Текст книги "Доктор Данилов в госпитале МВД"

После захвата здания главарь боевиков в сопровождении заложницы, которую он использовал в качестве живого щита, отправился на переговоры с представителями власти… (продолжение на 2-й странице)».

Прилагалась и фотография госпиталя, какой репортаж без фотографий? Фотография доставила Данилову не меньше удовольствия, чем начало статьи. На ней был изображен госпиталь, только не тот, в котором работал Данилов, а другой – Главный военный клинический госпиталь имени Бурденко. Уж его-то фасад с колоннами и двумя орденами нельзя было спутать ни с каким другим. «Они бы еще фотографию Большого театра напечатали», – подумал Данилов и перевернул страницу.

Глаза побежали по строчкам, выхватывая самое «вкусное».

«Требования боевиков не разглашаются, но достоверно известно, что они требовали освобождения своих сообщников, отбывающих наказание, наличных денег в размере десяти миллионов долларов и предоставления беспрепятственного вылета в одну из стран Африканского континента…»

Куда же еще бежать после таких дел? Только в Африку! Все логично.

«Во время переговоров главарь боевиков, находившийся в состоянии выраженного наркотического опьянения, стал вести себя неадекватно и был убит в ходе возникшей перестрелки. Больше никто не пострадал. Заложницу, находившуюся в стрессовом состоянии, госпитализировали в кардиологическое отделение…»

«Хоть здесь не соврали», – отметил Данилов. Утром на конференции начальник госпиталя рассказал о вчерашнем происшествии и сказал, что врача, захваченную в заложницы, госпитализировали в отделение неотложной кардиологии, и что жизнь ее вне опасности.

«Убитый главарь боевиков опознан. Он оказался бывшим сотрудником МВД, уволенным за поступки, несовместимые со званием офицера. Кто стоял за его спиной еще, предстоит выяснить следствию. Главный врач госпиталя генерал-полковник Аполлонов отказался встречаться с журналистами, сославшись на занятость, то же самое сделали его заместители…»

Шедевр заслуживал быть сохраненным на память. Дочитав статью до конца, Данилов аккуратно свернул газету, убрал ее в сумку и стал составлять в уме план работ по новому дому на выходные. Думалось плохо – рядом сели две девицы и начали громко, на весь вагон, разговаривать.

– Снежанка в своем супермаркете времени даром не теряет, и питается шикарно, и домой часто «гостинцы» приносит, мясной отдел как-никак. Пространство под прилавками, на которых выложено мясо, колбасы и сыры, камерами не просматривается, там всегда можно спрятаться и наскоро перекусить чем-нибудь вкусненьким.

– Кать, а разве можно незаметно взять это вкусненькое с прилавка?

– Можно, если встать спиной к камере, – ответила Катя, – а лучше уронить, как бы случайно и незаметно затолкнуть ногой куда-нибудь в укромное место. То, что в упаковке, сама понимаешь. А можно отложить свежий деликатес как бы на списание, а после смены унести его домой. Правда, это удается только в те дни, когда на контроле стоит кто-то свой. Недавно мне такой буженинки перепало!

– А живет она где? С тобой?

– С кем же еще ей жить, как не с родной сестрой, Кать? У нас квартира хорошая, прямо у метро, и соседи спокойные – четыре таджички, два молдаванина и осетинская семья – муж, жена и двое детей.

– Не ссоритесь?

– Что нам ссориться? Когда люди работают с утра до ночи, да почти без выходных, на то, чтобы ссориться, сил не остается. Вечером пришел – упал, утром встал – пошел.

«Это же просто формула жизни! – восхитился Данилов. – Утром встал – пошел, вечером пришел – упал. А один раз вечером упал, а утром не встал… Финиш».

Доценту Ниеловской пришлось долго оправдываться, доказывая как свой профессионализм, так и ответственное отношение к делу, в частности – к консультациям. Трагедия подрубила ее не столько морально, сколько материально – мгновенно разнесшиеся слухи (профессиональная несостоятельность – тягчайшее обвинение!) сократили ее частную клиентуру как минимум наполовину.

Глава восемнадцатая
Конфликт

Данилов решил пригласить Елену в театр. Вспоминать, когда они в последний раз ходили в театр, было просто страшно. Целую вечность назад.

Словоохотливая разбитная женщина, продававшая билеты, попыталась навязать Данилову парочку модных мюзиклов и не менее модный спектакль о последних днях Достоевского, но Данилов вежливо попросил ее помолчать, сказав, что разберется сам.

– Ну, как хотите, – обиженно буркнула женщина, – я же не за деньги консультирую, а из профессионализма.

Данилов, сраженный этой фразой, на мгновение утратил дар речи.

– Ну, тогда, может, «Катамараны» Горобца? Очень модный спектакль.

– Нет, спасибо.

После детального знакомства с афишами Данилов остановил свой выбор на гастрольном спектакле неизвестного ему Театра Нового Поволжья, рассудив, что чеховскую пьесу «Вишневый сад» испортить невозможно, а провинциальные актеры часто играют лучше московских, давно привыкших к аплодисментам и славе. Уточнять фамилию автора пьесы, не указанную на афише, Данилову и в голову не пришло.

Режиссер, скрывавшийся под псевдонимом Никола Адов (Данилов и предположить не мог, что это не псевдоним, а настоящее имя), поставил вольную интерпретацию библейского сюжета, не имевшую ничего общего, кроме названия, с чеховским «Вишневым садом».

Перед зрителями развернулась история сложных, местами бурных взаимоотношений между пожилым богачом Воозом и бедной молодой вдовой Руфью. Никакого вишневого сада там не было и в помине, просто главный герой, тяготясь грузом прожитых лет, несколько раз спрашивал у Бога: «Скажи, Всевышний, не слишком ли я стар для прогулок по вишневому саду?» Бог не отвечал, вместо этого являлась ушлая Руфь, олицетворение вишневого сада, и устраивала возлюбленному очередной скандал, который можно было потушить лишь богатыми дарами.

Две старушки, сидевшие за спиной Данилова и Елены, забрели на спектакль так же случайно, но тем не менее высидели до конца, каждые пять-десять минут шепотом спрашивая:

– Ты понимаешь, что происходит на сцене?

В антракте Данилов предложил Елене уйти, но она отказалась, сказав, что спектакль скорее нравится, чем не нравится, и что она настроена досмотреть его до конца.

– Тем более что все так неожиданно – прийти на классический «Вишневый сад», а попасть на такой почти латиноамериканский спектакль.

– Почему латиноамериканский? – удивился Данилов.

– По накалу страстей.

Страстей и впрямь было много – к концу второго и последнего действия актеры немного охрипли, надрыв чувств не замедлил сказаться на голосовых связках.

Спал Данилов плохо, снилась какая-то невнятная муть, какие-то ссоры. Не иначе спектакль подействовал. Встав утром с тяжелой головой, Данилов пообещал себе, что впредь будет покупать билеты на спектакль только после того, как прочтет в Интернете отзывы о нем. Отзывам Данилов доверял больше, нежели рецензиям. У Полянского когда-то ходила в невестах девушка Таша (Данилов не успел узнать, как ее звали по-настоящему – Татьяной, Натальей или как-то еще), которая подвизалась на поприще театральной критики и взахлеб рассказывала о закулисных тайнах своей профессии. «Просто так ничего не делается» – вытекало из ее рассказов.

В отделении сегодня было как-то непривычно. Миранда, несмотря на ранний час, сидела на посту причесанная, накрашенная, застегнутая на все пуговицы и отчаянно не выспавшаяся. Зевала она отчаянно, как шутят медики: «так, что можно было увидеть не только гланды, но и желудок».

Кочерыжкин сидел за столом в ординаторской и писал дневники. Тоже при полном дежурном параде – даже колпак формой напоминал не берет, а цилиндр. Но больше всего Данилова удивило то, что диван был собран.

– Привет, шеф в боксе, – сказал Кочерыжкин.

Данилов подумал, что опоздал на работу. Посмотрел на настенные часы – нет, все в порядке, пришел вовремя. Следующая мысль оформилась в вопрос:

– Кто в боксе?

Кочерыжкин изобразил рукой самоповешение. Толково изобразил, не только склонил безжизненную голову набок, но и язык высунул.

– Генерал-лейтенант Уровейцев, начальник коллегии специальных расследований московского ГУВД. Вчера привезли на «промывку».

«Промывкой» назвались детоксикационные мероприятия, сочетающие внутривенное капельное введение лекарственных растворов с усиленным диурезом, проще говоря – мочеиспусканием. По сути дела они и представляли собой промывку.

– Трудный пациент или трудный человек? – уточнил Данилов.

– Человек, разумеется, – хмыкнул Кочергин. – Головокружительная карьера – он еще десять лет назад простым опером был – многим так кружит голову, что на место она уже не встает. Короче говоря – будет тебе что вспомнить, готовься. Да, диагноз, разумеется, не настоящий, ведем как первичную гипертензию. Одна морока с этой элитой – и танцы с приседаниями изволь исполнять, и беллетристикой заниматься – писать в истории черт знает что, да еще с обоснованием нахождения в реанимационном отделении, чтобы никакая проверка не придралась, а то выговор дадут. Ладно, мое уже почти закончилось, а вам терпения.

– Спасибо.

Пока Кочерыжкин дописывал дневники, Данилов разложил по местам (что в шкафчик, что в холодильник) принесенную из дома еду и заварил чай. Кочерыжкин от чая отказался.

– Мне сейчас, кроме водки, ничего не хочется, – добавил он, – как приеду домой, так сразу же поддамся искушению.

– Правильно, – одобрил Данилов, – еще Оскар Уайльд сказал: «Единственный способ избавиться от искушения – это поддаться ему».

– А Бернард Шоу советовал никогда не противиться искушениям, чтобы испытать все и придерживаться того, что понравится.

В отличие от Половниковой и Чернова, Кочерыжкин был начитан и время от времени мог блеснуть эрудицией. Мог не только блеснуть ею, но и довести до белого каления. Так, например, старшая медсестра в ответ на каждое свое замечание, по мнению Кочерыжкина выходящее за рамки ее полномочий, слышала:

– Сапожник[26]26
  У Александра Македонского был придворный художник, известный в то время живописец Апеллес, который имел привычку выставлять свои работы в людных местах и прятаться поблизости, чтобы подслушать, что говорят о его творчестве зрители. Как-то раз один сапожник сказал, что на сапоге, изображенном на картине, недостает одной петли. Апеллес ночью исправил ошибку, а сапожник на следующий день это заметил, сильно возгордился и стал критиковать уже не сапоги, а то, как изображены обутые в них ноги. Разгневанный Апеллес тут же появился на людях и одернул критика, сказав: «Сапожник, суди не выше сапога!»


[Закрыть], суди не выше сапога!

Половникову Кочерыжкин часто подкалывал фразой, сказанной Сэмом Уэллером мистеру Пиквику: «Волан – прекрасная игра, но если вы – волан, тогда игра чересчур возбуждает, чтобы быть приятной». Язва Половникова, в свою очередь, утверждала, что Кочерыжкин читает так много всякого разного, что на литературу по специальности у него совсем не остается времени. Данилов находил, что не так уж сильно она и преувеличивала, Кочерыжкин и впрямь был «шаблонным» доктором, то есть таким, который действует по раз и навсегда наработанному шаблону, а все непонятное пытается под этот шаблон подогнать. Если наработать достаточно «объемистый» шаблон, то можно и грамотным врачом прослыть.

Начальник отделения заглянул в ординаторскую только для того, чтобы увести Данилова в свой кабинет.

– Слава уже сказал вам?

Роман Константинович не стал садиться за стол, давая понять, что разговор будет короткий.

Данилов кивнул, поняв, что речь идет о вип-клиенте.

– Максимум осторожности и предупредительности. Ему можно почти все – курить в боксе, смотреть ночью телевизор, посетителей пускать беспрепятственно, для них на посту лежат одноразовые бахилы, а в сестринской висят три халата. Осмотрами ему докучать не надо, днем с ним занимаюсь я, а ваше дело – заглянуть в бокс около восьми вечера, спросить, как дела, да смерить давление…

«А также поклониться и шаркнуть ножкой», – добавил про себя Данилов.

– К монитору подключайте только при необходимости, – продолжал инструктаж Роман Константинович. – Если он, не дай бог, ухудшится, это я на всякий случай предупреждаю, то сразу сообщайте ответственному дежурному и требуйте, чтобы вам срочно дали из какого-то отделения медсестру для индивидуального поста, причем опытную. Из глазного лучше не берите – специализация у них очень узкая и по-настоящему тяжелых больных никогда не бывает. И вот еще что, если вы вдруг учуете от него запах или увидите в палате спиртное, не делайте замечаний и не вздумайте что-то изымать! Звоните жене – она приедет и разберется. Номера всех ее телефонов есть в истории болезни.

– Вы это серьезно? – не поверил Данилов. – Насчет жены?

– Ну не министру же вы будете звонить? – ответил вопросом на вопрос начальник отделения. – Не беспокойтесь, там такая жена, что и коня на скаку остановит, не то что своего муженька. Звоните хоть ночью – сама разрешила.

Данилов обратил внимание на то, что Роман Константинович сказал не «попросила», а «разрешила». Показательно, ничего не скажешь.

– Меня тоже можете беспокоить по любому поводу и без него, с такими пациентами пустяков не бывает. Станислав Маркович просил меня обеспечить все в должном виде. Ему в декабре пятьдесят лет должно исполниться, вы понимаете?

– Ждет награды к юбилею? – предположил Данилов.

– Станислав Маркович – полковник внутренней службы, а для полковников предельный возраст пребывания на военной службе равен пятидесяти годам. Ему, конечно, хочется, как это говорится, «в интересах службы» остаться на своем месте еще на пять лет, но для этого нужны не столько медицинские противопоказания, сколько положительная аттестация. А господин Уровейцев – он не просто генерал и начальник коллегии, он еще и зять человека, имеющего прямой доступ к Самому!

– А что, разве сам Уровейцев к министру не вхож?

– Я говорю не о министре, – веско и со значением ответил Роман Константинович. – Ну что ж, вроде я все вам сказал, пора на пятиминутку, а потом я ему вас представлю.

От «ему вас представлю» Данилов едва не разобрал смех, но он сдержался, понимая, что у рядового врача свои приоритеты и представления, а у начальника отделения и тем более у начальника госпиталя – свои.

На первый взгляд «сиятельный пациент» (так про себя прозвал его Данилов после инструктажа, проведенного начальником отделения) производил довольно заурядное впечатление. Плотный, коротко стриженный сорокалетний мужчина с цепким профессиональным взглядом. Типичный сотрудник, каких Данилов повидал уже немало. Речь тихая, начальственная, с едва уловимым пришепетыванием. Звали «сиятельного пациента» Артуром Гелиевичем, запоминающееся имя-отчество, не рядовое.

Роман Константинович представил Данилова, назвав «одним из самых опытных наших врачей», и они ушли – начальник на конференцию, а Данилов – в ординаторскую. Данилову было понятно, что «высокое звание» одного из самых опытных врачей не более чем условность, призванная польстить пациенту. Ясный пень – наблюдать большого начальника абы кому не доверят, тут непременно нужен если не доцент с высшей категорией, то хотя бы «самый опытный врач».

– Назначения без реальной необходимости не меняйте, – предупредил перед уходом Роман Константинович.

– Тут за вчерашний день вся наша профессура перебывала, – хохотнул Кочерыжкин, – прямо в очередь становились.

Очередь не очередь, а паломничество в бокс началось сразу же после конференции. Первым, как и положено, пришел начмед Борис Алексеевич. Кивнул на ходу Данилову, который стоял у сестринского поста и просматривал только что пришедшие из лаборатории результаты анализов, и проследовал в бокс, откуда сразу же послышалось преувеличенно-бодрое: «Доброе утро, Артур Гелиевич, как вам спалось на новом месте?» Начмед не стал утомлять «сиятельного пациента» – пробыл в боксе считаные минуты.

Следующим посетителем оказался начальник приемного отделения, отдежуривший сутки в качестве ответственного врача по больнице. Зашел без дела, чисто выслужиться – справиться о самочувствии и лишний раз мелькнуть пред светлыми генеральскими очами.

Третьей оказалась начальница отделения неотложной кардиологии Нонна Тимофеевна, которая явилась не одна, а со свитой из двух медсестер своего отделения – одна медсестра толкала передвижной аппарат для ультразвукового исследования, а другая – тележку, на которой стоял кардиограф.

– Эта-то бандура вам зачем, Нонна Тимофеевна? – удивился кардиографу Роман Константинович. – У нас в отделении их три штуки!

– Предпочитаю свой, проверенный аппарат! – с тихой гордостью ответила Нонна Тимофеевна. – Вы не возражаете, Роман Константинович?

– Я женщинам никогда не возражаю, тем более – красивым, – улыбнулся Роман Константинович.

Око за око, зуб за зуб, шпилька за шпильку. Ты намекнула, что в моем отделении аппаратура ни к черту не годится, а я тебя красавицей назову. Внешность у Нонны Тимофеевны была не ахти какая – большой нос, массивный квадратный подбородок, маленькие глаза-буравчики. За глаза ее звали Бабой-Ягой, иногда – Бабой-Язвой, довольно редкий, надо сказать, случай, когда внешность гармонировала с характером самым идеальным образом.

Нонна Тимофеевна проторчала в боксе около часа – сняла кардиограмму, перешла к эхокардиографии[27]27
  Эхокардиография – ультразвуковое исследование сердца.


[Закрыть], а затем отпустила медсестер, чтобы не мешали, и долго «растекалась мыслью по древу», давая «сиятельному пациенту» рекомендации по лечению.

За это время дважды приходил начальник неврологического отделения Котельников, которому тоже было надо (а если судить по нетерпению, написанному на лице, – просто приспичило) проконсультировать генерала. С третьей попытки ему это удалось – «сиятельный пациент» покурил в окошко после ухода Нонны Тимофеевны и был готов нести свой крест дальше.

Высокая профессура – заведующие кафедрами терапии и гастроэнтерологии – явилась вместе, типа на консилиум. Данилов посочувствовал не только генералу, а всем «сиятельным пациентам» вообще, ведь случись с ними что серьезное – непременно залечат насмерть. Какого еще исхода можно ожидать, если на больного буквально наваливается такое множество консультантов? И у каждого консультанта свое, особое мнение, отличное от прочих. Залечат, как есть залечат, до победного конца, до того предела, когда дальше лечить некуда, ибо бессмысленно.

«Кто придет еще? – подумал Данилов после того, как заведующие кафедрами покинули отделение. – Разве что только психотерапевтов еще не было».

Угадал. Не прошло и года, то есть не прошло и получаса, как пришел психотерапевт, да тоже не простой, а сам заведующий кафедрой психотерапии и наркологии факультета повышения квалификации медицинских работников, академик РАМН[28]28
  РАМН – Российская академия медицинских наук.


[Закрыть] Бабайкин – очень толстый, очень важный и, как говорили, очень умный, считавшийся если не первым, то уж точно вторым номером в российской психотерапии после отца-основателя – профессора Карвасарского, главного психотерапевта страны, руководителя Федерального научно-методического центра по психотерапии и медицинской психологии, академика и президента Российской психотерапевтической ассоциации.

Бабайкин сначала пообщался с Романом Константиновичем в ординаторской (Данилов в это время делал обход), а затем отправился в бокс, попросив дежурную медсестру Наташу: «Проследите, моя хорошая, чтобы нам полчасика никто не мешал».

Последним пришел начальник эндоскопического отделения Кулагин – рассказать «сиятельному пациенту» про предстоящую гастроскопию[29]29
  Гастроскопия – разновидность эндоскопического исследования, при которой идет осмотр верхних отделов желудочно-кишечного тракта – пищевода и желудка.


[Закрыть] и про то, как надо к ней готовиться. Заодно и смутил неравнодушную к нему медсестру Наташу. Выйдя из бокса, Кулагин зашел в ординаторскую и попросил Данилова:

– Проследите, пожалуйста, то есть напомните нашему генералу завтра утром, что завтракать ему не надо.

– Хорошо, напомню.

– Анекдот хотите? В Средневековье в одном из католических монастырей настоятель поручил новому послушнику переписывать Библию. Спустя месяц послушник явился к настоятелю и сказал: «Падре, все мы переписываем Библию с копий, сделанных до нас другими монахами. А что, если кто-нибудь из них где-то ошибся? Ведь эту ошибку будут повторять снова и снова. Нельзя ли сравнить существующие копии с оригиналом?» Настоятель ушел в библиотеку, где хранились очень старые книги, и пропал. Через три дня, обеспокоившись его долгим отсутствием, послушник отправился на поиски, дошел до библиотеки и увидел там настоятеля, рыдающего, бьющегося головой о стену и повторяющего: «селебрейт», то есть праздновать, а не «целибат».

Анекдот Данилову понравился, прикольный и не пошлый.

После трех часов потянулись посетители, насколько мог догадаться Данилов по виду и погонам – подчиненные. Дела не оставляли начальника коллегии специальных расследований даже в больнице. Оно и верно – не простой ведь чиновник, без которого легко можно обойтись.

Перед уходом Роман Константинович сказал Данилову:

– Если все будет хорошо, то послезавтра мы переведем Уровейцева в отделение.

– В какое?

– В неотложную кардиологию, Тимофеевна хочет заняться им как следует. Кто бы сомневался?

– А почему же тогда она не заберет его в блок? Там же тоже есть вип-апартаменты?

– Апартаменты есть, желания нет, – усмехнулся Роман Константинович. – Неужели вы еще не раскусили нашу Тимофеевну? На нее где сядешь, там и слезешь. Ей неохота возиться с «промывкой», она возьмет его чистенького и свеженького и за пару дней обработает по полной, внушит, что без нее он скоро загнется. Тимофеевна умеет обрабатывать пациентов, в этом ей не откажешь. Обвешает мониторами[30]30
  Имеются в виду небольшие по размеру мониторы, в течение двадцати четырех часов снимающие электрокардиограмму и измеряющие артериальное давление, которые укрепляются на теле пациента.


[Закрыть], сделает все анализы, какие только возможно сделать, и выпишет, запугав своими тремя «И».

– Чем, простите?

– Тремя «И» – инфарктом, инсультом и импотенцией, – рассмеялся Роман Константинович. – Спасение одно – регулярное наблюдение у Нонны Тимофеевны. Она у нас настоящий «генеральский доктор» – обслуживает чуть ли не весь высший состав. Скажу по секрету, хотя это секрет Полишинеля, что Станислав Маркович и Борис Алексеевич боятся Тимофеевну как огня и ни в чем ей не перечат. А ну как наябедничает кому-нибудь из своей «золотой» клиентуры? Она может.

– Дурное дело нехитрое, – согласился Данилов.

– Ладно, я пошел, а вы глядите в оба. – Роман Константинович посмотрел на часы. – День вы уже простояли, осталось ночь продержаться. Семь человек – не так уж и много для профессионала.

– Пять, – поправил Данилов, решив, что начальник оговорился.

– Один высокопоставленный пациент считается за трех обычных. Как по затратам времени и сил, так и по последствиям. Причем приятными последствиями в этом случае всегда является отсутствие последствий, какой-либо благодарности ждать не стоит – бесполезное это занятие, ведь небожители не благодарят простых смертных, они все принимают как должное. Ладно, Владимир Александрович, пойду я. Звоните, если что, а я вам часиков в десять сам наберу.

Если долго, с самого утра не было поступлений – стоит ждать чего-нибудь этакого, заковыристого и сложного. В семь пятнадцать вечера «Скорая помощь» привезла пятидесятилетнего преподавателя Академии МВД.

– Собирался уходить с работы, встал из-за стола и рухнул…

Про анамнез можно было бы не спрашивать, но Данилов все же спросил:

– Что-то про него узнали?

– Ничего, кроме радикулита, он на работе ни на что не жаловался. Кардиограмма без острых изменений, ритм синусовый.

Кома неясного генеза – прекрасный подарок для дежурного реаниматолога. Идеальная загадка, уравнение с дюжиной неизвестных, которое надо решить в жесткие сроки. Иначе – аут и никакого рестарта не будет, это не компьютерная игрушка.

Как и положено при всех критических состояниях, Данилов оценил проходимость дыхательных путей, адекватности дыхания и гемодинамику пациента. В трахее стояла трубка (бригада «Скорой помощи» поработала с пациентом на совесть), дыхание было частым, ритмичным и глубоким, так называемое дыхание Куссмауля, которое могло наблюдаться как при диабетических комах, так, например, и при поражении головного мозга, пульс частый, слабый, давление – семьдесят на сорок. Зрачки не очень-то сужены, но на свет не реагируют…

Данилов проверил проходимость подключичного катетера, который установила «Скорая», и зафиксировал его швом вместо полоски лейкопластыря.

– Наташа, возьми кровь на развернутую биохимию, алкоголь и наркотики, и ставь пятьсот реополиглюкина. – Данилов подключил пациента к аппарату искусственной вентиляции легких в режиме, включавшем технику лишь тогда, когда больной переставал дышать самостоятельно, и к монитору.

– Кардиограмму? – напомнила Наташа.

– Через час, хватит пока и той, что «Скорая» сняла.

Наташа позвонила в лабораторию и сказала:

– Владимир Александрович, просили подождать, пока прийти некому.

– Отнеси анализы сама, – распорядился Данилов. – А я пока мочевой катетер поставлю.

– Я мигом, – пообещала Наташа.

Не прошло и полминуты после ухода Наташи, как Данилов услышал жужжание зуммера, доносящееся с поста – вызывал «сиятельный пациент». Он как раз находился в процессе установки мочевого катетера «коматознику» и не стал бросать дело на середине, несмотря на повторный звонок, а установил катетер, снял перчатки, накрыл пациента простыней и быстрым шагом пошел в бокс.

Минута, от силы полторы, показались генералу чересчур долгим сроком. Данилов столкнулся с ним на пороге бокса – «сиятельный пациент» шел выражать недовольство.

– Что, плохо слышите? – на повышенных тонах поинтересовался генерал.

– Извините, был занят срочным делом… – начал Данилов, но его объяснения вкупе с извинениями генералу были не нужны.

– Каким делом можно заниматься, если зову я?! – загрохотал он, сделав на слове «я» ударение не только голосом, но и мимикой, только в грудь кулаком себя не стукнул.

– Здесь реанимация, – ответил Данилов, намекая не только на то, что здесь могут быть срочные дела, но и на то, что громкие разговоры, тем более крики, здесь неуместны.

– Я в курсе!

«Сиятельный пациент» вернулся на свою койку, улегся на спину, развязал пояс белого махрового халата, украшенного желто-золотыми иероглифами, высвободил правую руку и грубо приказал:

– Взял померил давление!

Данилов, прошедший за генералом в бокс, проглотил все слова, приготовившиеся сорваться с языка, и остался стоять на месте.

– Взял померил давление! – тем же тоном повторил генерал и добавил подстегивающее: – Быстро!

– Я на подобные… распоряжения не реагирую, – ответил Данилов, демонстративно закладывая руки за спину. – Оставьте их для кого-то другого, кто привык.

– Ты что – тупой?! – Генерал уставился на Данилова так, словно видел перед собой нечто диковинное. – Что надо делать – слышал?!

– Слышал, но не буду, – твердо сказал Данилов.

– Отказываешься выполнять врачебный долг? – более тихо, но уже с угрозой сказал генерал, угрожающе прищуриваясь и становясь похожим лицом на кота.

Вообще-то у котов и кошек прищуривание – знак доброжелательный, об этом Данилов где-то читал.

– Не позволяю общаться со мной в барственно-хамском стиле, – поправил Данилов, крепко сжимая кулаки, не для драки, а чисто рефлекторно, хотя при несколько иных обстоятельствах…

– Что, самый умный? – «Сиятельный пациент» изобразил на лице улыбку, похожую на оскал. – Или самый борзый?

Странно, но у такого большого начальника и явно небедного человека зубы были совсем не респектабельными – кривыми, желтовато-серыми, да еще и торчали во рту нестройно. «Наверное, боится стоматологов», – решил Данилов, привыкший искать объяснение всему нелогичному.

– На что вы жалуетесь? – спокойно спросил Данилов, сменой темы помогая собеседнику уйти от конфликта.

В конце концов, он был врачом и разговаривал с пациентом, вверенным его заботам. Не самым умным, не самым воспитанным, не самым приятным, но все же – пациентом.

– Ты вправду мудак или притворяешься?! – Генерал снова повысил голос. – Я ни на что не жалуюсь, жаловаться будешь ты! Последний раз говорю – измерь мне давление или пеняй на себя!

– Пациенты излагают врачам жалобы, основываясь на которых, врачи совершают те или иные действия, – ответил Данилов. – Изложите мне ваши жалобы, и я решу, что мне надо делать. Только желательно обращаться ко мне на «вы» и избегать в общении оскорбительных слов.

– Это ты мне советуешь, как я должен себя вести?! – Генерал сел в койке и сунул правую руку в рукав. – Мне?!

– Вам.

Данилов сделал глубокий вдох и с сожалением подумал о том, что давно перестал носить с собой обезболивающие таблетки. Обрадовался, что голова стала болеть очень редко и совсем не так сильно, как раньше. Это просто раздражителей хороших не попадалось, таких как генерал Уровейцев, наш дорогой и обожаемый Артур Гелиевич. Сейчас голову сковало раскаленным обручем, который с каждой минутой давил все сильнее.

– Ну и дела! – «Сиятельный пациент» в фальшивом восторге хлопнул себя руками по коленям. – Да я тебя, гнида вонючая, раздавлю и не замечу! Ты что, забыл, с кем разговариваешь? Так я тебе напомню!

– Я не забыл. – Данилов чувствовал, что вот-вот сорвется, но пока еще ему удавалось держать себя в руках. – Вы мой пациент.

– Какой на хер пациент?! – взорвался «сиятельный пациент». – Я – твоя судьба! Скажу одно слово – и все.

– Можно я скажу одно слово?! – перебил Данилов, возвышая голос.

– Валяй! – «Сиятельный пациент» скрестил руки на груди и насмешливо посмотрел на Данилова.

– Вы, Артур Гелиевич, тупой самодовольный мудак! – в последний момент Данилову удалось слегка обуздать вырвавшиеся на волю эмоции и не выкрикнуть эти слова, что выглядело бы истерично, а сказать, сказать громко и оттого более веско.

Данилов намеренно обратился к генералу по имени-отчеству – изысканная вежливость только усиливает оскорбление.

– Сам ты такой! – как-то по-детсадовски ответил оппонент. – Я тебе…

– Будут жалобы – обращайтесь!

Данилов повернулся и вышел из палаты, не вслушиваясь в то, что несется ему вслед. Очень хотелось подкрепить свои слова хорошей оплеухой или зуботычиной, но рукоприкладство в отношении пациента неприемлемо, а в отношении милицейского генерала чревато крупными последствиями. Другое дело, если сам набросится, самооборона – это святое. Данилов усмехнулся, представив себе заголовок в завтрашнем номере «Столичного пустословца»: «Террорист-одиночка в самом охраняемом госпитале России» с фотографиями Большого театра, призванного изображать госпиталь, и человека в черной маске и белом халате – террориста, под видом сотрудника проникшего в госпиталь.

Медсестра Наташа вопросов не задавала (и так все поняла, не глухая), только смотрела встревоженно.

– Все путем. – Данилов заставил себя улыбнуться. – Как тут у нас дела?

– Нормально.

– Дай, пожалуйста, две ампулы анальгина.

В ординаторской Данилов перелил раствор из ампул в чашку и выпил. Вкус лекарства не имел никакого значения – от нервного напряжения (когда сдерживаешь себя, страдаешь гораздо больше, чем давая выход эмоциям) и головной боли все чувства на время притупились. Окружающее виделось тусклым, упавшие в корзину ампулы стукнули едва слышно, головная боль из жгучей стала тупой.

– Сейчас бы водки! – сказал своему отражению в зеркале Данилов, вспомнив слова Кочерыжкина, сказанные сегодня утром. – И скрипку…

Тяготило не случившееся (какой смысл плакать о волосах, снявши голову?), а сознание того, что через час придется идти в бокс и интересоваться, нет ли у Артура Гелиевича каких-либо жалоб. Врачебный долг, едрить его налево и направо. Только ведь «сиятельный пациент» поймет все иначе – решит, что доктор, устрашившись последствий, пришел вилять хвостом и замаливать грехи.