Текст книги "Остров (сборник малой прозы)"

– Не помню ни фига. – Марк усилено массировать виски пальцами рук. – К тебе приставал?

– Пытался.

– Сволочизм.

– Вот именно – сволочь ты.

– Тебя в школе ручкой в спину тыкали пацаны с задней парты?

– Может быть, а что?

– Ну вот это примерно то же самое.

– Едь домой, Марк.

– А ты?

– Я тоже уезжаю, закрываемся.

– Такси вызвала?

– У меня парень есть, и он за мной приехал.

– Ха! – Марк растянул губы в мерзкой испитой ухмылке. – А вот и нет! Его видели в другом баре, он там бухает с какими-то металюгами.

Аврора села напротив Марка и аккуратно сложила руки на барную стойку – одна поверх другой.

– Тебе почем знать? – спросила она.

– Мне доложили. Видели твоего бородатого, точно говорю.

– Вот ведь козлина!

Девушка порывисто вскинулась и махнула стопку чего-то крепкого.

– Бросай его, – гнусавил Марк, – бросай бородатого.

– Точно?

– Стопудово.

Аврора поднялась и устало, опустошенно провела ладонью по лбу.

– Теперь тебе точно пора. И я поеду. Увидимся.

– Бросай, говорю! – Марк грохнул стаканом по барке. – Заберу тебя! …куда-нибудь.

– Хорошо, а дальше что?

Аврора смотрела прямо и спокойно, в уголках ее рта появилась грустная немолодая улыбка. Марк опустил голову. «И правда, что?» – подумал он. Подумал и уснул.

– 5 -

Марк очнулся на заднем диване старенькой «японки», которая куда-то неслась утренними дворами. За рулем сидел плотно сбитый крепыш среднеазиатской наружности. Он молчал. Магнитола тоже. Это наводило на размышления. Вроде серии плохого бандитского сериала, где главного героя увозят в лес и заставляют копать могилу – и непременно голышом. Облепленная смерзшейся грязью и снегом лопата. Бьющий в глаза свет фар. Мрачные силуэты и холодный блеск на затворе «Калаша». Спаси и сохрани, сука.

Светало. За окном и в голове. Марк обшарил себя: лопатник на месте, дудка тоже. Уже что-то. Из внутреннего кармана пуховика посыпались купюры максимального номинала вперемешку с мелкими долларовыми бумажками. С этим предстояло разобраться позже. Как и со вторым мобильником, обнаруженным тут же, на заднем сидении. Трубка была отключена и могла принадлежать кому угодно, включая Гендальфа, Фродо и Волан-де-Морта.

Рядом тлело морозное февральское утро. Синий тон переходил в белый – все пустое, одинаковое. Обочины и стылые дворы спальных районов не вызывали привычного омерзения. Напротив. Ранние часы перед восходом солнца с их странной многозначительностью и чеховскими умолчаниями заставляли душу возвышенно шевелиться под грудой пропахшей табаком одежды. Христос недаром воскрес на рассвете.

Машина натужно завыла, вкатываясь на лесистый пригорок. Городские выселки. Редкие болезненно-худые березы вырастали из снежных наносов. Зима в этом году выдалась обильная, хотя большую ее часть Марк, к счастью, не застал. Сегодня его окружала Сибирь, и здесь не было, не могло быть другого и по-другому. Умрешь – начнешь опять сначала. И повторится все, как встарь.

Он начал узнавать окрестности. Вновь потянулись ряды взгромоздившихся на пологие холмы пятиэтажек. Это был его район. Родное гетто. Никаких бандитов и неглубокой могилы в лесу. Просто еще одно утро без конца и начала, когда алкогольный дурман сменяет бездна трезвости. Машина остановилась в знакомом дворе. Марк потянулся к бумажнику, но таксист холодно пресек порыв: «Уплачено». Дела… Интересно, кому он обязан внезапной щедростью? С этим также предстояло разобраться позже. Как и со многим-многим другим.

Такси отчалило, визжа голой резиной по укатанному снегольду. Марк пошел в сторону подъездной двери. Его слегка покачивало. У самого крыльца в кармане джинс внезапно загудел один из мобильников. Глухая хрипотца в голосе Федора намекала на старт уничтожительного похмелья.

– Ты жив? – спросил Федор.

– А ты?

– Я уже на работе.

– Опять перегаром коллег пугаешь? Тебя точно уволят.

– Я уже на испытательном сроке. Если начальник сейчас придет, мне конец. Ты из Квартала-то выбрался? Чем дело кончилось?

– На районе. Там такое творилось…

– Дрался опять?

– Скорее нарывался на праведный удар по харе. Я почти ничо не помню.

– Не удивлен. Так что у тебя с Авророй?

– Как в той песне Высоцкого, только наоборот.

– Это где про Париж?

– Нет, где про стены с обоями.

– Так-так, значит: «Хорошо, что вдова все смогла пережить, пожалела тебя и взяла к себе жить?»

– Ага.

– А почему наоборот?

– Не вдова и не взяла.

– Правильно сделала.

– Вот именно.

–

Интерлюдия

«Крым»

Осенью нас занесло в Крым. Хотели застать бархатный сезон. Когда Черное море становится золотым, туристов почти нет, и все пляжи – твои.

Нас же накрыл циклон по-сибирски холодных дождей. Шквальный ветер, а вместо пляжей и сонной морской волны – бездомные дворняги и кутающиеся в тряпье подвыпившие рыбаки.

На трассе Судак-Симферополь валил снег. Злой, почти буран. И не таял. Аборигены потом поведали, что такого холодного сентября в Крыму не было лет двадцать, а то и двадцать пять.

Мы ехали в пустом автобусе по озябшей, совсем не курортной дороге, – в суетный, грязный, неизбывно совковый Симферополь. Обутые в кроссовки ноги вымокли насквозь и сохнуть не собирались. В ржавой этой колымаге, понятно, не было и намека на отопление. Окна давно и глухо запотели, время от времени стеклину прорезали капли конденсированной влаги.

В районе нуля. Губы синели. Я сидел у окна, а друг кемарил на соседнем ряду. Кажется, мы были в салоне совсем одни. «Самый холодный сентябрь за двадцать пять лет, – подумал я. – Вот уж повезло так повезло».

Мимо тащились кипарисовые рощи, прибитые к лужам шапками чего-то тяжелого, сырого, грязно-серого. Не по сезону.

Последняя украинская осень в Крыму. Сначала шел дождь, после – снег. И мы возвращались в Россию.

–

20/14

Посвящается Д.Б.

Домой, еду домой,

С бедой возле плеча.

Дмитрий Озерский

«Гнев Господень дремлет. Он был сокрыт миллионы лет до того, как стал человек, и только человек имеет власть пробудить его. Ад не полон и наполовину. Услышьте меня. Вы в чужую землю несете войну безумца. И разбудите вы не только собак».

Кормак Маккарти, «Кровавый меридиан»

– 1 -

Стоял июль. Им было по двадцать четыре года. И солнце садилось за Волгу.

За плечами остался бесконечно долгий день, начавшийся с очень странного железнодорожного вокзала. Ведь что такое вокзал: людская клоака, угрюмые тетки в кассовых окошках, менты с пустыми глазами, ютящиеся по углам бичи. И шелуха, шелуха, неизменная шелуха на липком полу.

В Астрахани было иначе. Перрон чистый и совершенно безлюдный. Тикают огромные часы в зале ожидания, глубокие тени лежат на мраморных стенах. Траурно и пусто.

Похоже на мавзолей, подумал Антон. Помпезно, сказал Егор. Он всегда выражался коротко и по делу, – бывало, друзья ехали днями напролет, вовсе не разговаривая. Между ними не осталось секретов и тайн. Только дорога.

Привокзальная площадь удивляла размером. Светлая брусчатка расходилась кольцами. В центре стоял памятник Вождю. Он выглядел неестественно молодо – подросток со смешно воздетой к небу рукой. Маленький человечек под невозможно синим небом. До неба, впрочем, было не дотянуться. Глубокое и холодное – сегодня оно стало океаном без дна и границ.

Друзья вышли в город. Высокий дворник в старом, слишком теплом для этого времени года тулупе подметал ступеньки у дверей вокзала. Ступеньки были болезненно чистые, двери стеклянные, дворник неуместен. «Вам не жарко?» – спросил Антон. Дворник вздрогнул, как вздрагивают люди, услышавшие выстрел. Секунду он стоял без движения, затем продолжил мести, быстро удаляясь. Его лица было не разглядеть.

Странное место, сказал Антон. Юг, констатировал Егор.

Вершина дня. Друзья бесцельно шатались по центру. Белый город завораживал блеском и сиянием. Прямые проспекты почти без машин, пологие скаты каналов, вертикальные лучи солнца в водных отражениях. Путеводитель говорил про «российскую Венецию», но Антону чудилось, что он попал в сон музейного работника. Живой город не мог быть таким.

Более всего впечатлял Кремль. Он воцарился на продолговатом холме, вытянувшись в линию на добрый километр. За невысокими стенами и башнями скрывался внутренний мир, который был много больше того, что снаружи. Кремль сверкал, как эльфийская корона. Настолько безупречный и вечный, что хотелось отвести взгляд или надеть темные очки. На солнце и на смерть нельзя смотреть в упор.

Здесь все, как на погосте, сказал Антон. Главное не заработать тепловой удар, ответил Егор, —

температура под сорок.

– 2 -

Ближе к вечеру друзья вышли к реке. Волга пласталась грязно-зелеными рукавами; вода была отвратительно теплая и совсем не бодрила. К этому времени они изрядно набрались. Жара гнала их из одной пивнушки в другую, каждый подвал был душнее предыдущего, а каждая новая кружка – крепче. Когда солнце решило, что с него хватит, друзья переключились на вино. Сладкое местное пойло, от которого кружилась голова и бросало в пот.

На западе сгущались краски. Друзья сидели в прибрежной полосе, среди ила и пустых бутылок. Не слишком похоже на курорт, сказал Егор. Пойдем лучше на мост, ответил Антон, – там чище.

Время финала. Багровый диск опускался за реку, в его роковом свете Егор превосходил себя, он был величав и многозначителен. Антон же всем своим видом пародировал алкоголика из выцветшего советского фильма. Друзья были под градусом.

– Нельзя пить в такую жару, – сказал Егор. В его рыжей бороде плясал закат.

– Я, кажись, панамку потерял, – грустно отозвался Антон. Ему хотелось плакать или драться. – Мою любимую панамку…

– Давай вернемся, поищем?

– Нет! – Антон приложился к последней бутылке – от горлышка пахло какой-то кислятиной. – Это река Стикс! Мы принесли жертву.

– Паромщик ждет нас всех. – Губы Егора сложились в злую усмешку. – Ты допил?

– Тебе оставил. – Антон протянул другу бутылку и вдруг прыснул. – Слушай, а давай замутим послание для потомков?!

– Идея! – подхватил Егор. – У тебя карандаш есть?

– Обойдемся. – Антон нагнулся и поднял с асфальта маленький черный камешек. – Считай, как углем будет.

– Вот, – Егор разорвал пустую сигаретную пачку, – на обратной стороне места хватит. Только пробку не выкидывай.

– Итак, – Антон стряхнул с клочка табачную труху, – «сами мы сибирские автостопщики, едем по трассе из Поволжья на Кавказ и шлем вам привет по мотивам винных мемуаров нашей жизни». Канает?

– Нет, – покачал головой Егор, – слишком длинно, не влезет.

– Тогда сам! – Антон чертыхнулся и передал камешек другу. – Давай скорее, пока солнце не село.

Егор почесал подбородок, повертел бумажку в руках и вывел одним коротким движением: «Мы пьяные и живые. А вы?» Антон прочел, улыбнулся и с размаху вбил пробку.

– Бросай, – сказал Егор.

Мутное стекло поймало последний луч и ухнуло в надвигающуюся ночь. Плеска друзья не расслышали. Возможно, помешал гудок проходящей под мостом баржи. Быстро темнело. С воды потянуло холодком.

– 3 -

Друзья перешли реку и вновь оказались на перроне. Поздний вечер в середине лета. Неуютная духота. Кричат дети, снуют носильщики с черными лицами – зыркают, хотят дотронуться.

Как на пересылке, сказал Антон. На этапе, отозвался Егор.

Спьяну Антон плохо соображал, перед глазами плыли красно-лиловые круги. Подташнивало. Егор уверенно шагал вперед, его рюкзак мерно покачивался на расстоянии вытянутой руки. Это успокаивало, но не до конца. Друзья двигались вдоль казавшегося бесконечным поезда «Астрахань-Махачкала». Неожиданно Антон столкнулся с кем-то грузным, пахнущим чесноком. «Куда прешь, пацан!» – раздалось над самым ухом. И тут же клуб сигаретного дыма в лицо. Антон отшатнулся, чуть не упал. «Держись», –  сказал Егор, не оборачиваясь.

Предпоследний вагон. «Не ломитесь, молодые люди, билетики показываем!» Проводница низенькая и злая, с визгливым голосом подгулявшей шавки. Рядом мент: «Паспорта предъявляем, куда едем?» «Там же написано», – глухо говорит Егор, указывая на билет. «Ты мне не груби», – скалится мент. – «Самый умный, да?» На скулах Егора наливаются желваки. «Едем в Кизляр», – говорит он. «Вас двое?» – не унимается мент. – «Что вы там забыли, в Кизляре-то?» «Туристы мы, на море посмотреть», – цедит Егор. Антон видит, как друг медленно сжимает кулак. Что-то будет. «Нет там никакого моря!» – гогочет мент. От него несет потом и железнодорожной гарью. «Ладно, проходим, не задерживаемся». Отступает, вроде пронесло.

Зев тамбура. Друзья ввинчиваются в густой смрад переполненного плацкартного вагона. Света нет, только отблески уличных фонарей в грязных окнах, давно забывших слова «вода» и «мыть». Ноги, храп, невнятный говор. «У тебя место прямо здесь», – говорит Егор, – «а я на другой конец». «Утром увидимся», – отвечает Антон. Друг кивает и растворяется в нагромождении тел.

Пол рвется из-под ног. Три нервных толчка. Тронулись.

«Куда ты со своим баулом?!» Тетки на нижних полках: головы в платках, слипшиеся пряди волос, пахучая плоть. «Он хоть ботинки снял?» – говорит одна. «Ты русский, не? » – вторит соседка. «Бухой чо ли?» – шипит третья. Антон молча взбирается на полку, стягивает одежду, валится на несвежую простынь. В голове тупо повторяется детская считалка: «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить – с кем останешься дружить?»

Сознание гаснет.

Антон открывает глаза. Темно и жарко. Настолько, что нечем дышать. В горле ком, руки трясутся, на лбу горячечная испарена. «Сколько я проспал?» – думает он. Да и сон ли это, скорее – бред. Но до утра далеко, это он знает точно.

Вспоминается детство, рассказ из забытой книжки. Про человека, опускающегося в глубины океана. На нем скафандр, но когда он пересекает черту – ту, за которую людям не стоит соваться, – глубина начинает говорить с ним. Он опускается ниже и ниже. Он понимает, что вниз – значит, в смерть. Человек покачивается в гуашевых чернилах водного слоя, куда свет едва проникает. Он знает, что дальше нельзя, но глубина вновь говорит с ним. И он уже не может повернуть. Не может или не хочет? Вот в чем главный вопрос. Рассказ заканчивается описанием утренней океанской глади, на которую никто так и не всплыл.

Страх. Тошнота. Удушье.

Антон с трудом заставляет тело подчиниться. Падает в проход. В голове только одна мысль: «Воды!» Слева висит чье-то мятое белье; справа, прямо перед глазами – мужская пятка, испещренная множеством сухих трещин. Антон протискивается через ряды. Вокруг голоса – что-то смутное и не по-русски. Ноги не слушаются, пол надвигается на потолок.

Дверь тамбура. Антон дергает ручку. Заперто! Дергает еще раз, с отчаянной силой загнанного животного. Дверь поддается, но проход преграждает высокая черная фигура. Длинная хламида скрывает все. Фигура шипит и захлопывает дверь.

Глаза покрываются голубой блевотой. Антон бежит, идет, ползет через вагон в обратную сторону. Полки, люди, вещи – все пропадает. Остается воронка спертого воздуха, которым невозможно дышать, как нельзя дышать водой. Люди не рыбы и не обучены плавать по ночному миру. Его здесь вообще не должно быть. Но он здесь, его пустили. Зло прихотливо.

Тени шевелятся. Антон падает на колени, руки проваливаются в густое и склизкое. Он делает еще несколько судорожных движений. Последних, на инстинктах. Тени приближаются. Его пустили, чтобы забрать! Воронка становится всем, а он – ею.

– Ты жив вообще? – Егор рывком поднял друга на ноги. – На, водички хлебани, ал.

Антон огляделся по сторонам. Они стояли в проходе напротив купе проводников. Мирно журчал «титан». От его добротно скроенного железного тела тянуло домашним теплом. Егор привалился на открытую оконную раму, подставляя затылок проникающему снаружи воздуху. Друг выглядел устало и спокойно.

Антон долго, с наслаждением пил горячую воду из «титана». В иных обстоятельствах она показалась бы ему безвкусной, но не теперь. Закончив, он высунул голову в окно. Поезд замер посреди калмыкской степи. Ровная, как разделочный стол, она тянулась от горизонта до горизонта на сколько хватало глаз. Над степью лежало бархатное небо. Звезды тускнели, приближая рассвет. Вагон выходил окнами на восток, и Антон видел, как дальняя кромка наливается густым вишневым соком. По броне поезда скользнул поток воздуха с отпечатком пустоты и льда близкого космоса, – как бывает только на больших необитаемых пространствах. Антон вдохнул полной грудью. Живой, подумал он. И тишина.

– На карачках приполз, – Егор усмехнулся, – как истинный алкоголик.

– Слушай, – Антон запустил пальцы в мокрую от воды бороду, – у меня такого жуткого похмелья не было с шестого класса.

– Это единственное окно, которое открывается, – сообщил Егор. – Так и угореть недолго.

– Я и угорел. – Антон вновь приложился к кружке. – На хер.

– Заметно.

– А почему стоим?

– Говорят, у вагона-ресторана отвалилась ось. До утра чинить будут.

– 4 -

Колеса стучали по сухим равнинам южного Дагестана. Поезд опаздывал на несколько часов, —но кому какое дело? Под палящим солнцем время не актуально. Истончаясь к середине, оно слегка провисало, точно жевательная резинка, растянутая между разведенными в сторону руками.

Плацкарт словно вымер. Друзья висли на единственном открытом окне. Том самом, напротив купе проводников. Пот струился по шее, спине, проникал под нижнее белье. Хотелось раздеться до трусов, но после короткого совещания было решено воздержаться от столь радикального шага. Кавказ не Россия, здесь не поймут.

Вода в вагоне закончилась, даже в туалете. Егора мучила жажда: он сжал зубы, пытаясь расхотеть пить усилием воли. Егор верил, что управляет своим разумом и телом, а не они им. Антон просто тихо матерился, посылая проклятья в проносящиеся мимо кустарники. Его потряхивало от обезвоживания и головной боли.

«Сигареты! Беляши! Пиво!» Открылась дверь в тамбур. Приземистая тетка катила перед собой тележку с различной снедью. Где-то в глубине, под пестрой скатеркой, спасительно позвякивали бутылки.

– Пива нам, – выдохнули друзья хором.

– Ох, мальчики, – тетка расчехлила тележку и извлекла два продолговатых сосуда, – с вас триста рубликов.

– Дорого, – скривился Антон.

– Наше дело предложить… – нараспев затянула тетка.

– По хер вообще, – припечатал Егор, доставая бумажник, – выбора нет.

– Может беляшиков, к пиву-то?

– Хочешь беляш? – Егор повернулся к другу. Антон отрицательно покачал головой.

– Если я сейчас что-то съем, то заболеваю тут все.

– Не будем мы беляши. – Егор всучил продавщице деньги и забрал пиво.

– Лечитесь, мальчики, лечитесь.

Тетка цокнула языком и двинулась вглубь вагона: «Сигареты! Беляши! Пиво!»

С тихим хлопком отлетели пробки. Звук, который ни с чем не спутать. Дрянное теплое пиво лилось внутрь, и то была сама река жизни. Вижу врата Рая, сказал Антон. Это прекрасно, согласился Егор.

– Стало быть, распиваем в публичном месте.

Перед друзьями вырос полицейский: перешедший зенит мужчина, лучшие годы которого уже позади. Фуражка чуть набекрень, небрежно заправленная в брюки рубашка, вислые усы неопределенного оттенка, впалые глаза, а в них – усталость бездомной собаки. И откуда только взялся?

– Распиваем, стало быть, – повторил полицейский.

– Чего-чего? – Антон растерянно улыбнулся.

– Употребляем алкоголь, – раздельно повторил мужчина. – Не положено.

– Вы вообще о чем? – Егор сходу перешел в наступление. – Вы вон ту женщину видите? – он  указал пальцем в дальний конец вагона, – она нам минуту назад продала пиво.

– Это к делу не относится.– Полицейский начал рыться в служебном портфеле; в сторону продавщицы он даже не взглянул. – Вы распиваете – стало быть, полагается штраф.

Егор скрестил руки на груди.

– То есть эта женщина торгует пивом незаконно, я правильно понимаю?

– Почему же, вполне законно, – равнодушно сказал полицейский, продолжая что-то искать в портфеле. – Она имеет право торговать, вы имеете право покупать, но распивать запрещено.

– Шикарная логика! – встрял Антон, до которого наконец дошло. – Изуверство, очень по-русски.

– По-русски, по-французски, по-грузински – значения не имеет. – Полицейский достал из портфеля два аккуратных бланка. – Будем оформляться, граждане. Пройдемте за мной.

Далеко идти не пришлось. Расположились в купе проводников. Втроем здесь было тесно; друзья стояли плечо к плечу, нависая над маленьким столом, который по-хозяйски занял товарищ старший лейтенант. Мужчина отодвинул в сторону пустые подстаканники, блюдце с кубиками сахара, нераспечатанную плитку шоколада. А вот иконку в пластмассовой рамке трогать не стал.

– Билеты, паспорта. – Полицейский разложил бумаги, дыхнул на шариковую ручку, начал быстро писать: – «Протокол об административном правонарушении, дата такая-то…»

– Вы ведете себя некорректно, – бросил Егор с нескрываемой гневом. – Не будете же вы утверждать, что эта женщина работает без согласования с начальником поезда и полицией?

– Провокация, – поддакнул Антон, – очевидная разводка.

– Да вы не волнуйтесь, это много времени не займет. – Полицейский продолжал строчить, не поднимая головы: – «Распивали спиртные напитки, в скобках – пиво, в непредназначенном для этого месте…»

Егор весь напрягся, было видно, что он с трудом сдерживается.

– Вы сами как на эту ситуацию смотрите, вам не стыдно?

– Я никак не смотрю, – сказал лейтенант, – я на службе. «В соответствии с частью такой-то, пункта такого-то, статьи такой-то…»

– Так дела не делаются. – Антон был раздражен не меньше друга, но уже понял, что спорить бесполезно.

– Удостоверение, пожалуйста. – Егор пустил в ход последний аргумент. – Мы будем жаловаться вашему начальству.

– Жаловаться? – Лейтенант перестал писать и поднял голову. – Зачем?

– Мы опротестуем, – холодно сказал Егор.

– Воля ваша. – Полицейский встал и вручил друзьям два одинаковых протокола, заполненных аккуратным ровным почерком. – Но я бы на вашем месте не тратил время.

– Почему же? – Егор придвинулся к мужчине. Они были одного роста и почти соприкасались лбами. – Мы в своем праве.

Повисла пауза. Вдруг лейтенант улыбнулся: извиняюще, по-товарищески.

– Да вы поймите, ребята, у вас прописка в Сибири, а мы в Дагестане. Эти административки до вашей области никогда не дойдут. Просто формальность.

Антону стало грустно и противно.

– Вы зря оправдывайтесь. – Егор не собирался отступать. – Ваше удостоверение, мы ждем.

Антон наклонился к уху друга и тихо прошипел:

– Успокойся, он просто палки набивает.

– Чего?

– Забей, – цыкнул Антон, – работа у него такая, а нам эти проблемы без надобности.

– Ну как, разобрались? – Лейтенант застегнул портфель. – На этом, стало быть, все.

Егор махнул рукой и отвернулся.

– Удачи вам, ребята.

Полицейский еще раз улыбнулся, поправил фуражку и был таков.

Друзья вернулись к окну. Показались редкие домики, гаражи, огороды. Поезд пересек дорогу с пронзительно звенящим шлагбаумом, за которым ждал мотоцикл: коляска, набитая картошкой; густая пыль на очках водителя; подрагивающий выхлоп. Состав замедлялся.

– Похоже, приехали.

– И что мне с этим делать? – Егор ткнул в протокол.

– Оставь на память, – пожал плечами Антон, – или выкинь.

– 5 -

Газель «Кизляр-Крайновка» катилась в сторону побережья. Вокруг было пустынно. Ни деревень, ни людей, ни животных – выжженное пространство в грязно-желтой гамме. Мелькнул заброшенный сарай без крыши. Две надписи на стене: «Вулканизация», и здесь же: «Рухнет религия того, кто оставит намаз».

Без вулканизации, пожалуй, рухнет, подумал Антон. Он сидел на переднем кресле, рядом с водителем – немолодым трудягой с застывшим взглядом карих глаз и овальными залысинами. Передачи на Газели втыкались плохо, что-то жутко скрежетало под днищем. Рычаг натужно ползал взад-вперед, на широкой ладони водилы вздувались вены. Ехали молча. Из магнитолы трескуче подвывал Наговицын.

Какое-то время ничего не происходило. Егор дремал в салоне. Спать, впрочем, не выходило. Машину трясло, неплотно закрытые окна то и дело впускали клубы пыли. В косом свете, от одного ряда к другому, плыла прозрачная взвесь. Сквозь полуоткрытые веки Егор видел, как светящиеся частицы кружат вокруг женских голов. Женщины сидели поодаль, на них были красивые шелковые платки.

– Конечная! – гаркнул водитель.

Друзья подхватили рюкзаки и соскочили в послеполуденный зной. Вокзала не наблюдалось, как и остановки. Только большая ровная площадь, ограниченная двухэтажными бараками. Газель рванула с места, пассажиры незаметно разошлись. Друзья остались одни.

Легкий ветерок катил по земле пластиковую бутылку. Егор проводил ее взглядом. Бутылка достигла края площади и уперлась в основание продолговатого щита. Как и все вокруг, он был покрыт белым известковым порошком. Надпись крупным шрифтом: «Рамадан – это месяц Аллаха. Его начало – это милосердие. Его середина – прощение. Его конец – освобождение от огня».

– Нам нужен магазин, – сказал Егор.

– Хлеб, вода, тушенка, сигареты и коньяк, – огласил список Антон.

Друзья приблизились к ближайшему бараку: стены потрескались, штукатурка местами обвалилась, оголяя каркас из тонких переплетенных крест на крест планок. На крыльце сидел высохший старик в огромной черной бурке. Его голова с надвинутой на глаза папахой оставалась в тени здания, он спал. Кроме старика на площади не было ни единой живой души. Над входом потускневшая вывеска: «Бакалея Баракат».

Зашли внутрь. Полупустые полки, скрип половиц, муха бьется в стекло. За длинным прилавком смуглый мальчик лет двенадцати – темные глаза и взгляд исподлобья.

– Привет, малой.

– Вы чьи будете?

– Туристы мы будем, – улыбнулся Антон. – Нам нужны хлеб, вода, тушенка, сигареты и коньяк.

– Сигарет и коньяка нету.

– А водка?

– Нет.

– Вы вообще алкоголем торгуете?

– Сейчас – нет.

Друзья переглянулись.

– А кто торгует? – с нажимом спросил Егор.

– Никто.

– Странная фигня, – пробормотал Антон.

– Вы чьи будете, – повторил мальчик, – вы нездешние.

– Мы на море приехали.– Егор положил руку на прилавок. – Из России.

Мальчик несколько раз моргнул. Муха продолжала биться в стекло.

– У вас хоть пиво есть? – уцепился за соломинку Антон.

– Сейчас – нет, – повторил мальчик.

– Когда будет?

– В следующем месяце. Рамадан.

– Теперь ясно, – вздохнул Егор. – Ограничимся водой и тушенкой.

Закупились, вышли на улицу. Солнечный треугольник на опустевшем крыльце. Старик куда-то исчез. Вечерело.

– 6 -

Лагерь разбили за линией кустарников, скрывших палатку от чужих глаз. Через колючие ветки был виден берег – широкая песчаная отмель, заваленная мусором, тиной и дохлой рыбой. Каспий шумел дальше, метрах в ста. Воняло гарью. Степь горит, сказал Антон. Или кто-то сдох, предположил Егор.

Купались на закате. Медный круг солнца тонул в лавовых гребешках. Антон пытался грести против ветра, – соленая едкая вода попадала в ноздри и рот, мешая дышать. Закашлялся, встал. Было слишком мелко, по пояс. Не море, а лужа, подумал он и взглянул на юг, в сторону Крайновки. На оплывшем холме стоял дом: еще один барак с покосившейся крышей и пустыми окнами-глазницами. Холм резко обрывался, падал в море. Внизу громоздились покатые валуны, об их спины бились волны. Пена стекала и уходила в песок. Бессилие. Отлив.

На севере море переливалось темно-багровым. В прибрежной полосе завяз остов баржи. Старый, изъеденный временем и солью, он не выглядел гостем в этих пейзажах, скорее – их неотъемлемой частью. Закатное солнце прошивало сквозные дырки в бортах, отбрасывая причудливые тени на катящуюся взад-вперед водную рябь. Еще дальше, на излете косы, были люди. Нагретый за день воздух дрожал, не давая разглядеть детали. Антон уловил главное – купались женщины. Продолговатые силуэты, облегающие платья из невесомой ткани, скользящие над поверхностью руки, световая паутина. Женщины заходили в воду по грудь и долго стояли на месте, подставляя лица порывам ветра, полным мелких брызг. Мужчины ждали на берегу. За их спинами садилось солнце, тени рассекали пляж. Черно-белый абрис. Стража.

– Ты чувствуешь? – спросил Егор. – Здесь тоже пахнет скверно.

– Правда? – отозвался Антон. – А я не чувствую.

– Пахнет, пахнет, – сказал Егор брезгливо. – Тухлятиной какой-то.

– Помойка, должно быть, рядом, – предположил Антон.

Друзья вернулись на берег, сообразили ужин, устроились подле костра. Давно стемнело, однако ночная прохлада в эти широты прийти отказалась. Егор машинально пережевывал гречку с тушенкой, не чувствуя вкуса. Антон пил горячий чай. С берега тянуло дымом и тревогой.

—Такого ты ждал?

Антон лежал у костра, вполоборота, подставив под голову согнутую в локте руку.

– Я уже давно ничего не жду, – сухо ответил Егор. – Надо довериться трассе. Мы просто едем, вот и все.

– Не уверен, что стоило прорываться за шесть тысяч верст, чтобы увидеть битое стекло и магазины без пива.

– Этнотуризм. – Егор пожал плечами.

– Здесь будто время остановилось. – Антон отхлебнул из кружки. – Не Средневековье даже, куда древнее. Хтоническое царство.

– И дома из ила и говна, – кивнул Егор. – Поразительно бедно живут.

Антон бросил в костер свежих веток. Сушняк занялся мгновенно – полыхнуло, в небо полетели рыжие светляки.

– Я впервые в жизни не рад костру, – сказал он. – Сидеть невозможно.

– Так зачем подкидываешь?

Егор сморщился и отсел подальше. На его лицо опустилась глубокая тень, внутри которой тускло поблескивали глаза.

– Меня больше беспокоят наши соседи, – сказал он. – Ты заметил этих опасных мужиков в конце косы?

– Забей. Они нас не видели.

– Или тебе так хочется думать.

– Ты мой принцип знаешь. – Антон перевернулся на спину. – Все, что может случиться, случится в море.

– Сегодня я буду спать с ножом, – веско сообщил Егор.

– Я только за.

Антон глядел в небо, заложив руки за голову. Левую сторону его тела освещал костер. По ботинкам, одежде, заросшему подбородку метались всполохи. Правая часть тела проваливалась в черноту.

– В Сибири не бывает так душно, даже в июле, – сказал Антон после долгой паузы. – Я думать нормально не могу, не то что спать.

– Думать не обязательно, – ехидно заметил Егор.

– Не, я серьезно. – Антон приподнялся, чтобы лучше видеть друга. – Ощущение, как в том лифте.

– Это когда тебя брат запер?

– Да. – Антон сел, в его позе чувствовалось напряжение.– Это вообще мое первое детское воспоминание. Мне тогда было года четыре, не больше. Мы жили на седьмом этаже панельной девятины. Нас мама отправила в магазин, а брат решил пошутить – у него такие фокусы были в ходу. Мы зашли в лифт, он подождал, когда двери начнут закрываться, и выскочил на пролет. Я остался один. Свет почти сразу погас. Я совсем малой был, не мог дотянуться даже до нижних кнопок. Не знаю, сколько я там просидел: пять минут, или десять. Но это были самые страшные минуты в моей жизни. Я так не боялся ни до, ни после.