Текст книги "Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе (сборник)"

– Скандалит?

– Не то слово, начала визжать уже в коридоре. И такие мы, и сякие, раздаем группы за деньги, а несчастную женщину не отправляем на комиссию. Я завела ее в кабинет, попросила молча подождать и бегом к вам. Она намерена искать правды не только в департаменте, но и в прокуратуре…

– Это ж сколько здоровья иметь надо! А Татьяна Ивановна с ней говорила?

– Только что. Она сначала к ней сунулась, а потом устроила истерику в коридоре. Татьяна Алексеевна, эта сволочь от нас не отвяжется! Измором возьмет! Я уже как ее вижу, так меня сразу трясти начинает!

– Присядьте, Любовь Петровна… Не знаю, что и делать. Она какая-то невменяемая, эта ваша Конышева… Ладно, давайте ее ко мне, я напишу в карте, что мы неоднократно проводили разъяснительную работу, но она не возымела эффекта, и дам разрешение открыть посыльный лист по настоянию больной. Вы меня понимаете?

– Понимаю, все то же самое, анализы, рентген, ЭКГ, УЗИ органов брюшной полости, консультации всех специалистов, но я должна буду написать: «по собственному желанию пациентка направляется на освидетельствования в БМСЭ». (БСМЭ – бюро медико-социальной экспертизы.)

– Именно так! Пусть она катится на комиссию и там с ними скандалит, сколько ей вздумается! Только не забудьте написать, иначе я не подпишу посыльный лист. Чему вы улыбаетесь, Любовь Петровна?

– Представила, что она таким же макаром может и их на измор взять и вернуться к нам со второй группой. Вот будет номер.

– Не беспокойтесь – там все строго. Решение сообщили, и топай себе. Будешь скандалить – охранник выведет. Там народ закаленный. Это у нас с вами одна Конышева, а на Бюро таких дур в день по сто приходит. Гоните ее ко мне, пусть заходит без очереди… Нет, лучше не так…

Пахомцева взяла из стопки чистый листок для записей формата «А-четыре», написала на нем несколько строк и отдала Головановой.

– Вклейте в карту и открывайте посыльный. Не надо ее ко мне. Потом придет посыльный лист подписывать, тогда и талон на нее заполню!

– Спасибо, Татьяна Алексеевна.

Как только Голованова вышла, в кабинет вломились сразу трое – две женщины и один мужчина. Все – пожилые, все – возбужденные.

– Сейчас моя очередь!

– Нет – моя!

– Моя сейчас очередь! Потому что мне без очереди положено! Я – инвалид войны!

– Садитесь все на кушетку и помолчите! – рявкнула Пахомцева. – Взрослые люди, а не можете сами разобраться, что к чему.

– Я – инвалид войны…

– Вам действительно положено без очереди. Какое у вас ко мне дело?

– Мне бы группу усилить. Вот моя карта.

Пахомцева заглянула в карту и тотчас же вернула ее.

– У вас же установлена вторая группа! О каком усилении может идти речь?

– Как о каком? На первую, разумеется. Если на третью, так это уже ослабление будет…

– Не смешите меня – сами пришли в поликлинику и требуете пересмотра на первую группу! Первая группа вам никак не светит! Это я вам официально заявляю!

– Ну не светит так не светит, – неожиданно легко согласился мужчина. – Я вообще-то на рентген пришел, дай, думаю спрошу…

Не обращая больше на него внимания, Пахомцева посмотрела на одну из женщин:

– Что у вас?

Обидевшись на недостаток внимания, мужчина ушел не простившись.

– Посыльный лист подписать, – женщина пересела с кушетки на стул, стоявший сбоку стола Пахомцевой, и протянула ей амбулаторную карту со вложенным в нее посыльным листом.

Минутой позже она вышла из кабинета с подписанным Пахомцевой листом и, довольная и умиротворенная, пошла к лифту.

– Что у вас? – спросила Татьяна Алексеевна оставшуюся в кабинете посетительницу.

– Я к вам с жалобой, – ответила та, словно с неохотой цедя слова.

– Садитесь поближе и рассказывайте, – Пахомцева указала рукой на стул. – На кого жалоба?

– На уролога Сабурова, – сев на стул, женщина попыталась было водрузить на стол Пахомцевой свою, не блиставшую ослепительной чистотой сумку.

– Сумку поставьте на пол! – велела Пахомцева, брезгливо морщась. – Так что у вас произошло с урологом?

– Хам он, вот что у нас произошло! – выпалила женщина и замолчала.

– У меня нет времени вытягивать из вас каждое слово, – Татьяна Алексеевна нахмурилась и строго посмотрела на посетительницу. – Излагайте вашу жалобу. По существу.

– Цистит меня замучил, бегаю по-маленькому каждые полчаса, а то и чаще. Вот, пока у вас в очереди сидела, два раза отходила в туалет, оттого и очередь свою чуть было не пропустила. А то, видишь, что придумали – без очереди лезть…

– Давайте по существу жалобы!

– Пришла я к нему, к урологу, и говорю – так, мол, и так, выпишите мне, доктор, лечение. А он сидит, рожа красная, шары навыкате, духом спиртным на три метра разит, и говорит мне, иди, старая, к терапевту, пусть тебе выпишет чего-ничего.

– То есть вы видели, что доктор был пьян?

– Да это и вы можете увидеть, если охота. Я у него час назад была, за час он не протрезвеет. К терапевту, значит, иди. Я удивилась. Вы же, – говорю, – уролог, кому, как не вам, мочевой пузырь мой лечить? А он скалится, весело ему очень, и отвечает: «Была бы ты на пятьдесят лет моложе, уж тогда бы я тебя полечил. Во все природные отверстия!»

– Так и сказал?! – ахнула Пахомцева.

– Дословно передаю, как магнитофон. «Во все природные отверстия». Н у, и как прикажете это понимать? Если вы мне не верите, то я могу и при нем то же самое повторить! Давайте, спустимся к нему и…

– Спускаться мы не будем! Я вам верю.

По собственному печальному опыту Татьяна Алексеевна знала, что от сильно пьяного Игоря Сергеевича хорошего ждать не стоит. Еще и ее саму при свидетелях пообещает оприходовать во все отверстия. С него станется.

– Расскажите мне, что вас беспокоит, и я назначу вам лечение, – сказала Пахомцева. – А поступок Игоря Сергеевича мы обсудим на ближайшем собрании…

«И как только Фантомас (про себя Татьяна Алексеевна тоже звала главного врача Фантомасом) не боится проблем, которые ему рано или поздно создаст Сабуров?» – удивилась про себя Татьяна Алексеевна.

Она, конечно, догадывалась, что главный врач смотрит сквозь пальцы на поведение уролога только потому, что имеет с него какую-то прибыль, но прибыль прибылью, а должность должностью. «Этот же отморозок рано или поздно отколет нечто такое, отчего лишится своего места не только главный врач, но и его заместители. Нет, надо еще раз поговорить с Фантомасом!»

С самим Сабуровым Татьяна Алексеевна никаких бесед вести не собиралась. Не видела в том никакого смысла. Однако любую информацию надлежит по возможности проверять, поэтому, отпустив женщину, страдавшую циститом, Татьяна Алексеевна попросила следующего по очереди подождать в коридоре и позвонила в кабинет уролога.

Трубку, как и ожидалось, сняла медсестра Людмила.

– Люд, это Пахомцева. Поднимись ко мне прямо сейчас!

– У нас прием, Татьяна Алексеевна…

– Я знаю, что прием. Разве ты не можешь доктора одного оставить?

– Сейчас, отпущу больного и приду, – пообещала Людмила.

Появилась она только через четверть часа. Пахомцева уже собиралась звонить снова. Вошла, села на кушетку и стала ждать, пока Пахомцева освободится.

– Что у вас там творится, Людмила? – накинулась на нее Пахомцева, опустив очередного пациента. – Только что женщина приходила жаловаться…

– А мужчина не приходил? – спокойно поинтересовалась Людмила.

– Мужчины пока не было.

– Значит, прямо к Антону Владимировичу пошел.

– А мужчину чем обидели?

– Да он пожаловался на боль, когда Игорь Сергеевич простату смотрел, а Игорь Сергеевич сказал, что может для сравнения что другое вставить. Открытым текстом…

– Что-то его сегодня все на сексуальные темы тянет, как я посмотрю.

– Так его же жена выгнала, еще на Рождество. Грозилась на развод подать. И с Кокановой они поругались. Вот и мается наш Игорь Сергеевич.

– Ясно. Жена, говоришь, выгнала. А где он сейчас живет?

– В кабинете, – как нечто само собой разумеющееся, сказала Людмила.

– Как – в кабинете?

– Так. А что, ему нормально, тем более что в подвале душ есть. Сдвинул две кушетки – и вот тебе кровать…

– Надо же, – Пахомцева покачала головой. – Уролог вторую неделю живет у себя в кабинете, а я только сейчас узнаю об этом! Это же непорядок! А вдруг он заснет с сигаретой в зубах и спалит поликлинику? А охрана в курсе?

– Конечно – в курсе, Татьяна Алексеевна, – улыбнулась Людмила. – И санитарки в курсе. Они же по утрам у нас убираются.

– Боже мой! – Пахомцева в ужасе схватилась за голову. – Куда мы катимся?

– Да не переживайте вы, – Людмила махнула рукой, словно говоря: «Пустяки все это». – Жена ему уже звонить начала, еще день-два, н у, максимум – пять, и обратно примет. Можно подумать, что это в первый раз…

– Люда, а Дерюгиной, которая с циститом к вам приходила, он так и сказал: «Была бы ты на пятьдесят лет моложе, тогда бы я тебя полечил во все отверстия»?

– Да, – кивнула Людмила. – Она переспросила, так Игорь Сергеевич повторил. Погромче.

– Боже мой, куда мы катимся? – вздохнула Пахомцева. – Ступай к себе, а то он без тебя кого-нибудь изнасилует.

– Можно подумать, что он меня сильно стесняется! – фыркнула Люда. – Он у нас человек простой, без комплексов.

Пахомцева вышла следом за ней, заперла дверь (ее медсестра вчера слегла с гриппом) и, энергично стуча каблуками по полу, пошла к главному врачу.

– Антон Владимирович занят, – сказала Юлия Павловна, увидев в дверях Пахомцеву.

– Кто у него.

– Мужчина с претензией…

– От Сабурова.

– От Сабурова.

– Прекрасно. Скажите, пожалуйста, Антону Владимировичу, как только он освободится, что и ко мне сегодня приходила женщина с жалобой на Сабурова. А еще скажите, что Сабуров, который день уже ночует у себя в кабинете. Если Антон Владимирович пожелает узнать подробности – у меня они есть.

– Все передам, – пообещала Юлия Павловна. – Мне кажется, что Антон Владимирович в курсе того, что Сабуров ночует в своем кабинете.

– Тем лучше!

Татьяна Алексеевна вернулась в свой кабинет и продолжила прием.

Подписала три посыльных листа, разрешила продление длительного больничного листа пациенту с обострением язвенной болезни двенадцатиперстной кишки, отказала в открытии посыльного листа бодрому пенсионеру, пообещавшему пожаловаться на нее президенту… Рабочий день подходил к концу, а она все никак не могла выкроить хотя бы четверть часа, чтобы составить план завтрашнего занятия по выдаче врачебных свидетельств о смерти.

«Ладно, обойдусь и без плана, – решила она, в очередной раз поглядев на часы. – Проговорю правила, а потом начну задавать вопросы. Не в первый раз. А план составлю потом, вместе с отчетом о занятии».

План был нужен не столько ей, сколько окружному управлению здравоохранения. Для галочки.

Врачи второго терапевтического отделения закончили прием и вместе с медсестрами разбежались по участкам. Их места в кабинетах заняли врачи первого отделения.

– Не помешаю? – в кабинет просунулась голова Ларисы Грач, старшей сестры первого отделения.

Обида на доктора Данилова, оставшегося совершенно безучастным к ее перезрелым прелестям, бурлила в душе Ларисы, требуя мщения.

– Если по делу, то не помешаешь, – не очень приветливо сказала Пахомцева.

Был за Ларисой такой грех – прийти и начать жаловаться на свою якобы очень тяжелую жизнь.

– По делу, Татьяна Алексеевна, по делу.

Лариса села за «сестринский» стол и стала ждать, пока Пахомцева отпустит очередную кандидатку в инвалиды второй группы.

– Давай свое дело! – сказала Пахомцева, когда женщина ушла.

– Я насчет нашего физиотерапевта Данилова. Создается впечатление, что он очень щедр на больничные листы.

– Много их выдает? – сразу же насторожилась Пахомцева. – Или есть факты?

– Фактов, разумеется, нет, – повела плечами Лариса, – но уже есть шушуканья в коридоре. Относительно его доброты. Не бесплатной.

– Он только-только вышел на участок – и уже шушуканья? – усомнилась Пахомцева, внутренне радуясь тому, что ей, кажется, предоставляется возможность «уесть» Данилова.

– Значит, там дело пошло на всю катушку, – возразила старшая сестра.

– А что именно ты слышала?

– Ну, – Лариса слегка замялась, – что в отделении появился новый доктор, очень добрый на больничные. Таксу не называли. Расспрашивать я, сами понимаете, не стала. Все равно ничего не скажут. Но карт с больничными он Ирине Станиславовне на проверку приносит много.

– Спасибо за информацию, – Пахомцева всячески поощряла доносительство. – Узнаешь что-то новенькое – дай знать.

– Всенепременно! – обнадежила Грач и павой выплыла из кабинета.

Пахомцева позвонила в стол приема вызовов и попросила дать ей завтра во второй половине дня на полтора-два часа служебную поликлиническую машину.

– Мне надо посетить пару не ходящих бабушек для оформления посыльных листов, – соврала она, не желая сообщать истинную причину.

А то сразу же пойдет по поликлинике: «Пахомцева завтра поедет на контроль», и никто ни одного левого больничного на дому не выдаст. Ни сегодня вечером, ни завтра. Если попросить машину без объяснения причин, то все решат, что она едет на контроль. Лучше уж так – прикрыться невинной ложью и попробовать поймать кого-нибудь из врачей на «горячем».

Кроме Данилова, Пахомцева намеревалась проверить Лебедева, давно бывшего у нее на подозрении, но еще ни разу не попавшегося «на крючок».

Пахомцева ловила с умом. Никогда не посещала на дому тех, кому больничный был выдан вчера. Какой смысл? Найдешь больного совершенно здоровым – услышишь сказочку о чудесном исцелении, которую невозможно опровергнуть. Вообще не застанешь его дома – услышишь ту же самую сказочку, только после, когда позвонишь ему домой или выловишь его на приеме. Ловить следовало только «на горячем», то есть на больничных листах, выданных в день проверки.

Обычно она действовала так – выписывала из журналов вызовы, сделанные людьми трудоспособного возраста и отправлялась к ним незваной гостьей. Звонила в дверь, представлялась, осматривала больного и делала выводы. Если же узнавала, что больничный лист или справка в учебное заведение не выдавались, извинялась и разворачивалась от порога.

Абсолютная удача – обнаружить мнимого больного совершенно здоровым. Неплохо застать его уходящим из дому или, наоборот, возвращающимся. Больной пьян вдребадан и вместо жалоб на самочувствие интересуется: «Ты меня уважаешь?» Так это вообще здорово! Попадание в десятку. Получайте, добрый доктор, ваш строгий выговор с занесением в личное дело и благодарите судьбу, что вас не взяли с поличным оперативники. Тогда бы цена вопроса была бы на несколько порядков выше, чем лишение премии на год, на срок действия выговора.

Пахомцева, подобно большинству врачей, была склонна доверять своей интуиции. Она так и чувствовала, что завтрашняя охота будет удачной.

«Если не придет машина, пройдусь по четырем-пяти адресам пешком», – решила она.

Служебные машины в поликлиниках не свои. Машины, вместе с водителями, предоставляет по договорам сторонняя организация. Утром машины приезжают из гаража, а вечером отправляются обратно.

Пахомцева подошла к висевшему над раковиной зеркалу и показала своему отражению оттопыренный кверху средний палец правой руки. «Ни пуха, тебе, Таня, ни пера. Короче говоря – счастливой охоты!»

Глава двенадцатая
ЛИХО КРАДЕТСЯ ТИХО

Данилову снилось море. Теплое Красное море, на котором он никогда еще не был. На огромном, с трех сторон уходящем в бесконечность пляже были только они с Еленой, и больше никого. Все время, от рассвета до заката (сон был из разряда «многодневных»), они проводили на пляже, вернее – в соленой и очень ласковой морской воде. Плавали, ныряли, любовались волшебными подводными пейзажами, а устав, на негнущихся, подрагивающих ногах выходили на берег, из последних сил добредали до единственного оазиса – два шезлонга под плетеным навесом – и начинали заниматься любовью. Куда только девалась их усталость…

«Предвкушение удовольствия лучше самого удовольствия, – подумал, проснувшись, Данилов. – Когда-нибудь этот день наступит, и мы втроем поедем отдыхать на море. Да какое там «когда-нибудь»! Этим же летом и поедем! Пока можно обстоятельно выбирать, куда нам стоит отправиться».

– Помнишь, в детских сказках есть один такой чудесный, захватывающий сюжет, – сказал Рябчиков, встретив Данилова в поликлинике, – когда герою, большей частью дурачку или просто доверчивому простофиле, некто, обычно искусно маскирующийся злодей или могущественный царь, вручает связку ключей от дюжины запертых дверей и строго-настрого наказывает: «Ты можешь входить во все комнаты, кроме последней! В последнюю – ни ногой, а то! Короче – гляди у меня, не озоруй!»

– Помню, – Данилов не понимал, к чему клонит Рябчиков.

– Разумеется, запрет приводит к тому, что герой, слегка поколебавшись, перво-наперво отпирает именно последнюю, запретную, дверь и, как известно, добром это редко когда заканчивалось. И то не сразу…

– К чему такое длинное предисловие? – Данилов спешил на вызовы и не был расположен к долгим беседам в коридоре поликлиники.

– К тому, что жизнь во многом схожа со сказкой – самыми притягательными дверями не только для детей, но и для взрослых, являются те, на которых написано: «Вход воспрещен» или «Служебный вход». Пройти не пройдем, так хоть за ручку подергаем, вдруг дверь и откроется. Сегодня какая-то безумная старуха так истово ломилась в дверь стола больничных листов, на которой написано: «Посторонним вход воспрещен», что выворотила кусок косяка…

– Эту ужасную историю мне рассказали десять минут назад, когда я получал больничные листы, – ответил Данилов. – А ты чего слоняешься без дела? Сломал рентгенустановку и блаженствуешь?

– Все гораздо проще. Полчаса назад один из пациентов обкакался прямо в моем кабинете, не иначе, как от счастья, – улыбнулся Рябчиков. – Жидко, но мощно. Сначала Вика привела его в относительный порядок, чтобы можно было отправлять к терапевту, а теперь руководит санитаркой, моющей пол и стены.

– Даже стены? – удивился Данилов.

– Это он рукой размазал, от избытка чувств. Сам понимаешь – не могу же я продолжать прием, когда посреди моего кабинета целое Каспийское море жидкого и очень вонючего дерьма! Сейчас домоют, проветрят и я вернусь к исполнению своих обязанностей.

– Принято считать, что дерьмо к деньгам.

– Это если во сне, – уточнил Рябчиков. – Наяву – не считается…

Идя на участок, Данилов обобщил в уме опыт, накопленный за последние дни, и пришел к выводу, что работа участкового врача ему не по душе. Не столько делаешь дело, сколько выписываешь бесконечные рецепты, направления, больничные, справки. Пришел, осмотрел и ушел, оставив после себя ворох бумажек. Вроде бы все по делу, вроде бы все по уму, а если вдуматься… Фигня все это, если вдуматься. При таком уровне развития и самой постановке амбулаторной службы не следует удивляться тому, что при более-менее серьезном ухудшении состояния больного немедленно госпитализируют. А как иначе? А иначе никак. И сколько не бегай по участку, не появится в конце дня ощущения, столь привычное на «скорой», что ты сегодня реально, конкретно помог кому-то. Помог, два рецепта выписал и направление на анализ мочи дал.

«Если чем и заниматься в поликлинике, то физиотерапией», – заключил Данилов, радуясь тому, что сделал правильный выбор. – Писанины не в пример меньше, чем у других врачей, за исключением рентгенолога и врача УЗИ. Но рентгенологи и «узисты» – диагностики, а физиотерапевт проводит лечение и видит результаты своего труда, причем в большинстве случаев довольно скоро. Хорошая работа и довольно спокойная. После всего пережитого Данилов начал ценить спокойствие и не находил в этом ничего странного. Каждому периоду жизни соответствует свое душевное состояние, свой настрой, своя система ценностей. Времена меняются, меняются и люди.

– Мы постепенно превращаемся в добропорядочных обывателей, и, надо сказать, что я нахожу в этом свой смак, – не так давно признался Полянский. – С каждым годом мне все больше импонирует Обломов.

– Хорошо хоть, что не князь Мышкин, – заметил Данилов.

– Для мышкинских сумасбродств мне недостает Настасьи Филипповны! – заржал Полянский…

За несколько дней работы выработался определенный автоматизм. Для экономии времени Данилов начинал задавать вопросы сразу же по приходу. Пока снимаешь куртку и моешь руки, можно собрать краткий анамнез и узнать жалобы. Вроде бы три минуты экономии, а помножь три на двадцать – получишь целый час. Другая хитрость – людям в возрасте бесполезно проговаривать кратность приема незнакомых им препаратов. Несколько раз переспросят, а потом все равно попросят записать на бумажке. Лучше записывать сразу, не проговаривая.

Больничные листы и рецепты Данилов выписывал молча, чтобы ненароком не ошибиться, но во время написания вкладыша в амбулаторную карту уже не молчал, а давал пациентам рекомендации по лечению и прочую информацию. Это экономило еще пару минут.

До доктора Кокановой, которая утверждала, что на вызов нельзя тратить более пяти минут, Данилову было далеко, но, если честно, он и не стремился к подобным «рекордам».

Коканова и принимала быстро – запускала в кабинет по двое, одного сажала к медсестре для заполнения талонов, с другим занималась сама. Полными осмотрами она не утруждалась – измеряла давление при жалобах на головную боль, просила открыть рот при жалобах на боль в горле, через одежду пальпировала живот при жалобах на неприятные ощущения в нем. Закончив осмотр, обменивалась пациентами с медсестрой и так же быстро «расправлялась» со вторым. В выписках пациентов, вернувшихся со стационарного лечения, Коканова читала только диагноз и рекомендации. Выписку льготных рецептов на своем участке Коканова организовала самым удобным для себя образом – написал, какие препараты закончились, вложил листочек в свою карту и отдал ее медсестре, не досаждая доктору своими жалобами. Те, кто не досаждал Кокановой, пользовались ее расположением и могли рассчитывать на определенный либерализм в выписке лекарств. Тем же, кто в любом случае желал быть выслушанным и даже осмотренным, Коканова выписывала лекарства очень скупо.

Для тех, кто вызывал для выписки лекарств на дом, у Кокановой был свой алгоритм.

– Я своих льготников выдрессировала, – хвасталась она коллегам. – Во-первых, чтобы вызывали сразу всем подъездом, в один день. Во-вторых, приучила их, что раздеваться на вызовах я не люблю. Ну и в дискуссии я не вдаюсь – встаю и молча ухожу. Ничего, привыкли уже – никто со мной не спорит…

На первый сегодняшний вызов Данилов затратил около минуты.

– Что с больным? – спросил он у женщины, впустившей его в квартиру.

Вызов был к мужчине тридцати пяти лет, повод – температура тридцать девять градусов.

– Муж уехал к родне в Липецк и задержался там… загулял, в общем. Нам бы, доктор, больничный с сегодняшнего дня на неделю. Договоримся?

– Не договоримся.

– По триста рублей за день! – крикнула женщина вслед спускавшемуся по лестнице Данилову.

Второй вызов был к женщине двадцати восьми лет с высокой температурой и сильным кашлем. Тут все было на месте – и сама женщина, и признаки болезни.

– У вас развивается бронхит, – сказал Данилов, выслушав в обоих легких множественные сухие хрипы на фоне жесткого дыхания. – Пожалуй, я выпишу вам антибиотик. Есть ли аллергия на какие-либо препараты?

– Нет, доктор.

После осмотра Данилов с минуту подумал, потом выписал рецепты и расписал схему лечения.

– Пока отлежитесь, – сказал он. – Анализы сдадите потом, когда придете на прием в поликлинику. Флюорографию давно делали?

– Уже и не помню когда, – виновато ответила пациентка.

Данилов выписал направление на флюорографию.

– Если будет нарастать одышка или же резко усилится кашель, вызывайте снова, – сказал он перед уходом.

– В больницу положите?

– Зачем сразу в больницу? – удивился Данилов. – Усилить лечение можно и на дому, например – уколы назначить. Но вы не спешите пугаться, это я просто предупреждаю, на всякий случай.

В начале первого у Данилова было семь еще не обслуженных вызовов. Он уже был достаточно опытен для того, чтобы понимать, что до трех часов дня ему непременно дадут еще столько же вызовов, если не больше. Поэтому после недолгого раздумья он решил не идти в поликлинику на сегодняшнее собрание. Пока туда, пока собрание, пока обратно – это как минимум два часа потерянного времени. Эпидемия – это чрезвычайная ситуация, а в чрезвычайной ситуации не до собраний, тем более таких, как в поликлинике, во время которых все равно ничего умного не услышишь.

Жизнь подтвердила правильность Даниловского решения – обслужив семь имевшихся у него на руках вызовов, он получил еще девять. Точнее можно было сказать, что восемь с половиной, потому что два вызова были в одну квартиру к пожилым супругам с поводом «закончились лекарства»…

Пахомцева завелась с самого утра. Сначала ей подпортила настроение очередная кандидатка в инвалиды.

– Сидишь тут, старая ведьма, и корчишь из себя большое начальство! – разоралась «кандидатка» в ответ на отказ в открытии посыльного листа. – Думаешь управы на тебя не найти? Еще как найти!

К подобной реакции на отказ Пахомцева давно привыкла и забыла бы о нем сразу же после того, как выставила хамку за дверь, если бы не слова «старая ведьма». Это же просто ужасно, невыносимо ужасно, когда тебя называет старой женщина, родившаяся на пятнадцать лет раньше тебя!

Пришлось запереть дверь на ключ и долго изучать в зеркале свое отражение, попутно пытаясь сдержать слезы. Проклятые слезы никак не хотели сдерживаться, и в итоге Татьяна Алексеевна провела взаперти около получаса. Кто-то из дергавших за дверную ручку побежал и пожаловался главному врачу, благо идти было недалеко. Антон Владимирович позвонил в кабинет и грубовато отчитал Пахомцеву за то, что она «ловит ворон» в рабочее время. Правда, почувствовав по дрожащему голосу, что с ней творится что-то неладное, главный врач сразу же сменил гнев на милость и поинтересовался:

– Вы не заболели, Татьяна Алексеевна? А то…

– Нет, я в порядке, Антон Владимирович! – выкрикнула Пахомцева и первой положила трубку, чего в общении с главным врачом никогда себе не позволяла – блюла субординацию.

Бог любит троицу – спустя полчаса явилась главная медсестра и на правах доброй приятельницы попросила:

– Татьяна, не надо так прессовать сестер, они же все разбегутся.

– Я никого не прессую! – огрызнулась Пахомцева. – Я требую и от сестер, и от врачей добросовестного исполнения обязанностей, а это – разные вещи. Странно, что ты, Света, этого не понимаешь!

– Нет никакого криминала в том, что девчонки после приема пять минут покурят и пообщаются в подвале, а потом уже пойдут на участки…

– Курят они по полчаса, так, что на первый этаж дым поднимается, а когда им сделаешь замечание, даже не извиняются! Вот и приходится действовать более решительно!

– То есть оскорблять. А я потом уговариваю каждую в отдельности забрать заявление об уходе…

– А ты не уговаривай! – посоветовала Пахомцева. – Ты за порядком следи!

– С вами, Татьяна Алексеевна, чем дальше, тем интереснее… – вздохнула главная медсестра и вышла из кабинета, от души хлопнув дверью.

Мало было поводов для расстройства – так еще и на собрание явилось не более трети сотрудников. Массовую неявку Пахомцева расценила как проявление неуважения к себе. А как еще это можно было расценить? Она же предупреждала, что собрание будет посвящено важной теме и что явка на него обязательна.

«Совсем распоясался народ, – думала она, обводя собравшихся тяжелым, исподлобья, взглядом. – А все от чего? Оттого, что главный врач у нас не рыба и не мясо, а с капустой пирожок. В других поликлиниках за неуважительное отсутствие на собрании на месяц премии лишают, там не приходится каждому в ножки кланяться, чтобы соизволил прийти».

Всем главным врачам, с которыми приходилось работать Татьяне Алексеевне, было далеко до идеала, до требовательного и принципиального руководителя, у которого мухи – и те летают строем. Быть заместителем Настоящего Начальника очень приятно, хотя бы потому, что ничего не приходится повторять дважды, трижды и так до бесконечности… Быть заместителем такого слабовольного типа, как Фантомас, да еще склонного за деньги закрывать глаза на «шалости» подчиненных, очень трудно. Крутишься как белка в колесе – а толку никакого, потому что никто не воспринимает тебя всерьез. Привыкли уже, что Пахомцева поорет-поорет, да и заткнется. Наказывает же главный врач, а не его заместитель по КЭР.

«Эх, если бы я была главным врачом…» – частенько думала Татьяна Алексеевна, не догадываясь о том, что в главных врачах она не продержалась бы и месяца. Как началось бы массовое увольнение сотрудников, так бы ее и сняли…

В довершение всего к трем часам дня сломалась поликлиническая машина. Праведная ярость требовала выхода и побуждала к действиям, поэтому Татьяна Алексеевна собралась идти пешком. Выбрала самые лакомые и удобно расположенные «кусочки» – три даниловских вызова с Белополянской улицы. Дом пять, дом семь, корпус один и дом девять дробь четыре. Доложила главному врачу, что идет «на контроль» (а то еще решит, что она в рабочее время бегает в магазин за продуктами), и покинула поликлинику.

Решила пройтись пешком. Напрямик, через дворы, было не очень далеко. На свежем воздухе ярость понемногу утихала и на подходе к Белополянской улице, можно сказать, улеглась окончательно.

В пятом доме дверь не открыли. Минут десять Пахомцева топталась на лестничной площадке, звонила, стучала, громко представлялась, звонила в соседские квартиры, но в итоге так ничего и не добилась – никто ей не открыл. Это был если не криминал, то, во всяком случае, предостерегающий звоночек – что-то тут нечисто.

В пятом доме жил загулявший в Липецке мужчина. Вскоре после ухода Данилова его жена собралась пройтись по магазинам и еще не вернулась.

Внимательно обходя обледенелые участки и кляня ленивого местного дворника, Пахомцева направилась к первому корпусу седьмого дома. К женщине двадцати восьми лет с острым бронхитом.

Здесь ей тоже не открыли дверь, но зато на громкий стук (вдруг звонок не работает?) выглянула соседка, немолодая сухощавая женщина с тусклыми глазами.

– Добрый вечер. Я из поликлиники. Шаболдина живет в этой квартире?

– Вечер добрый. Марина? Да живет, – подтвердила соседка и добавила: – С мужем.

– Вы не в курсе, что с ней? Она вызывала врача.

– Заболела, наверное, – предположила соседка. – Я ее сегодня не видела. Но раз вызывала, то, значит, дома. Вы постучите еще, посильнее. Вдруг она спит.

– А она не выпивает? – спросила Пахомцева, понизив голос, чтобы придать разговору доверительную окраску.

– Маринка-то? – искренне удивилась соседка. – Нет, никогда не замечала. И муж у нее вроде как непьющий. Или, если пьет, то с умом.