Текст книги "Доктор Данилов в госпитале МВД"

– Михаил Юрьевич считает, что минусов здесь больше, чем плюсов, а вот Сыроежкин просто в восторге от этой идеи…

– Или просто зарабатывает себе очки, лелея надежду когда-нибудь перейти из заместителей в главные врачи.

О заместителе главного врача станции Скорой помощи Сыроежкине Данилов был невысокого мнения как о карьеристе, неизменно держащим нос по ветру. Угодливость, зачастую переходящую в раболепие перед вышестоящими, Сыроежкин компенсировал совершенно хамским отношением к нижестоящим. Любил наорать, мог прилюдно обложить матом, а всех, кто осмеливался ему перечить, методично, с настойчивостью и терпением, которым позавидовал бы сам граф Монте-Кристо, сживал со свету, то есть выживал со «Скорой». И даже после этого не успокаивался: узнав, куда именно дерзкий сотрудник устроился на работу, мог позвонить тамошнему руководителю и «как коллега-администратор коллеге-администратору» наговорить гадостей. Тот еще человек был Сыроежкин – захочешь что-то хорошее сказать и не вспомнишь ничего.

– Не иначе, – согласилась Елена. – Идея только внешне привлекательная, а если вдуматься, то… Скажи-ка, а сам ты что думаешь по поводу газовых баллончиков и шокеров на «Скорой»?

– Или баллончик, или шокер?

– Нет, и то и другое вместе.

Данилов поторопился доесть яичницу, пока не остыла, ведь холодная яичница никуда не годится, заодно и обдумал тему.

– Фигня все это! – сказал он, проглотив последний кусок. – Баллончики можно отмести сразу же, ведь в подавляющем большинстве случаев контакт сотрудников с населением происходит в помещениях или в машине, то есть – в замкнутых пространствах. Даже при выезде на улицу, на самой улице проводишь ровно столько времени, сколько требуется для того, чтобы загрузить тело в машину и начать с ним работать. Какой тут может быть баллончик? Газ хорош только для открытых пространств. Как вариант – тормознула машина на перекрестке, а в салон чья-то пьяная морда ломиться начала. Тут да, можно и баллончик использовать – пшикнуть ему в глаза перцовочкой и уехал. А так…

– Я тоже так считаю, – кивнула Елена. – И не только я одна. Михаил Юрьевич почти слово в слово то же самое сказал. Кому только пришла в голову такая мысль?

– Тому, кому это выгодно. Такая громадная закупка баллончиков, и они ведь имеют срок годности, и их надо периодически обновлять. Улавливаешь?

– Улавливаю. А что ты скажешь про шокеры?

– И шокеры на фиг не нужны! – категорично высказался Данилов. – Одна морока от них – наладонник передай по смене заряженным, кардиограф зарядить не забудь, да еще и про шокер помни. Для того чтобы шокером правильно пользоваться, нужен навык. И не надо забывать, что у бригады на вызове вечно руки заняты.

Ящик, кардиограф, дыхательная аппаратура… Кстати, о ящиках – лучше бы старые металлические ящики снова ввели. Вот, говорят, было оружие, не хуже богатырской палицы!

– А что ты предлагаешь? Пистолеты всем выдавать?

– Еще хуже. Тогда всякая шпана начнет кидать ложняки[7]7
  «Кидать ложняки» – делать ложные вызовы» (проф. сленг).


[Закрыть] только для того, чтобы разжиться оружием.

– Значит, ничего не делать? – прищурилась Елена. – Пусть все идет так, как идет?

– Я могу сказать, что надо делать. – Данилов давно имел собственное мнение на этот счет. – В первую очередь надо ввести за нападение на сотрудников «Скорой помощи», находящихся при исполнении, точно такую же ответственность, как за нападение на сотрудника МВД. И не только ввести, но и доводить каждый случай до суровой кары. Чтобы всякие любители приключений четко понимали, что их ждет в случае нападения на бригаду и что свое они получат непременно. Согласна ты со мной?

– Полностью, – кивнула Елена.

– А во вторую очередь надо пересмотреть штатное расписание, перераспределить финансы и сделать так, чтобы никто не выезжал на линию в одиночку. А в ночное время, когда начинается самый стрём, – ездить только втроем. И не делать из этого правила никаких исключений и поправок. Я думаю, что ты и с этим согласишься.

– Я-то соглашусь, но там… – Елена указала глазами на потолок, – вряд ли. Ты же знаешь, что сейчас вообще идет речь о том, чтобы убрать с линии врачей и водителей, оставив двух фельдшеров, один из которых будет сидеть за рулем.

– Но мы-то говорим о безопасности, – напомнил Данилов, – а не о том, как бы сэкономить. А что касается оружия самообороны, то мы когда-то давным-давно затеяли на подстанции диспут на эту тему и пришли к выводу, что самое подходящее – это кастет.

– Почему кастет? – удивилась Елена.

– Компактно, удобно, не требует ухода, а выключает очень эффективно. Мужчинам можно выдавать гладкие, а женщинам – с шипами, чтобы был хороший эффект при более слабой силе удара.

Данилов старался сохранять серьезный вид, но его выдали глаза.

– Издеваешься! – догадалась Елена.

– Шучу, – поправил Данилов. – Но диспут такой реально был и первое место на нем занял кастет.

– А второе?

– Средний ампутационный нож. И это тоже правда. Предложил доктор Могила, народ его поддержал. Ну, а третье место занял старый железный ящик, с которым нам, увы, поработать не довелось. Кстати, со всеми этими средствами самообороны выстраивается очень интересная ситуация. Вот применил врач шокер, обезвредил нападающего, но и одновременно нанес ему электротравму. Не должен ли он по закону немедленно начать оказывать медицинскую помощь?

– Это уже казуистика, Данилов! – Елена сложила грязную посуду в раковину и сняла с полки банку с молотым кофе.

– Свари покрепче, – попросил Данилов. – Почему казуистика? Ведь нападавший уже угрозы не представляет? Не представляет. В помощи нуждается? Нуждается. Ты врач при исполнении или как? Вот увидишь, если кто-то захочет в этом случае юридически грамотно докопаться, то все у него получится. Или пшикнул ты из баллончика, а твой противник задыхаться начал. Оставишь без оказания помощи – на статью нарвешься. Вы этот вопрос обсудите на очередном заседании, нескучно вам будет.

– Непременно, – шутя пообещала Елена. – Прямо завтра с утра соберемся и обсудим.

Пока готовился кофе, Данилов вымыл посуду.

– Пойдем, выпьем кофе в креслах, – предложил он.

– Под разговор или под телевизор? – уточнила Елена, почувствовав, что Данилову есть что рассказать.

– Под разговор.

Разговор вышел долгим: Елена буквально засыпала Данилова вопросами, уточняя детали, порой, на взгляд Данилова, совершенно несущественные. Когда рассказы-расспросы закончились, она некоторое время сидела молча, осмысливая услышанное и почему-то улыбаясь при этом.

– Что тут смешного? – не выдержал Данилов.

– Ничего, – снова улыбнулась Елена. – Любой женщине приятно, когда ее муж пользуется такой популярностью, что для его соблазнения можно приехать на работу с вечера.

В ее голосе Данилову послышался намек на некоторые обстоятельства годовой давности, но Данилов поспешил убедить себя в том, что это ему только послышалось.

– А у вас там нескучно, – продолжила Елена. – Маленькое отделение, а столько страстей!

– Страсти зависят не от количества сотрудников, а от их качества, – пошутил Данилов.

– Ты рассказал мне просто для информации, или же тебя интересует мое мнение?

Елена спросила уже серьезно, без улыбки, и Данилов ответил ей тоже серьезно:

– Конечно, интересует, могла бы и не уточнять.

– Тогда сначала ответь на вопрос – тебе там нравится работать?

– Да, – честно ответил Данилов. – Мне нравится и место, и моя работа. И мое начальство, как ни странно, мне тоже нравится. И верховное, и непосредственное.

– Ну, насчет Максимушкина я понимаю, с ним можно работать, – согласилась Елена. – А чем тебе успело понравиться верховное начальство?

– Тем, что оно меня не достает и вообще понапрасну не цепляется к сотрудникам.

– То есть ты не имеешь ничего против того, чтобы наладить отношения с врачами вашего отделения?

– Может быть, и не против…

Раздался звонок в дверь, и Данилов пошел открывать. Как и ожидалось – это явился Никита.

– Я сыт! – с порога доложил он. – И уроки все сделаны!

– Молодец! – похвалил Данилов, немного сомневавшийся насчет уроков, но не склонный лишний раз обижать подростка недоверием.

Никита скинул с ног кроссовки (любовь к удобной спортивной обуви он перенял у Данилова), заглянул в спальню, чтобы поздороваться с матерью, и скрылся в своей комнате.

– Я не против. – Данилов уселся в кресло и посмотрел на пустую чашку, которая стояла на полу, прикидывая, не сварить ли еще кофе.

– Я пас, – ответила Елена. – А то до утра не засну.

– Тогда и я не буду, – решил Данилов. – Так, о чем мы остановились?

– На том, что ты не против наладить отношения…

– Да, но что-то сдерживает мой благородный порыв, – признался Данилов. – Когда ни в чем не чувствуешь себя виноватым, как-то трудно идти на уступки. Ломает немного. Но с другой стороны, мало ли чего не бывает в жизни. Тем более что есть надежда на лучшее.

– Это как?

– Не исключено, что при развертывании на двенадцать коек в отделение наберут более здоровые на голову кадры.

– А если – менее? – Елена испытующе посмотрела на Данилова. – Что тогда?

– Надежда умирает последней, – отшутился Данилов.

– Я тебе, Вова, так скажу – Максимушкин не зря завел с тобой этот разговор. Он очень тактично намекнул тебе на то…

– Да понял я, на что он мне намекнул! – Данилов не любил повторений. – Я думаю над тем, что мне делать!

– У тебя есть очень простой выбор – уходить на все четыре стороны или находить общий язык с людьми. И, судя по тому, что ты мне рассказал, он не намерен становиться на чью-то сторону, он просто хочет, чтобы у него в отделении была нормальная рабочая обстановка.

– Это я понял.

– Тогда постарайся понять и то, что при раскладе трое против одного во имя спокойствия легче избавиться от одного тебя, чем от трех других врачей. Тем более если у них есть какие-то личные зацепки. А зацепки эти, я уверена, есть у всех, ты же сам говорил, что к вам мало кто попадает «с улицы». Делай выводы, то есть выбирай.

Елена развела руками, показывая, что она сказала все и больше добавить ей нечего.

– Я подумаю до следующего дежурства, – пообещал Данилов.

– О чем? О том, надо ли тебе оставаться?

– О том, что именно надо сделать для того, чтобы остаться в госпитале.

– Данилов, а ты потихоньку взрослеешь, – похвалила Елена.

– Я потихоньку порчусь, – возразил Данилов. – Превращаюсь в двуличного конформиста, готового пойти на любые жертвы ради сиюминутных выгод. Двойная мораль – эскалатор успеха. Так, чего доброго, и подхалимничать начну или стучать начальству…

– Я ошиблась, – перебила Елена. – Нисколько ты не повзрослел. Беру свои слова обратно. Каким ты был, таким ты и остался.

– Это ты живешь бок о бок со мной и потому не замечаешь происходящих со мной перемен, – ответил Данилов. – На самом же деле я меняюсь день ото дня и все время в лучшую сторону. Скоро ты будешь жить с идеальным мужчиной современности!

– И очень скромным, – поддела Елена.

– Скромность придумали неудачники, которым нечем было хвастаться, – рассмеялся Данилов. – Хороший человек не обязательно должен быть скромным, но вот искренним он должен быть непременно.

Глава девятая
Реанимационный мерчендайзинг

– В магазинах товары с истекающим сроком годности выставляются как можно ближе к покупателям, а мы передвигаем самых тяжелых поближе к выходу, чтобы вывозить легче было!

Кочерыжкин исправно следовал принципу: «сам пошутил, сам смеюсь». Сказал – и захихикал, жестами приглашая Данилова посмеяться вместе с ним.

Тяжелых пациентов, требующих медицинского наблюдения, действительно старались класть на первые от выхода койки, в вытянутом в длину зале, где койки стояли в две шеренги, но не для того, чтобы они находились поближе к двери, а для того, чтобы лежали напротив сестринского поста, под носом у дежурной медсестры.

«Тоже мне, реанимационный мерчендайзер», – неприязненно подумал Данилов, делая вид, что его заинтересовали анализы больного Воликова, поступившего ночью по «Скорой» с перспективным и интересным диагнозом «кома неясной этиологии». Его так и подмывало объяснить Кочерыжкину что шутки делятся на уместные и неуместные и что диплом врача не только дает человеку определенный статус, но и налагает на него определенные обязанности. Да и не стоит в полный голос нести всякую чушь в ординаторской при открытой двери.

Объяснить, конечно, было можно, но какой в том смысл? Сам виноват – явившись на дежурство, старался быть приветливым и дружелюбным, даже рассказал Кочерыжкину заранее заготовленный анекдот. Тот сначала опешил от такой неожиданности, ведь обычно Данилов держался с ним сухо, и сделал шаг навстречу – начал сыпать шуточками. Шутка про товары была третьей по счету.

Данилов сделал глубокий вдох и напомнил себе, что он теперь добрый и пушистый. И вообще – горбатого только могила исправит.

Вдоволь насмеявшись, Кочерыжкин сообщил Данилову свежую госпитальную новость:

– А в КДО вчера невропатолога Елпимову с поличным взяли…

КДО – консультативно-диагностическое отделение, нечто вроде поликлиники при госпитале – находилось на первом этаже «большого», или хирургического корпуса, рядом с приемным отделением и отделением лучевой диагностики.

– …на левом пациенте, оказавшимся подставным. Семьсот рублей она с него взяла. Рыдала, говорят, жутко, но слезами горю не поможешь, как ни рыдай, а дело откроют и до суда доведут. Семьсот рублей, а?! Это при том, что вырабатывала она тысяч семьдесят чистыми.

– Прямо так семьдесят? – удивился Данилов.

– Если не больше! Полторы ставки на приеме, консультации по отделениям, интенсивность, премии. Четыре года с лишним у нас работала и была на хорошем счету. То-то я удивлялся, что ее дважды в неврологию приглашали перейти, а она отказывалась. В стационаре ведь куда приятнее работать, чем в поликлинике.

– Знаю я врачей, которым амбулаторная работа нравится больше…

– Вот все так и думали! – перебил Кочерыжкин. – И удивлялись, потому что в стационаре работа поспокойнее, чем в КДО, с их вечной суетой. А оказалось, что она с приработком не хотела расставаться. Если даже два «левых» пациента в день по такой таксе, то за месяц можно тридцать тысяч в карман положить. Надо будет сейчас на конференции подробности узнать у Альбиночки…

Начальника КДО Альбину Михайловну Кузенкову за глаза ласково и иронично звали Альбиночкой. Иронично – потому что была Кузенкова здоровой плечистой бой-бабой с громоподобным голосом, а ласково – потому что при всей своей внешней брутальности характер она имела добродушный и всегда была готова пойти навстречу коллегам.

– Слышали уже про невропатолога? – спросил Роман Константинович после обхода.

– Ростислав Александрович рассказал, – ответил Данилов.

– Подложила всем нам свинью, теперь как минимум до конца года нельзя будет положить никого из родственников. Сейчас на конференции Станислав Маркович сказал, чтобы всех «непрофильных» срочно перевели или выписали и больше к нему за разрешением на госпитализацию не подходили. Возможно, будет министерская проверка. А я только собрался маму в кардиологию положить.

По негласной традиции члены семей сотрудников могли лечиться в госпитале с согласия начальника.

– Может, все быстро уляжется? – предположил Данилов.

– Куда там! – вздохнул Роман Константинович. – Дай бог, чтобы в будущем году все вернулось на круги своя, если, конечно, еще кто-нибудь не отличится. Вы представляете, какой это прокол? Не новичка на испытательном сроке взяли с поличным, а давно работающего сотрудника! Думаю, что одной проверкой не обойдется. Сначала перетрясут весь госпиталь, выявляя тех, кто консультируется или лечится не по назначению, а потом начнут копать глубже.

– А с мамой вашей что-то серьезное? – спросил Данилов.

– Да нет, не так уж чтобы. Терапию надо откоррегировать, заодно и провериться. В общем-то в седьмой больнице ей то же самое сделают, только у нас условия лучше, в коридоре лежать не придется, и я каждый день рядом. Она четыре года назад полежала в седьмой недельку, да и выписалась под расписку. Ничего так больница, на уровне, но два дня в коридоре пролежать пришлось, пока в палате место не освободилось, а потом соседки попались не самые приятные – маразматическая бабулька, какая-то сектантка и сторонница уринотерапии, которая на глазах у всей палаты разливала свою мочу по бутылочкам и пила ее. Согласитесь, мало приятного.

– Мало.

– А у нас хоть можно рассчитывать на нормальных соседей. Да и отношение другое, как-никак все мы здесь – одна большая семья. Но вот видите, как получилось… Ладно, хватит о личном, давайте о деле. Из кардиореанимации нам переведут больного Осипова, который поступил к ним позавчера с острым инфарктом, но инфаркт не подтвердился. Нонна Тимофеевна с Денисом Кирилловичем сослались на великую перегрузку блока – аж целых семь человек, представляете? – и спихнули его к нам для дообследования, чтобы хотя бы понять, в какое отделение его потом отправить.

– Что тут думать, этому еще в институтах учат: «не знаете, куда класть, – кладите в терапию».

– Скорее всего мы так и сделаем, – согласился начальник отделения. – Понаблюдаем его сутки, покажем еще раз невропатологу, пусть окончательно определяются с корешковым синдромом, да и переведем. Только учтите, Владимир Александрович, что Осипов этот страшный зануда. Как сказал Денис Кириллович – мозгососущая пиявка.

Денис Кириллович не преувеличивал. Осипов, бывший сотрудник Центрального архива внутренних войск, начал «грузить» Данилова с первой же минуты знакомства.

– Я сейчас на пенсии и поэтому занимаюсь несколько другим делом – частной обывательской историей. – Говорил Осипов быстро, точно боясь, что его перебьют или остановят, проглатывая окончания слов. – Выискиваю в архивах разные факты, касающиеся людей, живших когда-то, обычных, ничем не примечательных людей. Хотя нет, что я говорю, обычных людей не бывает, каждый индивидуален и непременно, в чем-то талантлив…

– Да, конечно, каждый человек в чем-то талантлив, – согласился Данилов. – А что вас сейчас беспокоит, Евгений Алексеевич?

– Маленькая пенсия, – пошутил Осипов. – На жизнь кое-как хватает, а на приятные излишества – уже нет. Вот недавно был я в Великом Новгороде и по знакомству порылся в тамошних архивах. Нашелся там дневник купца второй гильдии Анисимова. Купец как купец, ничего примечательного. В дневнике больше про дела писал, то купил, то продал, за это задаток дал…

– Пожалуйста, не разговаривайте. – Данилов прижал к груди пациента головку фонендоскопа и выслушал сначала сердце, а затем легкие. – Спасибо.

– И вдруг попадается мне запись такого свойства, – продолжил Осипов. – Пишет купчина, что когда он был мальцом, то часто баловался, за что ему грозили поркой. Так для того, чтобы порки избежать, он старался отца своего развеселить, потешить. Набрал на чердаке разного хлама, смастерил из него подобие доспехов античного воина…

– Здесь не болит? – поинтересовался Данилов, нажимая на объемистый живот.

– Нет, не болит, щекотно только. Так вот, изображая перед разгневанным отцом олимпийских богов, Анисимов умудрялся не только избежать порки, но и заработать денежку – двугривенный, а то и полтину…

– Ноги у вас не отекают?

– Только если в обуви весь день проходить, – ответил Осипов и снова заговорил о своем: – Получается, что пропал в нем хороший актер! Вот как бывает. Люблю я это занятие – старье ворошить, увлекательное оно и познавательное.

Когда Данилов наконец-то закончил осмотр, Осипов умоляюще посмотрел на него и попросил:

– А нельзя ли меня переложить на другое место?

– А чем вам это не угодило? – ответил вопросом на вопрос Данилов. – Если лежать неудобно, то можно изголовье поднять…

– Мне бы желательно, чтобы с соседом можно было общаться, – пояснил Осипов, косясь на соседа справа, подключенного к аппарату искусственной вентиляции легких.

– К сожалению, это невозможно, – развел руками Данилов. – Да и вообще громкие разговоры в реанимационном отделении не приветствуются.

– Радио нельзя, телефон нельзя, поговорить нельзя, – сварливо заметил пациент. – Что же можно?

– Лежать и думать о хорошем, – улыбнулся Данилов. – Один-два дня можно ведь потерпеть, не так ли?

– Постараюсь, – буркнул пациент. – А вы сами, доктор, историей интересуетесь?

– Интересуюсь, Евгений Алексеевич, но только во внерабочее время, – на слове «внерабочее» Данилов сделал ударение.

Евгений Алексеевич намек понял. Во всяком случае, больше с умными посторонними разговорами не приставал.

День прошел нормально – двух человек Данилов перевел в отделение, одного взял из первой терапии. Вообще-то по госпитальным понятиям пациентов с подозрением на тромбоэмболию легочной артерии полагалось вести в блок кардиореанимации, поскольку это заболевание относится к сердечно-сосудистым и порой его можно спутать с инфарктом. Но до блока из первой терапии было ехать вдвое дальше, а случай был как раз из таких, когда каждая минута могла стать роковой.

Процесс доставки «отяжелевших» пациентов различных отделений в реанимацию был отработан в госпитале идеально – помощь на месте с установкой катетера, кубитального или подключичного, транспортировка в сопровождении врача и медсестры. Данилову еще во время интернатуры приходилось несколько раз сталкиваться с тем, что пациента, которому резко поплохело, просто перекладывали с койки на каталку и везли в реанимацию, не оказав ему никакой помощи, если не считать таковой измерение артериального давления. Реаниматологи говорили об этом на больничных конференциях, главный врач или кто-то из его заместителей орал на палатных или дежурных врачей, те виновато разводили руками и в оправдание говорили одно и то же: «Мы старались доставить больного в реанимацию побыстрее».

Быстрая доставка – дело хорошее, но очень часто лучше прямо на месте сделать пару инъекций или поставить капельницу и после этого везти в реанимацию. В конце концов, существует общее правило, согласно которому экстренная медицинская помощь, в том числе и реанимационное пособие, должна оказываться немедленно, на месте. А то ведь пока в реанимационное отделение или в блок доставишь… Порой процесс срочной транспортировки может занять минут десять. Переложили, повезли до лифта, дождались, вкатили, доехали, выкатили, провезли по переходу между корпусами, снова лифт…

Тромбоэмболия, будь она массивной или нет, всегда чревата сюрпризами – различными осложнениями, а в восемьдесят два года – и подавно. Заглянув в историю болезни – нет ли у деда противопоказаний, например язвенной болезни желудка или двенадцатиперстной кишки, Данилов ввел в подключичный катетер первую, ударную порцию гепарина. Посмотрел на набухшие шейные вены, прощупал нижний край печени и подумал, что правожелудочковая недостаточность, то есть резкое снижение работоспособности правого желудочка, еще доставит сегодня хлопот.

– Лазикс? – спросила-напомнила медсестра.

– Нет, обойдемся пока без диуретиков. – Данилов считал, что медсестра как помощник врача должна не тупо выполнять распоряжения, а понимать, что и почему она делает, – они обвалят давление окончательно и, боюсь, как бы не навсегда. Полечим пока допамином…

Когда Данилов подошел к посту за историей, Наташа ткнула пальцем в верхний правый угол титульного листа, где красным карандашом была написана буква «П».

– Он – платный, Владимир Александрович.

В госпитале могли лечиться не только сотрудники МВД и члены их семей, но и совершенно посторонние люди, заплатившие за свое лечение. Охотников находилось довольно много, одни ложились в госпиталь, чтобы попасть в руки определенных врачей, другим нравились условия. Один день пребывания в стационаре обходился желающим от полутора до двух с половиной тысяч рублей в зависимости от «разряда» палаты – одно-, двух– или трехместной. За операции приходилось доплачивать отдельно, в зависимости от ее сложности, но все равно суммы выходили не запредельные. «Только в Москве сутки пребывания в хорошем многопрофильном стационаре могут стоить дешевле, чем в третьеразрядной гостинице», – шутил начальник госпиталя, и правды в его шутке было очень много.

Данилову еще не приходилось лечить «платных» пациентов, поэтому он спросил у медсестры:

– Наташа, это что-то меняет? Или родственникам придется доплачивать, потому что койко-день в реанимации стоит дороже, чем в терапии?

– Доплачивать им, скорее всего, придется, потому что лежать ему теперь придется дольше.

– А если они не доплатят?

– Тогда по условиям договора его переведут на долечивание в городскую сеть. После того как он станет транспортабельным. Я хотела предупредить, что его родственников лучше сразу отправлять общаться к Роману Константиновичу, чтобы зря вас не «грузили».

– Меня может пугать состояние пациента, – понизив голос до шепота, ответил Данилов, – а не общение с его родственниками.

Начальника отделения на месте не было – его срочно вызвали к начмеду. Вернувшись и осмотрев переведенного пациента, он сказал Данилову почти то же самое.

– Родственникам Соколовского не давайте никаких прогнозов, даже с оговорками! Направляйте ко мне, так всем спокойнее будет. Не люблю я «платных» в реанимации, с ними скандалов много. Начинается с «мы вам не за это деньги платили…» и заканчивается «а почему все дежурные врачи дают нам разную информацию?».

Дежурные реаниматологи дают родственникам разную информацию о состоянии пациентов не из-за вредности или тупости, а только потому, что от суток к суткам состояние претерпевает изменения, становясь лучше или хуже. Только и всего, но если захотеть, то во всем можно усмотреть злой умысел.

– …по мне, так лучше генерала лечить, чем «платного»! – продолжил Роман Константинович. – Подводных камней больше.

«Скоро привезут генерала», – подумал Данилов.

Примет, связанных с дежурствами, существует великое множество, все и не перечесть. Но есть среди них главные, можно сказать – основополагающие. Например, ни один дежурный врач, если, конечно, он не зеленый новичок, не скажет до сдачи дежурства фразы: «Ну, на сегодня я, кажется, все закончил!» – даже если до конца дежурства осталось всего ничего. Стоит только высказаться подобным образом, как хлопот тут же прибавится, причем изрядно, а смена опоздает. Короче говоря, не говори «гоп», пока не перепрыгнул через сдачу дежурства. Никогда не стоит писать впрок выписки и переводные эпикризы, даже если выдалось свободное время, которое буквально нечем убить. Написанный переводной эпикриз придется выбрасывать и писать вместо него посмертный.

Можно пожелать врачу хорошего или спокойного дежурства, это нормально, в рамках стандартной вежливости, но упаси бог пожелать ему вечером «спокойной ночи». Можно вместо «спасибо» услышать нечто заковыристо-нецензурное. И поделом – нечего «глазить» остаток дежурства, ведь после такого пожелания ночь спокойной никогда не будет.

Праотец Ной взял в свой ковчег каждой твари по паре, дав начало закону парных случаев, который, к сожалению, распространяется только на плохое, обходя вниманием хорошее. Получил в свое дежурство покойника? Готовься – на следующем получишь второго. И так далее…

Тот, кто просит коллегу поменяться с ним дежурствами, непременно будет дежурить тяжелей обычного. В свою очередь тот, кто пошел навстречу и согласился поменяться, будет дежурить хорошо, спокойно. Доброе дело никогда не остается без воздаяния.

Говорить, что вместо того лучше получить это, тоже не рекомендуется, даже если дежуришь не ты, а твой подчиненный. Рабочее «счастье» у вас общее, и в эти сутки непременно поступит «это», да такое, что с «тем» и сравнивать нельзя будет. Молчание – оно, знаете ли, не только золото, но еще и спокойствие. Как на дежурстве, так и вообще, лишний раз гневить судьбу не стоит.

Генерал поступил в первое реанимационное отделение спустя каких-то полчаса после ухода начальника. «Скорая» взяла его прямо из служебного кабинета, расположенного в здании Министерства внутренних дел. Работал человек, проводил совещание с подчиненными, да вдруг, потеряв сознание, обмяк в кресле…

Генерал был замечательно рыж. Негласное, но широко распространенное в медицинской среде мнение о том, что люди, имеющие рыжие волосы от природы, более подвержены всяческим осложнениям и реакциям, нежели все остальные, Данилов не разделял. Он считал, что просто все «геморрои» с рыжими пациентами запоминаются сильнее, ввиду их исключительности, только и всего.

К моменту поступления в реанимацию генералу лучше не стало. В сознание он так и не пришел, дышал тяжело, шумно, зрачки разной величины, лицо красное, на лбу испарина, сердцебиение учащенное… Артериальное давление бригада «Скорой» снизила до ста сорока на восемьдесят пять, других успехов добиться не удалось.

– Думали – не довезем, – тихо сказал врач «Скорой», косясь на сопровождающего с погонами подполковника.

– Ваше счастье, – ответил Данилов.

Сопровождающий подполковник оказался дисциплинированным и понятливым. В отделение не лез, с вопросами не приставал, сообщил Наташе данные больного – имя, должность, номер домашнего телефона – и остался в коридоре ждать, что ему скажут.

В том, что у генерала нарушение мозгового кровообращения, то есть инсульт, сомнений практически не было. Скорее всего, инсульт был геморрагическим, то есть кровоизлиянием в мозг, но для уточнения и подтверждения диагноза Данилов с помощью Наташи уложил генерала на бок и сделал ему спинномозговую пункцию. Полученную кровянистую жидкость сразу же отправил в лабораторию. Красный оттенок не только подтверждал диагноз геморрагического инсульта, но и свидетельствовал о том, что кровоизлияние в мозговую ткань сочетается с кровоизлиянием в полости мозга, заполненные спинномозговой жидкостью. Больше масштаб кровоизлияния – больше проблем, тяжелее течение, выше риск развития всяческих осложнений.

Спустя час, когда подключенный к монитору генерал лежал под капельницей, подполковник ушел, получив от Данилова краткий отчет о состоянии начальника и от Наташи – пакет с генеральскими кителем и совсем не форменными полуботинками, а Данилов заполнял генеральскую историю болезни и ждал дежурного невропатолога, вызванного на срочную консультацию. В отделение явилась целая делегация – начмед Борис Алексеевич, начальник неврологического отделения Котельников и дежурный невропатолог Михальченко. Начмед выглядел уставшим – «как вы все меня достали!» ясно читалось у него на лице; Котельников, усердно изображавший делового и энергичного руководителя, держался по обыкновению бодро, а Михальченко, которому до пенсии оставалось меньше года, хранил невозмутимое спокойствие.

Делегация, изрядно напугав Наташу, сразу же проследовала к койке, на которой лежал генерал. Туда же подошел и Данилов с еще недописанной историей болезни в руках.