Текст книги "Прелести"

Возле метро Вадик притормозил и повернулся ко мне:

– Ну, если что… В общем, знаешь, как меня найти. Чем смогу… Хотя… – он вздохнул и махнул на прощание рукой…

* * *

У телефона-автомата переминались с ноги на ногу несколько человек. Я занял очередь, остановился невдалеке и, расстегнув куртку, меланхолично огляделся. Весна подошла к той своей отметке, когда природа, сжавшись в пружину, замирает в ожидании майского, зелёного взрыва. Листьев не было, но пружина уже не сдерживала набухания наглых молодых почек. Вспомнилась весна в Сибири. В Сибири не бывает весны. Зима, зима, снег помаленьку чернеет, люди до мая носят тёплую одежду, потом вдруг – ба-бах! В течение двух дней всё растаяло, вылезла трава, вырвались на волю листья – «О, блин, лето!»

В Москве по-другому. В Москве всё наэлектризовано ожиданием. Вот-вот, вот-вот… И когда приходит это «вот-вот», никто его не замечает. Ну, весна. Ну и что? Ждали ведь…

Убаюканный весенним солнышком, народ разговаривал не спеша, и очередь не продвигалась. Я бесцельно пинал камень, щурился и вспоминал рассказ Вадима.

Вот тебе и «Тишина задаром». Ё из Бе…Как бы теперь товарищ Измайлов не пришил меня раньше времени. Всё к тому идёт. И погибнет поэт-песенник в борьбе за дело, хрен знает чьё и какое. Как Павка Корчагин. Нет, у того хоть идея была…

Я прорвался к телефонной трубке лишь спустя полчаса.

– Игорь Сергеевич? Ну, вот я и позвонил…

Встречу назначил прямо сейчас. Сейчас так сейчас… Состояние абсолютного, фатального пофигизма. Прострация. Сейчас так сейчас. Сродни: «Если не я, то кто же, только опять же при полном отсутствии идейного содержания. В общем, я спустился в метро…»

Купил в кассе десяток круглых жетонов и, бросив один в щель пропускного автомата, с опаской протиснулся сквозь гигантский компостер. Сколько бы не проходил в подобные ворота, всегда преследует чувство страха перед опасностью быть закомпостированным, как бедолага Волк из известного мультсериала «Ну, погоди!» Волку тогда явно не подфартило. Мне повезло, не прихлопнуло.

Я всё чаще совершал поездки в метрополитене. Деньги таяли, новые поступления не намечались, и прогулки с ветерком через всю Москву на такси уступали место более народному виду транспорта. Длиннющий эскалатор опускал спешащий люд в преисподнюю самого грандиозного по масштабу и архитектуре метро в мире. По дороге купил газету «Спорт-экспресс» и сейчас, стоя на самодвижущейся ленте, читал и переживал за результаты очередного тура футбольного чемпионата.

– Кто у «Спартака» в воротах? Черчесов? – голос мужской, принадлежащий человеку, стоящему впереди, ниже меня по эскалатору.

– Черчесов, – буркнул, не глядя на закрытого газетой собеседника.

– Тоже за рубеж уедет. Скорее всего, в бундеслигу.

Я нехотя опускаю спортивное периодическое издание, вернее, оно само опускается, и молча гляжу сквозь Александра на таинственный мир подземного муравейника. Нет, ну а кого я хотел реально, именно здесь и именно сейчас, увидеть? Ельцин в метро не катается. Че Гевара давно пал смертью храбрых. Марсиане в последнее время Землю вообще игнорируют, а пассажирскую узкоколейку и подавно… Конечно, Александр. Нормально. Только вот почему-то во рту пересохло…

Он, прикинутый в дорогой костюм и не менее шикарное распахнутое пальто, не глядя в мою сторону, приподнимает верхний край газеты и, как ни в чём не бывало, продолжает увлечённо её изучать. Наконец, когда мы оказываемся внизу, отрывается от чтения:

– Точно, Черчесов. Привет. Не упади.

Неловко подпрыгиваю и соскакиваю с эскалатора.

– Как дела, Андрей? – вышагивая рядом со мной по мраморному полу, произнёс Александр.

– Ты специально за мной следил или уже в метро увидел? – я подавил первые приступы растерянности. Всё, пожалуй, даже, забавно.

– Вначале я увидел газету. Тебя, как следствие этого.

– Я так и подумал. Ничего удивительного.

Он взглянул искоса, с ухмылкой:

– Куда направляешься, если не секрет?

– Да так, к знакомому одному. Ты его, наверное, не знаешь. Измайлов фамилия.

Ух, ты… Серьёзным стал. С чего бы это?

– Давай присядем, – он действительно стал серьёзным, – как раз свободная лавочка, – и сел первым.

Присели. Причём на единственную свободную, мраморную скамейку.

– Значит, всё-таки, выполнил мою просьбу? – Александр пристально разглядывал стоявших перед нами пассажиров. – А говорил, что тебе это не нужно.

Мой язык непроизвольно издавал глухой звук «Т». Вначале издавал, потом воссоздавал. Получилось раз шестнадцать.

– Мне и сейчас это не нужно.

– Зачем же тогда едешь к Измайлову?

– «Т», «Т», «Т», «Т»… Не знаю… Ну, деньги я твои потратил…

– И что? Я ведь тебе никаких условий не выставлял.

– «Т», «Т», «Т», «Т», «Т», «Т», «Т»…

– Да перестань ты языком щёлкать, – он надел менее серьёзную маску. – Денег-то много потратил?

– Нормально, – ответил я неопределённо.

– И сейчас испытываешь нечто вроде морального дискомфорта – деньги растранжирил, нужно отрабатывать, да?

Свежезелёный поезд весело сожрал пассажиров, и на короткое время платформа опустела. Язык хотел было ещё раз «Т-Тыкнуть», но я удержал его от совершения столь бездарного поступка.

Знаешь, когда первобытные люди впервые развели огонь, – Александр непроизвольно моргнул глазами. Глаза были серыми, – они радовались не только тому, что могут согреться и приготовить жареную пищу. Они восхищались зрелищем. Совали в костёр пальцы и пробовали угли на вкус. Обжигались, конечно, но величие огня познавали. Неандертальцы, дикари… В твоём случае, дело не только в деньгах. Впрочем… Впрочем, я по-прежнему не настаиваю на том, чтобы ты серьёзно относился к нашему предыдущему разговору. А деньги? О них я уже забыл. У меня на тот момент был небольшой излишек, так что, без проблем. В котором часу с Измайловым встречаешься?

– Сейчас еду.

Народу возле нас вновь прибавилось – верная примета, что на подходе новый поезд.

– Как там Марина поживает? Слышал, ты заходишь периодически?

– От кого слышал?

– Как от кого? – он удивился. – От неё. Я ведь звонил. Она что, не говорила?

– А, ну да, – вспомнил я, – говорила. Между прочим, постоянно о тебе спрашивает, – поводил ладонями в воздухе, имитируя движения иллюзиониста в цирке, – вот про «это».

– А-а… Про это… – Александр сфокусировал взгляд на подбегающем поезде, – Поедем-ка сейчас к ней. Пошли, пошли, а то опоздаем.

– А как же Измайлов? – еле успел протиснуться следом за ним в вагон.

– Ничего страшного, подождёт. Не такая уж важная птица, как ты решил.

Двери закрылись. Перрон стремительно умчался в левую сторону, оставив окнам подземную ночь.

– На сон похоже, – спиной прижался я к поручню, – всё как бы само по себе происходит. С одной стороны – не логично, а с другой – всё так логично и просто, что даже вопросы не возникают. Как в этом тоннеле. По логике вещей в двенадцать часов дня должно быть светло. Но по другой логике – откуда в тоннеле взяться свету, если здесь даже лампочек нет?

– Это смотря что называть сном, и чем в данный момент является сон, – сейчас глаза Александра «покоричневели». – В своё время, в хазарском государстве существовала каста жрецов, называющих себя «ловцами снов». Они без проблем могли проникнуть в сон любого человека. При этом сами снов никогда не видели. Считалось, что когда человек находится в состоянии, когда он ещё не спит, но уже и не бодрствует, на несколько секунд появляется брешь, которую и используют ловцы для того, чтобы попасть в сон нужного человека. В основном в этих снах они и жили.

– А какова была конечная цель подобных путешествий? – я подвинулся, пропуская в вагон новых пассажиров. Поезд остановился на очередной станции.

– Версий много, но, возможно, конкретной цели не было. В чужих снах ловцы чувствовали себя увереннее и комфортнее, чем в собственной жизни. Эта каста всегда находилась в оппозиции к правителю страны – кагану и, следовательно, на особую любовь властей не претендовала.

– В каком, говоришь, государстве?

– В Хазарском каганате. Между Чёрным и Каспийским морями.

Я вспомнил фотографию с Дановичем:

– А жителей этого государства называли хазарами?

– Хазарами, – он первым вышел на нужной станции. – Если что-то хочешь спросить про Дановича, то, как и в случае с Измайловым, я больше ничего не добавлю. У тебя всё есть. Мне это уже не интересно.

– Так к Измайлову ехать или нет? – на эскалатор первым зашёл я.

– Как хочешь. Я тебе просто предложил познакомиться. Остальное на твоё усмотрение. По поводу денег, я уже говорил – претензий у меня нет.

– На черта мне тогда сдался этот Измайлов? Не поеду я к нему. Проблем меньше будет.

– Не езди, – пожал плечами Александр и продолжил, – у ловцов снов была покровительница – принцесса Атех, любовница кагана. Для того, чтобы никто ночью не пробрался в её сон, вечером, перед тем как она укладывалась в постель, слепые слуги рисовали на веках принцессы буквы забытого хазарского алфавита. Каждый, кто осмеливался прочесть это заклинание, тут же умирал. Так она охраняла свой сон. Погоди, давай цветов купим.

Александр удивил цветочницу тем, что купил целую охапку ярко-красных роз. Букет, выдернув из середины один цветок, протянул мне:

– Марине подаришь, от нас обоих. Гляди, какое солнце.

– Я уже сегодня «загорал».

– И далеко идти?

– Нет, рядом.

– Тогда я ещё торт куплю.

Торт он также всучил мне:

– Держи.

– Почему я-то?

– Потому, что ты галантный кавалер.

– Галантный кавалер, – пробурчав, повторил я. И это он знает. Марина так меня называла.

– А ты, часом, во снах не путешествуешь? – Александр шёл, весело помахивая розочкой. – Не увлекаешься?

– Расскажи лучше ещё что-нибудь о хазарах, – я выглядывал из-за букета, который еле умещался в левой руке, и удерживал на весу тяжёлую коробку в правой.

– Не увлекаешься?

– Что там насчёт Атех? – опять перевёл я тему разговора.

– Атех, Атех… – он вдруг подбросил розу в воздух и, легко подпрыгнув, поймал её на лету. – Люблю конец апреля… Атех умерла, потому что увидела в отражении запрещённые буквы на собственных веках. Ей подарили два зеркала. Одно быстрое, другое медленное. Первое убегало, унося изображение немного вперёд, а другое на столько же запаздывало. Принцесса увидела сразу два своих отражения. С закрытыми глазами до пробуждения и с закрытыми глазами после смерти. Этот дом?

Лифт не работал. На двери красовалась исписанная корявым почерком бумажка: «Лифт отключен механиком», без каких-то комментариев, почему.

– А зеркала были сделаны из соли… Что ж, пошли пешком. Какой этаж?

Древнее государство хазарских каганов. Две столицы. Два лица. Или больше?.. Марина, вопреки моим ожиданиям, почти не удивилась, чему, в свою очередь, очень удивился я.

Торговые караваны из Византии и Персии. Постоянные войны с русскими. «Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам…»

Мы вошли в квартиру, и Александр сразу же направился к Ирочке.

– А мы к вам в гости – швыряйте кости…

– Я знала, – ребёнок восседал в большом кресле, точно на троне, – и маме об этом сказала.

– Это меня Андрей привёл. Нравится тебе Андрей? Или он скучный, как вчерашний дождь – не прекращающийся и одинаковый?

– Он не скучный, он обманщик. Обещал сказку про край света рассказать, начал и сбежал.

– Не сбежал. Первая серия закончилась, – я всё ещё стоял в прихожей, не решаясь пройти дальше в комнату. – Продолжение следует. Очень интересное продолжение.

– Вот и разобрались. Никакой он не обманщик. Он, оказывается, добрый сказочник. Дядюшка Бабай, этакий… И что там у нас сейчас делается? Давненько я на краю света не был, давненько…

– Почему не проходишь? – Марина, находясь за моей спиной, держала в руках вазу, в которой купали длинные, колючие ножки наши розы. – Как будто в первый раз.

– Действительно, не торчи в проходе, присаживайся, сейчас торт будем уничтожать, – Александр поднялся навстречу хозяйке. – Давай помогу. У тебя большой нож есть?

– Найдём, – улыбнулась Марина.

– Красивая у тебя улыбка, – мужчина подмигнул ей левым, а мне правым серым глазом. – Я люблю красивых молодых женщин, особенно в начале весны. Ведь они и есть начало весны, начало года, начало любви. Они всегда пахнут светом, источают аромат надежды. Они – это музыка легкомысленного Моцарта, и они же – напрасный упрёк трудяге Сальери. Гениальная наглость Пушкина и оскорблённое единолюбие Дантеса. Женщины – это плод хитроумного просчёта якобы простодушного Творца. Так-то… Где нож?

Торт нарезали большими кусками. Пока хозяйка копалась на кухне, я «намекнул» Александру:

– Ты не забыл о том, что мы сослуживцы? – и, заметив удивлённое недоумение или, наоборот, недоумённое удивление «коллеги», пояснил. – Работаем вместе в одной «организации».

– А мы и так из одной «организации», – рассмеялся тот. – А?

– Ага…

– Кстати, экстрасенс этот, Пушкин, кажется, заходит к вам?

– Заходит, периодически, – Марина вернулась из кухни и присоединилась к компании.

– Интересен в общении?

– Интересен, не интересен, не в этом дело… Он помощь обещает. К тому же совершенно бескорыстно. Не знаю, что он может, что не может на самом деле, но помочь пытается. Он добрый очень. Очень восприимчив к чужому мнению. Легко ранимый. Не знаю… Хирурги Ирину осматривали не один раз, только всё… Юрию признательна уже хотя бы за то, что он делает какие-то попытки, – Марина замолчала на мгновение. – Вот ты бы мог нам помочь?

– Каким образом? – Александр серебряной ложечкой аккуратно переносил кусочки торта из блюдца в рот.

– Тебе лучше знать. Тогда, в поезде, ты ведь оставил какую-то надежду?

– Надежду? – мужчина пошевелил бровями.

– Иринка, скажи Саше сама, – мать дотронулась пальцами до плеча ребёнка.

– Я тогда, Саша, тебя как бы видела, – девочка поджала губки. – А сейчас только слышу.

– Может быть, ты, наоборот, видишь всё лучше нас? Чувствуешь настроение ночи… Даёшь пощёчину полной луне…Мы ведь не можем даже обнять взглядом солнце, когда оно в зените. Наши глаза слабы. Когда туман наваливается на грудь, мы не видим сквозь него иероглифы прошлого, а в танце огня не пытаемся разглядеть безудержное веселье и райское наслаждение ада, где счастливые грешники, жарясь на шипящих сковородках, беспечно распевают залихватские песни. Вот так – Ля-ля-ля… – руки Александра принялись дирижировать невидимым оркестром. – Когда умирает самка оленя, в её испуганных глазах умещается вселенная. Они эту вселенную чувствуют. А что может уместиться в глазах человека? Пф-ф… – и, прекратив дирижировать, руки упали на колени. – Твои глаза видят, возможно, даже лучше, чем мои.

Лично мне больше всего понравилось про самку оленя. Чё к чему?

– Саша, это всё слова, – мягко перебила говорившего Марина, – красивые слова. Но в действительности-то…

Александр рассмеялся, затем замер с гримасой смеха на лице и устало улыбнулся:

– Значит, народ ждёт чуда?

– ?

– Я говорю о том, что ты, видимо, жаждешь увидеть продолжение?

– Того, что было в поезде?

– Да, того, что было в поезде.

– Если, конечно, это возможно, – неуверенно проговорила женщина.

– Хорошо, – просто произнёс он. – Попробую, – и протянул правую руку ладонью вверх Марине. – Дай свою.

Женщина послушно вложила изящную ладонь в ладонь Александра.

– Единственное, о чём я хочу сказать, точнее, предупредить, – он перевернул женскую ладошку и посмотрел на неё вскользь. – Моё мнение, любая болезнь – закономерность. Всякая попытка вмешательства со стороны, то есть лечение, есть нарушение закона. Я закон нарушать не хочу. Поэтому ответственность за подобные действия брать на себя не буду. Если всю ответственность возьмёшь на себя ты или Андрей? Возьмёшь, Андрей?

– Ну, возьму, если надо… – протянул я нерешительно.

– Возьмёшь, – повторил он и опять усмехнулся. – Ну и ладненько, – свободной правой рукой мужчина закрыл глаза девочке, затем, так же, как тогда в поезде, отвёл руку на расстояние примерно тридцати сантиметров и немного в сторону. Ира тоже повернула голову в сторону, вслед за рукой. Он сделал несколько круговых движений. Ребёнок все эти движения повторил.

– Она не видит сейчас руку так, как видим все мы. Скорее чувствует, охватывает в совокупности с окружающим миром, – Александр казался совершенно раскрепощённым, чего нельзя было сказать о нас с Мариной. – Примерно так видят дети, находящиеся в утробе матери. Впоследствии это умение куда-то теряется. Лишь немногие сохраняют подобную способность видеть в течение всей жизни. Если Ирина когда-нибудь вернёт нормальное зрение, то велик шанс, что исчезнет вот это мировосприятие… Андрей, присядь поближе. Возьми нашу хозяйку за руку. А теперь свободной рукой попробуй всё за мной повторить.

Вот этого я совсем не ожидал. То, что Александр и Коперфильд-Кио одни и те же лица, можно было предположить, но то, что мне придётся выполнять функции ассистента…

Я дотронулся ладонью до закрытых глаз ребёнка. Другой рукой крепко держал Марину, которая, в свою очередь, цепко сжимала ладонь Александра. Таким образом, получилась не замкнутая цепь, крайним звеном которой являлся я сам.

Отняв руку от глаз Ирины, попытался проделать знакомые манипуляции, подобные тем, что производил Александр. Раз, два, три, четыре, пять, вышел кто-то погу… Мысли сбились, хотя то, что произошло, неожиданностью можно было назвать с натяжкой. Ребёнок теперь глядел на мои руки. Вот такие дела-делишки. Убрал руку влево, она влево. Вправо, она вправо. Марина изумлённо глядела на меня, я вопросительно на нашего «массовика-затейника».

– Можешь опустить обе руки, – «массовик-затейник» улыбнулся, но как-то невесело, женщине. – Теперь все вопросы к нему.

Мы все разом разжали ладони. Ирина открыла глаза и «смотрела» в мою сторону.

– Она что, уже?.. – почему-то шёпотом спросила мать.

– Пока ещё нет. Картинку привычного описания мира она не воспроизводит, хотя это дело времени. Если Андрей захочет, он доведёт работу до конца.

– Андрей?

– Ты же сама всё видела.

Попал. Какая работа? Честно говоря, до этого момента я эти действия в шутку воспринимал, а у них, кажется, всё на полном серьёзе.

– Ирина, ты видишь что-нибудь?

– Да, Андрея.

– А меня? Меня ты видишь?

Ребёнок такими же, как прежде пустыми глазами «посмотрел», повернув голову на голос, в сторону матери.

– Нет, мама.

– Пусть цыплёнок отдохнёт. Отведи её поспать, – потянулся и хрустнул косточками Александр. – Дневной сон лечит.

Ох-хо-хо… Ничего подобного я в своей жизни, разумеется, не видел. Но ведь и удивления, что самое поразительное, не было совершенно. Не удивлялся я. Как будто всё так и должно быть. Всё в порядке, сидим – едим торт. Александр что-то рассказывает на отвлечённые темы, а глаза его неподвижные, только, что странно, постоянно цвет меняют. Хотя странного в этом тоже ничего не было. Сейчас они были почти чёрными. Пятна проталин на серости весеннего снега.

– Марина, ты, я вижу, тоже с нами устала? Ладно, мне пора. Андрей, идёшь?

– Иду.

– К Измайлову не поедешь? Нет? Ну и правильно. Я бы тоже не поехал.

Дверь закрылась. Мысль потерялась. Весна вернулась.

Глава 7

 
Васька-котик заболел,
Аппетита нету.
Семь тарелок супа съел
И ещё котлету.
 

Детская считалка

– Доброе… – я выдержал паузу, вспоминая, как правильно здороваются в час пополудни, – день… Гх-х… Добрый день.

Измайлов удивлённо поднял голову. Вначале на меня, потом на охранника, меня сопровождающего. Его, соответственно, охранника. Не моего.

Офисное помещение очень напоминало кабинет Федяева. Вот только картина на стене отсутствовала: «Измайлов верхом на любимом гнедом …» Канделябров не было также.

– Пусть войдёт, – это в сторону моего «эскорта». – Вообще-то, мы должны были встретиться ещё позавчера. Случилось что? – это уже в мою сторону.

– Я человек в Москве чужой. Иногда проблемы возникают. Не всегда получается, как задумал.

– Что ж, проходите, – Измайлов сделал жест рукой. – Поведайте о своих проблемах.

Я вошёл в помещение и уселся в кресло напротив стола, за которым уже восседал Игорь Сергеевич. Сел и принялся молча разглядывать помещение.

– Итак, что за проблемы? – хозяин пристально меня изучал, затем кивнул головой тому, кто вошёл вместе со мной, а также другому мужчине, который находился в офисе раньше. – Выйдите, мы поговорим.

Двое ушли и закрыли за собой дверь. Верхняя часть широкого окна была приоткрыта, и отчётливо слышалось пение птиц. Птички пели о любви к жизни, к природе и друг к другу.

– Проблем не много. Моего друга ваша охрана пристально обо мне расспрашивала. Интересовалась, кто я и что.

– И только из-за этого Вы пришли?

– Вы сами визитку оставили, просили позвонить.

– Но ты ведь к Федяеву зачем-то приходил? – мой собеседник «ненавязчиво» перешёл на «ты».

– Федяев предлагал себя в качестве музыкального продюсера.

– Кому?

– Мне.

– Когда?

– В ресторане, недавно.

– А-а… – Измайлов усмехнулся лишь кончиком рта. Светлые волосы, правильные черты лица, голубые глаза. – Федяев деградирует. Быстро деградирует. Чёрт знает с кем общается, пьёт в запой. В качестве продюсера себя предложил… Завтра он себя в качестве поп-звезды предложит. Ты с ним раньше нигде не встречался? Нет? Он-то не помнит – это понятно. Продюсер… – теперь он замолчал. Замолчал выжидающе. Нехорошо замолчал. – С Федяевым ты как познакомился? Случайно?

Можно было соврать. Так ведь можно было совсем не приходить. Я просто перешёл на «ты». В свою очередь:

– Ты ведь всё сам знаешь. И про то, как я песни пел, и про друга моего.

– Какого друга? Уголовника этого из Киева?

– Я его знаю, как Вадима.

– И зачем он тебя на Федяева вывел?

– Я попросил.

И опять тишина, только птички за окном поют. Я попытался заполнить вырытый котлован водой.

– К тому же у Вадика встреча была в ресторане запланирована. С его, как бы это сказать… – шефом.

– Правильнее, видимо, с «авторитетом»?

– Может быть… – начинал ощущаться дискомфорт в этом водоёме словосочетаний. – Я Вадима много лет знаю. Чем он занимается – дело третье.

– Д-е-л-о-т-р-е-т-ь-е, – выделяя каждую букву, повторил Измайлов. – Так, всё-таки, зачем ты в Москву приехал?

– Путешествую… – Действительно, что я ещё мог ответить?

– П-у-т-е-ш-е-с-т-в-у-е-ш-ь… – он неожиданно достал из ящика стола белую, металлическую цепочку, точно такую, какой игрался Александр на платформе вокзала Екатеринбурга. – А Федяев тебе зачем нужен?

Ну вот, опять четырежды одиннадцать…

– Он продюсером обещал стать.

– Чьим?

– Моим.

Интересный разговор получается: «Мальчик, кем хочешь стать, когда вырастешь? Пожарным. А папа кем работает? Милиционером. А почему не хочешь быть милиционером? Потому, что хочу стать пожарным…»

Игорь крутил цепочку пальцами. Где они их понабрали только?

– И твой дружок-уголовник тебя на Федяева вывел?

– Уф-ф… Я его попросил. Попросил с каким-нибудь бизнесменом познакомить. Самому чего-то добиться сложно, тем более в Москве.

– С любым или именно с Федяевым?

– С Федяевым.

– Почему?

– Слух идёт по земле, что он филантроп и человеколюб.

Цепочка мягко скользила между пальцами.

– А откуда твой друг его знает?

– Ну… – пожал плечами. – Федяева многие знают. Он личность известная.

– Ты о нём раньше слышал?

– Если честно, нет.

– А обо мне? – цепочка, подобно змейке, выжидающе замерла в пригоршне.

– Раньше, тоже нет.

– А потом?

«А» да «А»…

– Потом? Потом… Сейчас немного знаю. Поспрашивал людей.

Застывший белый металл вновь превратился в серебряный ручеёк.

– Федяев, возможно, и филантроп, но дни свои он закончит либо в тюрьме, либо в сумасшедшем доме.

– ?!

– Деловой человек должен заботиться о своей репутации. Это касается как соблюдения правил ведения бизнеса, так и выбора круга знакомств. Правильного выбора, – Измайлов сделал ударение на слове «правильного». – В то время, как Федяев не соблюдает оба этих условия, его репутация губит его же самого. Как того жулика зовут, с которым он в последнее время по Москве шарахается? Стёпа, кажется? Я понимаю, что сегодня он Федяеву нужен, а завтра Фёдор о нём забудет. Но зачем прилюдно с бандитами шампанское на брудершафт пить? Скоро он сам в одного из этих «Стёп-Сильвестров-Глобусов» превратится. Лично я его по имени-отчеству называть не буду. Да и алкоголем Федяев зря злоупотребляет.

Зазвонил один из телефонов на столе. Игорь снял трубку:

– Кто? Скажите, что меня в офисе нет. Буду в пятнадцать ноль-ноль. Пусть перезвонит, – и, бросив трубку на место, продолжил. – Друг твой, киевлянин, конечно, в уголовном мире рыбёшка мелкая. Он у этого Стёпы на побегушках. Но ты, если карьеру решил в Москве сделать, должен уже сейчас подумать, с кем общаться, а кого стороной обходить. Чтобы в будущем не возникла ситуация, когда придётся оправдываться, мол: «Я на той фотографии вместе с „братвой“, которую потом на „стрелке“ другая „братва“ „порешила“, случайно оказался. И геройски погибший во время передела сфер влияния бандит Вадик Киевский вовсе не другом мне был, а так, случайным знакомым. А сам я песни пою…» Песни-то, кстати, какие поёшь? Блатные, небось?

– Разные, – я внимательно слушал собеседника. – А почему «погибший бандит Вадик»? Насколько я знаю, он вполне живой и здоровый.

– Пока, да. Вот годика два, три ещё погуляет, а потом, если свои братки не убьют, то… Ты ведь человек не глупый, должен понимать, что ситуация с преступностью, которая в стране сложилась, вечно продолжаться не может. Сейчас им возможность дана выяснить, у кого зубы длиннее и желудок крепче. Пусть друг друга жрут. Как гиены. Сильные уничтожат слабых, а когда клыки об шерсть вытрут да вокруг оглядятся, неожиданно поймут, что государство их давно в клетку посадило и использовало в своих интересах.

– Хочешь сказать, что тот отстрел, который в Москве, да и по всей стране происходит, властью контролируется?

– Я не говорю ничего, – Измайлов вновь криво улыбнулся.

– А как же соблюдение законности? Я думал, государство в первую очередь должно быть гарантом безопасности своих граждан.

– А ты, когда на охоту идёшь, чьими интересами руководствуешься, своими или животных? Ты ведь не спрашиваешь у зверей, какие законы им нравятся, а какие нет. У тебя главный закон, потому что ты охотник. Если преступники не желают жить по законам государства, то они вне закона, а, следовательно, применительно к ним все меры хороши. Не согласен?

– Представь, что под это определение «вне закона» попадает твой близкий друг или родственник.

– Мои друзья закон не нарушают.

– Какой закон?

– Закон? – Игорь со скрипом отодвинул кресло и вытянул ноги. – Закон – это совокупность правил, позволяющих государству поддерживать установленный порядок в обществе.

– Значит, если убийства людей помогают определённый порядок поддерживать, это и есть закон?

– Не людей, а преступников.

– Как в том фильме: «Ты только что убил человека. Нет, я убил бандита».

– Примерно так.

– Если Иванов хочет убить Петрова, Петров – Сидорова, а Сидоров, в свою очередь, ненавистного ему Иванова, и государство обо всём этом знает, то, по-твоему, наивыгоднейшая для власти позиция – не вмешиваться и дать возможность всем троим замочить друг друга к чертям собачьим?

– Все трое задумали совершить преступление, следовательно, все трое – преступники. Пусть делают своё дело, а оставшегося в живых судить и упрятать за решётку.

– И что, наша власть именно так рассуждает?

– Делай выводы сам. Ты ведь не на Марсе живёшь.

Я в этот момент не о Марсе далёком подумал. Я Красноярск родной вспомнил. И вспомнил, как недавно положенца города Петруху вместе с двумя товарищами на берегу Енисея нашли…

– Воды можно попить? – взял со стола бутылку минералки, налил полстакана и сделал несколько крупных глотков. – Значит, государство должно устанавливать законы и следить за их соблюдением? А тех, кто эти законы не приемлет – пускать в расход?

– Ты сказал.

– Хорошо. Ну, а если человек морально не приемлет законов общества, в котором ему угораздило родиться и жить. Что ему делать?

– Подчиниться. «Закон суров, но это закон». Закон знает лучше, по каким правилам должен жить каждый индивидуум на отведённой ему территории.

– И этот закон должно принимать государство?

– А ты сам, как считаешь, кто? Только в небеса не взлетай, а то сейчас о Боге вспомнишь. Между прочим, именно Он на горе Синай дал евреям первую конституцию. А потом, за то, что последние, в отсутствие Моисея, с золотым тельцом набедокурили, нарушителям закона кровушку пустил. И никто, заметь, до сих пор Моисея за эту жестокость не осудил. «Закон суров, но это закон».

– Всё же евреям каноны поведения Всевышний на Синае привил. А государственные законы человек выдумывает. И человек следит за их соблюдением. Имеет ли право один человек устанавливать правила поведения для другого человека?

– По большому счёту, только единицы задаются этим вопросом, – Измайлов встал из-за стола и подошёл к окну. – А ведь это скворцы. Точно они. Вернулись, значит, бедолаги. Осенью удирают, а весной всё равно назад. Где они, интересно, умирают? Представляешь, во время полёта отказывают крылья. Или, быть может, в местах зимовок у них есть специальные кладбища? А ещё, возможно, возвращаются с этой целью домой, туда, где родились… – он постоял так некоторое время, не оборачиваясь ко мне. – Закон необходим. Без закона масса уничтожит сама себя. Так в каком музыкальном жанре ты работаешь?

Инстинкт льва, охотящегося за слоном. Хищник знает, что слон крупнее его, и уважает силу последнего, но при этом терпеливо изучает распорядок дня, вслушивается в ритм жизни уверенной в себе потенциальной жертвы. Привыкший к своему соседу, не думающий об опасности с той стороны, слон возможно когда-нибудь оступится. И вот здесь-то лев не упустит своего единственного шанса. Но если при этом оступится он сам… Самое необъяснимое в этой истории то, что никто из персонажей не испытывает острой необходимости в гибели другого. У льва в саванне полно добычи. Слон считает себя достаточно крупной фигурой, чтобы не видеть в хищнике противника, но всё-таки не упустит удобного случая наступить на спящего или зазевавшегося царя зверей. Так как же это назвать?

– В любом.

– Что значит в любом?

– В любом формате от гимна до «калинки». Что вижу, то пою. Тебе уже видимо передали, что конкретно я пел в ресторане.

– Я слышал, что-то из Вертинского?

– Одну вещь из его репертуара, остальное своё. Федяеву понравилось.

– Это, конечно, показатель, – хозяин офиса развернулся от окна ко мне. – Федяев Моцарта с Розенбаумом путает, – ещё немного помолчал. – Музыка должна быть правильной.

– В каком смысле?

– В смысле влияния, которое она оказывает на окружающих.

– Понял. На окружающих музыка должна оказывать правильное влияние.

– Верно. Вот иронизируешь зря. Человек ведёт себя так или иначе под воздействием информации, которая его окружает. Почему наша страна в большой табор превратилась? Потому что вокруг сплошная цыганочка. Это не только музыки касается – это повседневная жизнь большинства населения. Последние пять лет, сплошное: «Позолоти ручку, красавец, всю правду, как на духу, выложу». Русские в цыган превращаются. Дожили… Искусство правильным должно быть, тогда и жизнь нормальной станет. Если хочешь остаться в истории, то должен, в первую очередь, отличать правильное от неправильного.