Текст книги "Доктор Данилов в госпитале МВД"

Глава двенадцатая
Окаянный катетер

Начальник отделения анестезиологии и реанимации Павел Петрович Хренков выбился в люди благодаря двум качествам – упорству и смекалке. Ему бы еще ума – и карьеру могло занести в такие заоблачные выси, которые без бинокля и не разглядеть. Увы, с умом у Павла Петровича было как-то не очень. Он предпочитал теории практику, хорошо набил руку в своем ремесле, знал, что когда и как нужно делать, но все, что выходило за рамки привычных шаблонов, ставило его в тупик. Павел Петрович скромно говорил о себе: «Я – врач не из последних», всякий раз с сожалением добавляя в уме: «и не из первых». А ведь хотелось быть первым, когда-то очень сильно хотелось, до бессонницы.

Впрочем, Павел Петрович и так имел все основания гордиться собой. Это ж уметь надо – родиться на Дальнем Востоке, причем не во Владике, а в захолустном поселке, где даже своего кинотеатра не было, с отличием закончить школу, поступить в медицинский институт, отучиться, суметь зацепиться в Москве и сделать какую-никакую, а карьеру. Трезво оценивая свои возможности, Павел Петрович, тогда еще Паша, подал документы в Томский военно-медицинский институт, в котором был далеко не самый высокий конкурс, а осел в Москве и попал на работу в госпиталь благодаря женитьбе на дочери довольно высокопоставленного чиновника из министерства внутренних дел. Типичный случай, ничего особенного – толковый и симпатичный паренек из провинции женился на взбалмошной и избалованной столичной девице, которую родители уже и не чаяли, что называется, сбыть с рук. К истерикам супруги Павел Петрович быстро привык (да и как не привыкнуть, когда они закатывались по два раза на дню?), к пасынку, доставшемуся в «приданое», относился точно так же, как и к своему единокровному сыну, на работе очень скоро (не без помощи тестя, само собой) выдвинулся в заведующие отделением… Короче говоря, жизнь удалась – семья, работа, достаток. Нереализованным оставалось одно желание – подняться еще на ступеньку, то есть выдвинуться на сугубо административную работу, в заместители главного врача крупного учреждения, вроде родного госпиталя, или в главные врачи учреждения помельче – какой-нибудь поликлиники или медсанчасти. На тестя, увы, уже нельзя было рассчитывать – того несколько лет назад «ушли» на пенсию, но Павел Петрович не унывал. Он считал себя родившимся под счастливой звездой и верил, что его мечта непременно сбудется. А почему бы ей не сбыться, если все остальные сбылись?

– Уймись! – зевала жена, когда Павел Петрович заводил речь о шансах и раскладах. – И так хорошо…

– Пойми, Светик, – каждый раз отвечал он, – для меня так будет лучше. Мое призвание – руководить, а не возиться с больными. Там хоть знаешь, где споткнешься, а заведовать таким отделением, как мое, – это ж танцы на минном поле! Одно расхождение диагнозов третьей категории, и придется на старости лет идти на «Скорую», по этажам бегать и носилки таскать. И то если возьмут.

Руководить – оно, конечно, проще. Если знаешь свое место, оказываешь требуемое уважение руководству и можешь правильно организовать подчиненных, то больше ничего не надо. Это не на обходе голову ломать, пытаясь понять, почему это пациент, которого уже собрались переводить в отделение, вдруг собрался помирать? В сложных случаях Павел Петрович играл в демократа – устраивал «мозговые штурмы», предоставляя подчиненным возможность свободно высказывать свое мнение и поддерживая ту точку зрения, у которой оказывалось больше сторонников. Это называлось «я учу вас мыслить», хотя если кому и следовало этому научиться, то самому учителю.

Павел Петрович боялся споткнуться о «расхождение диагнозов третьей категории», то есть о то, когда больного доблестно лечат от одного заболевания, а он умирает от совершенно другого. Врачам обычных отделений работать немного проще – в подавляющем большинстве случаев они имеют возможность переводить тяжелых больных в реанимацию. Реаниматологи же – вроде вратарей, последний бастион медицины. Удачно поймал мяч (то есть «вытянул» пациента, стабилизировал его состояние) – можно передавать его своим (переводить в отделение). Не поймал – мяч попал в сетку. Иначе говоря – пациент угодил на вскрытие.

Человек предполагает, а высшие силы смеются над его предположениями и перекраивают все по-своему. Концом карьеры Павла Петровича стало не расхождение диагнозов третьей категории, а обломок подключичного катетера, оставленный в вене.

Катетеризация периферических вен одновременно и проста, и сложна. Проста – потому что при умении делается быстро, за минуту-другую. Сложна – потому что чревата серьезными осложнениями, порой фатальными.

Случайное повреждение органов и тканей, риск воздушной эмболии вследствие просачивания воздуха в вену попадание части катетера в сосудистое русло… Из какого крепкого полимера ни делай катетер, он всегда сможет переломиться, или же его случайно перережут. Катетер, «ушедший» в вену, представляет собой огромную опасность для своего «хозяина». Он может закупорить просвет сосуда, может вызывать инфекционные осложнения или образование тромбов с риском тромбоэмболии. Особенно крупный и «богатый» осложнениями тромб может образоваться в полости правого предсердия, если обломок сможет «дойти» с током крови до сердца.

Для того чтобы катетер не «убежал», его фиксируют при помощи лейкопластыря или кожного шва. Лейкопластырем фиксировать проще, но из-за того что он недолго сохраняет свои клейкие свойства, этот метод используется для фиксации катетера на короткое время, чаще всего – на время операции, когда «над душой» у больного постоянно находятся анестезиолог с медсестрой. Гораздо надежнее фиксировать катетер кожными швами. Для этого кожу и подкожную клетчатку прошивают крепкой шелковой нитью, концами которой обвязывают катетер.

Чего-чего, а пофигизма в отделении у Павла Петровича не было нисколько. Пофигизму нет места там, где любят порядок и четко выполняют инструкции. Начальник отделения анестезиологии и реанимации мог «показательно отыметь» сотрудника и за гораздо более мелкую провинность, чем незафиксированный катетер. Тех, на кого нельзя было положиться, Павел Петрович увольнял. Обычно вызывал в кабинет и предлагал уволиться тихо, по собственному желанию, если не понимали – подводил под статью. В основном понимали, сразу же писали заявление и уходили. Как и положено по закону, уходили с отработкой двух недель, давая возможность начальнику отделения найти замену. Знал бы Павел Петрович, чем закончатся для него лично эти отработки, – увольнял бы всех сразу, затыкая дыры в графике теми, кто остался. Но недаром говорят французы: «Если бы молодость знала, если бы старость могла…»

Медсестра Лариса Севрюкова поначалу произвела на Павла Петровича хорошее впечатление. Тридцать два года, двое детей, значит, вряд ли уйдет в декретный отпуск, энергичная, без признаков алкоголизма на лице, девять лет проработала в сто двадцатой больнице, сначала – в приемном отделении, а затем перешла в отделение анестезиологии и реанимации. И основание для смены работы было у Севрюковой хорошее – переезд на новое место жительства (практически напротив госпиталя) вследствие обмена квартиры.

– Я разъехалась с мужем, – сообщила Севрюкова, – нельзя же после развода жить вместе. Мне с детьми и двух комнат за глаза хватит.

– А на кого вы во время дежурства будете детей оставлять?

– С детьми бабушка занимается, моя мама.

Павел Петрович впечатлился настолько, что не стал звонить по месту прежней работы Севрюковой, а сразу же подписал ее заявление и отправил в кадры, оформляться.

– Зачем вы эту клушу к нам взяли, Павел Петрович? – попеняла начальнику через месяц старшая медсестра. – Она же тупая как пробка! Все переспрашивает и постоянно тормозит.

Старшей медсестре Татьяне Борисовне очень не нравилось, что начальник отделения сам занимается набором среднего и младшего медицинского персонала. В других отделениях это делали старшие сестры, но Павел Петрович считал, что он разбирается в людях гораздо лучше Татьяны Борисовны, чересчур падкой на подхалимаж и угодничество.

– Человеку нужно время, чтобы освоиться на новом месте, Татьяна Борисовна, – ответил Павел Петрович, думая о том, что замечание старшей сестры, скорее всего, вызвано тем, что новенькая не стала перед ней лебезить. – Севрюкова – опытная медсестра, привыкнет и будет работать не хуже других.

– Дай-то бог, – вздохнула Татьяна Борисовна, в свою очередь заподозрившая начальника отделения в любовной связи с симпатичной, фигуристой и неизменно ухоженной новой медсестрой.

В Сердюкове и впрямь было чувственное обаяние, но Павел Петрович никогда не позволял себе интрижек на работе, тем более – с подчиненными, на это у него ума хватало.

Старшая сестра больше о Сердюковой не заговаривала, смирилась. Но на четвертом месяце работы новой медсестры, когда испытательный срок остался у нее за плечами, прозвенел звонок, к которому Павлу Петровичу пришлось прислушаться.

– Я, конечно, понимаю, что идеальных сотрудников не бывает, – мягко и вкрадчиво начал доктор Агапов, самый опытный из врачей отделения, которого Павел Петрович считал своей правой рукой, – но Лариса – это нечто! Если ей не напомнить, что препарат нужно развести, то она пустит его по вене без разведения…

Может, где-то в терапии врачи и говорят медсестрам: «Возьмите, пожалуйста, пять миллилитров эуфиллина, разведите в десяти миллилитрах изотонического раствора натрия хлорида и введите в вену пациенту» – но в анестезиологии и реанимации принято выражаться проще: «Пять кубов эуфиллина по вене!» Так и драгоценное время экономится, и какой вообще смысл раз за разом повторять очевидное? Все же знают, что в вену препараты вводятся с разведением.

– …а еще она крайне невнимательна, – столь же мягко продолжал Агапов, не желая задевать чувствительных струн в душе начальника (к этому времени уже все отделение было уверено в том, что дура Сердюкова удержалась в отделении только благодаря тому, что обольстила Павла Петровича), – путает больных, путает анализы, путает назначения, все путает. Приходится постоянно контролировать, буквально – ходить по пятам.

– Я не замечал ничего такого, Вячеслав Николаевич… – С мнением Агапова Павел Петрович считался, знал, что тот зря не скажет.

– Во время обходов это не бросается в глаза, – согласился Агапов. – А во время дежурства – даже очень. И не один я так думаю, спросите Татьяну Борисовну. Да любого из врачей или сестер спросите – вам то же самое скажут.

– Я разберусь, – пообещал Павел Петрович и, как только Агапов ушел, позвонил в сто двадцатую больницу.

Номер телефона заведующего отделением анестезиологии и реанимации ему дали в справочной сразу, стоило только представиться. Заведующий Андрей Юрьевич очень удачно оказался в своем кабинете, а не где-нибудь еще – в операционной или на обходе.

– А я вас знаю, Павел Петрович, – сказал он, узнав с кем разговаривает. – Вы в прошлом году выступали на конференции с докладом о панкреонекрозе.

Характеристика Сердюковой была дана просто убийственная.

– Лариса – дебилка, не в бытовом, а в медицинском смысле.

В обиходе слово «дебил» давно стало ругательством. А в психиатрии дебильностью называют первую, самую легкую степень умственной отсталости. Четвертая, самая тяжелая, кстати говоря, называется идиотией.

– …старательная, но бестолковая, и сколько ее ни учи, толку не будет, в этом мы имели время убедиться. Скажу честно, когда Лариса уволилась, я был очень рад. Прямо гора с плеч свалилась.

– А почему же вы сами от нее не избавились, Андрей Юрьевич? – спросил Павел Петрович.

– Жалко ее было, – после секундной паузы признался Андрей Юрьевич, – чисто по-человечески. Муж – алкаш, двое детей, каждая копейка на счету, а у нас хоть заработать побольше можно. Постепенно мы к ней приспособились, использовали в качестве грубой физической силы. Переложить, перестелить, каталку в приемное отвезти, в лабораторию сбегать, пол подтереть. Отделение у нас двадцатикоечное, всегда дело найдется.

– Для этого вообще-то существуют санитарки, – не смог удержаться от замечания педантичный Павел Петрович.

– Их не всегда хватает, – ответил Андрей Юрьевич и, сославшись на неотложные дела, попрощался.

«Обиделся, – подумал Павел Петрович, – а чего на правду обижаться? Каждый должен своими делами заниматься, не годится использовать медсестру в качестве санитарки. Да, кажется, дал я маху…»

Для порядка он поинтересовался мнением старшей сестры. Увольнять, не принимать – такие вопросы лучше решать вместе.

– Да я же вам уже говорила, Павел Петрович…

Воодушевившись и вдохновившись (как же, начальник сам поинтересовался), старшая сестра принялась подробно перечислять все грехи Сердюковой. Из длинного монотонного перечня чуткое ухо Павла Петровича выловило самое крамольное:

– …а родственникам она говорит все, как есть, я дважды это слышала. Выкладывает начистоту, не думая о том, что можно говорить, а что нельзя. Все у нее просто – раз спрашивают, то надо отвечать. Верно же говорится, что простота хуже воровства.

– А почему вы мне не сказали, Татьяна Борисовна?! – возмутился Павел Петрович.

– Я пыталась, но вы меня слушать не стали. – Старшая медсестра довольно сверкнула глазами, радуясь тому что уела начальника.

– Когда она в следующий раз дежурит?

– Послезавтра.

Разговор получился короткий и жесткий.

– Лариса, на тебя очень много жалоб от сотрудников. – Павел Петрович говорил резко, отрывисто, точно топором отрубал. – Ты нам не подходишь. Ничего личного, как сейчас принято говорить, но работать у нас дальше тебе не стоит.

Лариса, конечно, расстроилась. Покраснела, глаза намокли, запинаясь на каждом слове, начала говорить о том, как ей нравится в госпитале и какие хорошие люди работают в отделении, но Павел Петрович долго слушать не стал – день только начался и дел у него было по горло.

– Пиши заявление, – сказал он, пододвигая к Ларисе, сидевшей у противоположного края стола, бумагу и ручку.

– С какого числа? – обреченно спросила она, роняя слезу.

– Сегодня у нас пятое, значит, пиши… – Павел Петрович машинально посмотрел на календарь, – …с девятнадцатого. И это… если кто будет звонить интересоваться тобой, то я ничего плохого говорить не стану. Скажу что ты старательная, аккуратная, только темпа нашего не выдерживаешь.

Расстройство обернулось большой обидой. С одной стороны, Лариса решила в оставшиеся две недели проявить себя наилучшим образом. А ну как Павел Петрович передумает и оставит ее в отделении? Уж очень не хотелось терять хорошо оплачиваемую работу, да еще в пяти минутах ходьбы от дома. С другой стороны – на нервной почве все валилось из рук. Инициативность возросла, а качество скатилось ниже плинтуса.

Перед выходом на последнее суточное дежурство Лариса не выспалась, потому что на сон грядущий поругалась с матерью и от того долго не могла заснуть. Мать в очередной раз принялась учить ее жизни, говоря, что за работу в реанимации умная женщина держаться не станет, потому что там, где лежат «дохляки», невозможно найти свое счастье. По мнению матери, счастье следовало искать в частных клиниках, где лечатся приличные люди. Лариса попыталась объяснить, что в частную клинику просто так не устроишься, но в ответ услышала любимый материн упрек: «Под лежачий камень вода не течет». Слово за слово… в итоге так славно пообщались, что обеих долго потом еще трясло, Ларису – в гостиной, а мать – на кухне.

Хоть и не выспалась, хоть и последнее дежурство, хоть и настроение никудышное, а инициативность время от времени поднимала голову. Уже не ради того, чтобы оставили, а ради самоуважения, что ли.

Перевод пациента Ермолова в первое хирургическое отделение был прерван спуском сразу двух прооперированных из оперблока. Оперблок расположен на последнем одиннадцатом этаже «большого» корпуса, и поэтому в госпитале принято говорить «поднять в оперблок» и «спустить из оперблока». Сразу напрашивается аналогия с Иерусалимом, в который, как известно, нельзя «войти», «приехать» или «прилететь», а можно только «подняться» или «взойти».

Прием только что прооперированных, еще не пробудившихся от наркоза – дело ответственное, не сравнимое с переводом «стабильного» пациента на долечивание в хирургическое отделение. Поэтому нет ничего удивительного в том, что напарница ринулась к привезенным, оставив Сердюкову завершать перевод.

У пациента надо было извлечь подключичный катетер, потому что в отделении массивной инфузионной терапии не планировалось, а просто так, на всякий случай, катетеры оставлять не годится. Их надо регулярно промывать раствором гепарина, чтобы не забились, есть риск инфицирования, да и мешают они.

Пребывая в очередном приступе «я все могу», Лариса не стала напоминать о катетере дежурному врачу, занятому с новыми пациентами, а ловко выдернула его, протерла место пункции спиртовой салфеткой и наложила чистую повязку. То, что во время извлечения отломилась часть катетера, Лариса не заметила. Дернула слишком резко или катетер попался некачественный, бывает. Вообще-то извлеченный катетер по уму полагается осматривать – цел ли он или нет, но некоторые люди выше подобных мелочей. Вытащили да выбросили – нечего думать о всяких пустяках, когда работы невпроворот!

Доктор Дроздов, который вел Зеленова в день перевода, в суете больших и малых дел извлечь злосчастный катетер забыт, но в истории болезни запись о том, что катетер извлечен, сделал. На «автопилоте», а не из-за халатности, Дроздов был очень дотошным и ответственным врачом. Всякое случается: иногда, когда врачи были заняты, опытные медсестры извлекали катетеры самостоятельно, а двое, бывшие по дипломам фельдшерами, и поставить «подключичку» могли не хуже любого врача.

Зеленова благополучно перевели в первую хирургию.

На другой день отделение анестезиологии и реанимации навсегда распрощалось с медсестрой Сердюковой. Прощание прошло в обыденной обстановке, без напутствий и пожеланий. Сдала все, что было у нее казенного, подписала обходной лист, забрала свои вещи и ушла, то и дело закусывая нижнюю губу.

 
Goodbye, my love, goodbye, Goodbye and au revoir,
As long as you'll remember me, I'll never be too far…
 

Demis Roussos, «Goodbye, my love, goodbye»

 
(Прощай, любовь моя, прощай.
Прощай и до свидания. Пока ты помнишь обо мне,
Я буду рядом…)
 

Обломок окаянного катетера попутешествовал по сосудам, оброс тромбом и сделал свое черное дело. Зеленов немного полежал в отделении, успел пару раз поскандалить с соседями по палате (ох уж этот вечный антагонизм между сотрудниками различных структур, объединенных под крышей одного и того же министерства!) и скоропостижно скончался от эмболии, то есть закупорки, легочной артерии. Умер он прямо в палате, не дождавшись перевода в реанимацию. Читал, лежа на койке, вдруг захрипел, посинел, выронил газету, схватился за грудь… Постовая медсестра, вызванная перепугавшимся соседом по палате, еще успела застать его живым, в отличие от прибежавших чуть позже начальника отделения и лечащего врача. Закупорка легочной артерии часто приводит к фатальным последствиям, смертность по данным различных исследований колеблется между тридцатью и сорока пятью процентами. Легочная артерия – очень важная и нужная артерия, по ней венозная кровь течет из правого желудочка сердца к легким, шутки с ней плохи. И к тому же есть у этой артерии одна неприятная особенность – ее закупорка, пусть даже и частичная, может вызвать спазм всех ее ветвей и рефлекторную остановку сердца.

На вскрытии был найден крупный тромб в просвете легочной артерии. Вскрытие производилось госпитальными патологоанатомами, но те времена, когда свои всегда покрывали своих, давно прошли, нынче все больше норовят не покрывать, а подставить. К тому же начальник патологоанатомического отделения держался довольно независимо, поскольку его родной брат занимал высокую должность в Департаменте тыла МВД. Договориться с ним не было никакой возможности, а приказать фальсифицировать протокол патологоанатомического вскрытия Зеленова, чтобы никаких обломков катетеров там не фигурировало, – тем более. Начальник госпиталя поскрипел в ярости зубами и дал делу законный ход.

Павел Петрович из начальника отделения (начальник отвечает за все, не так ли?) превратился в рядового врача и немедленно уволился, будучи не в силах работать бок о бок с теми, кем еще недавно руководил. Легко вычислив истинную виновницу случившегося, он позвонил Сердюковой, но та не захотела с ним разговаривать. Ответила, услышала, кто это, и тут же отсоединилась. Доказательств ее вины не было, как она извлекала катетер, никто не видел, а в истории болезни была запись об удалении катетера, сделанная доктором Дроздовым. Заслужил – получи. Дроздова уволили и по жалобе жены покойного Зеленова завели на него уголовное дело.

Афинский мудрец Платон, живший в четвертом веке до нашей эры, утверждал, что судьба есть не что иное, как путь от неведомого к неведомому. Иначе говоря – жизнь полна сюрпризами и далеко не всегда эти сюрпризы бывают приятными.