Текст книги "Доктор Данилов в госпитале МВД"

– Но тебе-то что до этого? – искренне удивился Данилов. – Ты же как человек посторонний и пока еще совсем не аксакал можешь сохранять нейтралитет. Или тебе просто неприятно работать в такой обстановке?

– Мне трудно работать в такой обстановке! – простонал Рябчиков. – Из-за того, что все вечно грызутся, бардак в больнице царит невероятный. Рентгеновские снимки то и дело пропадают.

– Куда?

– Если бы я знал! Истории теряются, больных путают… Каждое утро начинается с разборок – того не описали, этого не посмотрели, там снимков не найдут, а там историй, в которых я сам накануне описывал снимки! И все на нервах, все с надрывом! Тихо разговаривать там вообще не умеют!

– Это даже по тебе заметно, – сказал Данилов. – Раньше ты говорил не в пример тише.

– Извини, Вова. – Рябчиков понизил голос. – К плохому быстро привыкаешь. У нас если не орать, то никто тебя не услышит.

– Веселое место, – хмыкнул Данилов. – А куда смотрит главный врач?

– Куда ему надо, туда он и смотрит! – Рябчиков взял нож и вилку и начал есть свой оливье, уже не торопясь, понемногу. – А порядок его, кажется, особо не интересует. Он мыслит глобальными категориями. Ремонт корпусов, закупки продовольствия и медикаментов – вот его стихия.

– А заместитель по лечебной работе?

Данилов доел салат, вытер губы салфеткой и отпил глоток морса, оказавшегося на редкость кислым. Данилов понюхал бокал и отпил еще чуть-чуть, желая убедиться, что морс не прокис. Нет, не прокис, просто сахару мало положили, пожадничали.

– Заместитель по лечебной работе выслушивает жалобы от отделений и время от времени звонит туда-сюда и грозит всякими карами. Как говорится – скажи хоть тысячу раз «халва», во рту слаще не станет. К нему давно привыкли, и никто с ним не считается. Выслушают, пообещают все сделать и спокойно обо всем забудут. А воз и ныне там. Вот, например, сегодня я час носился по территории, разыскивая историю болезни мужика, которому по дежурству делал рентгеноскопию. Вместо торакальной хирургии тупая санитарка отнесла ее в гинекологию. А оттуда, как у нас принято, даже не позвонили и не сказали, что к ним попала чужая история болезни, я уже не говорю о том, чтобы отправить ее по назначению. И так вот все. Если ищешь историю или снимки, то надо спросить каждого, в каждом отделении, даже не спросить, а попросить, чтобы посмотрели или поискали. И не факт, что в ответ ты не услышишь открытое хамство в совковом стиле «вас много, а я один». Короче – по каждому пустяку приходится собачиться с народом, а это, как ты понимаешь, стоит не только времени, но и здоровья. Нервная система расшатывается очень быстро, так, чего гляди, и до клиники неврозов докачусь.

– Ну а почему же ты там работаешь, если все так плохо?

Рябчиков перестал жевать и задумался.

– Если честно – сам не знаю, – признался он. – Скорее всего – просто не люблю перемен. Тут с личной жизнью дай бог разобраться, а потом уже и смене работы можно подумать. Ну и платят в «восьмерке» нормально, к тому же я работаю на полторы ставки плюс к тому раз в квартал премии дают в размере оклада. Наверное, эта больница подавила мою личность. Точно так же, как с аэропортами.

– С аэропортами? – переспросил Данилов, удивившись непонятному сравнению.

– Разве тебя не подавляют огромные международные аэропорты, обезличенные, многолюдные и какие-то равнодушно-усталые?

– Нет. Правда, не такой уж я и частый гость в аэропортах.

– В каждом из них пассажиров встречают служащие с одинаковым отстраненным выражением на лицах, – продолжил Рябчиков, – одинаковые магазинчики, одинаковые закусочные, одинаковые самолеты. Одинаковы даже таксисты, обреченно предлагающие свои услуги прилетевшим издалека пассажирам. Кажется, что эти аэропорты образуют свою, особую реальность, где спираль времени замыкается в круг. Нигде, ни в каком другом месте, однообразие бытия не ощущается так остро, как в больших аэропортах.

– А в маленьких? – улыбнулся Данилов.

– О, маленькие аэропорты – это совсем другое дело! – Рябчиков откинулся на спинку стула. – Маленькие аэропорты нравятся мне куда больше! В отличие от своих собратьев-гигантов, они индивидуальны, обжиты, пронизаны местным колоритом. И пахнут они каждый на свой лад. Вот, например, в Великом Новгороде по всему аэропорту разносится запах пирожков с мясом, очень, кстати, вкусных! Нерушимые связи малых аэропортов со своими городами вселяют в пассажиров спокойствие и уверенность в благополучном завершении путешествия.

– Что-то в этом есть, – согласился Данилов, вспоминая аэропорт города Липецка, в котором он был лет двадцать назад, в августе месяце. Тот аэропорт пах яблоками.

Его тогда еще удивило, насколько пассажиры липецкого аэропорта отличались от пассажиров «Домодедова» или «Внукова». Подавляющее большинство липецких пассажиров передвигались неторопливым шагом, на посадку проходили не толпясь и так же спокойно занимали места в салонах.

– У меня даже есть афоризм на эту тему: «В маленьком аэропорту пассажир ощущает себя человеком, а в большом аэропорту человек ощущает себя пассажиром».

– Здорово! – восхитился Данилов. – Сам придумал?

– Нет, у Пушкина списал! – ответил польщенный Рябчиков. – Из «Капитанской дочки»! Конечно же сам.

– Рудольф, а ты книги не пробовал писать? – уже серьезно поинтересовался Данилов. – Ты красиво выражаешь мысли, даже литературно. Как ты сказал: «особую реальность, где спираль времени замыкается в круг…» Знаешь, это так подходит ко всей нашей жизни. Мы бегаем по кругу, а нам кажется, что мы бежим вперед. Черт возьми, твоя меланхолия, оказывается, очень заразительна!

Под горячее Рябчиков снова заговорил о работе, но уже не о недостатках, а о достоинствах. Правда, достоинства эти были относительными и касались не больницы в целом, а отделения лучевой диагностики, в котором он работал.

– Мы хоть палаты не ведем, посмотрели, описали, и до свидания. А некоторые врачи от своих больных просто воют. Есть, конечно, и нормальные люди, но маргиналов тоже хватает. Бомжи постоянно лежат, сейчас, когда лето на носу, их мало осталось, но стоит только начаться холода – косяком пойдут. Некоторые ведут себя очень развязно, попросят его, к примеру, в раковину не ссать, так он туда, не за обедом будь сказано, кучу навалит. Назло.

– За такое – только в морду, – сказал Данилов.

– Так и воспитывают, – кивнул Рябчиков. – Мне один очень интеллигентный медбрат как-то признался, что не испытывает никаких угрызений совести, занимаясь рукоприкладством. Напротив, оно приносит ему глубокое чувство морального удовлетворения.

– Чего ж тут удивительного? – хмыкнул Данилов. – Рукоприкладство практически всегда приносит чувство морального удовлетворения, ведь к нему обычно прибегаешь, когда все прочие доводы уже исчерпаны, а добиться понимания все же надо. Ведь очень ценно, чтобы тебя понимали.

– Не знаю, Вова, мне это как-то дико. Вдумайся в саму суть – медицинский работник избивает пациента, да еще и получает от этого удовлетворение.

– Моральное, – уточнил Данилов.

– Да хоть какое! Меня лично от этого коробит.

– Это ты на «Скорой» не работал. – Данилов вспомнил, как ни за что ни про что получил на вызове по голове увесистым обрезком водопроводной трубы от невменяемого пациента. – Можно сказать, жизни не видал. Ты не обижайся, Рудольф, я никоим образом не наезжаю на твою специальность, но рентгенологи очень мало контактируют с пациентами. Снимки делают рентгенолаборанты, рентгенологи их только описывают, а во время скопий вы командуете – «вдох поглубже и задержать воздух» или «повернитесь боком», вот и все общение. Поэтому у тебя и взгляды несколько иные. Пойми меня правильно, я не говорю, что пациентов надо бить, я просто хочу сказать, что некоторые люди слов не понимают совершенно и только тумаками можно объяснить им, как надо себя вести. Такие типы попадались мне как среди больных, так и среди врачей. Уроды вездесущи. А сколько врачей у вас в отделении?

– Трое вместе с заведующим, который называется «начальник отделения».

– Ладите друг с другом?

– Да, внутри отделения обстановка нормальная. Дружно держим оборону против других отделений. – Рябчиков пару раз хихикнул. – Разумеется, все другие отделения считают нас бездельниками. И рабочий день у нас короткий, и лишнюю нагрузку мы брать не расположены, и снимки описываем плохо.

– Плохо – это как?

– Пишем то, что есть, а не то, что хочет видеть лечащий врач. Есть у нас такие деятели, которые считают себя клиницистами в квадрате и, едва взглянув на больного, уже знают его точный диагноз. А когда их тыкаешь носом в снимки и просишь показать то, чего нет, обижаются и начинают орать, что мы перепутали снимки или что снимок бракованный. Так и живем. Только что это все я один рассказываю, а ты отмалчиваешься? Или у вас секретный госпиталь?

– Ну что ты, какие там могут быть секреты, кроме врачебных тайн? Обычная больница, только главного врача называют начальником и вместо заведующих отделениями тоже начальники. А так все как везде. Реанимация у нас маленькая, но после ремонта, который сейчас вдет полным ходом, она расширится до двенадцати коек, то есть реально – до шестнадцати, если считать вместе с резервом.

– Как начальство?

– Госпитальное меня практически не касается – отчитался на конференции и свободен, а с непосредственным начальником мы ладим, он грамотный. Если с кем и есть проблемы, то с другими врачами нашего отделения.

– Тупые или вредные? – Рябчиков закончил есть и принялся медленно цедить уже выдохшуюся и успевшую нагреться газировку.

Данилов вкратце, в несколько штрихов, обрисовал своих коллег.

– Три классических медицинских случая – потомственный врач, роковая красотка и непризнанный гений – собрались в одном отделении, – резюмировал Рябчиков. – Булгаков или Чехов были бы рады такому великолепному человеческому материалу.

– Не забывай, что моя фамилия Данилов и человеческий материал интересует меня только как реаниматолога, а не инженера человеческих душ.

– Да, конечно, – поспешил согласиться Рябчиков, немного осовевший от выпитого (сто пятьдесят грамм водки после суточного дежурства это совсем не то, что сто пятьдесят грамм водки после безмятежного восьмичасового сна) и съеденного. – Но все равно интересно, меня, например, никто еще на дежурстве не соблазнял.

– У тебя судимости нет? – Тон Данилова был серьезным.

– Нет. – Рябчиков вздрогнул и трижды постучал по столу. – А почему ты спрашиваешь?

– И в связях с криминалом ты не замечен?

– Только по работе – у нас много уголовников лечится.

– По работе не считается, – успокоил Данилов. – Это нормально.

– Но зачем…

– Это я прикидываю, нет ли у тебя препятствий для устройства в наш госпиталь. Платят у нас не меньше, чем у вас, премии тоже дают, да и работа лучше налажена, порядок у нас на уровне…

– А смысл?

– Подгадаем тебе совместное дежурство с нашей роковой красавицей…

– Ах, вот ты о чем! – наконец-то понял Рябчиков. – Нет, спасибо.

– Ну как хочешь, мое дело предложить.

– Ты лучше скажи, в какой фитнес-клуб ты ходишь? – Рябчиков все же решился поговорить о личном.

За кофе обсудили, где интеллигентным людям лучше знакомиться.

– Вообще-то, насколько я понимаю, в наш век принято знакомиться в Интернете, – сказал Данилов.

– Это не по мне, – затряс головой Рябчиков. – Выбирать по анкете, договариваться, обламываться, опять выбирать…

– Кто-то не обламывается, – улыбнулся Данилов.

– Ты лично таких знаешь?

– Вроде нет.

– Вот и я не знаю. Нет, ну их, эти сетевые знакомства!

Прощаясь на подъезде к станции «Комсомольская», уговорились встречаться почаще, хотя бы раз в два месяца. На «Комсомольской» Рябчиков вышел, а Данилов поехал дальше. Читать было нечего, поэтому в не занятую делом голову полезли разные мысли, большей частью о «человеческом материале», то есть о коллегах по отделению.

Глава восьмая
Цирк с конем

Роман Константинович концептуально изменил оформление своего кабинета. Раньше на стене за его спиной висел плакат с цитатой из Козьмы Пруткова: «Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу; б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется». Теперь его сменила цитата из Диккенса: «В этом мире пользу приносит каждый, кто облегчает бремя другого человека».

– Начмед порекомендовал повесить нечто более серьезное, – пояснил Роман Константинович, заметив вопросительный взгляд Данилова. – Ждем приезда телевидения.

– Есть повод?

– Это мне неизвестно.

Роман Константинович посмотрел в окно, перевел взгляд на Данилова, снова посмотрел в окно.

Данилов догадался, что разговор предстоит малоприятный. Начальник отделения попросил задержаться после дежурства, да еще и начинать не спешит, сидит, морщит лоб и тянет время. Быстро перебрав в памяти все свои дежурства (сегодняшнее было юбилейным, десятым), Данилов не нашел ничего, что могло бы послужить причиной для жалобы. С пациентами и их родственниками конфликтов и даже трений вроде как не было. Две смерти, пришедшиеся на его дежурства, были ожидаемыми, исходя из тяжести состояния и отсутствия эффекта от лечения. Медсестрой Наташей Данилов был доволен, и она им, кажется, тоже. Отношения со старшей сестрой сложились нормальные, не только о работе можно поговорить, но и анекдот рассказать. Методом исключения нетрудно было догадаться, что неприятный разговор инспирирован кем-то из врачей реанимации.

Данилов немного не угадал.

– Владимир Александрович, я хочу поговорить о ваших отношениях с остальными врачами, – наконец-то собрался с мыслями начальник отделения. – Обычно мне приходится разбирать конфликты между врачами и медсестрами, но тут, если вдуматься, и не конфликт, а какое-то противостояние, что ли. Как-то не сложилось у вас с коллегами, Владимир Александрович. Я не ошибаюсь, верно?

– Не ошибаетесь, Роман Константинович, – подтвердил Данилов. – Мои отношения с нашими докторами оставляют желать лучшего.

– То есть вы это осознаете?

– Я это чувствую.

Коллеги, даже Чернов, конфликт с которым чуть было не вышел за светские рамки, соблюдали внешние правила приличия – здоровались и прощались, но при этом смотрели на Данилова холодно (Половникова под настроение могла и неприязненным взглядом ожечь) и во время обходов, принимая или передавая отделение, не упускали ни малейшей возможности уколоть Данилова с профессиональной точки зрения как врача. Уколы не достигали свой цели – Данилов прекрасно знал и понимал, что он делает, и всегда мог объяснить, почему он назначил или сделал то, а не это, и к тому же всегда хранил спокойствие, причем не показное, а реальное.

Конечно же он предпочел находиться с коллегами в более приязненных отношениях, но коллег не выбирают. Если уж так сложилось, то есть «не сложилось» с коллегами, то надо принимать ситуацию такой, какая она есть, и стараться не доводить до крайностей.

– Вас устраивает подобное положение вещей?

– Нет, конечно, – признался Данилов.

– Меня это тоже не устраивает, и, наверное, даже больше, чем вас. В первую очередь потому, что напряженность в коллективе всегда пагубно сказывается на работе, вы согласны?

– Согласен.

– Пока вы работаете поодиночке, это приводит к разрыву преемственности. Другие врачи всячески пытаются оспорить или изменить ваши назначения. Оговорюсь сразу, что я считаю их профессиональными и во время обходов обычно ничего не меняю, но когда меня нет…

– Я понимаю, – кивнул Данилов, не раз замечавший, как менялись его назначения на аналогичные или же несущественно, только ради процесса, изменялась дозировка.

– Я говорю с вами откровенно и надеюсь на понимание, Владимир Александрович. Благодаря отзывам наших докторов в госпитале о вас сформировалось, скажем так, не самое лучшее мнение. Я его не только не поддерживаю, но и всячески опровергаю, потому что мне нравится, как вы работаете, но далеко не все мне верят. Когда я брал вас в отделение, я упомянул в разговоре с начмедом о своем знакомстве с вашей женой, и теперь многие считают, что я благодаря этому знакомству вас выгораживаю. Собака лает, ветер носит, но приятного в этом все равно мало.

– Согласен, приятного нет совсем.

– И чем это опасно для вас лично, вы понимаете? – смотрел Роман Константинович на Данилова сквозь стекла очков не неприязненно и не сочувственно, а устало.

– Понимаю – чего тут было непонятного? При первом же промахе я буду показательно наказан. Расстрел на конференции без предоставления последнего слова и исполнения последнего желания.

– Вот именно, – слегка оживился Роман Константинович. – Мы мыслим одинаково.

«Жаль, очень жаль, – подумал Данилов. – Какой-то пердимонокль с работой». Увольняться из госпиталя ему совсем не хотелось. Только во вкус вошел, освоился и как раз сегодня хотел спросить у Романа Константиновича, можно ли получить в госпитале какую-то подработку на полставки. Семь суточных дежурств в месяц – это избыток свободного времени, а деньги – они никогда не лишние, тем более в преддверии переезда.

С переездом пока не получалось. Периодически приходили домой к Елене на просмотры потенциальные покупатели, кого-то Ольга Николаевна водила показывать квартиру Данилова, но результата не было. Елена волновалась, что столь сильно понравившийся ей вариант может ускользнуть, если продажа их квартир затянется. Ольга Николаевна не унывала, говорила, что это всегда так – сначала пусто, а потом густо. Как первая рыбка клюнет, за ней сразу остальные налетят. «Вы еще выбирать будете, кому ваши квартиры продать, – говорила она. – А насчет подходящего варианта не беспокойтесь, уйдет один – значит, будет повод найти другой, еще лучше!»

Данилов достал из кармана ручку и посмотрел на начальника отделения, ожидая, что тот даст ему лист бумаги.

– Вы что, хотите вести протокол нашей беседы? – удивился Роман Константинович.

– Я вообще-то заявление об увольнении собрался написать, – не менее удивившись, ответил Данилов.

– Да что вы! – заволновался Роман Константинович. – Разве ж я к этому веду?! Я же сказал, что доволен вами! И вообще, у нас принято увольнять по веским причинам, а не так вот, с бухты-барахты! А у меня вообще пиковая ситуация – в сентябре-октябре открывается двенадцатикоечное отделение, Станислав Маркович вчера сказал, что до Дня милиции ремонт непременно будет закончен, так что мне предстоит найти еще четырех врачей и медсестер до кучи! Кто же в такой ситуации станет разбрасываться ценными опытными кадрами?

– Спасибо на добром слове. – Данилова очень давно не называли ни ценным, ни опытным кадром.

– Я как раз веду к тому, как бы нам достичь консенсуса.

– Нам? – переспросил Данилов, пряча ручку обратно в карман.

– Ну да, не нам, а вам, – поправился Роман Константинович. – Мы-то, кажется, нормально понимаем друг друга…

Данилов кивнул, еще не улавливая, куда клонит начальник.

– …а вот ваши отношения с докторами требуют некоторой… – Роман Константинович стянул с головы колпак и погладил лысину, – …доработки, коррекции, нормализации.

– Как вы это себе представляете, Роман Константинович? – По мнению Данилова менять отношение следовало не ему, а его недружелюбным коллегам.

Воображение сразу же нарисовало Данилову картину «нормализации отношений». Совместная пьянка с Кочерыжкиным, сопровождающаяся пением дифирамб и всяческими восхвалениями в адрес Ростислава Александровича. «Страстно-упоительная» ночь с Половниковой, во время которой надо постараться как следует ублажить Галину Леонидовну. Восхищение умом и профессионализмом доктора Чернова и безоговорочное признание его приоритета над выходцами со «Скорой помощи». И тогда все станет шоколадно-ажурно-малиновым… Данилова передернуло.

– Мои соображения – это всего лишь мои соображения, – Роман Константинович решил начать с деликатной оговорки, – и, разумеется, я их вам не навязываю. Но мне не раз приходилось «выстраивать мосты», и я считаю, что при желании это всегда возможно. Перейдем к конкретике и начнем с нашей дамы. Что нужно Половниковой от всех нас? Чтобы ею восхищались как женщиной. Я прекрасно знаю, что порой она склонна… переходить границы, но реально, и это проверено на моем личном опыте, ей достаточно комплиментов для того, чтобы изменить к вам отношение. Скажите честно – разве вам трудно пару раз в месяц сказать Галине Леонидовне, что она очаровательно выглядит? Тем более что она тратит массу сил и средств на то, чтобы быть привлекательной. Ну, чисто в рамках галантности?

– Если чисто в рамках галантности, то нетрудно, – улыбнулся Данилов. – Но я опасаюсь, что это будет неверно истолковано, и от меня потребуются куда большие жертвы, которых я принести никак не смогу. Так что лучше, наверное, не подливать масла в огонь?

Зазвонил один из трех телефонов, стоящих на столе. Роман Константинович снял трубку:

– Максимушкин… Нонна Тимофеевна, не смешите меня, а переводите его в блок. И не только Борису Алексеевичу, но и Станиславу Марковичу объясню, если потребуется… Всех благ! – и, вернув трубку на место, спросил Данилова: – Больной с кардиостимулятором[5]5
  Электрокардиостимулятор, или искусственный водитель ритма – прибор, обеспечивающий пациенту с замедленным сердцебиением нужную частоту сердечных сокращений.


[Закрыть] и развившимся ДВС-синдромом[6]6
  ДВС-синдром – это внутрисосудистое свертывание крови, с нарушением микроциркуляции в органах и тканях и выраженной склонностью к тромбозам и кровотечениям.


[Закрыть] должен переводиться из неотложной кардиологии куда?

– В кардиореанимацию, – понимающе улыбнулся Данилов и тут же, желая быть объективным, сказал: – Но если кардиостимулятор работает исправно и с ним нет проблем, то…

– Первое слово дороже второго! – перебил Роман Константинович. – Нечего умничать – в блок так в блок! Вернемся к нашей теме. Ваши опасения совершенно напрасны, Владимир Александрович. Живой пример перед вами – я уже не один год ограничиваюсь только комплиментами. У меня, если вам интересно, никогда ничего интимного с Галиной Леонидовной не было, несмотря на то, что она порой пытается создать иное впечатление. Вот попробуйте сказать ей пару раз что-нибудь приятное, и вы увидите, как изменится ее отношение.

– Я подумаю, – пообещал Данилов.

С одной стороны, в комплиментах, пусть даже и не совсем искренних, нет ничего плохого. Почему бы не сделать женщине приятно, сказав ей несколько хороших слов? Но вот делать это, преследуя некие далеко идущие цели, казалось Данилову неприемлемым. Впрочем, он не раз упрекал себя за излишнюю категоричность. Может, и прав начальник, в конце концов, комплимент не такая уж большая цена за отсутствие напряженности в отделении? Интересно, а как он предложит нормализовать отношения с Кочерыжкиным и Черновым?

– С Галиной Леонидовной вообще не стоит портить отношения, потому что ее муж учился в Суворовском училище вместе с начальником нашего госпиталя, – добавил Роман Константинович.

«С учетом этого вообще какой-то подхалимаж получается, а не комплименты», – подумал Данилов. Да, лучше бы Роман Константинович не предупреждал о личных связях Половниковой и начальника госпиталя.

– Что же касается Ростислава Александровича, то его просто не стоит воспринимать всерьез, – продолжил начальник отделения. – Балабол, легкий человек, но обидчивый, этого у него не отнимешь. Но если не смотреть на него сурово, а пошутить, рассказать анекдот, поинтересоваться тем, как он провел ночь… Да не хмурьтесь вы так, Владимир Александрович, весь госпиталь в курсе того, как Славик проводит ночи на дежурстве! Ну и что с того? Взрослые люди, сами понимают, что к чему. Однако же, если монитор запищит, то Славик без штанов ломанется реанимировать, такое уже бывало. Да-да – без штанов, в халате на голое тело, сам однажды в шесть утра на работу приехал по служебной необходимости и застал такую чудную картину. Вы бы попроще со Славиком, он же, в сущности, безвредный и безобидный. Я вас прошу!

– Попроще так попроще, – пожал плечами Данилов, пытаясь представить, как это будет выглядеть на деле. – Будь проще, и к тебе потянутся люди…

– Ну а что касается Виктора Владимировича, то тут как нельзя кстати выражение «не подрались, и то хорошо»…

Данилов о стычке с Черновым в госпитале не распространялся. Неужели Чернов наябедничал?

– Медсестра слышала всю вашу пикировку, – «сдал источник» Роман Константинович. – Я просто не стал вмешиваться, а сейчас чувствую, что зря. Надо было сразу же напомнить вам, что детство давно прошло.

– Я помню об этом. – Данилов представил, что бы он сделал с таким бакланом, как Чернов, в школьные годы.

– Виктору Владимировичу было неприятно, когда на него, да еще при мне, накинулась родственница, но это еще не повод набрасываться на вас с обвинениями. Но он – человек настроения, этого у него не отнять. Если встал утром не с той ноги, то видит все исключительно в черном цвете.

– Я тоже, бывает, не с той ноги встаю, Роман Константинович, но на людей из-за этого не набрасываюсь, – жестко сказал Данилов. – И если уж начистоту, то я очень не люблю снобизма в людях.

– Чернов в этой истории кругом неправ, и я его не защищаю. Я с ним поговорю, но и вас прошу не быть слишком злопамятным, ладно?

– Да я вообще не злопамятный, – улыбнулся Данилов. – Чай, не на Сицилии живем, а в Москве.

– Это хорошо. Прошу учесть еще одно обстоятельство – в «большом» отделении вам придется дежурить попарно, а совместное дежурство при наличии взаимных трений – дело крайне неприятное. К тому же один из врачей назначается старшим смены и соответственно…

Дверь приоткрылась.

– Роман Константинович, к нам идет Борис Алексеевич, и не один, а со свитой! – сказала старшая сестра, заглядывая в кабинет.

– Иду, Любовь Дмитриевна! Спасибо. – Начальник отделения надел колпак и встал. – Всего доброго, Владимир Александрович, я сказал вам все, что собирался сказать. Подумайте, пожалуйста, и сделайте выводы. Привет Елене.

Данилов думал всю дорогу до дома и дома еще немного подумал, пока стоял под душем и обедал. Удивительно, но после бессонной ночи, не очень приятного разговора и дум голова не болела совершенно. Данилов вдруг подумал о том, что надо бы вести дневник, отмечая, в какое время и по каким предположительно причинам болит голова. Наверное, интересно будет проанализировать данные за какой-нибудь длительный период – например, за год. Хотя нет, не надо никакого дневника. Стоит только оказать головной боли подобное уважение, как она проникнется и начнет заходить в гости гораздо чаще прежнего.

Данилов признавал, что начальник отделения по-своему был прав. Данилов понимал, что в его интересах «изменить градус» отношений с коллегами, тем более если внутренние противоречия стали сказываться на его профессиональной репутации. Но если посмотреть с другой стороны, то получается немного унизительно. Или – не унизительно, ведь первым делает шаг навстречу тот, кто поумнее?

Рассудив, что утро вечера мудренее, хотя сейчас роль утра предстояло сыграть вечеру, Данилов лег спать. Заснул в обычном «последежурном» режиме, когда сон приходит сразу же после того, как голова утвердится на подушке. Сну уставшего человека сновидения не положены, но Данилову приснился сон, да еще какой – неожиданный и несуразный. Приснилось, что стоит он на арене цирка и пытается увернуться от Половниковой, которая сидит верхом на лошади, всячески побуждает эту лошадь затоптать Данилова и кричит ему что-то обидное. Слов Данилов не слышал, но по выражению лица Половниковой можно было легко догадаться о смысле ее выкриков. Уходить с арены Данилов не пытался, откуда-то зная, что так поступать нельзя.

В какой-то момент Данилов устал уворачиваться и попытался стащить Половникову с лошади, ухватив за голую ногу (одета она была только в белый халат, длинные полы которого свисали по обоим бокам лошади). Кажется, с третьей попытки это ему удалось, да так, что заодно повалилась набок и лошадь. Повалилась и… распалась надвое, оказавшись бутафорской, ненастоящей. Под покрывалом, к одному из концов которого была приделана резиновая лошадиная голова, прятались Чернов и Кочерыжкин. Подойдя к опешившему Данилову, у ног которого грациозно раскинулась Половникова, они синхронно ухмыльнулись самыми мерзкими на свете ухмылками и так же синхронно сказали:

– Добился своего, Данилов? Теперь она твоя, а ты наш…

Данилов открыл глаза, посмотрел на циферблат электронных часов, показывающий половину пятого, помянул вслух своих коллег вместе с их почтенными родительницами и, повернувшись со спины на живот, заснул опять. Видимо, произнесенное вслух заклинание помогло – вот она, сакральная сила слов, произнесенных искренне, от всей души! – и коллеги больше не снились. Вообще ничего не снилось – закрыт глаза в половину пятого и открыл в восемь четырнадцать, разбуженный запахом жарящегося лука. Пахло именно жареным, а не горелым луком – значит, это не Никита оттачивает кулинарный талант, а Елена уже вернулась с работы и готовит что-то вкусное. Данилов повалялся пару минут и встал.

Лук жарился для яичницы с грибами, блюда вкусного и скорого в приготовлении, поэтому за стол сели через несколько минут. Вдвоем, без Никиты, который «делал уроки» у своего одноклассника в соседнем подъезде. Никита был единственным противником переезда – ему не хотелось ни менять школу, ни тратить на дорогу в один конец около часа.

– Тебя послушать, так хуже твоей школы нет на свете! – возмущалась непоследовательностью сына Елена. – Только и знаешь, что ныть каждый день! А тут вдруг расстаться с ней не можешь!

– Школа, конечно, дрянь, – отвечал Никита, – но как бы другая не оказалась еще хуже. К этой я хоть привык…

Иногда он мыслил не по возрасту здраво.

– Все очень просто! – у Елены почти на все случаи жизни было готово аргументированное решение. – Если твоя школа стоит того, чтобы ездить в нее из Кузьминок или откуда-то еще, то ты будешь это делать с удовольствием или хотя бы молча. Если же нет, то о чем разговор? Подыщем тебе другую школу, рядом с домом.

Отсутствие Никиты было кстати – Данилову не хотелось бы при нем рассказывать Елене о сегодняшнем разговоре с Романом Константиновичем и предшествовавших ему событиях. Не рассказывать было бы лучше (какой смысл обсуждать дома подобные темы, лучше о чем-нибудь приятном поговорить), но не совсем правильно. Роман Константинович, будучи знакомым с Еленой, мог при встрече завести с ней разговор о «проблемах» Данилова или хотя бы вскользь упомянуть о них. Если Елена будет не в курсе – выйдет неловко. «Поедим – и расскажу», – решил Данилов.

У Елены тоже было что рассказать.

– Сегодня было совещание в департаменте. По обеспечению безопасности сотрудников «Скорой помощи».

– Вот как? – Заинтересованность Данилова, едва не получившего инвалидность на вызове, была искренней. – Расскажи поподробнее!

– Департамент активно продвигает идею газовых баллончиков и электрошокеров. Настолько активно, что сразу чувствуется заинтересованность.

– У нас без заинтересованности ничего не делается, – прокомментировал Данилов, – и это закономерно, ведь заниматься тем, что тебя не интересует, совсем не… интересно. А что ваш главный?