Текст книги "И опять Пожарский"

Событие двенадцатое

Десятник стрелецкого полка Козьма Шустов считался одним из опытнейших в полку Афанасия Левшина. Всего ведь чуть больше седмицы назад он готовился с полком выступать под Коломну, осаждаемую ляхами. И тут ему передают приказ со всем десятком, да ещё и с десятком Афанасия Бороды, сопроводить сынка князя Пожарского в новые вотчины, в далёкий Нижний Новгород. Да беречь парнишку пуще глазу, бо тот больно горяч. С одной стороны, не меньше месяца дорога в оба конца, может, и отобьют к тому времени поляков, с другой – что он, нянька для сопливых княжат? И ведь так думал Козьма всего седмицу назад.

Это был не княжонок. Злой, хитрый, изворотливый, бесшабашный, удачливый их полковник Афанасий Левшин был дитём неразумным по сравнению с Петром Пожарским. Этот пацан был ловок как бес. Лучший, сколько себя помнил Козьма, кулачный боец в полку Фома Исаев продержался против отрока несколько ударов сердца, он летал по воздуху и сучил ножищами от одного прикосновения пацана. Потом княжич выиграл в поединке с двумя лучшими сабельными бойцами Владимира, да ещё и переманил одного с собой. Лях десятнику откровенно не нравился, прямо выплёскивался из него шляхетский гонор, но на первом привале Пожарский проверил того в деле, и на учебных саблях пан Янек легко уложил двоих лучших из стрельцов.

Сам бой с татями Афанасий почти и не застал. Из тридцать одного матерого бойца в живых, когда они подскакали, осталось семеро, и те уже сдались. По словам же участвовавших в бою получалось, что малец завалил восьмерых, а остальных принудил к сдаче. Про допрос и вспоминать не хотелось: так себя тринадцатилетние отроки вести не должны.

Сейчас они стояли в версте от казацкого дозора и ждали. Ждали, когда княжич вырежет секрет и подаст им знак трогаться дальше. Это был бред: не десяток стрельцов, а один отрок пошёл снимать, как он выразился, дозор. Десятник почему-то не сомневался, что Пожарский секрет вырежет. Ну, вот и сигнал.

Обоз тронулся дальше. Впереди – два десятка стрельцов с поляком, за ними – телеги с припасами, пленными и ранеными. Минут через пяток доскакали до рощицы у поворота дороги, дальше уже виднелось село. Сумерки уже сократили видимость до минимума, но дымки из труб, запах навоза, сносимый как раз в их сторону, и кукареканье петухов ясно указывали, что вот оно, село Мстёра. Казачков княжич не убил: застав сонными, оглушил и связал. Что только делать с такой прорвой пленных, коих уже больше полудюжины?

Пётр между тем дал команду всем спешиться и повёл троих ранее отобранных стрельцов за собой, сначала, правда, объяснив десятникам их задачу:

– Мы пройдём вдоль леса вон к той избе, – княжич указал на неказистую халупу. – К ней огородами примыкает вон тот большой дом местного старосты, в нём, по словам казаков, и расположился атаман с ближниками, их я возьму сам, мне не мешайте. Вы заходите вон в тот дом кузнеца, на отшибе, и узнаёте, где эти шесть казаков, в каких домах, идёте туда как можно тише. Можно татей сразу рубить, но если спят пьяные, то вяжите; больше чем по трое в дом не лезьте, только мешать друг другу будете.

И ушёл, слегка пригибаясь, вдоль леса.

Афанасий разбил свой десяток на тройки, одного стрельца как раз боярич и увёл. Дом кузнеца встретил тишиной, собака не брехала, значит, не было. Сам кузнец был на конюшне, задавал корм пегой кобылке. Увидев стрельцов с взведёнными арбалетами, перекрестился и выдохнул:

– Ну, сподобил Господь, дождались! – И истово три раза перекрестился.

– Покажешь, в каких избах сейчас тати? – правильно истолковал этот порыв благочестия Афанасий.

– А то! Уж натерпелись от ворогов, мочи нет. Все они у бобылихи Марфы гулеванят, перепились, поди, все, с полудня хлебным вином наливаются, – опять трижды перекрестился кузнец.

– Как звать тебя? – прибавив строгости в голосе, спросил десятский.

– Аким я. Мурзой кличут, говорят, на татарина похож… – Лёгкая улыбка тронула и правда чернявое, чуть узкоглазое лицо кузнеца.

– Веди, давай, Аким, к Марфе-бобылихе, и, если можно, огородами, чтобы незаметно подойти, – не поддержал улыбки Афанасий.

– Почему нельзя, можно и огородами. Пошли… – И первым вышел со двора, ведя стрельцов за собой.

Казаки на самом деле лыка не вязали, один пытался вытащить из-за пояса татарский кинжал, но словил горлом арбалетный болт и сполз по стене, булькая кровавыми пузырями. Остальных пятерых оглушили и связали, завопившей было Марфе, тоже изрядно пьяной, заткнули рот её же подолом. Всё, свою часть работы они сделали. Как там княжонок? Управился ли со своей?

Оказалось, что управился не хуже, хотя атаман с ближниками были гораздо менее пьяные, чем гости Марфы. Всех троих взяли живыми. Ивану Соколу, правда, выбили пару зубов, когда тот принялся вырываться из рук стрельца. На этом, думал Афанасий, всё и закончится, но не тут-то было. Пожарский дал приказ всех казаков привязать так, как вешают на дыбу (руки за спиной связать и задрать повыше, но из суставов не выворачивать, вдруг их руки ещё пригодятся), а сам взял того стрельца, с которым атамана вязали, и пошёл снимать второй секрет, расположенный на дороге, идущей на восход. Что ж, село они взяли без крови. Своей.

Событие тринадцатое

Пётр Пожарский неудачно повернулся на лавке и чуть не упал с неё. Какого лешего здесь нет нормальных, шириной в два метра кроватей? Пришлось вставать и идти делать зарядку. Несколько катов, отжимание, приседания и учебный бой на саблях с паном Янеком – так час и пролетел. Затем водные процедуры, несмотря на довольно прохладный день (солнышко из облаков так и не вышло): он окатился водой из колодца и растёрся грубым куском мешковины, поданным Мареком, слугой шляхтича.

Перекусив хлебом с молоком, что подала хозяйка дома, княжич вышел на улицу. Дом был тот самый, где ещё вчера обитал атаман казаков Иван Сокол. Сейчас Сокол со товарищи висел перед церковью на импровизированной дыбе, сколоченной наспех стрельцами. Четверых раненых казаков разместили в этом же доме в небольшой сараюшке. Остальные пятнадцать казаков, два ближника атамана и сам Иван висели на этой дыбе. Вкопали два бревна в землю, прибили к ним перекладину, связали бедолагам руки за спиной и привязали конец верёвки к перекладине так, чтобы тать стоял на ногах, но двигаться не мог – сразу руку себе вывернешь. Пятнадцать казаков было потому, что второй дозор не спал, и его пришлось положить из арбалетов: меньше пленников – меньше проблем.

К церкви Пётр и отправился. С ним были оба стрелецких десятника и лях. Так сказать, свита для солидности. Остальных стрельцов княжич отправил проводить шмон по деревне. Приказ был собрать всё, что принадлежало разбойничьей шайке, и не трогать ничего у местных. Крестьяне и так за два с лишним года натерпелись.

Атаман был настоящий казак, как его представляют в исторических фильмах. Красный кафтан, правда, грязноватый, синие шаровары, вислые усы, начинающие седеть, бритая голова и чуб. Стоял он, уронив голову на грудь, и, похоже, спал на ногах. Придётся это исправить.

Пётр размахнулся и от души ударил Сокола в солнечное сплетение. Тот охнул, согнулся от удара, вырвал себе из суставов руки и завыл на всё село. Замечательно. Живым Пожарский его оставлять не собирался. Всё, что оставалось сделать сподвижнику и хранителю казны Заруцкого, это честно рассказать о том, где хранится всё, что награбили два атамана за десять с лишним лет. После этого он должен красиво умереть, например, на костре.

– Снимите его, руки не развязывайте, – попросил он стрельцов, что те мигом и проделали.

– Пойдём, Иван, поговорить надо, – пригласил жестом руки княжич казака по направлению к его старому месту жительства.

Когда они уселись на лавки напротив друг друга, бывший генерал спецназа, проводивший десятки допросов, решил сыграть для начала в доброго следователя.

– Иван, прости, не знаю, как тебя по батюшке?

Казак молчал.

– Смотри. У нас с тобой есть всего два пути. Первый: ты мне рассказываешь обо всех тайниках, где запрятана казна, я проверяю, и если всё честно, то отпускаю тебя одного на все четыре стороны. Второй: ты играешь в молчанку, я начинаю тебя пытать и со временем узнаю всё то же самое, что ты мне сказал бы добровольно, но зачем тебе жизнь без пальцев, глаз и яиц. Причём начнём именно с того, что сделаем из тебя евнуха. Что скажешь теперь? Как тебя по отчеству?

– Отца Сидором звали, – пошёл на сотрудничество атаман.

– Ну, вот и замечательно, Иван Сидорович. Мне твои казаки сказали, что в наследство от Заруцкого тебе достались две ладьи, набитые золотом и серебром. Ещё мне рассказали, что за последующие три с лишним года вы ограбили кучу деревень и даже пару городков, несколько монастырей и купцов – так просто и не сосчитать. Где всё это? – Пётр говорил медленно и при этом «вежливо» улыбался.

– Кто ты, отрок? – Атаман ожёг его ненавидящим взглядом.

– Я Пётр Дмитриевич Пожарский. Об отце слышал, небось. – Княжич продолжал улыбаться.

– Вот как… Отца твоего знал, вместе даже, было дело, ляхов били. – Взгляд казака не потеплел.

– Итак, где всё награбленное?

– Если я расскажу, ты меня убьёшь, – выдал аксиому Иван Сидорович.

– Если всё до последней полушки выдашь, клянусь Господом нашим Иисусом Христом, отпущу и даже не изувечу, ещё и руки вылечу. – Пётр истово перекрестился. Бывший генерал в Бога не верил и клятву дал легко.

– Не верю я тебе, княжич. Глаза у тебя недобрые, – покачал головой атаман.

– Смотри, Иван Сидорович, у меня два дня до прихода твоего отряда, что монастырь сейчас грабит и монашек насилует. Все эти два дня я тебя пытаю. Ты не смотри, что я молод, все, что обещал, я выполню. Начну я тебя делать евнухом через две минуты, если, конечно, ты не прекратишь упрямиться. – Пётр встал, открыл дверь на улицу и крикнул стоящим во дворе стрелецким десятникам: – Принесите ведро воды и нож поменьше, буду лечить пленника.

Атаман сломался, едва с него порты стянули. Легко отнимать чужие жизни, а вот когда твоей угрожают, да ещё таким изощрённым способом, стойким оловянным солдатиком быть тяжело.

Тайных захоронок, по словам Ивана Сидоровича, было пять. Места знал он и его ближники: Пётр Онищенко и Иван Битый. Что ж, теперь надо устроить перекрёстный допрос этим двоим и проверить, сколько тайников надеялся скрыть атаман. Он ведь не на доверчивого мальчика попал.

Событие четырнадцатое

Иван Пырьев сидел в засаде и с каким-то детским нетерпением ждал начала боя с казаками. То, что этих разбойников было почти в три раза больше, его ничуть не тревожило. Никто не собирался сходиться с ними в честном бою, стенка на стенку. Правильно княжич говорит: с татями, разграбившими женский монастырь, убившими стариц и изнасиловавшими молодых монашек, даже юродивый не выйдет в честный бой. Их надо просто уничтожить.

При обыске деревни жители сначала пытались припрятать кое-что из вещей казаков, но когда Пожарский пообещал им, что уйдёт сейчас со стрельцами, и пусть они сами объяснят вернувшимся с грабежа татям, что здесь произошло, те одумались и сами выдали всё оружие и, скорее всего, большую часть награбленного, не припрятанную атаманом. В результате у их отряда набралось три с лишним десятка хороших пищалей, десяток английских и испанских мушкетов, более сотни сабель всех образцов и размеров, две пушчонки, шесть пистолей и дюжина хороших самострелов. Арбалетов, как их называл боярич, было больше, полных три десятка, но Пожарский выбрал всего двенадцать. Вместе с теми, что уже имелись у их отряда, получилось двадцать два, как раз на всех по одному.

Княжич, как всегда, собрал всех стрельцов в круг и в очередной раз предложил на обсуждение свой план уничтожения татей. Когда этот малец вылез со своим планом в первый раз, ну, когда они засаду на возах устроили, над ним разве что не посмеялись. А оказалось вон что. Второе обсуждение о ночном налёте на Мстеру прошло уже спокойнее. Сейчас в третий раз предлагалось не вступать в бой, а расстрелять из мушкетов и самострелов, расположившись с обеих сторон дороги и оставив троих человек ещё дальше по дороге для добивания решивших убежать. Опять не честный бой, опять истребление, а не хорошая схватка. И никто даже не подумал возражать, только лях скривился, но промолчал. Отрядом управляли уже не десятники, опытные воины, прошедшие десяток битв, а этот юнец, даже не юнец, а отрок.

Прошло два дня. За это время загрузили все трофеи в телеги, только две оставили под продовольствие и фураж для лошадей, остальные девять были под завязку наполнены награбленным добром. Княжич с десятниками несколько раз отлучались из деревни, забрав с собой связанного атамана или одного из подручных Сокола. По слухам, казну искали, но, видно, не нашли, так как каждый раз возвращались пустые.

Утром высланный вперёд на пять вёрст дозор на самых резвых лошадях принёс весть: тати идут. Идут медленно, везут на пяти возах награбленное и гонят пленников. Места для засады Пожарский распределил заранее и каждому объяснил его действия. Вот теперь, без спешки и суеты, стрельцы заняли указанные места по обочинам дороги и ждали сигнала.

Казаки ехали не таясь, вперемешку конные и на телегах. Пленники были в хвосте колонны, и Ивану их было пока не видать. Когда тати поравнялись с лежащим в засаде ближе всех к селу княжичем, он дал сигнал к началу стрельбы. Самый простой сигнал, выстрелил из мушкета, такой не проспишь.

С обеих сторон дороги бахнули мушкеты. Пырьев разрядил свой и, отбросив его в листву, подтянул второй. Бабах. Всю дорогу заволокло дымом, его клочья цеплялись за кусты и мешали увидеть нападающих казакам. Иван отправил разряженное оружие к первому и приник к пищали. Это, конечно, не шпанский мушкет, но тоже стреляет. Бабах. Отбросить и эту дуру к первым двум, теперь самострел. Только сначала оглядеться, найти уцелевших.

Казаки мечутся по дороге, не понимая, куда бежать: враг везде, со всех четырёх сторон. Попытавшиеся сунуться назад по дороге получили залп навстречу и ломанулись назад, сминая таких же хитрых. Иван выцелил одного из татей и послал в него стрелу. Эх, неудачно, стрела попала в ногу. Ничего, десять ударов сердца на перезарядку – и снова стрела летит во врага. Снова перезарядка. Ещё перезарядка. Ещё перезарядка. Блин, а стрелять-то не в кого. Несколько человек стоят на коленях, задрав в небо руки, остальные в самых живописных позах валяются на земле.

Так, теперь нужно дождаться следующего сигнала Петра Пожарского. Гремит ещё один выстрел из пищали, и стрельцы устремляются из кустов на дорогу с саблями наголо. Нужно добить раненых и повязать сдавшихся. Не прошло и десяти минут, а полусотни казаков как не было. Своих при этом не потеряли ни одного.

Событие пятнадцатое

Обоз длиннющей змеёй ползёт по дороге. Он уже почти не управляем. Тридцать подвод везут добро, нажитое непосильным трудом, раненых и вынужденных переселенцев. Пётр Пожарский весь день катается туда-сюда вдоль каравана и пытается ликвидировать возникающие то здесь, то там заторы. То колесо у одной из телег отвалится, то жеребцы передерутся, то монашкам в кусты по нужде приспичит. Хаос.

После боя на дороге посчитали трофеи и ужаснулись. Казаки гнали с собой семнадцать молодых монашек и четверых богомазов. Монастырь разбойники сожгли, всех остальных обитателей несчастного монастыря убили и запасы на зиму либо понадкусывали, либо увезли с собой. Так что возвращаться к озеру Великое на пепелище освобождённым пленникам было нельзя. Пришлось брать их с собой. Наняли в Мстере ещё четырнадцать возчиков со своими телегами, разместили на них монашек с иконописцами и двадцать пленных казаков. Атамана Ивана Сокола и двух его ближников сожгли на краю села Мстеры.

Сейчас караван миновал уже большое придорожное село Вязники и приближался к Гороховцу. В хвосте огромной змеи дружно не желали двигаться строем больше сотни лошадей. В табуне выделялись два десятка великанов дестриэ и два арабских скакуна: жеребец и кобылка молодая. Чтобы прокормить такое стадо, везли с собой закупленный в Вязниках овёс, целых два воза. В Вязниках же проверили ещё доставшиеся от казаков по наследству трофеи. Там на пристани, на Клязьме, стояло семь готовых к отплытию ладей. Казаки после набега на монастырь собирались покинуть Нижегородскую землю и спускаться сначала по Оке, а потом по Волге до острова Царицын, до переволока, а оттуда пробираться к себе на Дон. Для того и богомазов с собой тащили: хотели у себя церковь ставить и расписать её. Чуть не успели. Пётр Пожарский на них свалился.

Хотелось бы погрузиться на корабли и доплыть до Балахны по воде, только кто теми кораблями управлять станет, ни одного моряка среди спутников бывшего генерала не нашлось. Придётся нанять в Нижнем кормчих с матросами и перегнать ладьи в Балахну. Не пропадать же добру. Корабли всегда пригодятся.

Из припрятанных казаками кладов раскопали только один – тот, что с серебряными монетами. Всего кладов оказалось восемь, перекрёстный допрос с пристрастием выявил ещё три захоронки, самые ценные – с золотой посудой и каменьями. Вот всю верхушку казачью за обман и сожгли. Сожгли бы и так, но тут повод образовался. Сейчас серебро, упакованное в бочонки из-под пороха, путешествовало в одной из телег, монеты были в основном талерами и в пересчёте на нынешний курс составляли примерно десять тысяч рублей. На первое время должно хватить, а на следующий год можно организовать экспедицию и вырыть остальные сокровища. Там их столько, что граф Монте-Кристо отдыхает.

Но сейчас Петра волновало не серебро. Впереди был Гороховец. И по проверенным данным, в районе этого городка орудовала банда Медведя из бывших служилых людей и незнамо как затесавшихся среди них татар из Казани. Блин, вот что за страна-то такая: как с ляхами воевать, так никого не дозовёшься, а как на дорогах купцов грабить, так банды под сто человек. Правда, по слухам, собранным стрельцами во Владимире, в шайке Медведя было всего несколько десятков татей, а не сотня, но дело это кардинально не меняло. С ним было всего два десятка стрельцов. И нужно ещё было охранять пленных казаков.

Время близилось к вечеру, и надо было устраиваться на ночлег, а Гороховца всё не было. Придётся в очередной раз ночевать в придорожных кустах. Надоело-то как. А ведь от Гороховца до Балахны, даже если не заезжать в Нижний Новгород, ещё сотня вёрст.

– Привал! – скомандовал Пётр и спрыгнул со своего вороного. – Козьма, – обратился он к стрелецкому десятнику Шустову, – выставь весь свой десяток вокруг лагеря в дозоры, пусть с собой по мушкету и арбалету возьмут. После полуночи тебя десяток Бороды сменит. И предупреди стрельцов, чтобы внимательно следили, не спали: где-то недалече тати Медведя обретаются.

Шустов кивнул и растворился в сутолоке устраивающегося на ночлег огромного лагеря. На душе у бывшего генерала было неспокойно, на месте бандитов он бы на спящий лагерь и напал. Периметр огромный, а защитников чуть, да ещё шум стоит, вплотную можно подойти, никто не заметит. Пожарский перекусил хлебом с варёной репой и пошёл искать ляха.

Пан Янек Заброжский со своим слугой Мареком расположились за большим камнем, лежащим на опушке леса, и тоже уже заканчивали ужин, доедая добытые где-то варёные яйца.

– Ясновельможный пан, – обратился к поляку Пётр, – не составите мне компанию? Я хочу обойти дозоры. Чует моё сердце, что сегодня на нас нападут тати атамана Медведя.

– И что мы сможем сделать вдвоём? – поинтересовался шляхтич, поднимаясь и отряхивая штаны от прилипшей травы.

– Возьмём по самострелу и проверим места вероятного нападения.

– Это как? – не понял пан Заброжский.

– Ну, вот ты, пан Янек, откуда бы напал на лагерь? – Пётр обвёл рукой гомонящий табор.

– Понятно, из леса, – пожал плечами лях.

– А с какой стороны?

– А есть разница?

– Есть, – уверил его Пожарский. – Вот, смотри, с той стороны вдоль дороги местность болотистая. Кто же захочет через болото лезть?

– И то верно. – Пан Заброжский уважительно глянул на этого чудного отрока.

– Вот давай в эту сторону и сходим по-тихому на разведку. Если татей много и они ждут темноты, чтобы напасть, то пусть немного, но всё равно шуметь будут, птиц растревожат, а мы будем идти тихонько и прислушиваться.

Пётр дошёл до стрельца, стоящего в дозоре, предупредил его и углубился в лес. Берёзы тихонько шелестели листвой, и казалось, что лес замер в ожидании ночного отдыха. Птиц почти не слышно. Хотя… Впереди, чуть в стороне от того маршрута, что наметил бывший генерал, причитала сорока.

Пожарский остановился, подпустил ляха вплотную и прошептал:

– Слышишь, сорока, кричит, кто-то её спугнул. Сейчас пройдём ещё немного вперёд, а потом повернём туда, где птица кричит. – И, дождавшись кивка понимания, снова неслышно заскользил по лесу.

Чутьё не подвело бывшего спецназовца. За кустами у большой сосны сидело больше десятка разбойников. Немного. Может, и не решатся напасть на огромный обоз. Хотя. За чем-то они сюда пришли?

– Пан Янек, я буду стрелять, а ты заряжай арбалет и передавай мне. Когда я закричу, беги к нашим. И не спорь, я знаю, что делаю, – шёпотом, одними губами отдал команду Пётр и, видя, что гордый шляхтич не согласен убегать, пригрозил ему кулаком. Смотрелось это со стороны, наверное, комично. Закалённый рубака и пацан, грозящий ему.

Они зарядили каждый свой арбалет и приготовились. Арбалеты были с ножным заряжанием, то есть приходилось использовать силу спинного натяжения, чтобы взвести его.

Первым Пожарский выбрал лучника. По одежде и невысокому росту можно было сделать вывод, что это и впрямь татарин; что ж, татарские лучники умрут первыми. Всего их было двое, как раз на два первых выстрела. Он не промахнулся. Первая стрела вошла татарину в грудь и отбросила того на соседей. Вторая стрела повторила это с его земляком.

Так, есть несколько секунд передышки, чтобы осмотреться. Тати ещё не поняли, что происходит, нападения с тыла они не ждали. Пётр развернулся к поляку. Как раз вовремя, чтобы принять взведённый арбалет и передать ему второй. Третья стрела – в богато одетого здоровяка, с таким лучше не сходиться в рукопашном бою. Поворот к Янеку, тот ещё не готов. Как же медленно тянется тетива вверх. Четвёртая стрела. Вон в того, размахивающего руками. Раз пытаешься руководить, значит, нужно тебя с руководящей должности снять. Удачно.

Разбойники пытаются прятаться за деревьями, но так как они не поняли, откуда летят в них стрелы, то прячутся как раз с той стороны, где и засели княжич со шляхтичем. Пятая стрела. Она досталась вон тому оболтусу, что решил не прятаться, а побежал прямо на них. Уже не бежит. Опять томительное ожидание. Теперь разбойники пытаются лечь на землю и ползти как раз на засаду. Вон в того шустрого ползуна.

И тут до татей доходит, откуда ведётся стрельба. Но они не знают, сколько стрелков. Поэтому делают ещё одну ошибку: они поднимаются в полный рост и бегут в противоположную сторону, то есть к лагерю. Шестая стрела. В спину замешкавшемуся мужичку в стрелецком кафтане. Так, ситуация становится запутанной. Эти товарищи сейчас выбегут прямо на засаду стрельцов.

Бабах. Грохот мушкетного выстрела разрывает тишину леса. Бабах. Трещат ветки кустов от ломящихся навстречу смерти душегубов. Пока тати занимались кроссом по пересечённой местности, пан Янек успел зарядить оба арбалета и достать из ножен саблю. Может, и правильно, так как больше зарядить не успеем. Две стрелы останавливают бег разбойников, но те уже совсем рядом. Решили идти напролом. Их осталось шесть человек.

Пётр выхватил из-за пояса кинжал и бросил его в грудь ближайшего. Шаг в сторону, захват руки за обшлаг кафтана высокого разбойничка и бросок через себя с колена, добивание костяшками пальцев в висок. Перекат под ноги последнему, удар сапогом в пах, разворот – и опять добить ударом в висок.

Так, теперь подняться и осмотреться. Пан Заброжский рубится на саблях с татем. Одного он уже свалил. Где же последний? Да вот же он, ползком пытается скользнуть в кусты. Шалишь. Этого нужно взять живым. Несколько быстрых шагов – и второй кинжал упирается пластуну в основание черепа.

– Стоять! Руки за голову и громко читай «Отче наш». – На удивление, сработало: разбойник закинул руки за голову и забормотал молитву.

– Как, ты Пётр Дмитриевич? – К княжичу, стягивающему за спиной руки единственного выжившего бандита, подбегают стрельцы во главе с Бородой.

– Нормально, вашими молитвами. Этого к костру, поспрошать его надо. – Пожарский садится еле живой от усталости, надпочечники прекратили выбрасывать адреналин, и сейчас начнётся отходняк.