Текст книги "Доктор Данилов в госпитале МВД"

Глава тринадцатая
Крик дельфина

– Все как с ума посходили! – пожаловался Чернов. – Только «коматозники» в порядке, а остальные…

– Если в порядке только «коматозники» – то это конец света. – Данилов сложил в стопку разбросанные по столу истории болезни и заодно пересчитал их. – Виктор, занято пять коек, а историй тут четыре.

– На посту забыл! – Чернов хлопнул себя ладонью по лысине и вышел из ординаторской.

Судя по всему, Роман Константинович поговорил «по душам» не только с Даниловым, но и с Черновым. Чернов как-то сразу смягчился и начал общаться с Даниловым ровно. Без особой приязни, но и без откровенного недружелюбия. Как в детстве, когда твоя мать дружит с матерью мальчика, которого ты терпеть не можешь. И он тебя, кстати говоря, тоже, но, приходя друг к другу в гости, вы соблюдаете приличия – не деретесь, не обзываетесь, а чинно рассматриваете коллекцию марок или смотрите телевизор. Из-за графика Данилов встречался с Черновым редко – только во время обменов дежурствами или если Виктор Владимирович заглядывал в отделение в свой выходной день, что иногда случалось. Эти приходы проходили по одной и той же схеме: Чернов заходил к старшей сестре Любови Дмитриевне, минут через пять выходил с пластиковым пакетом в руках и уходил. В пакете угадывались флаконы, и логический вывод напрашивался сам собой, тем более что Чернов как-то вскользь упомянул о том, что подрабатывает купированием запоев и «лечением похмелья» на дому.

– Вот! – пятая история легла поверх остальных. – Давно такого поганого дежурства не было. Причем это уже второй день, Гале тоже досталось, плакалась вчера мне в жилетку.

Данилов не мог поверить, чтобы у кого-то из знакомых Чернова возникло желание поплакаться ему в жилетку. Подобное занятие предполагает ответную реакцию в виде утешения, а от Чернова дождешься утешения, как же! Не поглумится – и то хорошо. Скорее всего, Половникова, по своему обыкновению, просто ныла, жалуясь на судьбу-злодейку и свое хроническое невезение.

– …так меня задергали, что прилег я ночью отдохнуть, а сердце «да-дах!», «да-дах!», виски ломит… не иначе как давление поднялось. Мерить я его не стал, влом уже было, полежал минут двадцать и снова пошел Кострова успокаивать. Эх, сейчас приду домой, стакан приму, салом с чесноком закушу – и спа-а-а-ать! Провались все пропадом – сутки через сутки выходить и попадать на такую «карусель». Тут еще Любаня как с цепи сорвалась – вчера то к сестрам докапывалась, то к Серафиме, причем по пустякам, лишь бы повод найти. Никогда ее такой бешеной не видел.

Сначала Данилов подумал, что Чернов сильно сгустил краски. Бывает так, что после тяжелого хлопотного дежурства кажется, будто все силы зла ополчились против тебя. Все не так – и пациенты достают, и коллеги гады и сволочи, а уж начальники – так те вообще уроды. Отоспишься дома, встанешь в прекрасном расположении духа и не вспомнишь о недавнем миноре, словно и не было его вовсе. Однако ближе к полудню Данилов понял, что в отделении и впрямь что-то не так.

Все, включая и неизменно сдержанного Романа Константиновича, раздражались по всяким пустякам. Сам Данилов едва не сорвался во время телефонного разговора с лабораторией, где не могли найти анализы одного из пациентов. Захотелось наорать на лаборантку и обозвать ее «тупой коровой», ввиду чего пришлось срочно закончить разговор.

Пациенты тоже бесчинствовали по полной программе. Если им не на что было пожаловаться, начинались претензии. «Свирепствовали» двое находящихся в сознании – майор-розыскник Костров и «полковничиха» Ржеутская. Третий, «сознательный», пациент, семидесятилетний отставной полковник по фамилии Скрягин, лежал спокойно, не доставляя хлопот персоналу. Он уже вышел из своей гипогликемической комы и теперь лежал и «стабилизировался», как выражался Роман Константинович.

– Я не хочу лежать нагишом, позвоните жене и скажите, пусть принесет мне белье и пижаму!

– Почему у вас так плохо пахнет? Что, проветрить нельзя? Безобразие!

– Я не могу делать дела в судно – мне больно на нем лежать! Отвезите меня в туалет, или я буду какать на пол!

– Почему вы все время бегаете туда-сюда? Дайте же поспать!

– Когда меня, наконец, переведут в отделение из этого вашего бедлама?

И так далее, до бесконечности…

Данилов терпеливо объяснял, что в реанимации положено лежать без одежды, максимум – в одной рубашке, поскольку одежда затрудняет и, что важнее, – замедляет проведение срочных манипуляций, а также закрывает доступ к катетерам. Объяснял, что плохо пахнет, потому что соседу-«аппаратчику» (то есть находящемуся на искусственной вентиляции легких) меняли памперс. Объяснял (это взрослым людям-то!), что справлять нужду на пол в реанимации нельзя, проще надеть памперс, если уж судно, не имеющее ни одного острого угла, доставляет такие неприятности. Объяснял, что все бегают туда-сюда не из вредности и не из спортивного интереса, а по рабочей необходимости… Роман Константинович посмотрел на все это и разрешил перевести Кострова и Ржеутскую в отделения (одного – в неврологию, другую – в эндокринологию) сегодня, хотя еще с утра планировал задержать их у себя до завтрашнего дня.

– Если они такие активные, то, значит, все у них хорошо, – сказал он, подписывая переводные эпикризы. – Правильно учили старые реаниматологи: «Как только больной пришел в сознание, его надо сразу переводить, чтобы не доставал!» С глаз долой – из сердца вон!

– Роман Константинович, пока вы здесь, можно мне на пять минут отлучиться из отделения? – спросил Данилов.

– Можно! – разрешил начальник, подумав, что Данилов хочет пробежаться до первого этажа хирургического корпуса, где стояли торговые киоски, и купить себе воды с крекерами или газету. – Хоть на десять.

Данилов вышел из отделения, прошелся до лифтов, спустился этажом ниже, прошелся по коридору, осмотрелся, принюхался, затем поднялся на два этажа выше, походил там и вернулся к себе в реанимацию. Рассуждал он так: что-то необычное в отделении явно происходит, ведь просто так, ни с того ни с сего, без всяких явных причин, атмосфера не может быть накаленной уже третьи сутки. У группового «помешательства» непременно должна быть какая-то причина, ведь с ума люди обычно сходят поодиночке. А если в госпитале идет ремонт, то в первую очередь можно заподозрить отравление парами какой-нибудь суперядовитой краски или не менее ядовитого клея. Что еще могло случиться?

Но ни этажом ниже, ни этажом выше никакого ремонта не производилось, здесь вроде как все уже было отремонтировано, включая и те помещения, куда должно было переехать первое реанимационное отделение. Оставалось оснастить будущее отделение всем необходимым, от стульев до мониторов. Роман Константинович как-то обронил, что в новом отделении все будет новым, а старые мониторы и аппараты планируется отправить в загородный филиал, в котором строили дополнительный корпус.

«Наверное, какой-нибудь атмосферный магнетизм», – решил Данилов и со своего смартфона залез в Интернет, чтобы посмотреть свежие новости. Можно было сделать это с компьютера, стоявшего в ординаторской, но за ним сидел Роман Константинович, вчера проливший кофе на клавиатуру своего компьютера и не успевший вечером купить новую. Просить новую клавиатуру у местного завхоза Заневского, официально называвшегося заместителем начальника госпиталя по материально-техническому обеспечению, было бесполезно – не даст, раз срок эксплуатации еще не вышел. Компьютерные клавиатуры и мыши полагалось эксплуатировать в течение трех лет, то есть получить новый казенный девайс можно было не чаще, чем раз в три года, а за свои кровные так хоть каждый день меняй.

– Пульмонология отличилась, – сказал Роман Константинович, не отрывая взора от экрана. – Устроили пациенту пневмоторакс[18]18
  Пневмоторакс – наличие воздуха в плевральной полости между грудной стенкой и легким, обусловленное повреждением грудной стенки или легкого.


[Закрыть] во время плевральной пункции, а пациент оказался не из простых. Будет теперь Иваньковичу на орехи, таких орехов каленых всыплет ему Станислав Маркович, что хорошо, если на своем месте усидит. Маркович лютует, и я его понимаю – обломок катетера в реанимации, пневмоторакс в пульмонологии, а за месяц до вашего прихода в четвертой терапии процедурная медсестра генеральскому сыну постинъекционный абсцесс обеспечила, да так неудачно, что чуть генерализированным сепсисом дело не закончилось. Многовато ЧП для полугода, так мы рискуем Новый год встречать с новым начальником.

– Какая разница, – махнул рукой Данилов и поправился: – Это я со своей колокольни, вам, как начальнику отделения, конечно, есть разница.

– Да мне-то как раз все равно, – усмехнулся Роман Константинович, – я, если что, без работы не останусь. Но смены руководства не хотелось бы, ведь новая метла всегда поднимает много пыли. А у нас еще принято следом за собой перетягивать на новое место большие команды, что крайне отрицательно сказывается на работе. Пока новые притрутся к старым, пока какой-то баланс установится… – Роман Константинович повертел головой, помассировал ладонью затылок и, обернувшись к сидящему на диване Данилову, пожаловался:

– Что-то голова сегодня болит, а давление сто тридцать пять на восемьдесят. А у вас не болит?

– Сегодня нет.

– А обычно что, болит?

– Бывает, – коротко ответил Данилов.

Голова у него действительно не болела, что было немного странно. При такой смутной внутренней нервозности, как сегодня, голове полагалось напомнить о себе.

Из отделения донесся голос старшей медсестры, обычно разговаривающей гораздо тише.

– Ну, что там еще? – скривился Роман Константинович и вышел узнать, в чем дело.

Данилов убрал мобильный в сумку (ничего интересного в новостях не было) и тоже вышел в зал. Не полюбопытствовать, а посмотреть, как чувствуют себя трое оставшихся пациентов. На посту он увидел начальника отделения, старшую сестру и дежурную медсестру. Раскрасневшиеся женщины, демонстративно не смотревшие друг на друга (не иначе как повздорили), слушали Романа Константиновича, который что-то негромко говорил. Слов Данилов не расслышал, но по выражению лица начальника отделения нетрудно было догадаться, что начальник отчитывает своих подчиненных.

Скрягина пришлось растормошить, чтобы убедиться, что он в сознании.

– Что тут у вас делать? – спросил Скрягин и тут же сам ответил: – Только спать.

– Спите на здоровье, – разрешил Данилов и вернулся в ординаторскую.

Вскоре к нему заглянул начальник отделения.

– Только что мне звонил муж Ржеутской, – сказал он, улыбаясь и привычно морща лоб. – Интересовался, чье вмешательство требуется для того, чтобы его жене обеспечили человеческие условия. Тон был такой, будто он запросто вхож не только к министру, но и к президенту.

– А что он имел в виду под человеческими условиями?

– Отдельную палату, которая все равно пустует, – Роман Константинович начал загибать пальцы, – одежду, телевизор, телефон, свободный доступ для посещений. Я его обрадовал, сказал, что никого беспокоить не надо, потому что наша драгоценная Тамара Осиповна уже в отделении, и там у нее есть все, что он перечислил и даже немного сверх того. Хотя Ржеутский, конечно, брал меня на пушку – будь он вхож в высшие сферы, у нас бы перед его супругой все на цыпочках бегали. Это же ведомственный госпиталь, здесь четко известно, кому какая порция уважения положена, и осечек с этим не бывает.

– Существует особый список? – заинтересовался Данилов.

– У меня его нет, – рассмеялся начальник отделения, – мне в случае поступления важных людей в любое время суток звонит Борис Алексеевич или сам Станислав Маркович и дает распоряжение «обеспечить». Я и обеспечиваю. И из отделения звонят тоже.

– А в каких случаях я должен вам звонить? Если поступает кто-то выше полковника?

– Не обязательно, бывает генерал, который просто генерал, а бывают майоры, которых начальник госпиталя ежедневно навещает в палате и справляется, всем ли они довольны. Все зависит не столько от звания, сколько от должности, связей и степени значимости. Вы, Владимир Александрович, голову себе не забивайте, когда поступит тот, кто требует особого отношения, вас об этом сразу же известят. Чая, что ли, выпить, чтобы голова перестала болеть?

Роман Константинович включил в чайник.

– Лучше таблетку, – посоветовал Данилов.

– Выпил две, не помогло.

К десяти часам вечера Данилов, принявший всего одного пациента, чувствовал себя разбитым и уставшим. Медсестра Наташа, обычно сохранявшая хорошее расположение духа в любых обстоятельствах, хмурилась и смотрела сердито.

– Плохо себя чувствуешь? – спросил Данилов.

– Да как-то не по себе, – Наташа передернула плечами, – знобит с утра, да еще старшая настроение испортила своими придирками. Я же не могу одновременно три дела делать – рук всего две!

– Как-то оно нынче…у нас напряженно, не находишь?

– Так это все из-за Любы! – Наташа смотрела на вещи проще. – Завела всех и ушла домой. Наверное, опять мужа в «Койке на час» поймала.

– Где-где?

– В «Койке на час», – повторила Наташа. – Разве вы не в курсе? Сразу видно примерного семьянина! «Койка на час» – это сеть маленьких гостиниц, где можно снять номер на короткое время. В старину это называли «номерами».

Данилов знал, что подобные заведения существуют, но не знал, что среди них есть даже сетевые. Хотя чего удивляться? Перспективный бизнес, востребованная услуга, почему бы не появиться на рынке сетевым операторам?

– В феврале она нашла у него в кармане дисконтную карту «Коек» и неделю жила в своем кабинете, он сюда приходил просить прощения…

– Наташа, я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся, – старательно копируя кавказский акцент, попросил Данилов. – Я совершенно не интересуюсь личной жизнью окружающих. Кто с кем спит, кто кого бросил, кто от кого родил – все это выходит за рамки моих интересов.

– Да я тоже не любительница сплетен, – смутилась Наташа, пунцовея щеками и ушами. – Это просто к слову пришлось, ну и обидно, конечно, – я не первый год работаю, чтобы меня так, как нашкодившего щенка, в лужу тыкать. Вот возьму и уйду в эндоскопию! Пусть Люба других жизни учит.

– Мне тебя будет не хватать, – улыбнулся Данилов.

– Ничего, – «утешила» Наташа, – привыкли ко мне, привыкнете и к другой. А в эндоскопии хорошо! Работа легкая, спокойная, премии они больше всех получают.

– И текут там молочные реки да по кисельным берегам.

– Вы просто не знаете нашей эндоскопии, поэтому так говорите, – обиделась за любимое отделение Наташа. – Старшая сестра там – добрейшей души человек, а начальник Олег Михайлович он вообще такой…

По тому, как засверкали Наташины глаза, Данилов понял, что ей не столько нравится эндоскопическое отделение, сколько его молодой и симпатичный начальник Кулагин, немного похожий на актера Машкова.

В половине второго ночи выспавшемуся пациенту Скрягину стало скучно. Окрепшими руками он расстегнул свой памперс, потому что тот якобы сильно давил на живот, хотя Наташа надевала памперсы правильно, не затягивая до упора, и сбросил на пол. Сразу же после этого Скрягин справил под себя малую нужду и позвал на помощь, поскольку лежать на мокром было некомфортно.

– Это называется диверсия! – строго сказала Наташа, увидев валяющийся рядом с койкой памперс.

– Диверсии – не мой профиль. – Скрягин, оказывается, оклемался настолько, что даже приобрел способность шутить. – Я криминалист.

– Но это не дает вам права так себя вести! – Наташа подняла памперс. – Сейчас мы вас перестелем.

Скрягин проводил ее взглядом и сказал Данилову:

– Строгая девушка. – В голосе его звучало одобрение. – Гулять надо с нестрогими, а жениться только на строгих.

– Почему?

– Потому что строгая женщина своему мужику никогда пропасть не даст!

«Скажу Полянскому, – подумал Данилов, – чтобы он выбирал правильно. Хотя Полянский – это Полянский, холостым он родился, холостым и помрет».

Друг Полянский собирался жениться чуть ли не раз в квартал и всегда на новой кандидатке. Но рок, довлеющий над ним – а если начистоту, то никакой не рок, а просто нежелание связывать себя лишними обязательствами, – неизменно расстраивал радужные матримониальные планы. Полянский умел быть счастливым как от очередной любви, так и от того, что эта любовь осталась в прошлом.

«Строгая женщина» вернулась с чистым комплектом постельного белья и чистой рубашкой. В процессе перестилки под подушкой был обнаружен кулон из черного пластика на длинном витом шнурке. Данилов никогда не встречал таких кулонов, по форме похожих на большую таблетку или маленькую шайбу.

– Что это такое? – полюбопытствовал он.

– О, это последнее слово науки! – многозначительно сказал Скрягин. – Генератор ультразвука, воспроизводящий речь дельфинов…

После комы, да еще в пожилом возрасте, в голову человеку могут приходить самые неожиданные мысли, поэтому Данилов ничему не удивился. Речь дельфинов так речь дельфинов.

– …купил за два дня до того, как сюда к вам попасть. Очнулся – нету моего генератора, хорошо, что догадался руку под подушку сунуть…

Все ясно – смена, принимавшая Скрягина, забыта отдать кулон родственникам или отправить вместе с пожитками на вещевой склад, вот и сунули кулон под подушку, ведь тумбочек для личных вещей в реанимации не предусмотрено, это особое отделение со своими особыми порядками.

– …Уникальный прибор, работает непрерывно, батарейки хватает на пять лет…

– Работает непрерывно? – переспросил Данилов, поднося чудо-генератор к уху и вслушиваясь.

Слышно ничего не было, ультразвук же.

– Да, непрерывно, – кивнул Скрягин. – Оказывает мощное и постоянное благоприятное действие, так в инструкции написано.

– Интересно…

«А почему бы и нет? – подумал Данилов. – Поступил он позавчера, то есть уже два дня назад, утром, а Чернов говорил, что и у Половниковой дежурство было паршивым. И никаких других причин вроде как нет… Ладно, попытка – не пытка».

– Алексей Трофимович, а нельзя ли нам у вас забрать на время этот кулон?

– Забрать? – заволновался Скрягин. – Почему?

– Ультразвук может мешать нашим мониторам, – соврал Данилов. – Но мы вам его вернем, не волнуйтесь. Он вообще дорогой? Сколько он стоит?

– Вообще-то это бесценный по своей уникальности прибор, но стоит он не так уж и дорого – тысячу четыреста девяносто девять рублей. А вы его не потеряете?

– Если потеряю – куплю вам новый, – пообещал Данилов.

– Не знаю, – насупился Скрягин, оправдывая свою фамилию. – Ладно, берите, раз мешает вашей аппаратуре. Только не потеряйте.

– Спите спокойно, Алексей Трофимович, ваш генератор в надежных руках, – заверил Данилов.

– «В надежных руках, в надежных руках…» – передразнил пациент. – У нас когда-то вся страна была в надежных руках, а что мы сейчас имеем?

– Что имеем, тому и радуемся, – ответил Данилов, указывая Наташе взглядом на дверь ординаторской, зайди, мол.

В ординаторской он передал Наташе кулон и попросил:

– Спустись, пожалуйста, в раздевалку и спрячь эту фигню в своем шкафчике, а утром передай на хранение новой смене.

Наташа смотрела недоуменно, не из-за того, что Данилов отправлял ее, а не пошел в раздевалку сам (это как раз было логично, потому что дежурному врачу покидать реанимационное отделение запрещено), просто не понимая, зачем Данилову понадобилось забирать у пациента кулон и просить спрятать его в раздевалке.

– Есть у меня подозрение, что именно эти вопли дельфина виноваты в том, что у нас начало твориться, – пояснил Данилов. – Хочется провести эксперимент.

Наташа ничего не ответила – сунула кулон в карман и отправилась в раздевалку.

Утром Данилов рассказал о кулоне начальнику отделения и Половниковой.

– Не может быть! – ахнула Половникова. – Помню я эту штуку. Сама у него с шеи сняла и под подушку положила, думала, амулет или оберег какой.

– А что – это версия, заслуживающая внимания! – одобрил Роман Константинович. – Надо понаблюдать. Если подтвердится – выбью вам в следующем месяце повышенную премию!

В девятом часу вечера Данилов позвонил в ординаторскую и поинтересовался у Половниковой, как проходит дежурство.

– Ничего, пока без эксцессов, – осторожно ответила Половникова, – с прошлым – никакого сравнения. Я, кстати, узнала у дедули, где он покупал свой генератор.

– Зачем он тебе? – изумился Данилов.

– Свекрови подарю, пусть оздоравливается. Она любит все необычное – рада будет без памяти.

– Добрая ты душа, – похвалил Данилов.

– Гуманистка, чё уж там, – рассмеялась Половникова и положила трубку.

«Интересно – забудет начальник про свое обещание или нет?» – подумал Данилов.

Напоминать он не собирался. Неудобно, выглядит так, будто клянчишь, а клянчить Данилов не любил. И когда у него клянчили, тоже не любил.