Текст книги "Куда ты скачешь гордый конь…"

Глава 8
На север

Большая ошибка мечтать о себе больше, чем, следует, и ценить себя ниже, чем стоишь.

Гете

Глава Преображенского розыскного приказа – Федор Ромодановский сидел и листал донос. В доносе был описан он сам: «Собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян во все дни…»

– Хорош! – потянувшись с хрустом, сказал Федор, – Кто писал?

– Холоп Лопухина, – услужливо ответила серая тень.

– Ах, Лопухина, – страшный монстр, как о нем писалось, потянулся еще раз, – Сожги! Чего глазами лупаешь? Сожги. Лопухин вам не по зубам!

Ромодановский потянулся за ковшом. Изысканных блюд Федор Георгиевич не любил. Потомок Рюрика в двадцать втором колене, он хлебал щи, знал толк в ставленных медах и закусывал кубок перцовки пирогом с угрем. Напивался он только после охоты, и тогда шумным застольным друзьям начинало казаться, что у главы Преображенского приказа сквозь очи затылок светится.

Однако розыск в подвалах приказа он всегда вел только под легким хмельком, осушив полштофа бодрянки, специально для него настоянной на волшебных травах настойки, кою делала старая чародейка, живущая в его тереме.

Дом князя-кесаря, где на воротных столбах красовался герб с черным грифоном на золотом поле, занимал добрую четверть Моховой, рядом с Преображенским приказом, у Каменного моста. Окна закрывали занавески, подвешенные на клыки кабана, убитого князем на ворошок. Клыки были схожи с крюками, на которых подвешивали за ребра татей и воров.

Всесильный князь-кесарь готовился ехать сегодня на охоту. Ныне он один знаменитый князь-кесарь Ромодановский не оставлял соколиной охоты и совершал ее с прежней торжественностью.

Холопы его ловили для нее птиц над озерами, над большими реками, на берегах морей, по пескам, большей частью сетями, чтоб не помять или не дай бог не поранить, забаву хозяйскую.

Забавлялся он этим обычно по осени, когда хлеб был убран с полей. Тогда князь-кесарь отправлялся из Москвы, чтобы в ее окрестностях и в рощах, прилегающих к селам Коломенскому, Измайлову и другим, потешиться любимым делом своим – соколиной охотой, которую любил до страсти. В день, назначенный для охоты, множество ловчих, сокольничих, подсокольничих и поддатней, в зеленых чекменях с золотыми или серебряными нашивками, опушенных иногда соболями, в красных шароварах и желтых сапогах, в длинных, по локоть, лосинных рукавицах и горностаевых шапках, с перевязями через плечо – одна из серебряной тесьмы, к которой привешена была, обитая бархатом лядунка, и другая – из золотой тесьмы, на которой висел серебряный рог, – опоясанные ремнями, кои увешаны были кольцами, ждали у ворот появления князя-кесаря. По данному знаку, при звуках рогов выезжали они на горских лошадях в поле. Одни вели за собой на смычках своры собак, другие на прикрепленных к пальцам стальных кляпышках, специально сделанных палочках, на которых держат охотники соколов и кречетов, обвитых серебряной или золотой проволокой, несли сибирских кречетов с подвешенными к ним бубенчиками, под бархатными клобучками, шитыми серебром, золотом или разноцветными шелками.

Князь-кесарь приглашал обыкновенно многих для участия в этой забаве. Он сам выезжал на арабском жеребце. Свита его, простиравшаяся иногда до несколько сот человек, вся посажена была на лошадей из его конюшен. Большой обоз со съестными припасами и напитками ехал вслед. Во время охоты подсокольники подавали князю и гостям его кляпыши с кречетами. Собаки напускались для отыскания добычи, едва она подымалась, державшие на руках кречетов снимали с них клобучки, и громкие крики одобрения сопровождали этих верных охотников, когда, пустившись стрелой на добычу и поразив ее, они по свисту сокольничего возвращались к своим господам. Охота оканчивалась сытным обедом. Те из простых ловчих или сокольничих, которые имели случай отличиться, удостаивались чести разделять трапезу князя. Потом следовала общая попойка, и чем ловля была успешнее, тем пир был шумнее. Широко жил Федор. А еще, раз в год приезжали к нему с челобитьем братья с далекого острова Мальта, за своим соколом Мальтийским, святыней своей и талисманом. Всегда князь им оберег их давал, как давали все его пращуры и предки, пращурам и предкам рыцарей мальтийских эту заговоренную птицу.

Сегодня он собирался как-то неохотно, чего-то свербело у него в голове и болело сердце. Такого не было никогда перед долгожданной забавой. Да и вроде бы не с чего. Он получил место свое из рук отца, еще до того, как батюшку растерзали стрельцы во время бунта. Видно чувствовал старый лис, что не долго жить осталось, потому посвятил его загодя. Службу же свою они служили с давних пор. С того далекого далека, когда один из сыновей самого Всеволода Большое Гнездо, младшего брата и продолжателя дела Андрея Боголюбского, получив в удел Стародуб на Клязьме, по изгойской своей доле ушел в братские дружины, а после возвращения из Заморских земель основал в уделе своем Приорат братьев Сионских. С тех пор все князья Стародубские, а позже и Пожарские, от них род ведущие, а затем и они Ромодановские, «Ромовой Данные», как шутил его отец, тянули лямку Приоров братства Сионского. Визитеров. Навигаторов. Тех, кто из Нави пригляд за этой землей, на которой сидит, имеет.

Они много чего имели на своем родовом гербе – князья Ромодановские, природные Рюриковичи, коренные медвежьи роды, стоявшие на охране и защите Дерева Познания, но он Федор предпочитал на воротах своего дома щит с гербом всадников Богородицы Сионской – грифоном. Правда не золотым, как у Романовых или Салтыковых, с родом которых и породнился, женившись на Прасковье, сестре жены царя Ивана Алексеевича, а с черным грифоном – символом догляда властного. Не любил он золотой сети, но служил ей честно. Опять же не в пример старым боярам пузатым, и бородатым Федор брился начисто, оставляя на лице лишь лихие запорожские усы. А не в пример новой дворне, стригся под горшок, по-казачьи, не надевая парики их напудренные, или отращивая волосы до плеч, чтобы брадобреям мучиться, подвивая их и расчесывая. Так что внешне он больше походил не на боярина московского или кавалера иноземного, а на вольного гетмана казачьего или воеводу ордынского, чем не прибавлял любви к себе ни у тех, ни у этих, но о чем и не задумывался нимало.

Он участвовал в воспитании Петра с малолетства, получив на то свои указания, от своих властителей. В потехи с ним играл, в походы хаживал, солдатиков двигал. Тихо приучил государя обращаться к себе почтительно. «Ваше величество», «Сир», или «князь-кесарь» придавая титулу, совсем не простой смысл. Письма от князя-кесаря приучил Петра называть «Письмо Ваше государское…», самого же подписываться «Вашего Величества нижайший подданный Петр»

– А кому и быть князем-цезарем, как не тем, кто ему Ромовой Дан? – ворчал не старый Федор, все-таки собираясь на охоту.

Он вообще часто ворчал последнее время. Ворчал, выдавая жалование всем этим царям Петру да Ивану, царевнам, царицам и всей этой расфуфыренной семейке Романовых, посаженных на Русскую землю, скрупулезно считая, сколько убыло из приоратской казны, на все их потешки, разносолы и балы-парады. Ворчал, что вообще назвались новые цари Романовыми, вроде, как тоже облокотиться на старые Ромовы норовят, вспомнили, что они род от старых волхвов прусских ведут, перевертыши. Ворчал, выдавая государевы медальоны побочным отпрыскам всех этих царей и царевен. Ворчал, устанавливая надзор над всеми, но более над такими вот побочными детками во избежание воровства и смуты. Помнил рассказки про Кудеяра, побочного сынка царя Василия, братца Ивана Грозного. Прохлопали тогда, еще нахлебаемся, предупреждал его убиенный отец. Однако ни это не давало ему покоя сегодня. Что-то другое. Он никак не мог уцепить – что? А потому и не находил себе места. С ним такого не бывало, что б он не мог веревочку за хвостик ухватить. Он крякнул и решился.

– Позовите ко мне ворожейку мою! – буркнул слуге, сам собою недовольный, – Входи любезная душа моя, – встретил ее на пороге, – Поведай, чего меня гложет сегодня.

– Вот чего я тебе скажу, соколик мой, – она его нянкала еще с пеленок, и потому он для нее все еще был маленьким и беззащитным, – Надоть тебе в Алексеевскую обитель сходить. Да сходить, а не съездить. Там иконка Богородицы Грузинской есть.

– Знаю, знаю голубушка, та, что нам хан Аббас прислал. Это та, что Боголюбский сыну своему Георгию давал в благословление, когда он с царицей Тамарой под венец пошел.

– Все ты знаешь. Касатик мой. Она, она. Так вот ты ей дары поднеси. А более, – она понизила голос почти до шепота, – Более поднеси дары иконке, что с Богородицы Владимирской списана. Она там, в маленькой часовенке. Что у озерца Лебяжьего на берегу стоит. О ней ужо и не помнит никто. Так ты ей дары поднеси и прощения попроси.

– За что бабушка? – изумился Федор.

– Будет за что. Ты попроси. От спроса язык не отсохнет, Да за спрос и денег не берут. Ступай. Всех за собой не тяни. Возьми двух людишек верных, и ступай. А в монастырь один иди. Богородица защитит, – она размашисто перекрестила его, – Ступай, – поцеловала в лоб, как малого и слегка стукнула по лбу как делала в детстве, – Бодрянку мою пей. Она от сглазу, от оговору, а более того, от отрав всяческих очень способна, – повернулась и вышла в дверь.

Глава Розыскного приказу кликнул двух ближних холопов и велел им собрать дары побогаче, дабы отнесть в Алексеевскую обитель, а охоту отложить на денек – два. Это было не в новинку. Дары да посылы сестрам Алексеевским несли все издревле и по нынешнее время. Даже усопшая царица Наталья и ныне здравствующая царевна Софья не забывали это делать всегда. Правда от князя-кесаря такое было впервой, ну да чего у него на уме, то лучше не знать и не ведать.

В обитель Федор подходил, подходил, а не подъезжал, как и наказывала ведунья, с дарами к обедне. Сестрам пожелал доброго здравия и полный кузов добра, отдал дары, взяв токмо две свечи. В церкву пошел один. Поставил свечу Богородице Грузинской чудотворной, что спасла Москву от моровой язвы лет как полста назад. Шепотом спросил у смиренницы, где тут часовенка старая и, увидев удивленно распахнутые глаза и вскинутые ресницы, понял, что ой не спроста его сюда чародейка направила. Смиренница юркнула меж изб и на смену ей вышла сестра всей статью своей напоминающая скорее царевну-лебедь из сказов старых, чем монашку затворницу.

– Чего изволили искать боярин? – переспросила она.

– Да вот хочу свечу Богородице Владимирской поставить, говорят, есть у вас список с нее работы мастеров старых, – он помолчал, добавил, – Да прощения у нее попросить.

– Есть такой список, – внимательно глядя на него, ответила монашка, – Да уж и не помнит никто, что он есть, а где есть того наверно и не ведет ни одна из сестер.

– Так ходит слух, что часовенка стоит на берегу озерца Лебяжьего, там и икона эта, – Федора уже начинала бодрить эта тайна.

– Так не то чтобы часовенка. А жила там когда-то игуменья наша. Избушка там ее стояла, теремок невелик, – она вдруг потемнела глазами и выдохнула, – Теремок невелик, а открывать дверь не велит!

– Надо мне, сестра! – неожиданно даже для себя назвал ее так всемогущий Приор, – Надо! Доля, – так же неожиданно вспомнил он забытое слово.

– Коли Доля…то надо, – она кивнула, – Пошли.

Ромодановский подошел к заброшенному теремку, вошел на его крыльцо и смело дернул за ручку двери. Она легко подалась, пропуская его внутрь. В полумраке он разглядел стол, лавку. В углу икону, с горящей под ней лампадой. Князь зажег от лампады свечу, поставил в поставец. Свеча осветила горницу. Из темноты выплыл черный лик Богоматери. Краем глаза он заметил две фигуры сидящие в дальнем углу, резко обернулся, и рука дернулась к поясу, где висела сабля и были заткнуты два пистоля.

– Успокойся Федор. Своих что ли не признал, – раздался спокойный тихий голос.

– Кто кому свой? – хрипло ответил Ромодановский, уже узнав иноземных франтов Лефорта и Брюса.

– Все мы под одним небом ходим, – голос шел со стороны двери и не был похож ни на один, из тех кои он знал, но веяло от него холодом и властью.

– Ты еще кто? – Федор выхватил пистоли и держал их в обеих руках.

– Угадай? – насмешка сквозила в вопросе. На середину комнаты в светлый круг вышел человек в одежде то ли монаха, то ли воина, – Угадай!? Приор. Может, вспомнишь, кому служишь?

– Роллан! – какой-то даже не своей памятью, а памятью предков, дошел всесильный князь, – Роллан – Великий инквизитор и Великий судья?

– Узнал, гляди! Значит, помнят, – удовлетворенно хмыкнул Роллан, – Садись, нечего пушки в руках мять. Стрельнут невзначай. Зашибешь кого. Садись, Приор. Навигатор. Знакомить буду. А то вы без меня все друг друга или порубаете или постреляете…с дуру, – тихо добавил он.

– Здравствуй Роллан, – Лефорт и Брюс сели у стола. Ромодановский подумал и сел. Он всегда считал, что сказ про Роллана, это как про Змея Горыныча и смеяться нельзя и верить смешно. А вот он Роллан, чьим именем колонны судные, Красные колонны названы, сидит пред ним.

– Здравствуй Роллан, – оправившись, выдавил он и сел, убрав пистоли за пояс.

– Я ведь не сам пришел. Я тут в качестве служки на посылках, – Роллан улыбнулся, и от его улыбки дрожь проняла князя, – В качестве служки на посылках. Упредить вас, что кого звали тот сейчас и придет, – он замолчал, от чего тишина, повисшая в воздухе, начала давить.

– Ну вот, сказал, – попытался разрядить обстановку Лефорт, – Чего сказал?

– Молчи! – оборвал его Роллан.

– Звали что ли? – раздался тихий женский голос, – Звали? Ведь просила не звать! Говорила что нет мне здесь места! Так нет! Зовут! Кто звал? – хозяйки голоса еще не было видно, но в голосе звучал, не шутейный лязг стали. Однако неожиданно для князя-кесаря лица всех растянулись в улыбке. Из-под иконы непонятным образом вышла сама Богоматерь, – Кто звал? – строго глядя на всех, спросила она.

– Он! – хором ответили Лефорт, Брюс и даже сам Роллан, как ученики в церковной школе.

– Ты? – на Ромодановского смотрели пронизывающие насквозь синие-синие глаза, в глубине которых искрились две хитринки.

– Я, – как-то сразу успокоившись, ответил он, понимая, что хозяйка таких глаз ни может совершить с ним ничего плохого, – Я прощения у тебя просил и свечу тебе зажег.

– Зачем? – удивленно спросила Богиня, а что это старая Богиня, которых все давно забыли, он теперь не сомневался.

– Маюсь я, – честно признался он, – Маюсь, а с чего не знаю.

– Может, не знаешь чего? – она как-то по-домашнему склонила голову к плечу, подумала и села под образ.

– Да все я знаю. Хошь сейчас свих людишек кликну, они мне все донесут?! – он осмелел.

– Кликни. Кликни, чего перья распушил как петух перед курой, – голос ее дрожал от сдерживаемого смеха.

– Люди! – тихо сказал глава Розыскного приказа. И тут же появилась серая тень. Оторопела и застыла в нерешительности. Она повернулась к Федору, потом к Роллану, потом уверенно склонилась в почтительном поклоне у ног гостьи.

– Здравствуй госпожа, сколько лет сколько зим. Не ждал увидеть здесь. Не твое время.

– Встань! То не я звала. Он! – она показала рукой на князя, Ему теперь служишь?

– Кому приказали тому и служим! Но ты одна для нас указ! Чего прикажешь? – князь-кесарь оторопел. Такой покорности от своих тайных служб не ведал никогда. Всегда они показывали ему, что не он в доме хозяин.

– Так ты и есть Хозяйка наша? – спросил он, впервые поклонившись.

– Ниже клонись! – сказал Роллан, – Она нам всем хозяйка. Она сама Сиятельная! Почитай выше нее у нас нет, – краем глаза отметил, усмешки на губах Гуляя и Микулицы. Добавил, – Это я говорю Роллан.

– Все братья, попугали и хватит. Звали зачем, знаю. Не можете без меня решить. Как огонь и воду объединить, как лед и пламень скрестить. Как Новую веру и старых волхвов свести воедино и вернуть на землю Русскую Род Рюриков. Не тебе укор Федор, – жестом остановила она Ромодановского, – Знаю, что из Рюриковичей твой род давно на службу Приорам отошел, а Острожский род братьям мальтийцам службу несет. То не ваша вина, а ваш выбор. Знаю, что нет у вас цели, как Долю свою править и куда путь держать. Одно вы поняли, что Петра Симеон себе в пару выбрал и надо его до встречи с Симеоном довести. А где та встреча – вам неведомо. Я так говорю? – она оглядела всех.

– Так Сиятельная, – ответил Лефорт.

– Так Малка, – назвав ее по-своему, подтвердил Брюс.

– Так, – коротко согласился Ромодановский.

– Вы друг на друга не скальтесь. Вам все одно этот воз вместе тянуть. Так что вы его в разные стороны не тащите. Цель у вас одна. Гоните государя из Москвы. Город Богородицы, Домом ее остаться должен. Не гоже тут царям да государям сидеть. Гоните на север к морю Варяжскому, – она посмотрела в глаза всем. Поняла, что никто не понял, – Гоните к морю Варяжскому, в болота, на уста реки Нави, где она с морем целуется. Поняли меня?

– Нет! – за всех опять ответил Лефорт, – Там гниль и болота одни. Чего там ловить, окромя лихоманки и горячки.

– Тогда слушайте умники. Я вас учить буду!

– А я и не в обиде, – неожиданно примирительно сказал Роллан, – Чего умное слово не послушать.

– Хорошо, раз так, – она подперла голову рукой и распевно начала, – Когда-то далеко-далеко на юге, где жили жрецы, что поклонялись Матери Артемиде называя ее звонким именем Изида, построили Великий Храм на берегу моря. А рядом с ним башню, что светом своим позволяла кораблям, затерявшимся в волнах синего моря, найти путь к берегу. Так и Храм этот позволял заблудившимся душам найти путь к берегу знаний и покоя, – Малка вздохнула, – Но Храм тот разрушили, так давно, что даже я не помню. От него потянули Посвященные ниточку, сначала на юг в пустынные земли, где встал новый Храм посвященный солнечной деве и правитель, живущий подле него решил посвятить себя Солнцу, но и он пал под ударами судьбы. И это было давно. Так давно, что я тоже не помню. Затем те, кто пошел на север, построили Храм Артемиды в Эфесе и Храм Аркона на Рюгене, и в них я принимала Посвящение. Вкруг же этой нити судьбы жили Новый Израиль и земля Афродиты Киприды. На стержне этом вырос великий Царьград, и мать все город Киев, – она замолчала и задумалась, – Однажды мы оторвались от нити этой. Ушли во Владимир и на берега реки Москвы. Стали ставить Храмы там,…но видно ошиблись мы, оторвав себя от пуповины своей, от нити той, что спряла нам Макошь-Судьба, и вышили узор вкруг нее норны. Нет таких сил, даже у Богов оторваться от кудели пряхи судьбоносной, от нити тебе сотканной. Потому и сгорел Эфесский Храм, в очистительном пламени, обрушились белокаменные стены Храма над Боспорской рекой, а вместе с ним и неприступные стены самого Царьграда. Пропал, с глаз сгинул, Храм Аркона. В морском тумане и пыли соленой рассеялся. Потому и рухнули стены у Святого града Иерусалима, и рассыпалась Мать всех церквей, что стояла на горе Сион, оставив свой алтарь, только для Посвященных.

– Мы ж как лучше хотели. Мы ж белокаменные чертоги и на Нерли и над Клязьмой и над Москвой-Смородиной возвели, – задумчиво, как бы сам собой размышляя, сказал Микулица.

– Видно не те Храмы, и не тем Богам. Потому и род нами хранимый. Мною хранимый, – поправилась Малка, – Мною хранимый род потому и сгинул. Те ветви, что остались на другие деревья приросли. Как вот он, – Она кивнула на Ромодановского, – Другие просто посохли. Остались черенки в других землях. Где-то растут пока. Не о том я, – она отмахнулась от мысли, как от назойливой мухи, – Оторвались мы в служении своем от нити нам предназначенной. Веры новые расплодились в круг, как порей в полях, как васильки во ржи. Красиво, да вот рожь побили всю, погубили зерно истины. Надобно вам возвращаться к пуповине общей. Потому путь вам туда к устью реки Нави. Там и град ставить, там и государя на трон сажать, покуда мы назад родовое древо в землю нашу не вернем.

– Так надо ж град ставить вкруг Ромовы, вкруг Алатырь-камня какого! – удивился Гуляй, – Иначе какой там главный стол? Кака там столица земли Русской?

– А кто же тебе сказал, что там стол главный будет? – вскинула голову Сиятельная, – Главный стол как был на Москве, так и будет стоять, до тех самых пор пока новый Храм там не поставим, пока законный род на трон не возведем! И хранить стол тот на Москве будет догляд братский, что за чистотой крови властной бдит, кто Святой Грааль бережет, как кровь государеву. Вот он и будет! – она кивнула на князя-кесаря, – У него Доля такая. А что б ему с вами, да вашим воспитанником не мотаться, время свое не тратить, ты Микулица, благородный кавалер Яков Брюс, храмовник потомственный, с сего дня будешь считаться надзирателем Братства Сионского при Петре Алексеевиче. Так то вот! Есть еще мысли у вас?

Не могет он без повиновения Великого Магистра надзирателем стать! – грозно насупив брови, выдохнул Ромодановский.

Могет! То я решила! Я сама с Неистовым Бернаром все обтолкую без вас. А вы пока собирайтесь и двигайте на западные земли, где еще братские общины сохранились. Решите все добром и по правилам. Оболтуса вашего посвятите. Найдите среди людей его двух-трех потолковей и их посвятите. Введите их в братский круг. Здесь круг создайте. Да что я вас, как детей малых, учу? Вы и без меня все это знаете. А ты князь-кесарь смотри, у тебя еще впереди дел гора, да не простых дел, таких, что руки по локоть в крови будут. Ну да ты отмоешься, отмолишься. Роллан вон поможет. Тени мои серые возьми в подмогу. Надоть еще кого, только свистни, помогу. Волхвов и ворожеек не тронь! Ведьм и ведуний не замай! Все! Выдернул, ты меня, не по делу! Так-то вот! Могли все и без меня решить! Мудрецы, – Жрица Артемиды встала, задумалась и окончательно добавила, – Запомните, от нити ни на шаг. Это хребет становой всей жизни нашей на земле и тянется он вдоль тех мест, где Храмы Старые стояли. Один раз ошиблись – второй не моги!

Может, останешься Малка? – просительно глядя на нее, спросил Микулица. Может останешься, – поддержал его Гуляй.

Нет! – резко отрубила она, – Не мое! Решайте сами! Совсем прижмет, помогу! – повернулась к Ромодановскому, – Боги тебе в помощь, – подумала, – Я тебе Угрюмов пришлю. Застоялись и заскучали. Они дело знают и тебе подмога. Прощевайте, – повернулась и пропала, оставив всю компанию за столом.