Текст книги "Доктор Данилов в госпитале МВД"

– Все уже ушли, а я тут должна до ночи вас ждать, перерабатывать, – вместо «здравствуйте» выдала «регистраторша».

Можно было объяснить, что вызов «простоял» на подстанции сорок минут, пока не достался Данилову, потому что все бригады были заняты, и что Данилов ехал не с подстанции, а из сто шестьдесят восьмой больницы, отвозил туда мужчину с инфарктом. Но вместо этого Данилов демонстративно посмотрел на часы, висевшие в регистратуре, где происходил разговор, и сказал ворчунье:

– Не так уж вы и переработали – всего двенадцать минут!

– Я свое время берегу, мне его не так уж и много осталось! – огрызнулась ворчунья, стягивая халат.

Больная лежала на банкетке, почему-то на боку, а не на спине.

– Здравствуйте, что у вас случилось? – начал Данилов.

– Вы ее волоките в машину и там с ней занимайтесь! – влезла «регистраторша». – Мне регистратуру запирать надо.

– Идите, Анна Даниловна, я запру! – вызвался охранник.

– Нечего в регистратуре делать посторонним! – уперлась вредная Анна Даниловна. – Вдруг они чью-нибудь карту украдут!

Данилов оскорбился, но связываться не стал, считая, что оппонентку ему все равно не переспорить, да и выяснять отношения при пациентке несолидно. Он попросил фельдшера сходить за носилками, но больная запротестовала и, несмотря на уговоры Данилова, решила дойти до машины своим ходом.

Увидев, как пациентка встает с банкетки и делает первые шаги, Данилов спросил, все ли в порядке у нее со спиной.

– Так я же с радикулитом к невропатологу и пришла! – сказала женщина. – У меня это не в первый раз, как наподнимаюсь в торговом зале тяжелых коробок, так и вступает. Зайду, думаю, после работы, больничный возьму, а невропатолог, оказывается, заболела. Ну я пошла к терапевту, та посмотрела меня и отвела в женскую консультацию, потому что заподозрила внематочную…

Данилов вернул женщину на банкетку и попросил охранника с «регистраторшей» «отойти подальше» (звучит вежливо, а скрытый смысл улавливается сразу), чтобы не смущать пациентку и не мешать осмотру. Те подчинились, охранник – молча, а «регистраторша» чего-то пробурчала.

Осмотр выявил мягкий, совершенно безболезненный живот и все симптомы, характерные для крестцово-поясничного радикулита, прямо по учебнику – ни отнять, ни прибавить. Подробно расспросив пациентку, Данилов выяснил, что она три месяца назад рассталась со своим гражданским мужем и с тех пор половых контактов не имела.

– А об этом вы докторам сообщили?

– Они от меня отмахнулись, сказали, мало ли что может быть. Я, конечно, все понимаю, что завтра Восьмое марта, но… – пациентка слегка замялась, – …что терапевт, что гинеколог… ну никакие они уже были, видно, хорошо попраздновали. Я ведь и ойкнула только из-за того, что доктор, когда живот смотрела, пошатнулась, да всем телом на руку и оперлась, чтобы не упасть. А в ней весу – килограмм девяносто.

Данилов снял диагноз внематочной беременности, сделал женщине обезболивающий укол и довез ее до дома. Развозить по домам «скоропомощные» правила не разрешали, но если все равно по пути, то можно и нарушить, тем более в канун женского праздника. На следующем дежурстве пришлось написать объяснительную, поскольку «острые» хирургические (и гинекологические в том числе) диагнозы выездным врачам снимать запрещалось…

Около семи часов поступил еще один, уже четвертый пациент – пятидесятилетний майор с подозрением на отравление алкоголем. Подозрение пришлось подтверждать – отправлять кровь и мочу в лабораторию, вызывать не только невропатолога, но и нейрохирурга, потому что дежурный невропатолог затруднялась сказать – есть ли у больного признаки острой черепно-мозговой травмы или нет.

В десять вечера Данилов решил поужинать. Поставил чайник, выложил на стол початую пачку овсяного печенья, надкусил одно, и тут в зале выдали тревогу сразу два монитора.

Данилов вылетел в зал, забыв о том, что во рту непроглоченный кусок печенья. Для врача, дежурящего в паре с медсестрой, двойная тревога – это адский ад. Данилову еще никогда не приходилось одновременно реанимировать двоих.

На какие-то доли секунды мелькнула надежда на то, что одна из тревог – ложная. Современным мониторам, представляющим собой совершенное чудо высоких технологий, до полного совершенства еще далеко – если от груди пациента случайно отклеиваются электроды, то монитор трактует это как остановку сердца. Со всеми вытекающими последствиями, то есть – с сигналом тревоги.

Увы – это была настоящая тревога. Остановку сердца выдали двое – пожилой джентльмен, неосторожно увлекшийся антиаритмическими средствами, и девушка, так и не вышедшая из эпилептического статуса. У девушки на экране монитора вместо зубчатой линии тянулись волны фибрилляции желудочков[12]12
  Фибрилляция желудочков – осложнение, угрожающее жизни, при котором вместо нормального сокращения сердечной мышцы наблюдаются хаотические подергивания мышечных волокон.


[Закрыть], а у деда линия была ровной, прямой. Асисиолия – отсутствие сокращений.

– Наташа! Два шприца с адреналином! – крикнул Данилов, мгновенно оценив ситуацию.

С девушкой дело обстояло немного проще – за нее, по крайней мере, «дышал» аппарат ИВЛ. Деда Данилов около часа назад от аппарата отключил, порадовавшись про себя тому, как неожиданно скоро дед пошел на поправку.

Пошел! Как бы не так! Это оказался очень коварный больной. Усыпил бдительность врача ложно-примерным поведением и выдал ему сюрприз. Да какой! Хорошо еще, что Данилов трубку из трахеи не вытащил, решив, что сделает это, когда больной окончательно придет в себя.

Данилов подключил деда к аппарату ИВЛ и метнулся к дефибриллятору[13]13
  Дефибриллятор – прибор, генерирующий электрические импульсы. Используется для прекращения фибрилляции и восстановления нормального сердечного ритма.


[Закрыть]. Подкатил его к койке девушки, сдернул с нее простыню, отсоединил и отшвырнул в сторону провода, тянувшиеся к монитору, наложил на электроды на грудь пациентки и крикнул медсестре, уже вводившей деду адреналин в подключичный катетер:

– Второй шприц оставь при себе. Начинай его «качать»!

Три существенных плюса – за дыхание обоих реанимируемых можно было не беспокоиться, их койки находились в одном помещении, и у обоих стояли подключичные катетеры. Катетеры существенно экономят время, потому что вводить лекарства в них гораздо быстрее, чем в вену. А минус в том, что оба сотрудника реанимации заняты, и некому даже позвать на помощь кого-то из дежурящих врачей или медсестер.

Медсестра резко и сильно стукнула деда по грудной клетке – никакого садизма, всего лишь специальный медицинский прием, способный иногда запустить остановившееся сердце, – затем положила обе руки на дедову грудину и начала ритмично и энергично давить на нее.

Данилов дал первый разряд, девушка дернулась. Продолжая прижимать электроды к груди пациентки, Данилов посмотрел на маленький экран дефибриллятора – там был свой, отдельный монитор, – и увидел, что фибрилляция сохраняется.

Данилов дал второй разряд, помощнее. Снова не подействовало. Запахло паленым и чуть-чуть – озоном.

Медсестра тем временем продолжала делать деду непрямой массаж сердца. Пока тоже безуспешно.

Данилов дал третий разряд, затем схватил второй шприц с адреналином, что принесла Наташа, ввел лекарство своей пациентке и с весьма малым промежутком дал два разряда.

Третий разряд не понадобился, потому что после второго на маленьком экранчике дефибриллятора побежали долгожданные зубцы синусового ритма. Теперь можно было сменить медсестру.

– Наташ, подключи к монитору и поставь две ампулы панангина на сто глюкозы! И мне еще шприц с адреналином.

Данилов нажимал деду на грудь и повторял про себя: «Заведу, заведу, заведу…» Одежда на нем намокла от пота, хоть выжимай, но выжимать было некогда.

Наташа принесла лоток со шприцем и прошла дальше – ставить капельницу девушке.

«Заведу, заведу, заведу… давай, родной, не сопротивляйся!»

– Как она?

– Пульс пятьдесят восемь, давление – девяносто пять на семьдесят, – доложила медсестра. – Пока что один-ноль в нашу пользу.

– Сделаем два-ноль, – пообещал Данилов, подбадривая в первую очередь себя самого. – Сними ей кардиограмму…

В какой-то момент Данилов перестал пялиться на экран, на котором все никак не желали показываться долгожданные зубцы, и стал смотреть на лицо реанимируемого, черты которого, казалось, заостряются на глазах.

«Хрен тебе!» – пообещал Данилов смерти и затем обратился к деду с укором: «Мы тебя, дедушка, приняли, потому что в блоке мест не было, а ты нам такие номера выкидываешь! Пора заканчивать – пошутили, и хватит…»

Он так увлекся своим монологом, что не сразу заметил, как начало биться дедово сердце. Пусть тридцать два удара в минуту, но по сравнению с тем, что было, вернее с тем, что ничего не было, это уже величайшее достижение.

Щеки деда не порозовели, но уже не были такими бледными. Данилов оттянул кверху веки, посмотрел на зрачки и подумал о том, что неплохо бы было сейчас принять ванну и выпить стакан крепчайшего, заваренного до черноты, чаю. Непременно – обжигающе горячего.

– Два-ноль! – объявил Данилов на все отделение. – Теперь будем лечить. Наташа, пожалуйста, девяносто преднизолона и ампулу допамина на четыреста глюкозы… И кардиограмму тоже.

Ванну на дежурстве не примешь, а чаю выпить можно. Данилов положил в чашку сразу четыре пакетика, залил их кипятком и, пока живительный напиток настаивался, снял колпак и вымыл лицо и руки с мылом. Хоть и слабая, можно сказать – почти никакая, а замена ванне.

Наташа принесла в ординаторскую снятые кардиограммы.

– Владимир Александрович, а если бы вы были один, без меня, то кого бы вы стали спасать?

– Девушку, – не раздумывая, ответил Данилов, совершенно не удивившись неожиданному вопросу. – Чаю хочешь?

– Нет, спасибо, я воды чуть ли не два литра выпила.

Наташа присела на краешек дивана рядом с Даниловым, посмотрела на него и задала следующий вопрос:

– Потому что она молодая, а он старый, да?

– Руководствоваться подобными соображениями, на мой взгляд, безнравственно. – Данилов пригубил чай и решил дать ему остыть еще немного. – Есть в этой меркантильности что-то гадкое – спасать того, кто моложе. Или, к примеру, спасать полковника, а не прапорщика, потому что полковник старше чином…

– Тогда, значит, потому что она – женщина? – предположила Наташа. – Или потому что она красивая?

– Нет, – покачал головой Данилов. – Это соображения того же порядка, тем более что лежать в реанимации без сознания с трубкой в трахее, катетером в вене, катетером в мочевом пузыре и при этом оставаться красивой невозможно.

– Тогда почему же девушку? Или это секрет?

– Секрета никакого нет. – Данилов ответил запавшей в память фразой из старого мультфильма. – Просто у девушки была фибрилляция, а у дедушки асистолия.

– И что? – Такого ответа Наташа явно не ожидала услышать.

– А я обожаю дефибрилляторы! – признался Данилов. – Меня хлебом не корми, дай кого-нибудь «стукнуть»!

– Разве так выбирать лучше? – усомнилась Наташа.

– Лучше! – заверил Данилов. – Это же мой индивидуальный критерий, не имеющий к обоим пациентам никакого отношения. Никому не обидно.

Глава одиннадцатая
Черное безмолвие

– Умирать не хочется. – Мужчина говорил тихо, то и дело облизывая потрескавшиеся губы и судорожно подергивая правым глазом. – И страшно… Страшно не потому, что ничего не будет, а потому, что все будет, но уже без меня. Завидую тем, кто останется…

– Может, и не стоит завидовать раньше времени, Юрий Алексеевич, – сказал Данилов, кладя руку на плечо пациента.

Тот понял его слова не совсем верно.

– Что бы там дальше ни было… пусть даже и конец света… все равно хочется увидеть…

– Я имел в виду, что не стоит хоронить себя раньше времени. – Данилов понимал, что говорит неправду, но старался, чтобы его голос звучал искренне. – Вот полежите у нас до пятницы…

– Зачем вы врете, доктор? – Глаз Юрия Алексеевича снова дернулся. – Лучше мне уже не будет… Если только в следующей жизни… Вы верите в то, что мы живем по нескольку раз?

– Трудно сказать, – на этот раз совершенно искренне ответил Данилов. – И подтвердить не могу, и отрицать не возьмусь. Но позвольте вернуться к вашему самочувствию…

– Самочувствие херовое, с постели встать не могу…

Дела у пятидесятипятилетнего подполковника с запущенным циррозом печени были совсем никудышными.

Привезли его в печеночной коме, без сознания, с застывшей маской страдания на лице и на искусственной вентиляции легких.

– Только успели загрузить, как он дышать перестал, – сказал амбалоподобный врач «Скорой», заполнивший собой весь дверной проем. – Думали, всё.

Он пожал могучими плечами и улыбнулся.

Данилов на его месте тоже бы радовался. Смерть пациента в машине во время транспортировки в стационар крайне неприятна для бригады. Это еще смотря какой заведующий подстанцией и какой у него старший врач, а то ведь просто замучают объяснительными. Почему должным образом не подготовил к транспортировке? Почему не вызвал «на себя» специализированную бригаду интенсивной терапии? Почему долго вез? И так далее…

По желтой коже пациента были разбросаны красные точки петехиальных кровоизлияний[14]14
  Петехии – точечные, диаметром 1–2 мм, кровоизлияния в кожу или слизистые оболочки, вызванные пропотеванием эритроцитов через стенку капилляров.


[Закрыть], живот вздут и напряжен, как барабан, из-за скопившейся там воды, на ногах – гноящиеся раны. Возможно, от постоянных расчесов.

Но полечили успешно. Промыли организм от токсинов, которые должна была нейтрализовать печень, добились регулярного мочеиспускания, через прокол выпустили из живота скопившуюся там жидкость… И вот результат – пациент пришел в сознание.

«Страшно не потому, что ничего не будет, а потому, что все будет, но уже без меня». Данилов повторил в уме слова пациента несколько раз, чтобы получше запомнить. Хорошо сказано и, главное, правильно, психологически верно. Интересно – сам придумал или где-то прочитал? Может и сам, как-никак человек образованный, кандидат наук, до выхода на инвалидность работал заместителем начальника отдела в НИИ МВД, бывшем Институте криминалистики.

– А вам не тягостно в реанимации работать, доктор?

Юрий Алексеевич явно спешил наговориться напоследок. Данилов повернулся, посмотрел на мониторы двоих еще не осмотренных в этот обход пациентов и решил, что они могут подождать.

– Я люблю эту работу, – ответил он. – И врачебную вообще, и реаниматологию в частности. Одно время пробовал уйти в более спокойную специальность, но вернулся.

– По своей воле?

– По своей.

– И вам не… – Юрий Алексеевич замолчал, затрудняясь с подбором нужных слов, – …вам не жутко оттого, что вокруг постоянно умирают люди? Разве к смерти можно привыкнуть?

– Нельзя, наверное, – искренне ответил Данилов, – во всяком случае я не привык к смерти. А насчет «постоянно умирают люди» вы не совсем правы, сгущаете краски. Умирают у нас редко, мы ведь для того и работаем, чтобы не давать умереть.

– Но все равно вы видите смерть чаще, чем врач из лаборатории или рентгенолог… В депрессию вас это не ввергает?

«Куда он клонит? – подумал Данилов. – Или в разговорах о смерти некоторые умирающие находят своеобразный смак?»

– Помните у Высоцкого?.. – продолжил Юрий Алексеевич. – «Наше горло отпустит молчание, Наша слабость растает как тень, И наградой за ночи отчаянья Будет вечный полярный день…»[15]15
  В. Высоцкий, «Белое безмолвие».


[Закрыть] Вот вы сами верите в то, что день будет? Или только ночь? Вечная. Черное безмолвие…

– Как сказал Гашек, «никогда так не было, чтоб никак не было. Всегда так было, чтобы как-нибудь да было». – Данилов обрадовался, что вспомнил подходящую цитату, ведь на чужую мудрость в таких случаях ссылаться легче. – А что касается меня, то от депрессии, связанной с работой, меня уберегает сама работа. Да, иногда приходится уступать смерти, но гораздо чаще мне удается… м-м… не победить, конечно, а отодвинуть в сторону – подожди, мол, еще не время. И каждый раз я радуюсь этому, так что хорошего в моей работе значительно больше, чем плохого.

– У Михаила Зощенко была одна неопубликованная при жизни вещь, «Повесть о разуме». Там он писал, что отношение к смерти является одной из величайших проблем человеческой жизни и что эта проблема не только не разрешена, но и крайне плохо продумана. Нет соответствующего направления философии, и оттого решение такой важной проблемы предоставлено людям, то есть каждый из нас решает ее в одиночку, сам для себя. А поскольку мы слабы и пугливы, мы все откладываем и откладываем, тянем до последних дней, когда решать что-либо уже поздно и поздно бороться. Даже сожалеть о том, что мысль о смерти застигла врасплох, и то поздно. Досадное упущение человечества, не так ли?

– А может, эту проблему каждый и должен решать в одиночку? – предположил Данилов. – Может, общего решения не существует?

– Вы так и не ответили на мой вопрос. Библию читаете?

– Нет.

– Почитайте пятнадцатую главу первого послания к коринфянам. Можно с середины, самое главное там…

Юрий Алексеевич прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

Данилов продолжил обход, то и дело возвращаясь в мыслях к теме смерти. То вспоминал похороны матери, то свою недолгую, как выражалась Елена, «патологоанатомическую эпопею». Удивительно, давно он не задумывался о смерти как таковой, а тут – словно плотину прорвало. И мысли какие-то ускользающие, сумбурные, несвязные. Вертятся, вертятся в голове, а складываться в нечто стройное и четкое не собираются. Нет, одна четкая мысль все же была, вернее не мысль, а вопрос. После смерти пациента Данилов расстраивался сильнее и дольше, чем радовался, когда пациента удавалось вытянуть. Хорошо это или плохо, ведь по идее положительные эмоции должны преобладать над отрицательными, особенно в тех случаях, когда врач добивается своего и спасает пациентов буквально вопреки всему.

– Вова, а от чего ты больше кайфуешь – от того, что ты профессионал, который все делает как надо, или от того, что вот этот конкретный спасенный тобой человек будет жить дальше? – спросил однажды Полянский.

Сам Полянский как диетолог никого не спасал, разве что мог предостеречь от обжорства.

– От того, что человека спас, – не раздумывая, ответил на философский вопрос Данилов. – Есть в этом нечто жизнеутверждающее, оптимистичное, такое, что потом вспомнить приятно. А насчет профессионализма я скажу тебе так: гордиться им особенно нечего, это же в порядке вещей – нормально делать свое дело. И ничего сверхъестественного в этом нет.

– И что, разве никогда не гордишься собой как врачом? – усомнился Полянский.

– Иногда бывает, но очень редко.

Вопросы смерти всегда занимали Данилова лишь с практической стороны, как врача, не более того. Кто-то рождается теоретиком, кто-то – практиком. Данилов был практик. Когда-то, поначалу, смерть воспринималась как азартный противник. Нет, скорее как враг. Враг сильный, коварный, всегда имеющий в запасе несколько козырей – сюрпризов, но тем не менее его было можно победить, получалось. Потом восприятие немного изменилось или, если точнее, – расширилось. Смерть стала уже не противником, а некой чертой (порогом, границей, гранью – годилось любое слово), перешагнув которую, люди уже не возвращаются. Не исключено, что по прошествии нескольких лет представление изменится. Да и какая разница, суть-то всегда одна.

В конце шестого курса среди студентов даниловской группы зашел спор о том, кому какие специальности абсолютно не по душе. Речь шла, разумеется, о медицинских специальностях, причем не обо всех, а только о клинических, то есть занимающихся непосредственно лечением. Организация здравоохранения, общая гигиена, гистология с физиологией и им подобные «остались за бортом».

Данилов сказал, что ему не нравятся онкология и психиатрия. В отношении психиатрии никто не спорил, к этой очень нужной, просто жизненно необходимой специальности без иронии относились только те, кто хотел ею заниматься. Все остальные начинали с шуток по поводу того, как хорошо и спокойно работать, зная, что патологоанатом на вскрытии не сможет опровергнуть твой диагноз, и заканчивали «классическим» изречением неизвестного мыслителя: «Только в психиатрии врачу платят зарплату за болтовню». Но кто-то спросил: а почему онкология?

– Там часто бывает заведомо безнадежно, когда приходится лечить не просто не веря в успех, а зная, что ты ничего сделать не можешь, кроме как облегчить страдания. Облегчить страдания, конечно, много значит, но такого рода деятельность не для меня. Я так не могу – мне нужен результат, и мне надо верить, что я его добьюсь.

Данилову сразу же возразили, что неизлечимо большинство заболеваний, что симптоматическое лечение без устранения причины встречается не только в онкологии, и так далее.

– Все это так, но… – Данилов запутался, подбирая нужные слова, ведь подчас так трудно облечь в них ясную и четкую мысль, поэтому дальше продолжать не стал, а просто повторил: – Онкологом я работать не смог бы.

Библии в ординаторской не было, но был компьютер, подключенный к Интернету. Данилов набрал в поисковой строке «Первое послание к коринфянам», нашел пятнадцатую главу и стал читать.

«Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? И в каком теле придут? Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело… Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничтожении, восстает во славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело духовное. Так и написано: первый человек Адам стал душею живущею; а последний Адам есть дух животворящий. Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное. Первый человек – из земли, перстный; второй человек – Господь с неба. Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного. Но то скажу, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся, ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твоё жало? Ад! где твоя победа? Жало же смерти – грех; а сила греха – закон»[16]16
  Первое послание к коринфянам, 15:35–56.


[Закрыть].

Данилов перечел дважды, но так и не понял, почему Юрий Алексеевич рекомендовал прочесть именно этот отрывок. Спрашивать не хотелось – во-первых, не стоит лишний раз беспокоить тяжело больных, а во-вторых, далеко не все темы, подходящие для размышлений, подходят для обсуждения в реанимационном отделении.

Вспомнилась недолгая патологоанатомическая «эпопея». Странно, но смерть воспринималась там совершенно иначе, чем до того и после, и осознать это можно было только сейчас, постфактум. Данилов стал было докапываться до причины (такое уж сегодня нашло «мыслительное» настроение) и решил, что дело, скорее всего, в том, что патологоанатомы имеют дело со смертью «в прошлом времени», как с уже свершившемся, законченным событием, которое поправить невозможно. А раз уж так, то и рыпаться нечего, остается делать свое дело и цинично, а может, и не цинично, радоваться тому, что ты пока еще жив. Совсем другое дело там, где смерть еще не наступила, но может вот-вот наступить. Здесь и отношение к ней другое, и думаешь о ней чаще, потому что есть возможность предотвратить, оттянуть, чего-то добиться.

Если на дежурстве в голову лезут хорошие веселые мысли, да еще по каким-то причинам назавтра тебе надо быть в бодром состоянии, чтобы сделать какие-то важные дела, то дежурство будет тяжелым и изматывающим. Если дел – только доехать до дома и отоспаться, а мысли посещают все больше печальные, то злой рок пройдет мимо, не обратив на тебя никакого внимания (неинтересно ему, видите ли), и дежурство выдастся спокойным.

– Все живы, реанимаций не было, два поступления, – утром доложил Данилов начальнику отделения.

– Сплошная прибыль и никакого убытка, – пошутил тот.

Разговаривали они в ординаторской, наедине (Половникова, по обыкновению, опаздывала), поэтому Данилов спросил:

– Роман Константинович, вас никогда не тяготила ваша работа?

– Практически ежедневно, часов с трех начинает тяготить. Неудержимо хочется домой.

– Я в глобальном смысле. Близость смерти, частые смерти и все такое?

– Конечно, тяготит. – Начальник отделения склонил голову набок и прищурился, всматриваясь в Данилова. – А что это вы вдруг? Да еще после спокойного дежурства?

– На спокойном дежурстве как раз и тянет подумать, вот и спросил.

– Обсудите эту тему с Черновым, – посоветовал Роман Константинович. – Только наберитесь терпения, потому что он просто засыплет вас цитатами и соображениями. «Тибетскую книгу мертвых» Витя вообще цитирует по памяти. У нас как-то батюшка лежал…

– Батюшка? – изумился Данилов. – Что, в МВД уже штатных священников ввели?

– Да нет, просто батюшка, который пришел во вторую терапию к кому-то из тяжелобольных, и вдруг потерял сознание. Привезли к нам – оказался синдром ВПВ[17]17
  Синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта (WPW-синдром) – врожденная аномалия проведения импульса в сердечной мышце, приводящая к нарушениям сердечного ритма.


[Закрыть]. Раз уж к нам попал, мы и лечили, несолидно как-то в блок из реанимации переводить. Так вот Чернов с ним такие диспуты устраивал – мама дорогая! Аж после дежурства на два часа остался, пришлось в прямом смысле вытолкать его из отделения, чтобы дать батюшке отдохнуть. Так что если есть желание порассуждать на тему жизни и смерти, то это к Виктору Владимировичу.

– Спасибо за совет, – вежливо поблагодарил Данилов.

– А сами-то вы в порядке? – обеспокоился начальник отделения. – Со здоровьем проблем нет? С чего это вы вдруг? Откуда такие мысли?

– У меня вроде бы все нормально, а мысли от избытка свободного времени на дежурстве.

– Избыток свободного времени – причина всех зол! – Начальник отделения улыбнулся, показывая, что он шутит. – Ничего, вот будет у нас двенадцатикоечное отделение, тогда вспомните благословенные старые времена!

– А зачем вообще двенадцатикоечное отделение, если и такого, как сейчас, госпиталю вполне хватает?

– Так ведь сейчас из-за ремонта не все отделения развернуты полностью, да и госпитализация к нам вообще уменьшилась, и не забывайте, что сейчас лето. А как только госпиталь заработает на полную мощность, так у нас каждый день будет не менее восьми человек. Поэтому наслаждайтесь избытком свободного времени, пока он есть. Только мне кажется, что лучше думать о чем-то приятном. А то потихоньку превратитесь в депрессивного депрессанта.

– Да это я так… – немного смутился Данилов, совершенно не желавший прослыть «депрессивным депрессантом». – Мне вообще-то не свойственны мрачные мысли.

– Наш начальник, – Роман Константинович имел в виду начальника госпиталя, – как-то сказал, что когда он был лейтенантом и имел в подчинении четырех человек, жизнь казалась ему прекрасной и мысли лезли в голову только хорошие. А сейчас он каждое совещание начинает словами: «Ну и чего вы мне плохого скажете?»

– В таком случае мне с одной медсестрой в подчинении пессимизм и депрессия не грозят, – пошутил Данилов.

– Все зависит не от количества, а от качества, – вздохнул Роман Константинович, глядя на часы. – Мне, например, Галина Леонидовна доставляет больше проблем, чем все остальное отделение вместе взятое. Ну вот где она, кто мне скажет? Пойдемте, проведем пятиминутку без нее.

Во дворе госпиталя солдаты срочной службы, исполнявшие в госпитале обязанности санитаров, гонялись за кошками, проникавшими на территорию госпиталя для ревизии мусорных контейнеров, в которые выбрасывались пищевые отходы. Полы незастегнутых белых халатов развевались в стороны, словно крылья, делая солдат похожими на больших белых птиц. Кошки, выражая свое недовольство громким мяуканьем, убегали прочь. Приглядевшись, Данилов понял, что солдаты не ловят кошек, а просто гонят их прочь. За солдатами наблюдал пожилой «придверный» сержант, вышедший покурить на свежем воздухе.

– Что за новый вид спорта? – спросил Данилов.

– Сейчас приедет телевидение, – тоном человека, посвященного во все тайны мира, ответил сержант. – Может, пройдутся с камерой по территории, а тут – кошки. Непорядок. Вот и выпустили этих лосей на забаву. Нет, мы в армии такой фигней не занимались – кошек гонять. Мы бы их перестреляли, и все.

– Дурак ты, – коротко сказал Данилов.

– Что так? – профессионально набычился сержант.

– Ничего, – так же спокойно ответил Данилов. – Был бы умный, уже понял бы.

– Из-за кошек? – догадался сержант. – А что я такого сказал? Кошка – это просто кошка.

– А дурак – просто дурак.

Не пожелав продолжать дискуссию, сержант бросил окурок в урну и ушел на свой пост у входа.

«Если увидит кто из жильцов соседних домов, то решит, что оголодавшие солдаты ловят кошек, чтобы съесть, – подумал Данилов, глядя на двенадцатиэтажные башни, стоящие почти впритык к госпитальной ограде. – Или подумают, что они перепились с самого утра. Интересно, долго они собираются бегать за кошками? Вплоть до приезда телевидения?»

Отойдя от проходной метров на сто, Данилов увидел микроавтобус с логотипом Первого канала, ехавший ему навстречу, и улыбнулся, думая о том, как будет прикольно, если телевизионщики успеют заснять солдат, бегающих за кошками. А что, ведь и снимут, если в передачу не войдет, так на какой-нибудь юмористический конкурс можно отправить. Или же снабдить смешными комментариями и выложить в Интернет.

Созерцание жизни во всей ее красе – лучшее лекарство от мыслей о смерти. В метро Данилов немного почитал, а потом стал думать о том, куда они с Еленой и Никитой могут поехать зимой, ведь отработав шесть месяцев в госпитале, он получает право на отпуск. А если даже отпуска и не дадут, всегда можно договориться с коллегами и начальником отделения и выкроить из графика свободную неделю. С одной стороны, хотелось в Европу, а с другой – неплохо было бы для контраста махнуть куда-нибудь в Тунис, где жарко и море.