Текст книги "Прелести"

Глава 3

 
Мы осенние листья,
Нас бурей сорвало…
 

А. Вертинский

Пару дней спустя Вадим откликнулся на моё предложение прогуляться по Арбату. В районе семи часов вечера он бросил свой автомобиль на парковке при ресторане «Прага», и мы пешком направились вдоль знаменитой московской улицы. Всё соответствовало неписаному, общепринятому стандарту. Фонари горели, сосиски жарились, а многочисленные туристы фланировали потоками воды навстречу друг другу. В самом начале улицы юные дарования лабали кустарный рок-н-ролл и очень нравились праздношатающемуся народу. Остановились послушать.

Вадик закурил и отбросил от себя грандиозный комок дыма:

– Лола про тебя спрашивала. В гости приглашает.

– У меня уже одна есть, двоих я не потяну.

– У меня их штук семь, и ничего, справляюсь.

– Да я не про это.

Музыканты заиграли нечто забойное, и многие зрители, в особенности те, кто успел принять «выше груди», пустились в пляс.

– Не хочешь так же? Вон с той толстушкой в паре?

Я не ответил. Молча глядел на ритмичные покачивания хмельных танцоров. Сегодня утром на Кузнецком Мосту обменял на рубли первую сотенную купюру Александра. Аванс пошёл в оборот.

– Вадим, ты узнал что-нибудь ещё?

– Он с минуту молчал, потом глубоко затянулся.

– Не знаю, что ты конкретно задумал, но моё мнение – не стоит туда лезть.

– Куда?

– Измайлов твой – человек серьёзный. Это не просто фрайер из левых коммерсантов. У него прихват везде, где только можно. Там политика, а это грязь та ещё. По лету хлопчик один трепанул что-то про Измайлова нехорошее, так больше парня того не видел никто. Пробивали Бутырку и даже Лефортово, думали, на тюрьме где завис – глухо. Его, кстати, Игорем зовут.

– Знаю.

– Конкретно сказать, чем Измайлов занимается, никто не сможет. Я знаю, где у него офис находится, там ГУМ разместить можно. Ещё он нацистам из какого-то движения помогает. Покровительствует, так сказать. У тех даже ресторан свой.

– Ресторан?

– Ага. Представляешь, там на входе швейцар вместо приветствия руку вскидывает. Ещё лет пять назад такому бы в кабаке голову пробили, а теперь ничего, нормально. Хайль – и все дела.

– И что, Измайлов там бывает?

– Нет. Он птица вертикального взлёта, по таким заведениям не шарахается.

Друг его туда частенько наведывается – Федяев. Но тот в Москве ни одного ночного клуба не пропустит. Гуляка, каких мало. Что у них с Измайловым общего, не пойму?

– Ты с Федяевым этим знаком?

– Да я-то, так себе… Постольку-поскольку. С ним Стёпа якшается, ну а я при Стёпе, как бы, типа…

– Может быть, сходим в тот ресторан, поужинаем?

– Ой… Если честно, не любитель я подобных сборищ.

– Ты что? Чужд духу единения русской нации?

– Так я же хохол.

Мы рассмеялись.

– Плюнь ты на них. Вечно на задницу приключения ищешь.

– На-на-на-на-на-на-на, нас бурей сорвало…

– Что?

– У Вертинского есть строчка про листья.

– Ну-ну…

Медленно двинулись вдоль Арбата и вскоре затерялись в его постоянном, многолетнем движении. Когда прошли всю улицу, туда и обратно, Вадим вдруг неожиданно сплюнул на мостовую и махнул рукой.

– А… Поехали в этот кабак, блин! Мне уже самому интересно узнать, что ты задумал.

– Нет, не сегодня. Лучше завтра. Сейчас давай просто проветримся.

– Ну вот, всё испортил. Я только настроился. Может быть, тогда к женщинам?

– К каким?

– Да к любым, мало их в Москве, что ли?

– Вези-ка ты меня лучше на Саянскую. Спать пораньше лягу. Завтра вставать ни свет, ни заря, человека одного увидеть нужно.

Вадим покосился недоверчиво, но вслух ничего не произнёс. Мы уселись в его БМВ, и машина плавно тронулась. За всю дорогу оба не проронили ни слова. Когда подъехали к дому, я показал пальцем на «свои» окна.

– Там сейчас живу.

– Ну, хоть окно показал, и на том спасибо.

Заставил себя улыбнуться и хлопнул друга по плечу:

– Ладно, ты. Может быть, зайдёшь, кофе попьём?

– Да нет. Поеду. Что-то тоже устал, а ещё до хаты переться.

– Ладно, до завтра.

* * *

Утром я не забыл «покормить» Лолиту, которая всё ещё оставалась живой и даже, как мне показалось, подросла. Феномен природы. Комар живёт уже почти неделю и хоть бы хны. Другая собака столько не живёт. Вот если бы её ещё на прогулку выводить можно было! Хищная комариха! Летает вокруг хозяина и на прохожих кидается: «Загрызу»!

– Лолка, ты за меня другим комарам глотки перегрызёшь? Что говоришь? Пошёл я, короче.

В центре Москвы зашёл в один из валютных магазинов, где отпускали товар только на доллары и немецкие марки. После недолгих примерок выбрал кое-что из одежды. Разумеется, за деньги Александра. Вернулся на улицу Саянскую и переоделся. Затем, купив букет роз, на такси подъехал к знакомому дому и вскоре здоровался с хозяйкой квартиры:

– Здравствуй, Марина. Извини, что без предупреждения. Проезжал случайно мимо, дай, думаю, зайду.

Она взяла розы и улыбнулась приветливо:

– Очень кстати. Мы о тебе только что вспоминали.

Прошёл в комнату и… Ба! Знакомые все лица. На диване восседал фермер-экстрасенс Пушкин-Белый собственной персоной.

– Привет, привет. Ты откуда взялся?

– Да я, собственно… Вот… – явно смущённый экстрасенс встал с дивана и протянул мне руку.

Ответил крепким рукопожатием и наклонился к сидевшей тут же Ирочке:

– Здравствуй.

Вошла Марина с вазой, которую поставила на журнальный столик. Затем аккуратно опустила в вазу цветы:

– Какие красивые. Дорогие, наверное? Мне даже неудобно.

– Неудобно в деревне через трактор перелазить, – скорее сглупил, чем сострил и покосился на экстрасенса.

Упоминание трактора ещё больше смутило бывшего фермера:

– Может быть, я пойду? А то…

– Сидите, сидите. Сейчас чай будем пить, – Марина засуетилась вокруг стола.

– Куда ты, правда? Я тебя сто лет не видел. Расскажи хоть, как живёшь, чем занимаешься? Медицинский центр свой ещё не открыл? – и уселся поудобнее напротив Пушкина-Белого.

– Какой там центр… На литературу денег не хватает.

– На какую литературу?

– Ох… Я два месяца назад из Германии книги по парапсихологии выписал. Контейнер пришёл, а как цену назвали, волосы дыбом встали. В десять раз больше, чем по договору.

– Целый контейнер книг?

– Ага.

– Зачем столько-то?

– Как зачем? – он задумчиво почесал нос. – Знания, ведь.

– Садитесь к столу, чай готов.

– Все расселись вокруг стола – я, Пушкин, Ирочка. Марина разлила по чашкам кипяток и присела тоже.

– Иринка, ты-то как поживаешь?

– Хорошо, дядя Андрей.

– О? Узнала, что ли, по голосу?

– Да, – девочка помолчала, – вчера Саша звонил.

– Какой Саша? – не сразу понял я.

– Ах, да. Александр вчера вечером позвонил, – вдруг встрепенулась Марина. – Как же я сразу не сказала.

– Кто?!

– Александр, – видя моё изумление, тихо повторила хозяйка. – Я ему телефон оставляла.

– И что?

– Сказал, что пока в Москву не приедет. Он в Нижнем Новгороде задержался. Но привет всем передал и пообещал, что, как только появится в столице, сразу к тебе, Андрей, заскочит.

«С него станется», – произнёс про себя, а вслух спросил:

– Когда, конкретно, не уточнил?

– Нет.

Тили-тили, трали-вали. Это мы не проходили, это нам не задавали. Ну-ну…

Фермер заёрзал на месте и после нерешительной паузы всё же поинтересовался:

– А Александр по профессии кто?

Можно подумать, я лучше тебя об этом знаю…

– Спроси его при встрече сам, хорошо?

– У него очень сильное поле. Хотя порой казалось, что поле отсутствует совсем. Жаль, мы мало общались.

Я лишь пожал плечами. Для меня – «поле» – это то место, где горох и пшеница растёт. А что подразумевал под словом «поле» бывший колхозник? Как тут не вспомнить монолог Александра по поводу упадка сельского хозяйства. В общем, промолчал.

Потом мы играли с Пушкиным в шахматы. Он страшно напрягался, но проигрывал раз за разом и при этом очень злился. Всё-таки в своё время я имел первый разряд, неплохо знал теорию, в которой мой противник не разбирался.

Кончилось всё тем, что вконец расстроенный фермер, не доиграв последнюю партию, стал прощаться.

После его ухода Марина присела рядом и, как в прошлый раз, погладила по «ёжику» на голове.

– Почему не заходил так долго?

– Боялся, что Александра ты ждёшь больше чем меня.

– Дурачок, он обещал помочь моей дочери.

– Обещал?

– Ну, или мне так кажется.

– А этот, зачем заходил?

– Тоже лечить пытается.

– Ты серьёзно?

– Я же говорю, что согласна на любую помощь. Утопающий хватается за соломинку.

– Жаль, что я не экстрасенс.

– Наоборот, здорово.

– А я всё слышу, – перебила нас Ирина.

Рассмеялись и прервали диалог. Пока Марина убирала со стола, взял телефон и набрал номер.

– Алло, Вадик? Ну что, ты готов?

– Усегда готов.

– Заедь за мной по адресу…

– Заеду.

– Ну, давай.

– Даю.

Короткие гудки.

– Уже уезжаешь? – женщина подошла и легонько потянула за галстук.

– Да. Сейчас за мной заедут.

– Когда появишься?

– Как всегда, не вовремя.

* * *

Мы подъехали к намеченному ресторану и остановились на стоянке перед зданием.

– Ты здесь был когда-нибудь?

– Да какая разница, – Вадим выключил двигатель, – пошли, раз уж приехали.

Посетителей было немного. Мы расположились у стены недалеко от эстрады. Аккуратные светильники в зелёных абажурах покрывали мягким изумрудным светом столики. Оркестр наигрывал ненавязчивые мелодии джазовых композиций тридцатых-сороковых годов и навевал определённое настроение.

Швейцар на входе, вопреки утверждениям моего друга, руки в нацистском приветствии не вскинул, а довольно приветливо предложил пройти вовнутрь. С улыбкой намекнул об этом Вадиму. Тот незамедлительно отреагировал:

– За что купил, за то и продаю. Сам здесь первый раз. Может быть, они только со своими так здороваются. Поживём, увидим.

Подчёркнуто вежливый официант протянул меню и хотел отойти, но украинец тормознул его:

– Нам водки и шампанского, а все остальное на своё усмотрение. Добро?

Официант кивнул головой и, стандартно улыбнувшись, удалился.

– Вот увидишь, раза в два обсчитает, не поморщится. Мы тут люди новые…

Часа через полтора покушавший и подобревший после выпитой водки Вадим, сняв пиджак, предался ностальгическим воспоминаниям и рассуждениям на тему заброшенности в «непрерывном потоке жизни». Я и слушал и не слушал, покачивая фужером в такт музыке и наблюдая за немногочисленными танцующими парами. Народу прибавилось, но всё равно оставалось достаточно свободных мест. Высокая молодая темноволосая девушка медленно вращалась в танце с подтянутым пожилым мужчиной вблизи нашего столика. Когда она поворачивалась лицом, я, не отрываясь, смотрел в её глаза. Брюнетка выдерживала взгляд, затем вновь пряталась за партнёра. И так раз за разом, виток за витком до последних аккордов музыки оркестра.

Престарелый кавалер галантно увёл свою пару на место, и она исчезла из моего поля зрения и, возможно, из моей жизни, появившись, подобно падающей звезде, на короткий и тем только более запоминающийся миг.

– Вот ведь, Вадик, о чём мне сейчас подумалось, – перебил я рассказ друга. – О молнии. Я только сейчас понял, почему её вспышка так завораживает. Понимаешь, она не даёт ответа. Совсем. Ты видишь, что начинается гроза. Что прозрачный голубой потолок затягивается тучами. Ждёшь молнию, но небесная вестница ухитряется взорваться внезапно и так же внезапно исчезнуть. Даже гром догоняет несколько позже, с опозданием. Это и очаровывает. Вжик и всё…Вопрос, вроде бы, задан, а на ответ уже нет времени. Ты просто идёшь по улице, ни о чём не думаешь, никуда не спешишь, и вдруг происходит событие, которое на первый взгляд тебе абсолютно безразлично. Ненужное событие, мимоходное, но ты потом помнишь его всю жизнь и всю жизнь не понимаешь, почему оно оставило такой глубокий след в памяти. Мистический след… Иногда полезно не знать ответа на вопрос. Ответы утоляют жажду, но при этом убивают музыку. У тебя такое случается?

Вадим молча наклонился вправо и поглядел на «ту самую» девушку:

– Если ты о бабах, то я считаю…

– О ком?!

– А-а… Не о бабах? Тогда извини, – он театрально закатил глаза. – Кстати, вон и наш приятель, – и совсем удивлённо, – со Стёпой вместе…

В зал вошли четыре человека. Два рослых парня прошли первыми и, покосясь в нашу сторону, устремились к столикам, на которых красовались таблички – «заказано». Следующие двое вошли вальяжно, снисходительно посматривая на посетителей. Все четверо расселись за двумя столами. Парами. Незамедлительно подлетел официант. Поздоровавшись, он обменялся с клиентами репликами и умчался выполнять заказ.

– И ху из них есть ху? – посмотрел я вопросительно.

– Федяев поплотнее, с двойным подбородком, – Вадик начал натягивать пиджак, – ну а Стёпа рядом с ним, вот уж с кем встретиться здесь не хотелось бы.

– А те двое?

– Охрана. Куда же Федяев без телохранителей. У Измайлова моду взял. Андрюха, иди ко мне телохранителем. Или нет. Лучше день я тебя охраняю, день ты меня. Цирк будет, – он встал со своего места. – Ладно, пойду со Стёпой поздороваюсь. Этикет.

Украинец ушёл «прогибаться», а я в первый раз за сегодняшний вечер (до этого пил только шампанское) налил рюмку водки.

Вадик вернулся в хорошем настроении:

– Стёпа сегодня добрый. Они уже до этого где-то отдыхали. Про тебя, кстати, спрашивал: «Кто ты, да что ты?».

– Ты, разумеется, отрапортовал, как положено?

– Я сказал, что ты артист, – Вадик насадил на вилку жирный кусок мяса и подмигнул заговорщически, – поэт-песенник. Между прочим, у Стёпы в бардачке твоя кассета валяется. Я оставлял. Он любит такую музыку.

На эстраду поднялась смуглая, коротко стриженая певица. Пела на английском, закрыв глаза и ритмично покачивая бёдрами.

– А что, Стёпа твой с Федяевым давно знакомы?

– Не то чтобы давно… – Вадим наморщил лоб. – Видимо, Федяев Стёпе нужен зачем-то. Он, в принципе, просто так ничего не делает. Федяев – «карась жирный», известный коммерсант. Стёпа любит таких обхаживать. Вообще-то, Федяев с криминалом старается не якшаться, по крайней мере, публично. Имидж бережёт. Короче, не знаю…

Певица пела о любви. Во всяком случае, словосочетание «ай лав ю» прозвучало несколько раз. Красиво пела…

Через некоторое время моего товарища опять позвали за столик к «серьёзным людям». Вадик задержался там минут на двадцать. Назад пришёл в ещё более «приподнятом» настроении, видимо, «серьёзные люди» хорошо наливали. Не присаживаясь за столик, он наклонился ко мне и «выдал»:

– Тебя, это … Как бы … В общем, спеть просят.

– Что?

– Спеть просят, – Вадим произнёс это, как нечто само собой разумеющееся.

– Кто просит?

– Ну, как кто? – он обернулся в зал. – Сам знаешь.

– КупЫла мама конЫка, а конЫк без ноги, – я откинулся на спинку кресла и поднял глаза на посыльного. – А если не получится?

– Как хочешь… – Вадим выпрямился и пожал плечами, – скажу, что поэт-песенник объелся мороженного и осип.

Оркестр наигрывал джазовые композиции. Певичка ушла и больше не появлялась.

– Погоди. Что петь-то?

– Да на твоё усмотрение. Что самому больше нравится.

– А как я с оркестром договорюсь?

Мой друг криво ухмыльнулся:

– Это не Ваши заботы, молодой человек. Со всеми, обо всём уже договорились, – и, понизив голос, произнёс: – Только вначале речь толкни позаковыристее и, главное, пафоса, пафоса побольше. Они это любят.

Пафоса было много. Едва объяснив пианисту, что же именно предстоит играть, я взял в руку микрофон и, глядя исподлобья, чётко проговаривая слова, произнёс заранее заученную (разумеется, для другого случая) речь:

– Иногда, когда становится трудно идти вперёд, мы, взвалив на свои уставшие плечи груз пережитого, делаем один резкий шаг назад в прошлое. Лишь на мгновение остановившись и выпрямившись, мы сбрасываем на землю всю тяжесть давившего на нас груза и возвращаемся в настоящее. Возвращаемся, оставляя за спиной… Нет, не пустоту. Оставляем наши радости и горечи, победы и ошибки, любовь и ненависть. Оставляем с одной целью – идти дальше. Идти навстречу нашей конечной цели. Идти навстречу свету.

Публика, не прекращая жевать, устремила единый подвыпивший взор в сторону эстрады.

Я подал знак рукой аккомпаниатору и начал:

 
– Каждый день под окошком он заводит шарманку.
Монотонно и сонно он поёт об одном…
 

Опытный музыкант легко подыграл начальным фразам, а вскоре полностью уловил гармонию переделанной мелодии известной вещи Вертинского.

 
– Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик.
С измождённой душой, ты не знаешь стыда…
 

На открытое место перед эстрадой вышла одна, только одна пара и закружилась в нарастающем ритме вальса. Перед последним, третьим, куплетом пианист, как договаривались, произвёл модуляцию.

 
– Может это пророк или просто обманщик?
И в какой только рай нас погонят тогда?
 

Одинокая пара кружила между мной и притихшим залом, и была в этом какая-то странная торжественность. Торжественность на грани крика…

 
– Замолчи, замолчи, замолчи, замолчи,
Сумасшедший шарманщик –
Твои песни нам лучше забыть навсегда,
Навсегда, навсегда.
 

Я поблагодарил Маэстро и зал и под аплодисменты сошёл со сцены.

– Ну, ты могёшь! – Вадим долго тряс мою руку. – Сильно! Пойдём, тебя ждут.

Стёпа просто буркнул: «Привет», а хорошо, примерно как Вадик, поддатый Федяев протянул руку: «Фёдор Степанович» и добавил:

– Люблю артистов. Особенно хороших (я, по всей видимости, попал в разряд последних). Твой друг обмолвился, что ты сам песни сочиняешь. Сейчас свою спел?

– Почти… – «Уклончиво» ответил хороший артист.

– Раньше я здесь тебя что-то не видел. Ты не москвич?

– Нет. Из Сибири. К другу приехал.

– Сибиряк, что ли?

– Да, вроде.

– Ну, давай тогда выпьем.

Выпили. Федяев закусил и кивнул головой в сторону оркестра:

– Музыкой серьёзно занимаешься?

– А что, в этой жизни есть смысл заниматься чем-то всерьёз? – попытался заглянуть в его глаза, но тут же отвёл взгляд в сторону.

– Музыкой, наверное, стоит. Хотя… – он покосился на Стёпу, – это всё философия. Чем в Москве занимаешься?

– Пока живу.

– Хорошо сказано, – Фёдор Степанович рассмеялся и поглядел на своих охранников. Те тоже натянуто заулыбались.

– Пока… Все мы живём от «пока» до «пока». Как ты в микрофон сказал? Идти навстречу свету. Так, вроде?

– Так.

– Нет, ты не думай плохого, я тебя не подначиваю, мне действительно песня понравилась, я бы с удовольствием ещё послушал, – он немного помолчал. – А в Сибири чем занимаешься? Музыкой? Или тоже, «пока» живёшь? – и тут же махнул рукой, – Не хочешь, не отвечай. Попоёшь ещё?

Четвёртую песню я закончил петь как раз к тому моменту, когда любой, поначалу культурный, цивильный российский ресторан начала девяностых годов превращался в КАБАК. Когда танцуют под любую музыку, пьют любые напитки и считают либо закадычными друзьями, либо смертельными врагами всех присутствующих в зале. Именно в такой момент я подошёл к Вадиму.

Он сидел за чужим столиком, в обнимку с какой-то Натали и что-то ей страстно нашёптывал на ухо. Натали в ответ заливалась конским смехом. За столом при этом присутствовали ещё человек пять незнакомых людей.

– О, Андрюха! А я только что… – приподнявшись навстречу, заорал украинец.

– Пошли, Вадик, нам пора.

– Как пора? Да ещё время детское.

– Вот потому и пора, – подозвал официанта и расплатился по счёту. Сумма оказалась совсем небольшой. Рассчитавшись, я начал поторапливать своего друга.

– А её возьмём? – уставясь на меня пьяным взором и не отрываясь от своей «подруги», промычал Вадим.

– Да бери, кого хочешь.

– Тогда поехали.

Он долго прощался со всеми оставшимися за столом, потом стал требовать официанта. Узнав о том, что я рассчитался, начал убеждать взять назад деньги, ведь платить будет непременно он. Наконец, с горем пополам, мы вышли из ресторана. Вадик тащил за руку еле тикающую Натали и с первого раза не признал свою машину.

В таком состоянии он сел за руль и включил зажигание. Проехав, игнорируя светофоры, два квартала, наконец, обернулся и спросил:

– А куда едем-то?

– Да хоть куда, только на дорогу смотри. Поехали к Лолке, что ли?

– Поехали, – обрадовался Вадим и, на полной скорости развернувшись, выскочил на встречную полосу дороги.

Лолита, как ни странно, находилась дома. После короткого совещания решили, что наш общий друг отвезёт меня и её на Саянскую, а сам, со своей новой Натали, вернётся к Лоле домой.

На том и остановились.

Глава 4

 
Одна смазливая «короста»
Мне объяснить пыталась просто –
Любовь,
Изобразив её рабу.
 

Е. Амирамов

Я валялся на кровати и слушал, как капли воды выбивают беспорядочную дробь о края ванны. Лолита-женщина принимала душ. Эта мелодия падающих капель заставляла время сжаться и, распрямившись, лопнуть. В образовавшемся надрыве отчётливо прослушивался дождь. Весенний дождь. Майский дождь. И в открытую форточку доносился запах не середины апреля, а конца мая. Вот-вот должен был выстрелить изо всех своих блядских орудий ловелас гром. А похотливые коты, претворившись соловьями, заблажат гимн наступающего лета так, что настоящие соловьи в шоке выпадут из своих только что насиженных гнёзд. Вот, вот…

Но в это время Лолита выключила воду. Дура. Всё кино испортила.

– Привет, проснулся-таки? – она, обёрнутая полотенцем, подошла и присела на кровать.

– Таки, проснулся. Принеси кофе.

– Сейчас, – ушла на кухню и начала греметь посудой.

Бум, дзинь… Я, закинув руки за голову, считал, сколько раз она прогремит. Получилось одиннадцать.

Девушка где-то нашла поднос, который я раньше в упор не видел, и, расставив на нём чашки, принесла всё это в комнату.

– Спасибо, – приподнялся и взял одну из чашек.

– Спасибом не отделаешься, – Лола забралась на постель с ногами и прислонилась к стене, – я с тобой итак как сестра милосердия вожусь. То жажду утоляю, то лечу, то ублажаю.

– Заплатить, что ли? – я равнодушно пил свой кофе.

– Глупый. Если бы я хотела от тебя только денег, то взяла бы их ещё в первый раз. Ты мне просто нравишься, и я за тобой ухаживаю, потому что хочу этого. Женские слабости. Могу я сделать что-нибудь хорошее для мужчины, которого в данный момент люблю.

– Даже любишь?

– В данный момент, в данный момент… Знаешь ведь поговорку: «Сердцу не прикажешь».

– Ты ещё вспомни: «Любовь зла…», – допил кофе и поставил чашку назад на поднос.

– Это там, где про козлика?

– Да нет. Про козла, пожалуй, – хрустнул, потянувшись, всеми суставами. – И как часто посещает тебя сие светлое чувство?

– По-разному. Я, вообще, любвеобильная женщина.

– Ну, в этом-то мне довелось убедиться, так сказать, на личном опыте.

– Неужели? И как? – Лолита медленно провела рукой по одеялу и остановилась как раз в том месте, где был спрятан предмет гордости большинства мужчин. Моей, разумеется, тоже.

– Что-то потеряла?

Она откинула полотенце и наклонилась надо мной. Её небольшая, аккуратная грудь почти касалась моего подбородка. Смочил слюной ладони рук и осторожно, медленно дотронулся до её сосков. Затем, так же медленно, стал вращать ладони, каждую в разные стороны, правую – по часовой стрелке, левую – против. Причём, только едва-едва прикасаясь к вздувающимся и краснеющим живым бугоркам. Лолита, держась на руках, изогнулась и запрокинула голову назад так, что её волосы растеклись чёрной лентой по ключицам и доставали почти до талии. Мои руки ласкали её шею, уши, лицо, потом вновь принялись за грудь.

Внезапно она сдёрнула одеяло и резко, стремительно припала губами к низу моего живота. В один миг почти вся гордость оказалась затянутой во влажную, горячую, вращающуюся, приятную воронку. Я позволил себе расслабиться и откинулся навзничь на подушки. Но только на несколько секунд. Уже через мгновение Лолита, добившись нужной упругости, выпустила из пасти свою жертву и вытянулась на мне с тигриной элегантностью, вновь лишь слегка касаясь горящими сосками моей груди.

– Муррр…

– Ишь ты, кошечка. Только вот домашняя или дикая?

– Пожалуй, дикая. А вот ты обещал показать своё домашнее животное. Её, кажется, тоже Лолитой зовут?

– Она там, на подоконнике.

– Где? Я утром шторы открывала, на подоконнике один стакан стоял. Туда комар как-то залетел, представляешь? Комар в апреле. Чудеса. Только у тебя, наверное, такое возможно.

– Ну и где он теперь, этот комар?

– Как где? Я его убила.

– Что?!! – резким движением я, сбросив с себя и женщину, и загремевший поднос, спрыгнул на пол и подбежал к подоконнику. Стакан был пуст. Тетрадный лист валялся на полу. МОЕЙ Лолиты нигде не было. Чёрт… Вот и апрель устал смеяться. Обман раскрылся. Шоу не превратилось в судьбу. Кровь не заменила эликсир бессмертия. Ухабистый мир. Лолита съела Лолиту.

Я несколько секунд смотрел на проснувшийся чужой, огромный, злой, серый, насмехающийся надо мной город, а затем развернулся к кровати и подошёл к женщине:

– Встань.

– Что?

– Встань, встань.

Лолита, с недоумением поглядев на меня, медленно поднялась с постели. Я без замаха, но сильно, ударил её ладонью по лицу. Девушка отлетела, ударилась головой о стену и упала на простыни.

– Встань!

Лола, закрыв руками разбитое лицо, сжалась в комок и испуганно отползла в угол кровати:

– Андрей, что с тобой?

Глядя ей в глаза, я присел на край постели:

– Ну, и что ты наделала?

– Что я наделала?

Протянул руку:

– Не бойся, больше не ударю.

Лола ещё глубже втиснулась в угол.

– Да встань ты!

Я сдёрнул её с кровати, но девушка, не поднимаясь на ноги, бессильно упала на пол. Подтащил Лолиту к окну и поставил перед лицом пустой стакан:

– Вот, что ты наделала, – затем вытер слёзы со щёк девушки, встал, ушёл на кухню и назад вернулся с ножом. Представляю, о чём подумала Лолита, увидев меня с этим ножом…

Я вытянул вперёд левую руку, сделал надрез и, когда выступила кровь, отшвырнул нож в сторону.

– Слижи. Да не дрожи ты так. Сказал ведь, больше не трону. Слижи кровь и, если хочешь, можешь уйти домой. Ну!

Совершенно сбитая с толку, перепуганная Лола послушно припала губами к моей ранке. Её слёзы смешивались с горячей, наполненной жизнью жидкостью, и получался удивительный, адский коктейль, равного которому по энергетической составляющей никогда не найти среди земных напитков.

Апрель опять обманул природу. Цепь разомкнулась. Баланс.

– Теперь иди умойся и собирайся.

Девушка убежала в ванную комнату и щёлкнула замком. Раздался звук падающей воды. Звук, бьющий по ушам. Ненавистный звук. И комариный писк, точно труба в расстроенном, несыгранном оркестре. Труба зовущая, труба вопрошающая. Кто ты, одинокий трубач? Что означает этот набор странных звуков? Небеленый потолок и отпечатки комариных трупиков, как звёзды на грязном небе. Разве я их убил?

Лолита одевается, не разбираясь и путаясь в вещах. Лолита торопится. Девочка напилась крови. Какая может быть диета? Играй, трубач, не обращай внимания на ноты. Ноты врут. Гляди в них, а дуй своё. Ду-ду-ду… Один комар, два комара – финиш. Лолита ушла.

Хлопнула дверь. Я остался один. Взял стакан и выбросил в мусорное ведро. Затем заварил крепкий кофе. Странно, но ранка после Лолиты удивительно быстро затянулась и уже больше не кровоточила. Я выпил кофе и закрылся в душе. Подставив голову под струю воды, стоял и совершенно ни о чём не думал. Настоящий экстаз – стоять под прохладной водой и ни о чём не думать. Ни о Лолитах, ни об Александре, ни о ком. Жаль, что экстаз тоже приедается. Увы.

Выйдя спустя некоторое время на улицу, я долго бесцельно бродил по пьющему весеннее тепло микрорайону. Бродил, не зная чем заняться, и не желая ничем заниматься. Бродил, молча вглядываясь в лица суетливых прохожих и разглядывая нелепые витрины. Зашёл, без надобности, в музыкальный магазин «Петро-шоп», расположенный по соседству с моим временным логовом. Подошёл к остановке и вместе с толпой пассажиров оказался проглоченным итак под завязку набитой пастью троллейбуса. Спустился в метро и очутился на станции Таганская. По кольцевой линии доехал до Киевской и вышел на привокзальную площадь, где на удивление опрятно одетые цыганки пытались всучить товар, не особо объясняя, что он из себя представляет. Наконец, подошёл к телефону и набрал знакомый номер, а через полчаса был у Марины дома.

Лолита – Марина. Похоть – переходящая в нежность, и любовь – обретающая двуполость. В принципе, разве есть существенная разница?

– Здравствуйте, дядя Андрей, – Ирочка глядела мимо меня бесчувственными глазами.

– Не называй меня больше дядей. Зови просто – Андрей. Хорошо?

– Как Сашу?

Вздохнул и присел рядом с ней на диван:

– Как Сашу.

– А ты ещё долго будешь в Москве?

– Наверное, долго.

Мама находилась рядом и с улыбкой слушала наш диалог.

– А куда ты поедешь потом?

– Потом? – я ощутил на своей руке тёплую ладонь Марины. – Потом я уеду куда-нибудь далеко-далеко.

– В тридевятое царство?

– Пожалуй, ещё дальше.

– Дальше не бывает, – ребёнок засмеялся. – Дальше только край света.

– Вот туда я и уеду.

– Как же ты будешь жить, если там самый край света?

– Я буду искать свою сказку.

– Сказки не бывают своими, сказки все общие. Если бы у всех были сказки, то их бы было слишком много.

– А их и так много. У каждого своя сказка. У тебя, у меня, у мамы и у всех других людей.

– И ты расскажешь мне свою сказку?

Я помолчал, некоторое время не отвечая на заданный вопрос. Рука Марины всё сильнее сжимала моё запястье. Рука была горячая и влажная. Рука выдавала эмоции, являясь барометром настроения.

– Расскажу, Ира. Обязательно расскажу, но только не сейчас.

– А когда?

– Когда ты очень, очень захочешь её услышать.

Марина встала и взяла дочку за оба мизинца.

– Пойдём к бабушке. Бабушка сегодня в гости звала.

Иринка слезла с дивана и серьёзным, взрослым голосом произнесла:

– Андрей, когда я вернусь, то очень, очень захочу услышать твою сказку.

– Хорошо. Обещаю, что она будет интересной.

Они вышли из квартиры, а я снял телефонную трубку и набрал номер с визитки, которую мне вчера сунул по-пьяни Федяев.

Трубку сняла секретарь:

– Господина Федяева, если можно.

– Кто его спрашивает?

Назвался. Через несколько секунд услышал:

– Да?

– Господин Федяев?

– Ну, говорите, говорите.

Ещё раз назвался:

– Вы вчера, в ресторане свою визитку оставили. Просили позвонить.

Он долго пытался вспомнить, наконец, произнёс:

– А, ну да, помню, конечно. Хотел что-нибудь?

– Мы же встретиться собирались, вопрос один обсудить.

– Да? – пауза… – Сегодня я не могу. Давай завтра, с утра, в моём офисе. Хорошо?

– Хорошо.

– Адрес на визитке записан. Ну, до встречи, – и Фёдор Степанович положил трубку.

Отошёл от телефона и услышал, как вновь скрипнула входная дверь. Вернулась Марина.

– Отвела ребёнка?

– Отвела, – женщина вплотную приблизилась ко мне.

– А зачем? – мои руки обняли её талию.

– Понятия не имею.

– Зато я знаю, – и, прижав к себе, впился в зовущие желанием губы.

Крик вырвался на свободу. Глаза налились помешательством. Два тела, бессильные доползти до спальни, упали на диван и забились в конвульсиях. Звериное чувство стонущей плетью стегало рвущиеся на части куски плоти, доставляя обоим грязное наслаждение. Вторая половина утреннего триллера. Дополнение. Променад в аду, но какое наслаждение! Ух…