Текст книги "Ревность"

Глава 9

За долю секунды Жаркий понял все, он схватил за шею женщину, заходившую в кафе следом за ним, оттолкнул ее, пнул ногой стеклянную дверь и выскочил на улицу. Женщина оказалась на полу, лопнуло нитка ожерелья, белые шарики жемчуга раскатились как сухие горошины. Девяткин вскочил на ноги, повалив стул. Он бросился к двери, поскользнулся на жемчуге и едва сохранил равновесие.

Жаркий, лавируя между автомобилями, перебежал на противоположную сторону. Помчался по тротуару и свернул в первый переулок, который вел к Цветному бульвару. Девяткину не повезло. Поток машин был таким плотным, что сначала пришлось отступить, а потом просто броситься под колеса в надежде, что водитель успеет затормозить. Машина остановилась слишком поздно, Девяткин повалился на капот, иначе оказался бы под колесами. Заскрипели тормоза.

Он скатился на горячий асфальт, ударившись плечом о бампер. Увидел перекошенную от бешенства физиономию водителя. Он вылез из машины, что-то орал и размахивал кулаками. Девяткин не слушал. Не чувствуя боли в разбитом колене, бросился вперед, не разбирая дороги, помчался по тротуару.

Жаркий бежал слева по тротуару. Видимо, перед тем, как зайти в кондитерскую, он бросил машину где-то здесь и прошелся по переулку, проверяя все ли в порядке. Это был крупный мужчина лет сорока, ростом сто девяносто сантиметром и весом никак не меньше ста десяти килограмм. Его курчавые русые волосы дрожали на ветру.

Девяткин бежал что есть силы. Из груди вырывались хрипы, казалось, что легкие горят огнем и вот-вот случится приступ удушья, который кончится смертью. Он думал, что Жаркий не курит. Еще он подумал, что пока у него, Девяткина, есть выбор: бросить курить или уйти из полиции. И этот выбор надо делать как можно скорее. Может быть, уже сегодня.

Жаркий наскочил на единственного пешехода, старика в шляпе, сбил его с ног, затем метнулся в сторону, выскочил на проезжую часть и побежал еще быстрее. Девяткин, услышав за спиной звук работающего двигателя, хотел бросить взгляд за спину, но не смог. Чувство опасности появилось мгновенно, без причины, неясная тень легла на душу, заслонив собой весь мир.

Он прыгнул в сторону, чудом попал в узкое пространство между двумя машинами, стоявшими вдоль бордюрного камня. Мимо, не притормозив, промчался черный седан с номером, замазанным грязью. Девяткин поднялся и побежал дальше.

Теперь видно, как машина поравнялась с Жарким, распахнулась задняя дверца. Девяткин остановился, пальцы легли на рукоятку пистолета и спусковой крючок, он выключил предохранитель. Жаркий потянул дверцу на себя, приподнял ногу, чтобы залезть в салон. Девяткин подумал, что сейчас нужно сделать предупредительный выстрел, так положено по закону. Но в запасе не осталось лишней секунды.

Выстрел оказался негромким. Опорная нога Жаркого подломилась, будто он оступился и оказался на коленях. Хватаясь за дверцу, медленно поднялся. Снова приподнял ногу, чтобы залезть в машину, но не смог. Девяткин сделал второй выстрел, на этот раз в воздух. Жаркий вцепился в распахнутую дверцу, повис на ней.

Машина тронулась с места и поехала. Жаркий что-то закричал. он не отпускал дверцу, ноги волочились по асфальту. Машина рванула вперед, дверца вырвалась из рук словно намыленная, Жаркий перевернулся через голову и остался неподвижно лежать на мостовой.

Подбежав, Девяткин опустился на колени, прижал кончики пальцев к шее Жаркого и перевел дух: жив. Пуля попала чуть выше лодыжки, сломала кость и вырвала кусок мяса. Кроме бумажника и связки ключей в карманах Жаркого ничего не оказалось. Он пришел в себе, открыл глаза и застонал, то ли от боли, то ли от страха.

* * *

Радченко проснулся ночью от телефонного звонка. Он пошарил рукой по тумбочке, взял трубку. Будильник со светящимся циферблатом показывал четыре утра. Радченко подумал, что разница во времени с Россией восемь часов. Голос адвоката Эдика Волкова звучал совсем близко.

– Дима, это ты?

– Ты звонишь в четыре утра, чтобы задать этот вопрос?

– У вас четыре? Черт побери. Я почему-то думал… Извини ради бога. Давай я перезвоню позже.

– Не надо, я уже проснулся. Что-то срочное?

– Нет, но… Я был уверен, что у тебя день. Хотел просто поболтать.

– Не темни.

Радченко подумал, что Эдик Волков – парень неглупый. И к тому же прекрасный адвокат, который специализируется на бракоразводных процессах. Он не станет звонить на другой конец земли, за семь тысяч километров, чтобы потрепаться о погоде, – и проснулся окончательно.

– Говори, что стряслось.

– Ну, старик, мне не хотелось грузить тебя неприятными известиями. Но мы друзья. Я подумал и решил, что надо позвонить. А там уж сам решай, что делать. Вчера я сидел с одним клиентом в ресторане «Прага». В соседнем зале видел твою жену с хорошо одетым мужчиной.

Через пять минут Радченко знал всю историю. Волков так подгадал, что дважды оказался в туалете как раз в тот момент, когда мужчина мыл руки. Лицо довольно приятное, седина на висках приятно дополняет портрет. Часы из белого золота на кожаном ремешке, шикарные, но без лишнего пафоса. Обручального кольца нет. Вместо него перстень из белого золота с крупным бриллиантом, карата полтора, не меньше. Спортивный пиджак и темно-зеленая сорочка из натурального шелка.

Еще у него хорошие манеры и язык подвешен. Он щебетал, как птичка, а Галя слушала, раскрыв рот. Да в зале царил полумрак, но на столиках поставили светильники, поэтому наблюдатель находился в выгодном положении. Его незаметно, зато он видит все. Галя не разглядела, что Волков где-то рядом и с интересом посматривает в ее сторону. Впрочем, она была слишком увлечена кавалером, чтобы кого-то замечать.

Выглядела она шикарно: прическа, платье… В первом часу ночи к подъезду ресторана подогнали надраенный до блеска белый «Мерседес», парочка заняла заднее сидении и отбыла. Да, известие неприятное. Но Волков образцовый семьянин, муж и отец двух детей, всегда стоял за нравственность, особенно женскую. Впрочем, он не знает всех знакомых Радченко и его супруги. Может тот мужчина коллега Галины или… Нет, человека, подходящего под это описание, Радченко вспомнить не смог.

– Какое на ней было платье? – спросил он.

– Терракотовое, открытая шея и плечи. Кажется, от Шанель. Ты в порядке, старик?

– Чувствую себя персонажем анекдота, из серии «муж уехал в командировку»…

– Будут какие-то поручения?

– Не сейчас. Дай мне время подумать. Спасибо, что позвонил. Черт тебя побери.

* * *

Около часа Радченко лежал в темноте и старался заснуть. Он увидел, как в узкое пространство между задернутыми шторами начал пробиваться свет зари. Этот свет оказался серым, мертвенным. С ночи побережье накрыли низкие облака. Дождь, который едва накрапывал ночью, под утро разошелся. Радченко задремал и проснулся около семи. Он позвонил в аэропорт Дуглас и спросил, не будет ли отложен по погодным условиям рейс до Лос-Анджелеса. Ему ответили, что самолеты, несмотря на дождь, пока вылетают без задержки.

Он сложил в небольшой чемодан, некоторое время он сидел на стуле, смотрел на стекло, по которому ползли дождевые капли. Радченко думал о том, почему жена глубоким вечером сидит в ресторане с каким-то мужчиной. За день до этого он разговаривал с Галей по телефону. Жена сказала, что погода стоит прекрасная, сын Максим сейчас наигрался и задремал у телевизора.

Ближайшие выходные она с ребенком проведет на даче. В гости обещала приехать Вика, бывшая подруга жены по институту, ныне менеджер крупной пищевой компании. Он спросил: Вика будет одна. Жена ответила: возможно, с ней приедет новый приятель, Дима с этим парнем не знаком. Разумеется, Галя знала заранее о предстоящем походе в ресторан, в этом нет сомнений, – столики в Праге заказывают минимум за неделю. Но не сказала об этом ни слова. Да, необычное времяпрепровождение для замужней женщины, чей муж в отъезде.

Радченко провел ладонью по лицу и подумал, что забыл побриться. Распаковал чемодан, вытащил бритву и некоторое время стоял перед зеркалом в ванной комнате, водил лезвием по лицу пока не порезался.

* * *

Было четверть двенадцатого, когда он постучал в дверь Джона Уолша. Напевая что-то, Джон бродил по номеру от шкафа к открытому чемодану, лежавшему на кровати.

– Что такой грустный? – спросил Уолш.

– Не грустный, – ответил Радченко. – Задумчивый.

Из гостиницы до аэропорта в городе Шарлотт добирались на лимузине старика Наумова. Вылет все-таки задержали почти на час. Радченко и Уолш коротали время, разглядывая высотные дома Шарлота, торчавшие среди плоской равнины и хорошо видные через витрину терминала. И еще военных, солдат и офицеров одной из крупнейших баз армии США, располагавшийся здесь, в Северной Каролине.

Кажется, треть пассажиров, находившихся в аэропорту, служили в Форте Брэг и носили летнюю форму. Солдаты как на подбор были атлетически сложенными парнями, с которыми никому не захочется мериться силой. Радченко от нечего делать стал выглядывать старших офицеров в возрасте от сорока до пятидесяти. И отметил про себя, что мужские фигуры, пожалуй, можно назвать безупречными. Кажется, в них нет ни единой унции жира, не видно толстых задниц, а грудь заметно шире живота. Радченко перебрал в памяти знакомых офицеров из России, вздохнул и с грустью подумал, что у его друзей с пропорциями тела все обстоит хуже, значительно хуже. С точностью до наоборот.

Когда тучи над аэродромом немного разошлись, объявили посадку. Радченко устроился возле иллюминатора, выпил банку содовой и задремал.

Глава 10

Девяткин оказался в травматологическом отделении городской больницу ровно в полдень. Вбежал по лестнице на второй этаж. Издалека была слышен приятный мужской баритон, который выводил лирическую песню. Девяткин прошел по коридору, свернул в полутемный закуток. На встречу поднялись два оперативника в штатском. Здесь звук голоса певца стал ближе, слова трогательной полузабытой песни брали за душу: «Смотри, какое небо звездное, смотри – звезда летит, летит звезда…»

Девяткин спросил, как дела. Старший оперативник доложил, что никаких происшествий за последние шесть часов не было, все спокойно, но голова болит уже с самого утра. Жаркий в палате поет во весь голос. А песен знает – без счета. Запел почти сразу после операции, как только ногу заштопали.

– Жаркий под психа косит, – ответил Девяткин. – Он думает, раз он такой певучий, он в тюрьму не попадет. Мы отправим его в институт судебной психиатрии. Месяца два-три он там отдохнет, затем его выпустят.

Девяткин вошел в палату и попросил еще одного оперативника, скучавшего на стуле, выйти и подышать свежим воздухом. Это была довольно просторная двухместная палата. Одна койка, стоявшая у стены, пустовала. На другой койке, выдвинутой на середину комнаты и привинченной к полу, лежал Антон Жаркий. Его кудри разметались по подушке, он был весел, глаза блестели.

– Здравствуйте, гражданин начальник. Песнями интересуетесь?

– Поешь ты прекрасно, – похвалил Девяткин. – И голос хороший. Это здорово, когда у человека есть талант. Когда песня идет от души, от сердца.

– Спасибо, – Жаркий был искренне обрадован похвалой. – Я где-то две тысячи песен знаю. А то и больше. Самые разные. И народные тоже.

– «Коробочку» помнишь?

– Спеть? – Жаркий откашлялся. – Эх, полным полна коробочка, есть и ситец и парча…

– Нет, не надо, – поморщился Девяткин.

Жаркий не слушал возражений, не остановился, пока не допел до конца. Затем исполнил «Как провожают пароходы». Перескочил на патриотический репертуар, затянул «Беспокойное сердце». В такт он бил пяткой по спинке кровати, одновременно дергал пристегнутой рукой, наручники издавали неприятный лязгающий звук.

– Сердце мое стучать не устанет, – заливался Жаркий. – Беспокойное сердце в груди, старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути…

Наконец он взял паузу, выпил воды из кружки воды и вопросительно посмотрел на гостя, ожидая новой похвалы.

– Душевно, – сказал Девяткин. – Я сам петь люблю. Но с голосом беда. И слуха нет как такового. Ты вокалом профессионально занимался?

– Всего-навсего окончил начальную музыкальную школу. Несколько лет пел в городском хоре мальчиков. Поступил в музыкальное училище. Не доучился. Юношеский голос стал ломаться. Я пошел дальше, но уже по классу аккордеона. Помню, вышел после первой отсидки, вынул аккордеон из футляра. А пальцы уже не те. Положил инструмент обратно и больше не доставал.

– Ничего, главное, что ты сохранил творческое начало, – ободрил Девяткин. – Не потушил божью искру. Надо развивать талант. Играть и петь…

– Я стараюсь. Каждую минуту использовать. Исключительно для вокала. Тем более свободное время у меня теперь есть.

* * *

Небо над Лос-Анджелесом оказалось пустым и синим, солнце палило на всю катушку. Они взяли напрокат «Шеви Импалу», добрались до гостиницы, поднялись на второй этаж в номер с двумя кроватями, большим телевизором, сейфом для хранения ценных вещей.

Джон вернулся из ванной и сказал, что хочет немного передохнуть. Он разделся до трусов, лег на кровать у окна, включив кондиционер на полную мощность, и мгновенно заснул. На другой постели ворочался Радченко. Он думал, что надо было зарезервировать два отдельных номера, Джон слишком громко храпит, значит, бессонная ночь обеспечена. Еще Радченко думал, что Джон не убивал свою жену, это уж точно. Убийцы, люди с больной совестью, так не спят, глубоко и спокойно.

Через час позвонили снизу. Джон мгновенно проснулся, схватил трубку. Дежурный спросил, можно ли принести в их номер пакет, который только что доставили в гостиницу. Через пару минут Джон открыл дверь, взял из рук курьера большой желтый конверт, оторвав полоску бумаги, высыпал на кровать несколько цветных фотография.

– Это Майкл прислал, мой друг из ФБР, который снабжает меня информацией, – сказал он. – Посмотри, если интересно.

Радченко увидел смуглого мужчину в бежевом летнем костюме и светлой тенниске. Мужчина плавал в кровавой луже. Грудь была прострелена, в области сердца. Плюс ранение в шею по касательной и две дырки в животе. Мужчина смотрел на мир вылезшими из орбит белыми глазами. На других фотографиях две женщины, одну из них, сорокалетнюю яркую брюнетку в длинном голубом платье, смерть застала возле огромного камина. Лицо женщины было искажено гримасой боли или страха.

Другая дама, лет пятидесяти, дочерна загорелая, в полупрозрачном розовом платье, под которым не угадывалось нижнего белья, погибла, сидя в кресле. На ее лице застыло удивленно выражение, глаза были широко открытии, на уголке нижней губы повисла недокуренная сигарета. Она получила единственную пулю, которая разорвала сердце. За годы работы адвокатом по уголовным делам Радченко насмотрелся немало фотографий с трупами и кровью. Но эти были какие-то особенные, наполненные атмосферой безысходности и предсмертного страха.

Джон прочитал записку, вложенную в конверт.

– Женщина в длинном платье – это хозяйка дома Дженифер Милз, мачеха Роберта Милза, – сказал он. – Это тот самый дом, который Ольга посетила, а затем бесследно исчезла. Неделей раньше в доме были убиты трое. Затем хозяин особняка покончил с собой. Я уже говорил, что личность убитого мужчины до сих пор не установлена. Женщина в кресле, – подруга хозяйки с библейским именем Ева. Ее господин Милз подозревал в сводничестве. По его мнению, эта красотка устраивала свидания его жены и других замужних женщин с заинтересованными господами. Тоже женатыми.

Радченко рассматривал фотографии мужчины, сидящего в кожаном кресле перед рабочим столом. Мужчина был одет в голубую рубашку, бордовый галстук съехал на сторону. Плечи опущены голова свесилась на грудь. На заднем плане шкафы с книгами, забрызганными кровью.

– Это Милз старший, Дэвид, который по версии ФБР, устроил побоище. Перестреляв всех, пошел в кабинет. Посидел, выкурил сигарету. Затем снял пиджак, открыл холодильник и наполнил стакан виски. Он приложился к стакану. Потом выстрелил себе в открытый рот.

– Зачем нам эти фотографии?

– У следствия появилась предположение, что сын Роберт, экономист, выпускник Гарварда, как-то причастен к делу. В своих показаниях он утверждал, что прилетел в Лос-Анджелес, когда узнал о гибели родителей. То есть на следующий день после трагедии. Но оказалось, что этого парня видели в городе за день до убийства… А чем он занимался в тот роковой день – неизвестно. Почему он темнит…

– В уголовных делах, которыми я занимался в России, попадались еще более странные факты. Кажется, все свидетельствовало против моего клиента. А потом оказывалось, что человек невиновен.

– Может быть, Милз младший чист. Но в ФБР не понимают, с какой целью он приехал в Лос-Анджелес как раз перед трагедией. И хотят это выяснить. Роберт подробно, во всех деталях, описал сотруднику ФБР, что в тот трагический день провел за изучением документов для докторской диссертации. Что-то такое о причинах возникновения экономических кризисов. Он изучал копии архивных бумаг в своей квартире в Нью-Йорке.

– Поэтому попал под подозрение?

– Разве этого мало? – спросил Джон. – Не знаю, как у вас в России. А у нас вранье в таких делах выглядит подозрительно. ФБР проверит, не появлялся ли мистер Роберт Милз на месте преступления в день убийства. На это уйдет некоторое время. Пять дней, десять… Придется ждать.

– Но почему обстоятельства этого убийства интересуют тебя?

– Потому что в день убийства Роберт Милз созванивался со своим отцом. И, главное, он говорил по телефону с Ольгой. Да, да, ты не ослышался. Что интересно, он говорил с Ольгой еще до того, как произошло убийство. Ну, звонок отцу, чего тут странного… Родители иногда общаются с детьми. Это законом не запрещено. Но звонок моей жене… Получается, Ольга была знакома с этим Робертом еще до того. Следователю Милз почему-то сказал, что разговаривал с моей женой по телефону после похорон родителей. И видел ее первый и единственный раз в жизни. Значит, он врет. Я попросил эти фотографии, потому что хотел представить картину событий. Я ведь сотрудник спецслужбы, бывший сотрудник. Ну, что теперь скажешь?

– Фактов слишком мало, чтобы делать выводы, – ответил Радченко. – Все-таки подождем, когда экспертные исследования будут готовы. Вот тогда…

Джон собрал фотографии и сунул их в конверт.

– Пойми, я не могу ждать. Ты как-то показывал фото своей жены. Она красивая женщина и неглупая, это видно сразу. Наверное, ты ее любишь. И она тебя тоже. И ты не стал бы сидеть и ковырять в носу, если бы жена вдруг исчезла. Я тоже не могу спокойно ждать. Поэтому я договорился о встрече с Робертом Милзом.

* * *

Диспут о песенном творчестве затягивался, Жаркий начал беспокоиться. Подумал, что он все-таки не эстрадная знаменитость, чтобы к нему приходил мент и вел разговоры о музыке, творчестве и божьей искре. А Девяткин не похож он на человека, который интересуется эстрадными песнями.

– Слушайте, вы ранили меня, чуть не убили, – Жаркий сбросил с кровати забинтованную ногу и сел. – С адвокатом связаться не дают, пристегнули к кровати. Теперь я хочу знать, на каком основании творится весь этот произвол и беззаконие?

– Мне отвечать? Или вопрос риторический?

– Сам могу ответить, – сказал Жаркий. – Показания против меня дал этот ублюдок Лорес. Правильно? Вы притащили его в это кафе на Сретенке, чтобы он опознал меня. Поинтересуйтесь, что люди говорят о Лоресе. Это подонок, у которого руки по локоть в крови. Он может честного человека просто так, ради развлечения замочить. Даже «спасибо» Лоресу говорить не надо. Потому что он садист.

– Ты прав, – неожиданно согласился Девяткин. – Лорес не самый приятный малый из тех, кого я знаю. Но и ты не лыком шит.

– Представления не имею, что Лорес наплел. Но знаю одно: меня к стенке не припрете. Никаких доказательств у вас нет и быть не может. Только слово Лореса. Против моего слова. В суд с этим не пойдешь. А если будет суд, меня оправдают. И освободят. Мой адвокат развалит любое ваше дело. А если и не развалит, – плевать. Три года стою на учете в диспансере. Я душевно больной человек. Документы, справки… Все имеется. Можете проверить.

– Уже проверил, – кивнул Девяткин. – Ты действительно страдаешь душевной болезнью. Точнее шизофренией. Это если верить бумажкам. Но кто в наше-то время верит бумагам? Их так легко купить.

– Простите, но вы отстали, гражданин начальник. Все верят исключительно бумажкам. Все. Никто не верил слову, никто не верит человеку. Только бумажкам.

– Значит, я идеалист. Я думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле. Теперь давай о тебе. Ты дважды сидел. За разбой и вымогательство. И на зоне было не очень весело. Бандиты вроде тебя в тюрьме не пользуются авторитетом. Там в авторитете воры старой закалки, те, кто живет по воровскому закону. Последний раз ты сидел на севере, под Мурманском. Был шестеркой на подсосе у местного пахана. И это все, чего ты смог добиться. Стирал белье и мыл пахану ноги. Когда вышел, пообещал себе, что больше не сядешь. Обзавелся справками о душевном недуге. Наверно, дорого?

– Без комментариев, – сказал Жаркий. – Чего-нибудь спеть?

– Пойми, Антон, я не хочу тебя сажать. Поэтому предлагаю соглашение или договор. Мне нужно знать имя человека, который заказал мужчину и женщину. Тех, кого положили в поселке «Лесное озеро». И ты чистый. Дела не заводим. Залечишь ногу и топай домой. Одно имя – и все. Не торопись, подумай. Отличное предложение.

– Я, конечно, дурак, даже на учете состою в диспансере, – улыбнулся Жаркий. – Но не такой дурак, чтобы с ментами договоры заключать. У меня есть несколько правил, которым я следовал всю жизнь. Может быть, поэтому дожил до сорока трех лет. Первое правило: не верь ментам. Единственное, что смогу сделать для вас, спеть песню. Какая ваша любимая?

– Даже не знаю, – растерялся Девяткин. – «Эти глаза напротив» споешь? Из репертуара Валерия Ободзинского.

– Запросто, – Жаркий откашлялся и затянул песню.

Девяткин улыбался, кивал головой и даже пристукивал подметкой ботинка об пол. Дослушав второй куплет, вынул мобильник, набрал телефон и сказал:

– Мы с ним не договорились. Поднимайтесь. И все, что нужно, захватите.

Жаркий оборвал песню, не закончив:

– А это с кем вы говорили? – насторожился он.

– Два моих парня, оперативники, ждали меня внизу, в машине. Сейчас они сюда поднимутся. Тоже послушать тебя хотят.

– Вы им сказали: не забудьте захватить, что надо, – Жаркому петь расхотелось. – А что надо?

– Мелочи разные. Сам увидишь.

Девяткин взял стул и переставил его подальше, к окну. Повернул его спинкой вперед и сел, широко расставив ноги. Вошли два плечистых парня в тренировочных костюмах, по виду – бандиты. Один бросил на свободную кровать сумку, вытащил из нее дубинку, пару пластиковых пакетов, латексные перчатки, полотенца. Второй парень сбросил куртку, проверил, хорошо ли привинчена к полу кровать. Жаркий, быстро впавший в состояние прострации, не поворачивая головы, только вращая глазными яблоками, следил за новыми гостями.

Один из парней подошел к Жаркому, молча, без единого слова схватил и вывернул до хруста пальцы свободной руки. Стальными браслетами пристегнул к койке вторую руку. И без разговоров ударил кулаком в нос.

Другой человек сзади схватил за волосы, запрокинул голову кверху и заклеил рот, обмотав голову и шею скотчем. Сунул резиновую палку между подбородком и грудью, дерную ее на себя, перекрывая воздух. Жаркий захотел закашлялся от крови, попавшей в бронхи. Он почувствовал, что задыхается, захлебывается чем-то горячим. Он сразу поверил, что умирает и спастись уже нельзя.

Девяткин закурил, вытащил из внутреннего кармана пиджака газету, скатанную трубочкой, нашел колонку новостей и погрузился в чтение.

Через полтора часа Девяткин вышел из палаты, спустился вниз и остановился на асфальтовой дорожке, в тени куста сирени. Вынул блокнот, еще раз перечитал несколько строк на последней странице, имена убитых в поселке «Лесное озеро»: Ольга Уолш и Чарльз Тревор – возможно, обе жертвы граждане США. Впрочем, эта информация еще нуждается в серьезной проверке и уточнении. Заказчик убийства – Вадим Наумов, младший брат владельца загородного дома, писателя Павла Наумова.