Текст книги "Их было семеро…"

Это и было началом ее конца. И Управление, в которое отбирались самые надежные кадры, было призвано стать важным мозговым центром новой структуры государственной безопасности, стопроцентно лояльной к новой власти.

Нифонтов и сообщил Голубкову, что тот включен в группу, которой будет поручено срочное и важное дело.

– Какое? – полюбопытствовал Голубков, рассудив, что этот вопрос он вполне имеет право задать.

– Понятия не имею, – ответил Нифонтов.

– А почему решил, что оно срочное и важное?

– Очень просто. Следи. Полчаса назад шеф приехал в Управление. Мрачнее тучи. В форме. Значит, был наверху. Сразу приказал сформировать группу. Значит – горит. Включили троих из аналитического отдела, трех международников, а от нас меня, тебя и майора Васильева. Обычно берут по двое. Значит, дело важное. И сдается мне – какое-то необычное. Больно уж шеф вздрючен. Пошли, через пять минут он будет давать установку. Вопросов не задавай, – предупредил Нифонтов уже возле кабинета Волкова. – Он этого очень не любит. Считает: сначала разберитесь, а потом приходите с вопросами, если они возникнут… На таком совещании у начальника Управления Голубков присутствовал впервые, и его крайне озадачила манера, в которой Волков изъяснялся. Через слово мелькало: «объект внимания», «фактор угрозы», «директриса поиска», «рычаг воздействия». Эту профессиональную терминологию Голубков сдавал когда-то в училище, но с тех пор не было ни одного случая, чтобы возникла нужда ею воспользоваться. Да и не поняли бы его офицеры. Вздумай он таким образом ставить им боевую задачу, кто-нибудь обязательно бы сказал:

– А теперь, товарищ полковник, своими словами, пожалуйста… Оперативка длилась минут двадцать, но Голубкову показалось, что прошло не меньше часа. Наконец Волков сказал:

– Таково задание в общей форме. Все материалы вам будут розданы. Изучайте.

Начальником группы назначается Александр Николаевич Нифонтов. Курировать вашу работу буду лично я. Дело сверхсрочное. Если вопросов нет, все свободны.

Вопросов ни у кого не было. Как ни странно. Ну и дела!

Вернувшись к себе, Голубков минут пятнадцать простоял у окна, анализируя услышанное и по привычке пытаясь выделить главное, но не почувствовал ничего, кроме усилившегося раздражения. «Объект особой социальной значимости».

«Треугольник интересов». «Нестандартно сложившаяся ситуация заставляет нас искать нетрадиционные подходы к разрешению проблемы». Тушите свет!

Голубков пересек коридор и без стука вошел в кабинет Нифонтова. Тот сидел за столом и листал какое-то пухлое досье.

– Послушай, Александр Николаевич, у меня такое ощущение, что я все это время газетную бумагу жевал. Он всегда так ставит задачи? «Несанкционированное перемещение объекта»!

– А как, по-твоему, он должен был сказать?

– Да так и сказать, как есть.

– Ну-ну, сформулируй.

– Пожалуйста. Задача: выкрасть с территории некоего ближневосточного государства объект особой социальной значимости и доставить в Россию. И все понятно.

– Ты по-солдатски рассуждаешь.

– Я и есть солдат.

– А тут нужно быть и дипломатом. Скажи тебе «выкрасть», ты и отдашь такой приказ. А если не выкрасть, а выманить? Или угрозой заставить вернуться в Россию? Или создать условия, при которых он сам захочет вернуться? Или еще как?

«Выкрасть» – это как раз последний вариант, крайний. Твоя задача – переместить объект. А как ты это сделаешь – решать тебе. Верней, всем нам.

– Что это за ближневосточное государство? – спросил Голубков.

– Кипр.

– А кто этот объект?

– Аркадий Назаров.

– Какой Назаров?.. Погоди. Тот самый?

– Тот самый.

– Который во время первого путча вытащил с биржевиками российский флаг в сто метров и нес его к белому дому?

– Он.

– И который… – Да.

– Но он же погиб! Вместе с сыном. При взрыве его яхты где-то в Германии.

– В Гамбурге.

– Правильно, в Гамбурге. Еще перед первым туром выборов. Об этом во всех газетах было, и по телевизору передавали, сам видел.

– А заметки, что он уцелел, не видел?

– А были?

– Были. В наших газетах – мельком. На Западе, конечно, побольше.

– Как же я мог их пропустить? – озадачился Голубков.

– Потому что тебя это не очень интересовало, – объяснил Нифонтов. – А кого интересовало – не пропустил.

– Каким образом ему удалось уцелеть? Яхту же вдребезги разнесло!

– Его выбросило через фонарь капитанской рубки на соседний сухогруз. Рано утром сухогруз снялся с якоря и ушел в Испанию с грузом удобрений. Матрос обнаружил Назарова среди мешков. Отправили вертолетом в госпиталь в Бельгии. Там он назвался чужим именем. Поэтому не сразу нашли.

– А как нашли?

– Вычислили. В частной клинике под Цюрихом уже года три лечится его вторая жена, Анна. Яхта, кстати, тоже называлась «Анна». Он должен был ей сообщить, что остался жив. Ну, понятно: чтобы с ума не сходила от горя. Он и позвонил, из госпиталя, как только немного оклемался. Наши звонок перехватили. Остальное – дело, как говорится, техники. Да он после госпиталя и не скрывался. В Париже дал пресс-конференцию. На вопрос, кого подозревает в покушении, ответил: у него есть предположения, но доказательств нет, поэтому воздержится от комментариев. После этого попытался исчезнуть. На частном самолете перелетел в Афины. Самолет арендовал его друг и компаньон Борис Розовский, в Гамбурге он называл себя Петровым. Оттуда переплыл на Кипр. Но наши уже глаз с него не спускали.

– Наши – кто? – спросил Голубков.

– Ну, кто. Какие-то детские вопросы ты задаешь.

– "Контора"?

– Я тебе этого не говорил.

– Они и взрыв устроили?

– Да. И двоих потеряли. Радиста – его внедрили в команду яхты еще в Англии.

И второго – он под видом бармена проник на борт и заложил бомбу.

– И не успел уйти?

– Судя по всему, да. В этих документах про него есть. Его случайно задержал Назаров.

– Понятно… Цель покушения?

– Слишком много знал. Боялись, вероятно, что начнет выступать.

– Кто боялся? Нифонтов усмехнулся:

– А вот этого, Константин Дмитриевич, я тебе сказать не могу. Потому что не знаю. А знал бы – тем более бы не сказал. Видно, тот или те, кому было чего бояться. И у кого достаточно власти, чтобы отдать такой приказ. Причем это не первое покушение. Была попытка – три года назад. Тогда дело замяли, а тут уж – шум на весь мир.

– Значит, «контора» напортачила, а разгребать нам?

– Для того и существует наше Управление, – подтвердил Нифонтов. – Кто бы ни напортачил, а разгребать приходится нам.

– А для чего вообще нужно было это покушение? Жил себе человек, молчал.

– Кто может предсказать, сколько он будет молчать!

– Теперь уж точно долго не будет. После того как убили его сына… – Потому ситуация и стала форс-мажорной, – заключил Нифонтов.

Голубков с сомнением покачал головой:

– Не сходится. Яхту взорвали три месяца назад. А форс-мажор – только сейчас?

– Быстро соображаешь, – одобрительно кивнул Нифонтов. – Поступила информация: на контакт с Назаровым пытаются выйти третьи лица. Это и делает главным фактор времени. Возьми, Константин Дмитриевич, это досье, я его уже просмотрел. Тут много любопытных материалов. В том числе и те, что переданы гамбургской криминальной полицией. Вникай. Через два часа соберемся всей группой, будем думать, что делать.

В этот день просидели в кабинете Нифонтова до десяти вечера. На следующий разошлись к полуночи – с больными головами не столько от бесконечного курева, сколько от бессмысленного перебирания вариантов.

Все, что могли, выложили международники. Ситуация вокруг Кипра, схема противостояния интересов России, США и других стран НАТО в этой части Ближнего Востока и Европы. Возможный эффект от похищения Назарова российскими спецслужбами, если об этом станет известно. Эффект резко отрицательный: Россия сводит счеты со своими политическими противниками, пользуясь методами КГБ.

Дальние последствия: усиление антироссийских настроений в конгрессе США, антиельцинских – внутри страны, сильный пропагандистский козырь в руках оппозиции. И не исключено: ужесточение политики Международного валютного фонда.

Аналитики тоже не отмалчивались. Были просмотрены десятки операций, схожих с этой хоть чем-либо, но оптимального решения не нашлось и здесь. Близких родственников у Назарова в России не было, единственный сын погиб. Рос Назаров без отца, мать умерла в начале девяностых, а младшая сестра была замужем за венгерским инженером и жила в Будапеште. В качестве рычага давления можно было бы использовать его жену Анну, но переместить ее в Россию и тем самым создать Назарову стимул для возвращения не представлялось возможным: жена была нетранспортабельна из-за паралича позвоночника.

На третий день Нифонтов предложил:

– Давайте-ка, друзья мои, разберемся в том, что мы накопали. Подведем, так сказать, предварительные итоги… В эту минуту дверь его кабинета открылась, и вошел Волков. Сделал успокаивающий жест рукой.

– Сидите-сидите. Как идут дела?

– Да вот, вышли на промежуточный финал, – объяснил Нифонтов. – Хотим посмотреть, что мы имеем.

– Очень интересно. – Волков устроился на стуле в углу кабинета. – Работайте, не буду вам мешать.

Нифонтов резюмировал:

– Если смотреть правде в глаза, а мы люди практические и не имеем права тешить себя иллюзиями, то ситуация на данный момент представляется принципиально неразрешимой. Мы не нашли ни единой возможности создать условия для добровольного перемещения объекта внимания в Россию. Остаются только силовые методы. В нашем распоряжении все возможности и средства Российской армии и спецслужб, но воспользоваться ими мы не можем. Здесь две причины. В случае неудачи – а ее исключать мы не имеем права – участие России в акции станет совершенно очевидным. В наших компьютерах собрана информация о многих сотрудниках центра в Лэнгли и даже о рядовых их спецподразделений. Нет сомнений, что не меньшим объемом информации, если не большим, обладают и Штаты. И если даже хоть один участник операции окажется задержанным, установить его личность и доказать «руку Москвы» – не проблема. Даже если у задержанного не будет никаких документов или будут фальшивые. Второй момент. В российских спецслужбах достаточно профессионалов, способных справиться с заданием. Но вряд ли кто-нибудь из них согласится работать без прикрытия. Похищение человека – это двадцать лет каторги. Законы там на этот счет суровые. А никакого официального прикрытия мы дать не можем.

– Что вы предлагаете? – спросил Волков. – Отложить акцию до более благоприятного момента? Или вообще отменить?

– Я прекрасно понимаю, что это не выход. Это было возможно до покушения.

Сейчас, после смерти сына, Назаров – как граната, из которой выдернута чека.

Можно попытаться блокировать его контакты. Но это слабое решение.

– Разрешите? – поднялся майор Васильев. – Анатолий Федорович, не проще все-таки нейтрализовать объект на месте?

– Каким образом?

– Есть много способов, не мне вам об этом говорить. Можно сделать это руками русской мафии. Она пустила корни на Кипре, с ними можно найти контакт.

Как – подскажут в МВД или ФСБ. За деньги они смогут убрать Назарова.

– А потом нам убирать их? Вы что, хотите устроить на Кипре маленькую войну?

– Не обязательно убирать.

– Обязательно. Иначе обладателями этой информации станут уголовники. И рано или поздно она всплывет. Это исключено. И кто вам сказал, что нейтрализация – это физическое уничтожение объекта? Вы от меня это слышали? Или от Александра Николаевича?

– Но я думал… – Нужно не думать, а точно оценивать смысл терминов. Нейтрализовать – это значит нейтрализовать. И только. Назаров – объект внимания, а не объект угрозы.

Садитесь, майор!.. Более того, – продолжал Волков, – если обнаружится опасность для жизни нашего объекта, мы обязаны ликвидировать ее любыми средствами. Потому что сам факт физического устранения Назарова, кто бы это ни совершил, даст толчок к мощной антироссийской кампании. Если сейчас разговоры о «руке Москвы» звучат достаточно глухо, то потом нашим политическим противникам и доказательств не понадобится. Так что о покушении и думать забудьте. Я понимаю, что этот вариант наиболее простой и эффективный, но в данной ситуации он совершенно неприемлем. Поэтому на установочном совещании я и сказал вам, что нужно искать нестандартные решения… Вы хотите что-то сказать, Константин Дмитриевич?

Голубков покряхтел, но все же поднялся. Не лежала у него душа к этому делу.

Никак не лежала. Но он был человек военный, а служба есть служба.

– Да, – сказал он. – Есть кое-какие соображения. Не знаю, что получится, но попробовать стоит. Мне нужен легкий гражданский вертолет и сутки времени.

– Смысл идеи? – спросил Волков.

– Воздержусь. Через сутки буду готов ответить на все ваши вопросы.

– Гарантии есть?

– Пока не знаю. Но если получится – это будет решением всех проблем.

– В нашей ситуации сутки – это очень много. Вы берете на себя большую ответственность, – предупредил Волков, но с предложением Голубкова согласился.

Это было по-генеральски: будет с кого спросить.

На этом совещание было прервано.

– Куда ты собрался лететь? – поинтересовался Нифонтов, когда начальник Управления и участники совещания покинули его кабинет.

– Есть такая речушка под Зарайском – Чесна, – объяснил Голубков. – Впадает в Осетр, а тот – в Оку. Не знаю, как насчет осетров, но судак там, говорят, хорошо ловится. А на этой Чесне есть деревенька Затопино. Вот там живет человек, который нам нужен…

II

Как может чувствовать себя молодой, удачливый, честолюбивый, прошедший всю Чечню офицер после того, как его и его друзей сначала бросили на грязное дело, потом попробовали истребить с применением современной авиации и тяжелых боевых вертолетов и в конце концов вышвырнули, как облезлых от лишаев котят, из армии, в один день выперли из офицерского семейного общежития и даже какого-нибудь паршивого грузовичка не дали, чтобы отвезти на вокзал скудный, нажитый по крохам семейный скарб?

Вот так он себя и чувствовал: вчерашний блистательный капитан спецназа, а ныне пастух худосочного затопинского стада двадцатишестилетний Сергей Пастухов.

После того как на площади Курского вокзала он распрощался с ребятами, не меньше шести часов пришлось ему с Ольгой и Настеной добираться до Затопина на перекладных: сначала двумя электричками до Зарайска, потом автобусом до Выселок, а последние четыре километра пешком. Недавно прошел дождь, глина на разбитом тракторами и грузовиками проселке раскисла, липла к ногам. Самому Пастухову это было до феньки, на нем были высокие спецназовские ботинки, а вот Ольгины кроссовки сразу промокли, она была в грязи по колено. Настена хныкала, просилась на ручки, но у Сергея руки были заняты двумя чемоданами, а Ольга тащила рюкзак с одеялами, подушками и бельем и полиэтиленовые пакеты с едой. У нее была свободна только одна рука, которой она и волокла дочку, приговаривая: «Ну, потерпи, скоро уже, совсем скоро». А сама поглядывала на мужа, словно спрашивая: в самом-то деле, скоро ли? И он отвечал ей, как и она Настене: «Потерпи, немного осталось».

К деревне они подошли уже в сумерках. На правом, возвышенном берегу Чесны темнели три десятка изб, выстроившихся вдоль изгиба речки одним порядком; в окнах мутно желтели огни; на фоне последних бликов заката четко вырисовывались кресты телевизионных антенн. Одна из изб стояла немного на отшибе, крайняя в порядке и чуть ближе к реке. Она была совсем безжизненная, сухая ветла над ней с черными растопыренными ветками точно бы лишний раз подчеркивала вымороченность этого места.

Возле калитки, висевшей на одной верхней петле, Сергей поставил чемоданы на землю и сказал:

– Вот это и есть наш дом.

– И мы с мамой будем здесь жить? – недоверчиво спросила Настена.

– Если захотите, – ответил Сергей.

Последний раз он приезжал сюда три года назад, хоронил мать. После поминок плотно закрыл ставни, забил все окна и дверь досками и уехал на армейском «уазике», без слов выделенном ему комбатом, хотя от их части до Затопина было не меньше трехсот километров. Пока их машина переваливалась по грунтовке, все оглядывался, гадал, придется ли еще сюда вернуться когда-нибудь.

И вот – пришлось.

Сергей помнил, что топор он тогда сунул под крыльцо, пошарил. Топор оказался на месте. Со скрежетом поддались гвозди. Из дома пахнуло нежитью, тоскливым духом давно покинутого жилья. Свет был обрезан, но на стенке в сенях должна была висеть керосиновая «летучая мышь» – с электричеством в Затопине всегда были перебои, поэтому в каждой избе наготове были свечи и керосиновые лампы. И лампа оказалась на месте, и даже на донышке что-то плескалось. При тусклом свете «летучей мыши» Сергей сорвал доски с окон, настежь распахнул створки, впуская в затхлость дома свежую речную прохладу. Потом в сараюшке набрал древ и затопил печку. Сбегал к Чесне за водой, поставил старый облупленный чайник. Немного повеселело.

И когда поужинали припасенными в Москве консервами и уложили заснувшую прямо за столом Настену на узкую продавленную кушетку в горнице, Сергей внимательно взглянул на жену и повторил:

– Это и есть наш дом. Туалет на улице, школа и магазин на Выселках, в четырех километрах, вода в Чесне, а дрова в сарае. А музыкальная школа, где ты могла бы работать, только в Зарайске. Я понимаю, что не этого ты от жизни ждала, но больше нечего мне тебе предложить. Так что если захочешь вернуться к своим в Орел – так и скажи, я в обиде не буду.

– Дурак ты, Серега, – помолчав, отозвалась она. – По-твоему, я мечтала стать генеральшей? Нет, я мечтала не стать вдовой. Понял?

– Понял.

– Вот и хорошо. А теперь пойдем спать, я уже с ног валюсь.

Постелили на широкой родительской кровати в той же горнице, где спала и Настена. И едва Сергей задул лампу, как их охватила темнота и огромная, бездонная тишина, от которой даже звенело в ушах.

– Как тихо, – негромко проговорила Ольга.

– Не стреляют, – согласился Сергей.

– Гвоздик, – сказала она и засмеялась.

– Какой гвоздик? – не понял он.

– Я где-то читала или слышала… Люди бывают двух видов. Одни – после пожара, когда сгорел их дом, – ходят по пепелищу и вспоминают: вот здесь был шкаф, а здесь столовый гарнитур. И волосы на себе рвут. А есть другие. Нашел в золе гвоздик и радуется – хоть гвоздик сохранился. Или еще что. Не о потерянном горюют, а радуются тому, что осталось… Вот я и говорю: тишина – гвоздик, а не стреляют – это очень хороший, прекрасный гвоздь.

– Спи… гвоздик!.. – проговорил Сергей. Но ответа не услышал: Ольга уже спала.

И хорошо, что спала. И хорошо, что не могла видеть лица мужа. Оно словно окаменело, по скулам ходили желваки, волна унижения и ярости вновь захлестнула его – как в тот момент, когда он швырнул на стол командующего армией свои офицерские погоны и боевые награды.

Суки.

Утром он отыскал в чулане старую отцовскую телогрейку, рабочие штаны и резиновые сапоги. По просьбе Ольги затопил печку, натаскал воды в ведра и в выварку. Когда вода согрелась, Ольга закатала до колен тренировочные штаны и принялась за генеральную уборку, а сам Сергей собрал по закуткам инструмент, наточил топор и ножовку и взялся менять сгнившие ступеньки крыльца и половицы в горнице и на кухне.

Слух о возвращении Сергея быстро облетел всю деревню. Приходили соседки, бабы Клавы и тети Маруси, которые знали Сергея с рождения, приносили молоко в трехлитровых банках и куриные яйца в холщовых, чисто выстиранных тряпочках.

Знакомились с Ольгой, протягивая ей руки лодочкой, от денег за молоко и яйца отмахивались, даже обижались, когда Ольга настаивала, расспрашивали, что да как, да надолго ль приехали. Узнав, что надолго, понимающе кивали, на словах одобряли, но в выражении лиц без труда угадывалось сочувствие. Редко кто, уехав из Затопина, возвращался сюда – разве что те, у кого ничего с городской жизнью не вытанцевалось. Видно, и у этого молодого соседа тоже.

К обеду подкатил на «Беларуси» с тракторной тележкой одноклассник Сергея Мишка Чванов, пьяный – дальше некуда. Радостно заорал, затискал Сергея, с Ольгой сразу перешел на «ты», замахал бутылкой «Столичной» и потребовал закусь и стаканы, да не в дом, а во двор, на бревнышки, налил доверху, предложил:

– Давай, Серега! За тебя, друг! Со свиданьицем!

Хлопнул водяры, крякнул, загрыз коркой и тут только увидел, что Сергей к своему стакану даже не прикоснулся.

– А ты че? Давай! Выдыхается продукт!

– Я не пью, – объяснил Сергей.

– Как?! Совсем?!

– Совсем.

– Да ты… Во даешь! Да как же так? Совсем-совсем?

– Да, совсем.

– Ну, ты! А? Во! Скажи кому! Да это ж… Е-мое! Совсем! Нет, а? Во дела!

Зашился, что ль?

– Нет.

– И не принимаешь?! Не, ну! Ваще! Надо же! Я тебе доложу! Полный отпад! Я тебе собаку подарю, – неожиданно предложил он.

– Какую собаку? – не понял Сергей.

– Кобелька. У меня сучка давеча ощенилась. Порода – ух! Почти овчарка. Если не пьешь, так пусть хоть у тебя собака будет!

Сергей так и не понял, какая связь между выпивкой и собакой, но Мишка и сам этого, похоже, не понимал. Он допил водку и из Сергеева стакана, взгромоздился на «Беларусь» и укатил так же неожиданно, как и появился.

– Как же он поедет? – встревожилась Ольга. – Он же совсем пьяный! Свалится в канаву!

Мишкин «Беларусь» лихо перемахнул кювет, отделяющий проселок от съезда в деревню, потеряв при этом тележку. Но он даже и не заметил этого и покатил дальше, к видневшимся вдалеке строениям свинокомплекса.

Еще через час возле пастуховской избы остановился «уазик» председателя местного колхоза, ныне – акционерного общества. Семен Фотиевич Бурлаков и раньше был председателем колхоза, еще когда Сергей в школе учился. За это время он стал словно ниже ростом, разбух, крупное круглое лицо его стало еще круглее от болезненной одутловатости. Он обнял Сергея, обдав его ядреным духом старого перегара, круто разбавленного свежачком, самогонкой или «Столичной», познакомился с Ольгой, солидно порасспрашивал, что и как, а потом предложил:

– Начальником машинного двора к нам пойдешь?

– Нет, – сказал Сергей. – У вас там такая пьянь, что и сам сопьешься.

– Пьянь – это есть, – согласился Бурлаков. – Что есть, то есть, не буду скрывать. А главным инженером ко мне?

– Я же в сельском хозяйстве ничего не понимаю.

– В сельском хозяйстве, Серега, никто ничего не понимает. А кто понимает – тем Бог рогов не дает. Вникнешь. Парень грамотный, в технике разбираешься, в вопросах снабжения тоже как-нибудь разберешься. Зарплаты у нас, прямо скажу, небольшие. Но и другое скажу: не пожалеешь. Понял? В общем, вечерком заеду, посидим за бутылочкой, обмозгуем. Согласен?

– Не нужно, дядя Сеня, ко мне заезжать. Не получится из меня главного инженера и снабженца. Да и не пью я.

– Совсем? – поразился Бурлаков, и Сергей подумал, что и он сейчас подарит ему собаку.

– А с папаней твоим мы… Да, это сложно. Не впишешься в коллектив. А впрочем… В общем, подумай. А надумаешь – приходи… – Почему они все такие пьяные? – спросила Ольга, когда председатель колхоза уехал. – В армии пьют, но чтобы так – и с утра!.. От чего умер твой отец? Он же был совсем молодым, шестидесяти не было.

– Отравился техническим спиртом.

– Поэтому ты и не пьешь?

– В том числе. Тебе это не нравится? Она только улыбнулась:

– Пошли обедать. Тащи Настену от речки, а я пока на стол накрою… Но не успели они устроиться на кухне за дощатым, добела выскобленным Ольгой столом, как явилась целая делегация – человек пять бабулек во главе с ближней соседкой тетей Клавой, как называл ее Сергей еще с детства.

– С поклоном мы к тебе, Сережа, от всего мира, – начала тетка Клава и в самом деле поклонилась. – Выручай нас, сирых.

– А что такое?

– Беда у нас. Пастух наш, Никита, совсем запился, с кругу сошел. За все лето пять раз только стадо вывел, да и то буренку Авдотьевны потерял, еле нашли.

А сейчас и вовсе черный лежит под крыльцом, то ко мычит. Взялся бы попасти наших коровок, а? Дело тебе знакомое, я ить помню, как ты после школы до армии пас. И ниче, хоть и совсем молодой был. А мы в тебе по очереди со дворов, как заведено, по три баллона молока каждый день приносили, хоть с утренней дойки, хоть с вечерней, как твоя хозяйка скажет… – Да куда же мне столько молока? – удивилась Ольга. – По девять литров в день. Что я с ним буду делать?

– Не скажи, голубушка, не скажи. Всегда творожок свежий будет, для дитя дело очень даже полезное, сметана, сливки, масло опять же свое, не из магазина, а како масло в магазине – маргарин, да и все.

– Да не умею я масло делать!

– Научишься, дочка, покажем. Дело нехитрое, век сами сбиваем. Еще, Сережа, по десятку яичек каждый день приносить будем, али, как захочешь, картошечкой, лучком или свеколкой. Там, глядишь, и своего бычка или телочку заведешь. Денег, правда, много платить не можем. Мы тут прикинули – по шесть тысячев со двора получится. А на семь не поднимемся. Как ты, Сережа, про это думаешь?

– Сразу и не скажешь.

– Тебе, можа, Бурлаков золоты горы сулил? – вступила в разговор другая бабулька. – Так ты, паренек, на его слова не поддавайся. Жулик он и пропойца.

Весной трактор «Кировец» на сторону комусь сплавил, с самого как с гуся вода, а евонного главного инженера в тюрьму посадили. Бона каки у него золоты горы!

– И верно, и верно, – закивали бабульки. Сергей повернулся к Ольге:

– Что скажешь, жена?

– Смешно. Но почему бы и нет? Решай.

– Что ж, уговорили. Согласен.

– Слава тебе Господи! – перекрестилась тетя Клава. – Дай Бог тебе, сынок, удачи. Токо если бы ты уже завтра с утра стадо выгнал, а? Мужиков своих мы тебе пришлем, помогут избу подлатать. А коровкам ждать не годится, самый травостой сейчас, только и время пожировать. Как, Сережа?

– Ну, завтра так завтра… Вот так и стал вчерашний капитан спецназа затопинским пастухом. С рассвета он собирал буренок из Затопина и соседних полувымороченных деревень Излуки и Маслюки, выводил в поймы, на разнотравье, вымахавшее этим дождливым и теплым летом по пояс, к полудню пригонял к водопою на мелководье Чесны, почти у самого своего дома. Пока стадо жировало, обкашивал купавы и неудобицы, готовя сено на зиму – для своей телки или бычка, если появятся, а нет – на сено всего можно выменять: и дров, и картошки, и мяса. А иногда просто сидел на берегу, глядя, как на мелководье резвятся мальки, как медлительно тянутся по несильному течению длинные придонные травы, невольно щурился от отблесков солнца, щекотавших глаза.

Душа, конечно, еще болела, но это была уже не острая боль открытого живого огня: все лечит время, понемногу отгорала обида, отпускала мука за Тимоху, поослаб стальной обруч, сжимавший сердце. Даже для Ольги и Настены он начал находить нечастые еще улыбки.

В один из таких дней, когда он уже собирался отгонять стадо от реки, к отмели рядом с ним причалила плоскодонка. Сухощавый мужик в ватнике и резиновых сапогах, с седыми, коротко подстриженными волосами бросил весла в уключинах, выскочил на берег и вытащил лодку на песок.

– Бог в помощь! – обратился он к Сергею. – Как тут у вас – судачок клюет?

В лодке у него было полно рыболовной снасти. Сергей не ответил.

– Эй, парень! Клюет тут, я спрашиваю? – повторил мужик.

Сергей поднял на него тяжелый взгляд.

– Валил бы ты отсюда, полковник, – миролюбиво посоветовал он. – Говна здесь и без тебя хватает. А мало будет – на то у нас бык есть.

– Да ты чего? – попробовал обидеться мужик. – Какой я тебе полковник? И чего это ты тут раскомандовался?

Не говоря ни слова, Сергей сгреб непрошеного гостя за шиворот и за задницу, крутанул вокруг себя и зашвырнул в речку. В мужике было килограммов семьдесят, но и Сергей форму еще не потерял.

После этого ссунул его плоскодонку в воду и ногой оттолкнул от берега.

– Плыви!.. – Предупредил:

– Вернешься – с двустволкой встречу. У нас тут демилитаризованная зона. Понял, Голубков?

– Откуда ты меня знаешь? – спросил полковник, стоя по грудь в воде.

– Ты в Чечне контрразведкой командовал. А два года назад в Ставрополье тактические учения проводил.

– Однако память у тебя! Может, поговорим?

– Не о чем нам с тобой разговаривать.

– А я, между прочим, хотел тебе привет от Коли Дьякова передать.

– От какого Коли? – не понял Сергей.

– От полковника Дьякова Николая Дементьевича. Быстро ты своих командиров забываешь!

– Я не забываю. Я просто не хочу их вспоминать. Можешь от меня тоже передать ему привет.

– Может, все-таки поговорим?

– Сказано было: не о чем.

– А если я скажу, что твой друг Тимоха, лейтенант Варпаховский, жив?

– Врешь! Я своими глазами видел, как он с моста сорвался!

– И все же уцелел. Каскадер. Может, хоть из воды разрешишь выйти?

– Вылезай.

Голубков вытолкнул на берег лодку, которую уже начало понемногу уносить течением, потом выбрался сам, таща на ногах плети кувшинок и водяных лилий.

– Что с ним? – нетерпеливо спросил Сергей.

– Все расскажу, – пообещал Голубков. – Дай только сначала отжаться.

Он скинул резиновые сапоги и вылил из них воду, сбросил пудовые от воды ватник и штаны. С помощью Сергея выкрутил их, сколько смог, и расстелил на камнях сушиться. Потом, стыдливо оглядываясь, выжал трусы и майку и снова натянул их на себя. День был солнечный, теплый, вода в Чесне успела прогреться, но после неожиданного купания кожа на щуплом теле полковника пошла пупырышками, а зубы поклацывали от холода.

Сергей снял с себя телогрейку и бросил полковнику:

– Накинь.

– Спасибо. А закурить не найдется?

– Не курю.

– Жалко. А то мои размокли… Ладно. Так вот, Пастух, уцелел твой Тимоха.

Несколько переломов ног, рук, сильное сотрясение мозга, что-то с позвоночником, но, в общем, выкарабкался. Сейчас у них в госпитале, где-то в горах.

– Как узнали? – спросил Сергей. – Разведка?

– Нет, они сами на нас вышли. Высчитали его – что он из твоей команды. А за твою голову они, сам знаешь, миллион долларов назначили. Вот и предложили нам… – Обменять?

– Нет, выкупить. И заломили – сначала триста тысяч баксов, потом сбавили до двухсот.

– И в чем проблема? – спросил Сергей, хотя и сам понимал в чем.

– Если за каждого нашего пленного мы будем платить по двести тысяч баксов… – Лейтенант Варпаховский – не каждый.

– Дело в принципе. Заплати за одного, всех остальных будут нам продавать. А когда у них останется с десяток наших, а у нас – хоть тысяча их пленных, согласятся на обмен: всех на всех. Как это принято во всем мире. И нам придется согласиться. Такой вот, Пастух, расклад.

– Вы давно из Чечни? – спросил Сергей, невольно переходя на «вы».

– Да уж месяца два. Перевели в Москву. Да ты можешь и на «ты», я не гордый.

Или, если хочешь, по отчеству: Константин Дмитриевич.

– Откуда вы все это узнали?

– Дней десять назад мне позвонил полковник Дьяков. Попросил меня найти твой адрес и сообщить о Тимохе. Он же знает, что вы были как братья.