Текст книги "Остров (сборник малой прозы)"

Кроме того, в ночь на понедельник жители Сибири смогут наблюдать сразу два уникальных явления: полное лунное затмение и великое противостояние Марса. Затмение будет сопровождаться эффектом так называемой кровавой луны. Астрономы отмечают, что в последний раз затмение аналогичной длительности произошло в прошлом веке. Одновременно Марс приблизится к Земле до минимального расстояния в семьдесят миллионов километров. Совпадение этих двух астрономических событий происходит раз в двадцать пять тысяч лет».

Баир смачно выругался. Яснее ясного, он пропустит все веселье – вот ведь непруха! И чего ради ему приспичило ехать в город? Работа… от работы кони дохнут! Ну ничего, в следующем году он наверстает. Взять отпуск на месяц, отключить телефон и залечь на Ольхоне – что может быть заманчивей? Эх, дожить бы.

Машина ворвалась в Хужир. Пятнадцать лет назад поселок не знал даже электричества, и местные рыбаки использовали холодильники вместо коптилок. Десять лет назад начался туристический подъем, сводившийся по первости к нашествию дикарей-палаточников и нуворишей из глубинки. Пять лет назад Ольхон уже гремел, привлекая не только русских нищебродов, но и вполне зажиточных дяденек из всяких германий и норвегий. Однако коренной слом в байкальском туризме случился лишь недавно, после стремительной девальвации национальной валюты. Хужир заполонили шумные и беспардонные китайцы. Разумеется, коренные сибиряки, такие как Баир, были не в восторге от азиатского нашествия, однако ж примириться можно со всем, даже с саранчой.

В этот обеденный час хужирские проспекты напоминали сибирскую версию фестиваля Блэк-Рок, штат Невада: лифтованные «буханки» – эти вечно носящиеся со включенными фарами всадники Апокалипсиса; толпы бухой, странно одетой молодежи; разномастная музыка из-за каждой двери; забавные иностранцы со светящимися от травки глазами; а вокруг – ветер, песок и солнце. Крышесносно. Баир притормозил у небольшого ларька, чтобы купить безалкогольного пива и чебурек. На крыльце, загораживая проход, сидел дед – обтесанный временем и байкальскими ветрами бурят с морщинистым лицом, складки которого походили на ствол вековой лиственницы. Дед курил трубку.

– Извините, можно пройти?

– Уезжай, – буркнул дед, пуская изо рта клубы сизого дыма.

– Мне в магазин надо!

– Уезжай, – повторил дед, – может, успеешь.

– Вы о чем?

– Ты знаешь. – Бурят улыбнулся. Под ужасного вида коростой, которая когда-то была верхней губой, блеснул одинокий золотой зуб. – И они знают. Просто не хотят верить.

– Я тебе верю, отец.

– Так уезжай, шалопут.

Беспокойство. Что-то неприятно кольнуло под сердцем, по хребтине побежали мурашки. Баир потянулся за смартфоном, взглянул на экран: пустые палочки и крестики. Связь пропала.

– 4 -

Ольхон раскрыл объятия.

Покрытые парковым лесом бухты остались далеко позади. Машина плыла по крутым сопкам в северной части острова. Местность, испещренная десятками троп и дорожек, постепенно поднималась; за лобовым стеклом джипа расстилались суровые крутяки и скалистые мысы, вырастающие прямо из толщи Байкала. Небо стало ближе и глубже – оно двигалось навстречу, приветствуя друзей. Убаюкивающе клокотал двигатель, колеса беззвучно скользили по наезженной колее. Семен высунул руку в окно, – пальцы задевали кончики растущих вдоль обочин травинок, кожу приятно щекотало. В голове играла знакомая песенка, но Семен не различал слов. Он смотрел прямо перед собой, туда, где остров сужался до чуть скощенного вбок, нависающего над водой копья. То был Хобой – космический корабль над живым океаном Соляриса.

При столкновении с неведомым можно вести себя по-разному: кто-то бежит в панике, другие зарывают голову в песок, третьи впадают в молитвенный транс. Семену это не подходило. Честнее и проще – поднять забрало, принять бой. Он подумал так и без лишних раздумий положил под язык прокапанный зельем картонный «квадрат». Будь что будет. С тех пор прошло около семи или восьми часов, – Семену было трудно сказать точно. Все это время они с Борисом плавали в калейдоскопе томительных галлюцинаций. Восприятие обрело невиданную ранее силу, каждое чувство предельно обострилось. Самым же удивительным было то, что Семен мог манипулировать своими рецепторами и приемными антеннами. Настроишься на слух – и слышишь ворчание нерп, греющихся на теплых камнях. Принюхаешься – и можешь различить, чем пахнет ветка в лапах муравья. Включишь зрение – и прозреваешь на десятки километров, подмечая каждую деталь, вплоть до оттенка отдельных перьев в крыльях проносящихся над головой бакланов.

Машина катилась вперед, друзья обменивались ни к чему не обязывающими репликами. Им было хорошо.

– Бро, а я тебе уже рассказывал про деда? – по лицу Бориса блуждала рассеянная улыбка.

– Какого еще деда? – не понял Семен.

– Хужирского! – Борис подался чуть вперед. – Это ж идеальная байка для нашего трипа.

– Йоу, – доверительно кивнул Семен, – давай, не тяни.

– Короче, года два назад я решил летом пожить на Ольхоне. Снял на месяц комнату в доме местного деда – типичный такой островной обитатель с красной пропитой харей и крепким рукопожатием. Но есть один нюанс, – Борис ухмыльнулся, – я тогда плотно на грибасах сидел.

– Представляю! – покатился Семен. – Небось, пугал всех местных бурят своими тупыми наркоманскими приколами.

– Не, ты слушай, – отмахнулся Борис. – Я живу неделю, живу другую, все норм. Дед пару раз предлагал бухнуть, а я на зеленой ветке, иду в отказ.

– И чо, он обиделся?

– Вроде нет, но потом возникла другая проблема, – к деду повадилась ходить баба. Чуть за тридцать девка, русые волосы, грудь четвертого размера, все при ней. Они каждую ночь заливались, музыка орала на весь дом, а потом потрахушки до утра. И я все думал – откуда в деде столько здоровья? – по виду алкаш алкашом.

– А дальше?

– Так вот. Возвращаюсь я как-то ночью домой, – а у нас с дедом был уговор, что он ключи под ковриком оставляет, чтобы мне его не будить каждый раз. Подхожу – ключей нет. Чо делать? Начинаю стучать в дверь – никто не открывает. Еще колочу, через пять минут выходит дед и говорит: «Ты на кой ляд ворота открытыми оставил и шмару свою не прогнал?» Я, говорит, выгнал ее на хер, сам, мол, теперь разбирайся. Я как бы выпал в осадок, но виду не подаю, иду молча в свою комнату. А там на кровати женские шмотки, трусы, лифчик, на столе груда пустых бутылок, бычки в пепельнице горой.

– Пипец.

– Дальше самое веселое начинается. Я ни хера не одупляю – ладно, думаю, пойду спать, утро вечера мудренее. Дрыхну без задних ног. Открываю глаза: юбка на полу, бутылки раскиданы повсюду. Заглядываю к деду – а там пусто – прибрано и чисто, как будто ваще никто не живет. А я ведь четко помню, как они каждую ночь алко-дискотеку устраивали. Меня колотить начинает, грибы отпустили, в голове каша. Собираю манатки и сваливаю оттуда на хер. Веришь, нет, больше не возвращался, даже к дому подходить боюсь.

– Погоди, ты с девкой спал или нет?

– В том и засада, что я не знаю! Я когда потом над этим думал, мелькнула мысль, что деда не существует. Я и был дед.

– Жиза! – Семен закатил глаза, давясь от смеха. – Страх и ненависть в Хужире.

– Не то слово, блин.

Друзья вышли из машины и направились к Хобою; через десять минут они добрались до места, где Ольхон обрывался группой высоких, выгнутых полукругом скал. Гранитное основание острова вздымалось почти вертикально, оставляя воду далеко внизу. Вершина: широкий, утоптанный ногами бесчисленного турья и немного заваленный на одну сторону плац. Отсюда открывался вид на распахнутые настежь ворота озера.

Нет на Байкале более величественного зрелища, чем Хобойский мыс. Открытая вода окружает тебя с трех сторон, ты словно паришь над черно-синей гладью. Виден далекий гребень полуострова Святой нос, до которого не меньше сорока километров по прямой, но видно и дальше: искрящиеся на солнце, вечно-снежные шапки Баргузинского хребта; глубокие впадины заливов на бурятской стороне; ювелирные бугорки сказочных Ушканьих островов. И пронзительный ветер в лицо! Славное море, пели они, Священный Байкал. Сколько душ загубило, и сколько еще загубит. Осознание беспредельности тяготит разум. От вековой тьмы озерного дна до вакуума космоса – сотни километров разряженного воздуха и стылой бездны, где давление стирает в пыль все, что когда-то имело форму. Ты прикасаешься к тайне бытия – слишком великой, чтобы не разгадать, но даже и заглянуть в нее. Чуден Хобой – сакральный алтарь Байкала.

Но сегодня здесь было иначе. Семен стоял на самом краю обрыва, расставив ноги на ширине плеч, и видел, как все пространство вокруг мыса заволакивает туманная пелена. Давно пропал Святой нос и противоположный берег, уже скрылся Приморский хребет – обычно такой близкий и родной. Нежно-розовая дымка объяла подножье мыса; туман накатывал волнами, подобно прибою: откатился на секунду, а потом захлестнул прибрежные валуны, передовую стражу острова. Ветер стих.

– Тебя подержать, как Ди Каприо в «Титанике»? —предложил Борис с деланной серьезностью. – Смотри, я могу.

– Отвали, заднеприводный. – Семен отвесил другу шутливого пинка. – Необычно, правда?

– Ты про туман?

– Да. – Семен провел рукой, очерчивая пространство вокруг Хобоя. – Как-то странно, что посреди дня такой плотный фронт образовался.

– В натуре.

– Если так пойдет, то через пару часов накроет северную часть, а к ночи будет в Хужире.

– Как бы не обломилось наше затмение.

– Мда.

Семен смотрел на окунающийся в туман остров, и ему отчего-то вспомнилась прошлогодняя поездка на Камчатку. Стояли пронзительно ясные дни бабьего лета. Домашние вулканы Петропавловска отдыхали на фоне высокого неба. Солнце садилось, золотя макушки волшебного леса. Было тихо и очень спокойно. Он видел Корякский вулкан, остывающий в последних вечерних лучах, и думал, что могучая эта глыба на самом восточном рубеже мира стояла так и сто, и тысячу, и миллион лет назад. И будет стоять еще столько же. Он смотрел на покой вулкана, зная, что скоро, очень скоро на Камчатку придут злые ветра, лютые океанские шторма и непролазные метели. Но метелей и штормов не было в тот короткий сентябрьский вечер. Их не было и, казалось, не будет никогда. Семен вспомнил свои тогдашние мысли: «Самое темное время – перед рассветом, самый тихий час – перед первым раскатом грома».

– И как, галы есть? – спросил Борис.

– Еще какие. – Семен улыбнулся. – Я вот стою здесь, как дурак, и представляю, что мы живем в островной империи накануне великого потопа. Что связывает нас между собой, кроме языка и культуры?

– Уже немало.

– Уже недостаточно. Архипелаг велик, острова расползаются все дальше друг от друга и все меньше справляются о делах соседей, – им неинтересно, каждый занят собой.

– А ты?

– Я… – Семен на секунду задумался. – Я такой же остров, и мое сознание – остров. Что есть мы? Миллионы робинзонов на необитаемых клочках суши.

– Конкретно нас, видать, прет, – зевнул Борис, – что-то тебя совсем уничтожает.

– Пожалуй, – из горла Семена вырвался сухой смешок, – забористая херня.

– Я тебя понял, короче. Главное успеть свалить до потопа.

– Попробуй, может получится. – Семен отхлебнул минералки из припасенной бутылки. – Лично я остаюсь до конца, это будет презабавное зрелище.

– Кровь, кишки, голые монашки в трусах с оборкой?

– Не, повеселее.

– «Настоятель в женском платье так и пляшет на песке…», – продекламировал Борис.

– «Когда б я знал, как жить иначе», – отозвался Семен. – «Я б вышел сам в дверной проем».

– То еще веселье.

– Другого не завезли.

– Ну что, погнали? – спросил Борис после паузы. – Здесь скоро холодно станет, да еще и туман этот.

– А куда?

– Предлагаю на поляну с качелькой, там спокойно и дрова есть. Затмения, кстати, можно там же дождаться, костерок соорудим.

– Норм, айда.

Дорога до заветной поляны заняла еще полчаса. За это время солнце опустилось к самому горизонту, а туман обхватил северную часть острова двумя длинными щупальцами. Как и предсказывал Семен, белесые пласты двигались с севера на юг, затопляя берег и прибрежные отроги. Вода растворилась в мерцающей пелене, – Байкал будто вышел из берегов, решив, наконец, помериться силой с бездонным небом.

Качель стояла в центре травянистой поляны, один край которой упирался в гряду холмов, а другой опускался в узкую расселину, только недавно поглощенную туманом. Качель плавно раскачивалась, приводимая в движение легкими толчками детских ног. Мальчик лет десяти – белые, точно мел, волосы на красивом лице – разглядывал незваных гостей без страха и всякого удивления. Его чистые, не знающие грязи пальцы обхватывали веревки, связывающие сидушку с верхней поперечиной качели.

– Малыш, ты чей будешь? – удивленно спросил Борис.

– Я – оттуда, – светлая ладонь указала на расселину.

– Там твой лагерь, да?

Мальчик улыбнулся.

– Блин, я знаю этот овраг, – задумчиво сказал Борис, – там в конце обрыв, а до воды метров триста по крутяку. Не может там никакого лагеря быть, если, конечно, эти ребята не совсем чокнутые.

– Родители твои где? – Семен сложил руки на груди. – Ты почему один?

– Я – оттуда, – повторил мальчик.

– Давай сходим, найдем старших? – предложил Семен.

– Что-то не нравится мне этот туман, чувак, – Борис поежился, – ну его на хер.

– Пацан, тебя подбросить куда? – предпринял еще одну попытку Семен.

Скрипели несмазанные петли качели, тихо шуршала трава, подсвеченные последними лучами солнца темно-багровые клубы тумана неспешно плескались в десятке метров поодаль, – еще минута-другая и накроют поляну.

– Пацан, ты едешь или нет?!– голос Бориса неожиданно сорвался в крик.

Мальчик продолжал улыбаться. Его необычные, с лунным отливом глаза отражали перевернутые лица друзей, будто в кривом зеркале.

– Вы – отсюда, – сказал он.

– Так, Сема, – Борис попятился к машине,– давай-ка по газам.

Спорить не стали, прыгнули в салон, понеслись. Джип взбирался по крутому склону: справа был поднимающийся из оврага туман, слева – узкий проселок, уводящий наверх, в спасительные холмы. Борис высунулся в окно и обернулся. Качель все еще раскачивалась – туда-сюда, туда-сюда. Мальчика на ней не было.

– Нельзя в туман, – сказал Борис с удивившей его самого твердостью.

– Нам. – раздельно выговорил Семен. – Нельзя.

Они наворачивали круги, стараясь вырваться на господствующую возвышенность. Движок натужно ревел, подъем за подъемом они все дальше удалялись от западного побережья и основной трассы на юг. Семен мрачно сопел, налегая на баранку, футболка прилипла к его напряженной спине, на лбу выступили крупные капли пота. Борис указывал направление, тыча пальцем то вправо, то влево. Гонка была неравной, – джип несся, что есть мочи, однако туман выигрывал забег без видимых усилий. Белесое море затапливало все от горизонта до горизонта.

Перед очередным рывком наверх машина юркнула в небольшую низину. Забитые песком и грязью колеса шлифанули по рыхлой, размокшей от влаги почве. Раздался протяжный визг, зад внедорожника кинуло вбок. Сзади навалился туман, – над машиной вздыбился пульсирующий, постоянно меняющий форму горб. Еще миг – и опустится вниз, погребая под собой живую плоть. Борис судорожно вцепился в подлокотник. Семен ругнулся сквозь зубы и вдавил педаль в пол. Мотор зло рыкнул, автомобильный корпус бросило вперед, на восходящий склон. Туманная пасть сомкнулась сразу позади, лизнув бампер. Вырвались!

Но радость была недолгой, – за ближайшим пригорком их уже караулил новый ползучий лоскут. В конце концов, отчаявшись куда-либо выгрести, Семен заглушил мотор. Стало совсем тихо. Машина замерла на вершине большого холма, со всех сторон окруженного непроглядной колышущейся мглой. Дороги в Хужир больше не существовало. Кругом были трава и туман, ничего, кроме травы и тумана.

– Поверить не могу в эту херню! – воскликнул Борис. – Мы как герои того кинчика по роману Кинга.

– Хах! – безрадостно хохотнул Семен. – Тогда в конце я должен тебя застрелить, а потом всех спасут американские морпехи.

– Многообещающе, блин.

Солнце ушло. Смеркалось. Сквозило холодом и сыростью. Туман больше не светился, в нем проявилась затаенная, мрачная монолитность. Сахарную пудру сменил тяжелый свинец. Поляна, на которой остановились друзья, постепенно уменьшалась в размерах, земля метр за метром отступала перед тем, что шло от незримых байкальских вод.

– Похоже, не увидеть нам затмения, – негромко сказал Борис.

– Да, жаль, – кивнул Семен.

Помолчали.

– Слушай, – Борис задумчиво почесал затылок, – может, этого вообще не было? Может, все, что мы видели, это кислотный трип, и на самом деле мы сейчас спим в палатке на Сарайке – пьяные и счастливые?

– Может было, а может – нет, – Семен положил руку на руль. – Сам решай.

– И что нам теперь делать?

– Что-то, – Семен схаркнул в сторону надвигающего тумана, – двум смертям не бывать, а на одну наплевать.

– Эх… – Борис обреченно прикрыл глаза. – Гагарин кричит: «Поехали!»

Машина рванулась с места и устремилась вниз, прямо навстречу белой клубящейся стене. И чувство, странное чувство крепло в груди Семена, он подумал вдруг, что не прошло еще время жестоких чудес.

–

Интерлюдия

«капель»

одинокий желтый фонарь мигает.

холодно. и пар изо рта.

лестница железная, каблуки давят грязный снег.

их четверо – на одного больше, чем надо.

шуба на голое тело, и не курит, и пьяный разговор.

желание пропадает. уже не то.

уходит. разговор прерывается. взгляды в спину.

не оборачивается. но слышит голоса. потом смех.

фонарь мигает. скоро утро.

–

Квартал

Посвящается Н.Ф.

Ой, где был я вчера – не найду, хоть убей.

Только помню, что стены с обоями.

Владимир Высоцкий

– 1 -

Марк спускался по длинной лестнице, ведущей в Квартал. Перед ним был центр города. Он лежал чуть ниже, в грязно-фиолетовой завесе подползающей зимней ночи. Дореволюционные церкви, советские коробки, стеклянный новодел моллов. А над ними – густой, воняющий крепостным полушубком смог из сотен печных труб. Сибирская эклектика.

Под ботинками скрипела лестница: дешевая китайская плитка, щедро сдобренная настом из снега, соли и гравия. Марк вслушивался в звук шагов и посмеивался собственным мыслям. Ему было весело. Пятница!

В этот час Квартал расцветал огнями, но обжитым и уютным не казался. Сюда приходили пить, курить и забывать. Здесь не задерживались. Здесь все было понарошку. Нарисованное веселье воображаемых людей. Марк не любил Квартал, но сегодня был особый случай, – приятельский шепоток донес, что на одном из перекрестков открылся новый хороший бар. Такое нельзя пропускать.

Марк одолел спуск и сразу оказался в нужном месте. Двухэтажный деревянный дом – смешной и нелепый закос под старину. Фейковая изба. По хер. Скорей наверх, туда, где теплее! Десять скачков по крутой темной лестнице, массивная дверь, короткий визг петель. Внутри просторно, не жарко и малолюдно. Непривычно длинная барная стойка из светлого, грубо лакированного дерева терялась в дальнем конце зала. Играл плохой русский рок середины нулевых, что-то типа группы «Би-2». И ни одного знакомого лица. То ли он ошибся вывеской, то ли пришел слишком рано. В конце-то концов, это кабак или кофейня для школьниц?

– Чего тебе, милый?

Марк рывком обернулся. Рядом стояла высокая девушка в забавном фартуке а-ля лапти и хохлома. Очевидно, здешний бармен.

– Работаете?

– Да, но сегодня у нас только техническое открытие, так что не суди строго.

– Пиво темное есть?

– Пока да.

– В смысле?

– Привезли всего одну кегу, может не хватить.

– Звучит угрожающе.

– Так бойся!

Девушка рассмеялась и одним стремительным движением упорхнула за барку. Марк сел недалеко от двери, чтобы видеть входящих посетителей. Он ждал друзей. Минуты тянулись, никто не появлялся. Пиво ему нести тоже не спешили. Наконец долгожданная кружка оказалась в зоне досягаемости.

– Вы его что ли чайной ложечкой из кеги наливаете?

– Нет, теплыми любящими ладошками.

В голосе барменши едва уловимо сверкнуло что-то острое, безошибочно выдающее характер. Определенно не девочка-припевочка и не бедная студентка из глухомани, отправившаяся в большой город за хорошей жизнью. Марку стало интересно. Он пригубил пиво – слишком теплое и сладкое. Иного и не ожидалось.

К середине второй кружки Марк созрел для созерцательных процедур. Барменша не была записной красавицей. Не слишком худая, с широкими плечами и заметными скулами – она никоим образом не вписывалась в канон. В ее чертах читалась смешанная кровь. Две черные тяжелые косы, чувственный рот, большие глаза и неожиданные для такого типа лица круглые щеки с подъемом. Что-то среднее между росчерком кавказского хребта, закатом на Волге и диким бегом мустангов в американских прериях. Штучная порода.

– У вас всегда такое дерьмовое пиво?

– А ты всегда такой говнюк?

Марк рассмеялся.

– Две фразы и обе про говно – мы друг другу подходим. Как тебя зовут?

– Аврора.

– Не верю! Имя выдуманное.

– Может и так, но разве это важно?

– Допустим, но что оно означает?

– Сегодня – твоя путеводная звезда.

– 2 -

В баре заметно прибавилось народу. Музыка заиграла громче. Стало по-пятничному шумно и взбалмошно. Марк смотрел на толпу. В ней были его друзья и лица совершенно незнакомые. Они сталкивались, перемешивались, становились целым, а затем вновь распадались на атомы. Так выглядела жизнь.

Рядом возник Федор – долговязый парень с бледно-желтым лицом среднерусского помола. Редкие волосы, водянистые глаза, расслабленные жесты. С первого взгляда было трудно понять, сколько ему лет, – в зависимости от количества выпитого он равно мог сойти и за студента третьего курса, и за сорокалетнего алкоголика в разводе. Сегодня он выглядел хорошо: свежесть во взгляде, опрятная рубашка, полупиджак и неизменные «командирские» часы на запястье. Что-то про стильных парней рабочих окраин.

Федор обнял Марка за плечи и сказал со знакомой насмешкой:

– Вернулся с Азии своей?

– Уже неделю как. У вас тут холодно, как в жопе мамонта.

– Ты что-то плохо загорел, бухал небось?

– Не без этого.

Федор заказал двойной виски плюс два кубика льда. Классика. К ним подошла барменша, друг явно ее узнал.

– Привет, Аврора!

– Здравствуй, Федор, – девушка подбоченилась и по-хозяйски оценила обстановку. – Это твой друг?

– Ну как друг, – протянул Федор, – мы его сегодня закапывать не будем.

– А может и надо!

– Обижает тебя?

– Хамит, паясничает.

– В его стиле. Ты ему главное много не наливай.

– А что будет?

– Ну как… – Федор недобро прищурился. – Дебош!

– Тоже мне, испугал.

Аврора фыркнула, крутанула подолом и растворилась в толпе. Марк приложился к кружке. Неизвестно какой по счету.

– Ты ее знаешь? – спросил он.

– Аврору? – Федор пожал плечами. – Конечно, она совладелец бара.

– Мне следовало догадаться, уж больно умная.

– Это да, она тут всех по струнке строит.

– Хозяйка, говоришь… Значит, взрослая?

– Ага! – Федор откинулся на спинку стула. – Что, на студенток больше не тянет?!

– Меня вообще уже ни на кого не тянет, Федя. Только на тебя.

– Вот ведь сука. Курить идем?

Друзья спустились во двор. Быстро холодало. Пар дыхания смешивался с сигаретным дымом и, замысловато клубясь, исчезал за пограничной чертой желтого фонарного пятака. Мир сузился до нескольких сутулых спин, утыканного бычками сугроба и заплеванной покосившейся скамейки, на которой никто не сидел. Завязался пьяный бесфабульный разговор.

– Ты себя хорошим человеком считаешь? – спросил Федор слегка заплетающимся языком.

– Ну, началось, епа-мать… – Марк закатил глаза. – А надо?

– Ты, Марк, не очень хороший человек, и сам знаешь почему.

– Фигня полная, – Марк раздраженно отмахнулся. – После меня их отношения только крепче стали, да и вообще – ты мне сам добро дал.

– А вот ни хера! Ты меня спросил: «Делать или нет?», а я тебе сказал: «Делай, если хочешь». И ты сделал. Сам, никто тебя не тянул.

– Друзей я, по крайней мере, никогда не кидал.

– Кроме того случая, прошлым летом в ЦПКиО.

– Я Тимура не бросил, он сам пропал!

– Ага, щас. То-то ты бежал оттуда до самого Музтеатра.

– Тут соглашусь, было.

Оба рассмеялись.

– Задолбал меня этот город, если честно. – Марк выпустил изо рта кольцо дыма. – Пора валить походу.

– Это ты просто в Челябе еще не жил, – усмехнулся Федор. – Вот где реальная жопа!

– А у нас не жопа?

– У нас культурная столица, мля. А в Челябинске ты выходишь на остановку, оглядываешься, а вокруг, куда ни кинь, трубы заводов.

– И пацанчики в кепках-восьмиклинках?

– И в фиолетовых трениках. На стиле.

– Музыка желтого снега, блин.

Внезапно из темноты переулка вынырнул Тимур. Черные замусоленные джинсы, черная куртка непонятной сезонности, черная шапка-гандонка. И чернявый сам: стремительная походка, руки в карманах, шалые цыганские глаза под срастающимися бровями.

– Здорова, парни!

– Привет, Тимурка! – Федор раскрыл объятья . – Ты не представляешь, как я рад тебя видеть!

– Чо, уже синие, да? – Тимур достал самокрутку из потертого стального портсигара. – Там из наших есть кто?

– Да, – кивнул Марк, – только пиво дерьмовое. У тебя-то все в порядке?

– Как у бурятки.

Тимур вышел на свет. Взгляд у него был дикий и отсутствующий.

– Скажите, я сильно угашенный?

– Ё-мое! – Марк затушил бычок о подошву ботинка. – Опять шабили? С кем?

– Не суть. – Тимур растекся в улыбке и взял друзей под руки. – Го, внутрь?

– В ногах правды нет, – согласился Федор.

На лестнице возникло легкое столпотворение. Двери в бар и туалет располагались на одном пролете. Снизу, гоня перед собой выстывший воздух и табачный перегар, топали курильщики. Сверху, из огня и гама бара, вошедшего в полуночное пике, на уборную напирали страждущие граждане. В основном девушки. Марк и Тимур уперлись в спину Федора, который, в свою очередь, остановился, пропуская какие-то юбки.

– Джентльмен! – Марк слегка поклонился, пародируя реверанс.

– Учитесь, пока отец живой! – блеснул зубами Федор.

Марк повернулся к Тимуру:

– Слушай, ты Аврору эту знаешь?

– Которая за баром? – друг поднял кустистую бровь. – Видел пару раз.

– Что скажешь?

Тимур посмотрел в глаза друга – накурено и оттого предельно вкрадчиво.

– Она похожа на всех твоих девушек разом, – сказал он.

Марк коротко хохотнул:

– Ты же в курсе, мне нравятся с изюминкой.

– Я бы сказал – с изъяном.

Затор рассосался. Они вновь оказались в баре.

– 3 -

Творилось невероятное и при этом банальное. Федор покупал незнакомым дамам шампанское и просил включить что-нибудь медленное из Розенбаума. Тимур кирял из фляжки некое убойное пойло, которое ему по старой дружбе смешал хозяин заведения. Хрень оказалась настолько забористой, что очень скоро парень лег спать на барку. Марк же по своему обыкновению закусил удила и заказал чистого джина. Чтобы тут же заполировать его темным пивом. Вечер переставал быть томным.

В какой-то момент Марк понял, что очень хочет чайную паузу. Горячую, сибирскую, на травах. Аврора принесла дымящуюся кружку. На подернутой паром поверхности кружились красные бусины ягод. Марк с наслаждением отхлебнул. Это было прекрасно, в голове слегка прояснилось.

– Как чай? – негромко спросила девушка, перегнувшись через стойку.

– Говно! – изрек Марк.

Обиделась и ушла, не сказав ни слова. Марк встал, выругался и, работая локтями, пробился к Федору. Потная толпа попыталась было его задушить, но в этот раз обошлось. В груди стало зло и гадостно.

– Федя, курить идем? – Марк грубо схватил друга за руку, отрывая от приятного женского общества.

– Такие мужчины и без огня?! – Федор был пьян и развязен. – Сына, тебя в садике хорошим манерам не учили?

– Ладно, извиняй, отец. Пойдем, выпьем тогда.

– Ну пошли, коль не шутишь.

Дамы остались с двумя бутылками шампанского, а перед друзьями, словно по волшебству, вырос маленький столик с графином местной самогонки и тарелочкой мелко нарезанного лимона. Картина маслом. Натюрморт, блин.

– Ты мне скажи, Марк, вот откуда в тебе столько дерьма?

Федор медленно и демонстративно затянулся сигаретой, хотя курить в питейных заведениях по парадоксальному отечественному закону было запрещено. Все, как в старом шлягере: «Наркотики нельзя, но можно водку».

– А в тебе?

– Ты от ответа-то не уходи, – покачал головой Федор. – Вот ты девушку обидел – во-первых, ни за что, а во-вторых, что в двойне гнусно, она ведь в твоем духе.

– Сижку дай.

Марк втянул сладкий дым, затем вернул недокуренную сигарету и отхлебнул воды из «запивочного» стакана.

– Просто я – Зилов.

– Кто-кто?

– Зилов! – повторил Марк громко. – Филолог ты херов.

– Твою ж мать… – Федор присвистнул. – Понятно. Ты, может, и на охоту собрался? Ружье ведь есть, и патроны.

– Не, – Марк мотнул головой. – В Южную Америку.

– С поправкой на век то на то и выходит.

– Вот-вот.

– Только, – Федор подался вперед, так что их потные лбы соприкоснулись, – Зилов никогда не уедет из города, ты это понимаешь?

Марк сглотнул.

– Я этого боюсь, – сказал он.

Помолчали. Выпили. Лимон обжигал гортань похлеще самогона. Клин клином.

– Федя, как думаешь, мы правильно живем?

– Надо Оле позвонить, она всю правду скажет.

– Точняк!

– Только поздно уже, четвертый час.

– В натуре.

– Я одно знаю, Марк, – утром проснусь, протрезвею и снова все черно-белое.

– Ты попрыгай и на вторяках будешь. Один мой знакомый так всегда делает.

– Умный до хера. Бывай короче, поехал я.

– Уже?

– Меня ждет Артур, Хонда, бордовый, 765.

– Я тебе сколько должен?

– Сочтемся.

– 4 -

Федор уехал. Марк продолжал пить. Медленно, упорно, остервенело. Мысли-гусли кружились в тошнотворном хороводе. Он плохо узнавал людей, а они, кажется, уже не очень хотели знать его. Музыка стала тише, посетителей почти не осталось.

Вдруг появились дружки-пирожки. Пьяные и шумные. Начали уговаривать ехать на какую-то вписку у черта на рогах. Марк уперся, послал всех на три буквы: грубо, смачно, со знанием дела. Разбил бокал, дал кому-то по лицу. Потом дали ему. Много раз. Крутили, тащили вниз по лестнице. Он укусил ближайшего урода за руку, вырвался. Схватил стул, кинул в преследователей. Грязно материл всех поименно. Сзади навалились, свинтили, жестко врезали по почкам. Затем вмешался бармен – бывший боксер, он всех быстро успокоил. Дружочки пропали. Марк остался.

Помещение опустело. Стало очень тихо и пронзительно. Он сидел за баркой и тупо пялился в полупустую кружку с выдохшимся пивом. Напротив стояла Аврора. Девушка протянула ему стакан холодной воды.

– Ты зачем так напился, Марк? – сочувственно-иронично спросила она.

– Не обиделась?

– Будем считать, ты мне должен.

– Заметано.

– Ты помнишь, как плясал тут?

– Чего-чего?

– Час назад отплясывал, как сумасшедший. Руками махал, гитару терзал, орал «Creep», потом всех матом крыл. Тебя друзья еле угомонили.