка над Гёльдерлином и Хайдеггером. Устье Дуная, пишет автор “Хазарского словаря”, было открыто раньше истока, поскольку река протекает от ада к раю. Чтобы попасть в преисподнюю, нужно просто скользить вдоль потока, а к небесам приходится с усилием плыть в неизвестность. Река времени и Дунай несут воды в разных направлениях: время течет с востока на запад, а река увлекает корабли и путников из сегодня во вчера, в глубину веков. Рыба, поднимающаяся на нерест от Черного моря, не способна поэтому состариться, замечает между прочим Павич.

Мастерство стихотворца Гёльдерлина заключалось в умении связывать философию и поэзию так, чтобы сгладить между ними границы. Развитое чувство изящного воспитало в поэте художественное отвращение к действительности, идеалы он искал в прошлом, под вечными небесами Эллады, в античном мистицизме. Для многих стихов Гёльдерлина, отмечают литературоведы, характерны настроения язычника, благоговеющего перед величием божественной природы. Поэзия, как часто бывает, переплеталась с жизнью. Юношескую ипохондрию Гёльдерлина, зарабатывавшего на жизнь преподавательской практикой, усилило страстное чувство к матери одного из учеников Сюзетте Гонтард. Эта Сюзетта, жена франкфуртского банкира, ответила пииту взаимностью, но роман был обречен на драматический финал, поскольку обманутый муж быстро разобрался в ситуации. Свой идеал женщины 27-летний Гёльдерлин вывел в главном труде жизни, романе в письмах “Гиперион”, в образе жрицы Диатимы. Болезненная любовь к Сюзетте-Диатиме, как считают биографы, обострила психическое расстройство Гёльдерина и буквально свела его с ума, увы, не только в поэтическом смысле слова. А Сюзетта вскоре зачахла от инфлюэнцы.

Все главное – шесть томов философских стихов, философской прозы и романтических писем – Гёльдерлин сочинил к сорока годам. Еще свыше трех десятилетий полупомешанный гений прожил в Тюбингене под присмотром сердобольной семьи плотника Циммера. На похороны поэта не приехали ни члены его семьи, ни друзья юности Георг Гегель и Фридрих Шиллинг.

 
Не напрасно реки
Не высыхают. Но как?
Им нужен знак,
Не меньше, чтобы как-то солнце
С луной нести в покое, неразлучно,
И днем и ночью течь вперед, и чтобы
Приятно было небу отражаться —
 

вот верная философия поэзии и жизни! И впрямь, почему не высыхают реки? Нужно ли иное объяснение: реки текут, чтобы в них приятно было небу отражаться…

Пафос антично-алеманских аллегорий набрал особенную популярность в Центральной Европе после окончания Наполеоновских войн (в немецкой историографии этот период известен как Освободительная война 1813–1815 годов) и образования Германского союза, в очередной раз обозначившего политическое и мировоззренческое единство десятков разных немецкоязычных территорий, от Кёнигсберга до Люксембурга, от Бреслау до Шверина. В отличие от поэта-философа Гёльдерлина, преклонявшегося перед античной традицией, но подчинявшего ее национальному началу (поэт называл это “освобождением от греческой буквы”), диктовавшие своими волей и кошельком художественную моду правители той поры старательно следовали нормам классицизма. А классицизм подразумевал принятие греко-римского искусства как абсолютного образца для подражания. Живописная долина немецкого Дуная предоставила великолепные возможности для архитектурных экспериментов. Главный и самый пылкий среди царственных немецких экспериментаторов – король Баварии Людвиг I Виттельсбах, старавшийся превратить свою столицу Мюнхен в “новые Афины”.