Текст книги "Амнистия"

Андрей ТРОИЦКИЙ
АМНИСТИЯ

Глава первая

Два поворота дороги отделяли Алексея Локтева от того места, где должна была оборваться его старая жизнь и начаться совершенно новая. Только два поворота и семь минут времени. Это были даже не повороты дороги, это были повороту судьбы. Но эти два поворота ещё предстояло сделать. А семь минут нужно было ещё прожить…

В свете редких ночных фонарей зелень деревьев приобрела совершенно новые неземные цвета и тона, сделалась масляно синий, рельефной, по особому выпуклой. Локтев подобрал в центре города пассажирку и теперь привез её сюда, на незнакомую городскую окраину, на узкую темную улицу с двухсторонним движением. Он сбавил ход «Жигулей», боясь в темноте угодить колесом в глубокую выбоину в асфальте или открытый канализационный люк.

«Московское время ноль часов сорок пять минут, – нарочито бодрый голос диктора вдруг сделался грустным. – Синоптики не обещают понижения температуры в ближайшие дни. По их прогнозам, жара, установившаяся в Москве, не спадет в течение всей недели. А дальше – посмотрим. Как говорит в таких случаях знакомая бабушка…» Локтева мало интересовало мнение знакомой бабушки, он перестал слушать. Действительно, жара давит на психику, а духота такая, что шуточки ведущего радиопрограммы, возможно, остроумные, не доходят до сознания, кажутся совсем пресными и вымученными. Сняв руку с баранки, Локтев крутанул ручку приемника, уменьшая громкость, повернул голову к пассажирке, женщине лет тридцати, устроившейся рядом, на переднем сидении.

– Теперь куда? – спросил он.

– Я не знаю.

Женщина поправила бретельку кофточки, сползшую с голого загорелого плеча.

– Мне кажется, мы заблудились, – добавила она.

– Мне тоже так кажется, – усмехнулся Локтев. – Уже давно кажется, что мы заблудились.

Но вот он, свет в конце тоннеля. Наконец-то. Локтев весело цокнул языком. Впереди освещенный перекресток, светофор, широкая «зебра» перехода. На перекрестке он остановил машину на зеленый свет, подождал минуту, может, появится из жаркой темноты какой припозднившийся пешеход. И Локтев спросит у него дорогу до этой проклятой Гжатской улицы.

Никого. Ни души. Пешеходная «зебра» пуста, а тени деревьев вообще ни черта не разглядеть. Локтев тяжело вздохнул, в конце тоннеля не свет, а все тот же густой мрак летней ночи.

– Сейчас направо или налево?

– Я не знаю, – женщина равнодушно пожала плечами.

Локтев пригнул голову, посмотрел направо: темнота, только сквозь листву пробиваются далекие огни какой-то высотки. Слева темнеет погашенными окнами трехэтажное кирпичное здание старой постройки. То ли завод, то ли фабрика, похожая на огромный барак с двухскатной крышей. Навстречу промчался пустой рейсовый автобус почему-то без номера, с выключенными габаритными огнями.

– Так нам направо или налево? Посмотрите повнимательнее, иначе мы тут досветла крутиться будем.

– Не знаю куда, честное слово.

Женщина рассеяно покачала головой.

– Не знаете, где живете?

– Я не москвичка, и тут не живу. Я в этом районе сдуру сняла квартиру. Не знала, что это такая дыра, дырища. Ровно три дня назад сняла где-то здесь квартиру. Я даже не знаю, где продуктовый магазин. Ночевала тут только один раз. Два раза приезжала сюда на такси, перевезла вещи от подруги. Дело было днем.

– Понятно.

Локтев достал из нагрудного кармана платок, промокнул лоб и шею, после минутного раздумья повернул направо. Он повернул именно направо, туда, где на дороге его ждали большие неприятности…

Женщина, перестала смотреть на дорогу, расстегнула сумочку, вытащила плитку шоколада «Басни Крылова», разорвала обертку и зашуршала фольгой. Локтев опустил ниже боковое стекло и сунул в рот сигарету, но забыл её прикурить.

– Шоколадку не хотите?

– Я хочу одного, найти вашу улицу, – ответил Локтев. – И ещё спать хочу. Когда вы садились около гостиницы «Центральная», сказали, что знаете дорогу. Сказали, что покажете мне дорогу.

– Да, знаю дорогу, днем знаю.

Женщина положила в рот кусочек шоколадки.

– Но ведь вы садились ко мне в машину ночью, не днем.

Локтев оборвал себя, продолжать пустые препирательства нет смысла. Что он хочет услышать в ответ? Он, Локтев, подобрал пассажирку в центре, согласился отвезти в Перово, до этой самой улицы, о существовании которой прежде не слышал. Обещал отвезти, потому что женщина сказала, что хорошо заплатит. Все ясно. Так что он хочет услышать в ответ? Еще одно «я не знаю».

Он затормозил, показалось, по правой стороне улицы в тени деревьев шагал какой-то мужчина. Дотянувшись до ручки, Локтев распахнул правую дверцу.

– Ой, уважаемый…

На ветру задрожали листья тополей. Издали донеслись чьи-то голоса. Пешеход исчез темноте так же неожиданно, как из неё появился. И чего он испугался? Бродят в ночи всякие идиоты… А может, и не было вовсе никакого пешехода?

В такую жаркую ночь человеку, просидевшему за баранкой часов семь, а то и десять часов подряд, все, что угодно, померещиться может. Чего и в природе не существует вдруг увидишь. Чертыхнувшись, Локтев захлопнул дверцу, тронул машину с места.

Деревья стали попадаться реже. По обеим сторонам кривой улицы, сколько хватало взгляда, потянулись серые железобетонные заборы производственной зоны. Вот наглухо закрытые металлические ворота какого-то склада, на газоне ржавый остов какой-то легкового автомобиля.

Железобетонный забор сменился кирпичным забором, по встречной полосе промчалась темная «Волга», прогромыхал грузовик с пустым кузовом. Наконец, на правой стороне улицы показалась жилая пятиэтажка светлого силикатного кирпича, Локтев снизил скорость, наклонил голову, стараясь разглядеть табличку с номером дома и названием улицы.

* * *

Дом, кажется, имеет номер – восемнадцатый. А улица? Локтев надавил педаль газа, проехал метров двести до следующего дома. Вот она, освещенная помирающей на глазах лампочкой плоская табличка. Черном по белому: улица Каскадная. Локтев почесал переносицу, о существовании такой улицы слышать не доводилось.

Он остановил машину на обочине, впритирку к бордюрному камню, включил в салоне свет, открыл бардачок. Разложив на баранке карту Москвы, долго хмыкал и водил пальцем по бумаге. Наконец, поднял голову, посмотрел внимательно на свою пассажирку.

– В Перово нет Гжатской улицы. Есть Братская. Может, вам именно туда, на Братскую?

– Нет, мне на Гжатскую.

– Но здесь нет такой улицы, хотите, взгляните сами, – он ткнул пальцем в карту. – Это новая карта.

Женщина скомкала бумажку от шоколадки и выбросила её на дорогу.

– А в каком же районе находится эта улица?

Локтев чуть не застонал от досады. Потратить столько времени – и все понапрасну.

– Какая именно улица?

– Ну, кажется, Гжатская?

– Подождите, вы сказали, что вам нужно именно в Перово. Не «кажется», а точно в Перово. Когда мы подъезжали к Перово, вы сказали, что нужна какая-то Гжатская улица. Я не мог проверить ваши слова, в этом просто не было необходимости. Хотя я даже не знаю, от какого слова происходит это название.

– Какая разница?

– Вот именно, какая к черту разница?

– Не ругайтесь.

– Я не ругаюсь. Я объездил с вами половину района, теперь развернул карту и говорю вам, что такой улицы здесь нет. Что будем делать?

– А где она есть, в каком районе? Может, я что-то перепутала?

Локтев снова склонился над картой, прищурился и запыхтел с такой натугой, будто поиск Гжатской улицы по карте требовал от него сверхъестественных физических усилий. Наконец, он ткнул пальцем в карту с такой силой, что смял плотную бумагу.

– Вот, вот где она, ваша улица. Только она не в Перово, а в Кунцево. Вы не москвичка. Возможно, вам трудно понять некоторые нюансы, некоторые тонкости. Но вы все-таки постарайтесь: Перово и Кунцево – это совершенно разные районы. В этом тонкость.

– Вы взялись довести меня до места.

– Я согласился довести вас до Перово.

– Довезите меня до дома, я хочу спать.

Темные глаза пассажирки сердито заблестели. Она захлопнула сумочку.

– Какое совпадение, я тоже хочу спать.

– Но вы ведь не бросите меня в незнакомом месте, на этой пустой дороге?

– Давайте так: я довезу вас до Рязанского проспекта. Там вы поймаете машину и поедите к себе в Кунцево. Договорились?

– Вы обещали довести меня до дома, – женщина упрямо поджала губы. – Я заплачу.

– Разумеется, вы мне заплатите, – кивнул Локтев. – В такую жару я не занимаюсь благотворительностью. Это против моих правил. Тем более не занимаюсь благотворительностью ночью. И на голодный желудок.

Локтев бросил карту в бардачок, развернул на ладони платок и, уронив в него лицо, промокнул испарину со лба и щек. Сил на пустые споры не осталось. Проще доставить эту слишком забывчивую дамочку, эту провинциальную бестолковку по назначению, до съемной квартиры в Кунцево, чем стоять посередине темной дороги и заниматься бессмысленными препирательствами.

Он поклялся себе впредь брать вперед деньги с ночных пассажиров. Локтев, злой на женщину, на себя, на спящий город, на весь окружающий мир, рванул машину с места. Теперь он представлял себе длинную скучную дорогу до Кунцево. И злился ещё сильнее.

Женщина молчала, то ли не хотела больше скрывать усталости, то ли делала вид, будто на кого-то обиделась. Но на кого здесь обижаться? Разве что на свою короткую память. Локтев, проскочив перекресток на желтый сигнал светофора, свернул налево, прибавил газу. Давно не выпадало такого неудачного дня, такой бестолковой ночи.

– А вы, я заметила, тоже не москвич?

– С чего вы взяли?

Локтев повернул голову к пассажирке.

– Город плохо знаете.

– Я родился в Москве и здесь ро…

* * *

Локтев перевел взгляд на дорогу и не успел закончить фразу, оборвав себя на полуслове. Неизвестно откуда прямо перед капотом возникла долговязая мужская фигура. Ногой Локтев утопил педаль тормоза, что есть силы, вывернул руль вправо. На мгновение он увидел совсем близко бледное, как молодая луна, перекошенное от ужаса мужское лицо.

Увидел стеклянные, вылезшие из орбит глаза. Это лицо появилось и исчезло в кромешной тьме. Раздался смачный хлопок, будто с высоты пятого этажа на капот автомобиля уронили пакет молока, лопнувший от удара. Пассажирка вжала голову в плечи, обеими руками вцепилась в подушку сидения.

Протяжно взвизгнули тормоза. Машина пошла юзом, развернулась в обратном направлении. Женщина, широко раскрыв рот, закричала. Автомобиль вылетел на встречную полосу, замедлив ход, коснулся двумя правыми колесами бордюрного камня, проехав ещё десяток метров. Наконец, остановился.

С шумом выпустив из себя воздух, Локтев оторвал от баранки вдруг занемевшие ладони. Он хотел что-то сказать, но слов не было. Женщина прижала руки к груди и тяжело задышала.

– Боже мой, – сказал она.

– Все, приехали, – ответил Локтев.

Распахнув дверцу, он выбрался из машины, огляделся по сторонам. Никого. Куда же делся тот мужик с бледным лицом? Локтев пересек белую полосу разделительной линии. Вон он, лежит на обочине, похожий на длинный бесформенный мешок. Локтев сделал несколько быстрых шагов вперед, наклонился над телом, присел на корточки. За спиной хлопнула дверца, Локтев обернулся.

Женщина, стояла на мостовой, глядя вперед себя пустыми черными глазами.

Локтев вытянул руку вперед, прижал пальцы к шее мужчины. Пульса нет. Что же делать? Нужно немедленно вызывать милицию. И, разумеется, «скорую». Господи, есть ли в этом районе хоть один телефон-автомат? Едва ли.

А если есть, где его искать? Темно. Нет, не отыщешь телефонную будку такой темнотище. Так что же делать? Сидя на корточках, Локтев тупо разглядывал лицо мужчины, желтоватое, с синюшными кругами под глазами. Разглядывал быстро росшую в размере черную лужицу крови под головой.

– Что вы наделали…

Женщина стояла над Локтевым. Она размазывала платком по влажному лицу потекшую вместе со слезами тушь для ресниц.

– Что же вы наделали…

– А что я наделал? – поднял голову Локтев.

– Вы его убили.

– Этот черт сам бросился под колеса. И откуда он только взялся на пустой дороге?

– Вы… Вы убили человека. Убили.

– Тьфу, черт. Никого я не убивал.

Локтев решил, что у женщины что-то вроде эмоционального шока, он хотел что-то ответить, но промолчал. Хотел плюнуть, но в горле пересохло, язык стал сухим и шершавым.

– Мне страшно, – сказала женщина.

Подтеки крови на бордюрном камне. Видимо, отброшенный ударом, человек пролетел в воздухе десяток метров, ударился головой об этот камень или мостовую. Короткий полет, быстрое падение. Все, конец.

По виду мужчине лет сорок, может, тридцать восемь. Мог бы ещё пожить, погулять, побегать, нарушить правила дорожного движения. Но не судьба. Серая майка задралась до самой груди, из-под неё выглядывает плоский волосатый живот. Темные тренировочные брюки с широкими красными полосками, похожими на генеральские лампасы, ноги босые.

Носки покойный не носил – вот что можно определенно сказать об этом человеке.

А где же его обувь? Локтев повертел головой из стороны в сторону. В воздухе плавает тополиный пух, его много, он везде. А где обувь? Вон она, под дальним фонарем валяются то ли кроссовки, то ли ботинки.

– Мне страшно, – повторила женщина.

– Почему страшно?

– Вы убили человека. У вас руки в крови. Я боюсь.

– Да отстань ты от меня.

Локтев испытал новый, сжимающий горло приступ злости.

– Ты сама все видела. Никого я не убивал.

Что же делать? Что сейчас следует делать, где искать гаишников? Локтев взял в руку запястье мужчины и снова осторожно положил руку. Локтев опустил бессмысленный взгляд на мостовую. И тут увидел в двух шагах от трупа, на пыльном асфальте у самой обочины, человеческие мозги. К горлу подступил, поднялся из самой утробы кислый комок тошноты. Вышибленные мозги, на что они похожи, когда просто валяются на мостовой рядом со своим бывшим владельцем?

Ночь, улица, фонарь, аптека, вышибленные мозги и прочая лирика. Может, они похожи на двойную порцию клубничного десерта. Если так, этим десертом здесь некому полакомиться, до такого угощения охотников не найдется. А может, человеческие мозги похожи на кучу дерьма, которую только что сделала бродячая смертельно больная собака с кровавым поносом?

Локтев так увлекся этой спасительной мыслью, что даже поискал глазами эту самую бродячую собаку, надолго задержал взгляд на придорожных кустах.

Нет, не похожи мозги на собачье дерьмо. Похожи сами на себя, то есть на мозги, только что вылетевшие из-под черепушки. Возможно, они в своей агонии ещё продолжают о чем-то думать, мыслить. Правда, эти мысли для человечества уже не имеют решительно никакого значения.

* * *

Локтев услышал в стороне веселый цокот женских каблучков.

Он посмотрел направо. Недавняя пассажирка, пробежав два десятка метров по тротуару, пересекла газон, выскочила не едва приметную асфальтовую дорожку, свернула куда-то в сторону и исчезла в тени придорожных тополей. Локтев вскочил на ноги. Он рванулся было вслед убегавшей, перепрыгнул бордюрный камень, сделал несколько шагов вперед и остановился.

– Стой, стой стерва. Стой, тебе говорят.

Цокот каблучков растаял где-то далеко-далеко в темноте.

– Стой, – ещё раз во все горло крикнул Локтев. – Стой, дура, гадюка… Руль тебе в задницу.

Тишина. В воздухе висит тополиный пух. Отделенная от дороги ветвистыми тополями, спит светлая пятиэтажка. В темных окнах отражается млечный свет уличных фонарей. Локтев застонал, к горлу подступала уже не тошнота, готовы были прорваться слезы бессилия. Он вернулся на прежнее место, присел на корточки, запустил руку в левый карман тренировочных брюк покойника. Пусто.

В правом кармане тонкая стопка бумажных денег, купюры мелкие, листок с семизначным номером. Видимо, чей-то телефонный номер. Локтев сунул деньги и листок с номером в тот же карман, откуда их только что вытащил.

Он поднялся на ноги.

Нужно решить: что делать сейчас, в этот момент своей жизни. Искать гаишников? Или… Вот оно, право выбора. Это право дано человеку Богом. Почему бы сейчас не воспользоваться этим правом? Глупо им не воспользоваться. К чему стоять столбом и пялиться на покойника, если можно сесть за руль и поехать дальше?

Локтев пересек дорогу, устроился на водительском месте, захлопнул дверцу. Он тронул машину. В зеркальце заднего вида мелькнуло лежавшее на обочине тело незнакомого мужчины лет сорока, тело, напоминающее длинный узкий мешок.

Глава вторая

Инспектор уголовного розыска Максим Руденко стоял у распахнутого настежь окна и наблюдал, как от дома отчаливает темная прокурорская «Волга». Мальчишки, гонявшие оранжевый мяч у подъезда расступились, освобождая дорогу. Машина плавно набрала ход, покатилась по залитому солнечным светом двору, повернула налево и исчезла в темной глубине арки.

Начальство уехало, это неплохо, это даже хорошо, потому что теперь, в его отсутствии, можно спокойно заняться делом. Руденко выставил локти в стороны, завел их за спину, расправляя плечи.

Итак, что мы имеем на данный момент? Имеем ли то, что имеем. Жаркое утро. Однокомнатная квартира на втором этаже. Двадцатиметровая комната просто завалена тополиным пухом. Последние три дня окна оставались распахнутыми настежь. Пуха налетело столько, что в углах комнаты выросли бесформенные, дрожащие от дуновения ветра, сугробы.

У голой торцевой стены, свернувшись калачиком, спит хозяин этой тополиной берлоги Осипов Герман Николаевич. Теперь он так далек от мирской суеты, что его вечный сон не тревожит, ни присутствие в его жилище посторонних совершенно незнакомых людей, ни жара, ни помойные зеленые мухи, слетевшиеся на сладкий запах мертвой плоти.

Бельевой двустворчатый шкаф с облезлой полировкой, диван, круглый стол у окна, три венских стула с гнутыми деревянными спинками. Даже телевизора нет. Обстановочка, прямо сказать, спартанская. Немного оживляют эту совсем унылую картину беспорядочно развешанные по стенам вымпелы спортивных обществ, плакаты с изображением супертяжеловесов, чемпионов мира по боксу прошлых лет. Плакаты пожелтели, дешевая бумага выцвела и, кажется, готова развалиться, рассыпаться от легкого прикосновения руки. И, наконец, засохший куст герани на подоконнике, а рядом несколько пустых посудин из-под водки.

В прихожей хлопнула дверь, раздались шаги в коридоре, на пороге комнаты возник участковый инспектор Поваляев, последние полтора часа занимавшийся опросом жильцов подъезда. Сняв с головы фуражку, Поваляев задышал глубоко, со странным нутряным присвистом. Руденко посмотрел на инспектора без видимого интереса.

– Ну что? Народ, как всегда, безмолвствует?

Поваляев, вытерев ладонью испарину с горячего лба, лишь обречено пожал плечами. Мол, что поделаешь, раз такой народ

– Вечером, когда люди с работы вернутся, снова пройдусь по квартирам.

– А у этого клиента, – Руденко кивнул головой в сторону скорчившегося на полу Осипова, – у него были тут приятели, собутыльники?

– Вообще-то он жил как-то обособленно. И спокойно. По моей линии на него жалоб не поступало. Ни скандалов, ни драк, ничего такого. Все по-тихому.

– Но ведь ни один же он выпил три пол литры.

Руденко показал пальцем на подоконник.

– Почему не один?

Умудренный жизнью пятидесятилетний участковый помотал головой, выражая несогласие с выводами молодого инспектора, который, по всему видать, в таких вот пьяных делах ещё не нажил опыта.

– Запросто мог и один выпить. Ему не привыкать.

– Это в такую-то жару? Нормальный человек со стакана свалится.

Участковый снисходительно улыбнулся и снова покачал головой, оставляя за собой право на собственное, противоположное мнение.

– Этот не свалится, – сказал он.

– Окурки в пепельнице от разных сигарет. И вообще, сразу видно, что здесь посидели гости. Были у Осипова друзья среди местных?

– Выписал он с одним местным. С Сергеем Пикиным. Сергей не то, чтобы приятель Осипова, скорее так… Он тут через два дома живет.

– Что это за Пикин?

Участковый неопределенно пожал плечами.

– Для меня все они одним миром мазаны, алкаши.

– Тащи сюда этого Пикина. Бери за шиворот и тащи. Понял?

– Так точно.

Поваляев надел фуражку и исчез.

Руденко хотел закурить, но передумал. По словам медицинского эксперта, уехавшего только что вместе с прокурором, смерть наступила три дня назад, в субботу, примерно в шесть вечера, плюс-минус три часа – это поправка на жару. Осипов мастер спорта по боксу международного класса, чемпион страны в первом полутяжелым весе. После окончания спортивной карьеры, работал в Карелии тренером в спортивных обществах «Урожай» и «Буревестник». Не так давно, года три назад, перебрался в Москву. Наставник молодежи, и вообще Осипов заслуженный уважаемый человек.

Правда, все заслуги, все уважение остались в прошлой трезвой жизни. А что в настоящем? Почти ничего. Жалкие останки спортивной карьеры, трагический итог короткой жизни. Вот эти пыльные вымпелы, рассыпающиеся от ветхости плакаты, пустые бутылки на подоконнике. И две проникающие ножевые раны в груди. Пожалуй, все. План места происшествия составлен, труп дактелоскапировали, минут через сорок приедет перевозка, и тело Осипова отвезут в судебный морг.

Руденко отошел от окна, сел на шаткий жалобно заскрипевший под тяжестью человека венский стул, стал листать только что заполненный бланк протокола осмотра места происшествия. «Труп одет в светло-голубую трикотажную безрукавку, серые хлопчатобумажные брюки, светлые сатиновые трусы, – прочитал Руденко. На ногах коричневые бумажные носки и домашние шлепанцы с кожаным верхом. В левом кармане брюк обнаружены: коробок спичек, ключи от квартиры на металлическом кольце, пластмассовая пробка от бутылки, окурок сигареты без марки.

В правом кармане обнаружены: нож выкидной кнопочный с синей пластмассовой ручкой, белая пуговица от рубашки, три зубчика чеснока, стержень шариковой ручки. На ощупь труп холодный. Трупные пятна лилового цвета усматриваются на правой стороне тела, при надавливании пятна бледнеют. Гнилостные изменения выражены не сильно. Кожа бледная, глаза открыты, веки синюшные. У левой ушной раковины кровоподтек лилового цвета размером 4 на 8 сантиметров. В левом ушном ходе запекшаяся кровь, ушная раковина уплотнена. Рок открыт. Язык находится в полости рта, где имеются сгустки крови, а также тополиный пух. В отверстиях носа кровь в виде свертков».

* * *

Руденко перестал читать. Вот они на столе, три зубчика чеснока, пробка, полупустой стержень, ключи, пуговица, окурок и выкидной нож. Руденко повертел в руках нож, нажал хромированную кнопку. Щелкнула пружина, из ручки выскочило хромированное десятисантиметровое лезвие. Руденко дотронулся до острия лезвия, провел подушечкой пальца по клинку. Нож фирменный чешский «Миров», не слишком дорогой, но надежный, прочный, сталь долго держит двойную заточку.

Осипов, находясь дома, в родных стенах, держал нож в правом кармане брюк. Почему? Хозяин квартиры был слишком пьян, чтобы надеяться на свои тяжелые кулаки? Он опасался своих собутыльников? Допустим. Но в таком случае, зачем пьянствовать с людьми, которым не только не доверяешь, которых опасаешься? Зачем приглашать опасных людей в свой дом? Все это очень нелогично, даже с поправкой на замутненное алкоголем сознание бывшего боксера.

Руденко посмотрел на припорошенный тополиным пухом труп так внимательно, словно надеялся, сей же момент услышать от Осипова ответы на свои вопросы. Тишина. М-да, народ, как всегда, безмолвствует. Видимо, события развивались так: Осипова несколько раз ударили тяжелым предметом по лицу и по затылку.

А затем, когда он оказался на полу, отключился, дважды пырнули кухонным ножом в левую сторону груду, в аккурат под пятое ребро. Нож, то есть орудие убийства, не найден. Тут возможны варианты. Скорее всего, его кинули в мусорный бак или опустили под решетку ливневой канализации.

Мотив убийства? Десять к одному: бытовая ссора. Собутыльники не сошлись во мнении по такому важному вопросу, кому достанется последний глоток водки. Короткое выяснение отношений и трагический финал застолья: парка дырок в груди Осипова.

Со своего места Руденко видел, как незапертая дверь квартиры открылась. В прихожую неуверенно ступил щуплый молодой человек в короткой серой курточке, очках в металлической оправе. Видимо, тот самый Пикин, собутыльник. Участковый Поваляев, вошедший следом, толкнул Пикина в спину, придавая его движению некоторое ускорение и правильное направление.

* * *

– Вон, в комнату, – рявкнул Поваляев и снова толкнул Пикина.

– Здравствуйте.

Пикин шагнул в комнату, глянул на труп Осипова и быстро отвел глаза в сторону.

– Садись, – Руденко рукой показал Пикину на свободный стул и кивнул участковому. – Ты пока на кухне посиди. И дверь закрой.

Поваляев снял фуражку, понимающе кивнул и плотно закрыл за собой дверь. Пикин повернул стул спинкой к покойному Осипову, осторожно присел на край сиденья, выставил голову вперед, отвел локти за спину, поджал ноги под себя.

– Ты Пикин?

Руденко внимательно осмотрел скорчившегося на стуле молодого человеке, сразу решив, что Пикин не убийца. Покойный боксер, даже будучи совершенно пьяным, легким шлепком по заднице отправил бы такого кандидата в глубокий нокаут.

– Да, я Пикин, – пискнул Пикин.

– Чего морщишься, нехороший тут запах? Тяжелый, да?

– Тяжелый, – тонкие ноздри Пикина затрепетали, глаза за стеклами очков увлажнились. – Пахнет нехорошо, и мухи со всех помоек налетели.

– А в субботу тут была веселая вечеринка, – Руденко улыбнулся. – Жалко, что ты не заглянул. Или я не прав? Ты заскочил сюда, ну, на огонек?

– Меня тут не было.

Пикин вытер мокрый лоб рукавом курточки.

– Врешь, – продолжая доброжелательно улыбаться, Руденко покачал головой. – Ты алкаш. А все алкаши склонны к вранью.

– Я не алкаш, – не согласился Пикин. – Просто мне не повезло в жизни: я женился не на той женщине. Моя жена шлюха, – Пикин вдруг испугался последнего слова. – То есть, как бы это правильно, грамотно сказать… Она ведет распутный образ жизни. Поэтому я иногда выпиваю.

– А работать ты не пробовал?

– Пробовал, – кивнул Пикин. – Не раз пробовал. Но не нашел счастья в труде.

– Ничего, дурные привычки излечимы. Возможно, тюрьма и зона пойдут тебе на пользу. Там ты забудешь о своей жене шлюхе, о пьянстве и, наконец, найдешь счастье в тяжелом труде. Спрашиваю ещё раз: ты был здесь в субботу?

– Был. Только я его не убивал. Клянусь. Вы мне верите?

– Разумеется. Не верю.

– Осипов сам покончил с собой. Он сколько раз говорил, что жить не хочет. Сам говорил: я повешусь или зарежусь. Он сам это над собой сотворил.

Руденко хохотнул.

– Согласен с тобой. Осипов сам себя избил. Затем лег на пол и ножом нанес себе два ранения в грудь. Каждое из которых – смертельное. То есть второй раз зарезал себя, будучи уже мертвым. Затем он выбросил нож, вернулся на прежнее место, – Руденко кивнул на труп. – И умер в третий раз. Уже окончательно. Так ты представляешь себе эту сценку?

Пикин пожал плечами и опустил взгляд.

– Думаю, тут, в этой комнате, полно твоих пальцев, – Руденко закинул ногу на ногу. – Так что, не беспокойся, обвинение в убийстве тебе предъявят в установленный законом срок.

Пикин вздрогнул, как от удара.

– Я не убивал.

– Это ты уже говорил. Предупреждаю, ещё слово лжи, и я вырву тебе челюсть. Каково жить без челюсти? Хреново без нее. Ну, со временем ты научишься разговаривать через задницу, а пищу станешь употреблять только в протертом виде. Жевать-то все равно нечем.

– Я скажу… Я хочу… Я не вру…

Руденко с брезгливой ухмылкой разглядывал пребывавшего в полуобморочном состоянии Пикина. Капли пота скатываются с острого подбородка на куртку, глаза сияют лунатическим блеском, руки дрожат, как в ознобе. Того и гляди, изойдет потом и превратится в соленую лужицу на полу или замертво свалится со стула. То ли и дальше продолжать этот разговор, то ли отложить это дело до лучших времен, а Пикину принести кислородную подушку.

– Успокойтесь, Пикин, – сказал Руденко. – Расскажите все по порядку.

– Я в субботу пришел сюда, – тополиный пух попадал в рот, мешал говорить. – Дело было во второй половине дня. Осипов открыл дверь, я прошел в комнату. А за столом сидит мужик, совершенно незнакомый. Тут я его раньше никогда не видел. Видимо, промеж них был какой-то разговор. Осипов был чем-то расстроен, но он обрадовался моему приходу. Но я-то понял, что пришел не вовремя.

– Но ты ведь не ушел сразу? Ты посидел здесь какое-то время?

– Посидел минут десять. Но с моим появлением разговор оборвался. Так, общие фразы только. Ясно, что я лишний. Осипов называл гостя Максимом. И фамилию называл… Только я забыл. Может, потом вспомню. Мне налили полстакана, и я пошел по своим делам. А тот мужик, когда я вышел в прихожую, встал из-за стола, подошел ко мне и так тихо говорит: ты, мол, здесь не был, никого не видел, понял? Я говорю, понял. Вот и все.

– Ты хорошо запомнил этого мужика?

– Хорошо запомнил, – Пикин часто закивал головой. – Лет тридцать с небольшим. Довольно крупный. Похож на спортсмена. Плечи широкие, подтянутый. Одет чисто…

– Вот видишь, посвежела твоя память. Сейчас проедешь с ними на Петровку. Все расскажешь подробно. Посмотришь альбомы. Может, узнаешь этого мужика.

– Вы меня арестовываете?

Голос Пикина сделался совсем тонким, беспокойные руки бессильно упали вниз.

– Не арестовываю, а задерживаю до выяснения обстоятельств.

– А я вспомнил фамилию этого гостя, – скзал Пикин. – Тарасов – вот его фамилия. Осипов один раз назвал его по фамилии. Может, хотел, чтобы я фамилию запомнил.

* * *

Закончилось второе действие спектакля. Со сцены раздались финальные реплики артистов, занавес опустился, наступила тишина. Локтев, уже уставший волноваться, пребывал в полуобморочном состоянии. Он, облаченный темный фрак и галстук бабочку, привалившись спиной к стене, стоял за кулисами, то и дело подносил ко лбу пропитанный солью платок.

Вспотевший от жары, от духоты, от затянувшегося напряженного ожидания, Локтев ждет приговора зрителей, ждал решения своей судьбы, судьбы своей пьесы. Рядом, не находя себе места, молча метался из стороны в сторону главный режиссер Старостин. Он тоже ждал приговора своему спектаклю.

Зал, возможно, разочарованный, возможно, потрясенный, молчит. Тишина, гулкая тишина. Шаги актеров, чей-то шепот, короткие неразборчивые реплики.

Первые хлопки зала, робкие, одиночные. Но шум быстро растет, раздаются настоящие аплодисменты. Они становятся громче, прокатываются эхом по залу. Занавес поднимается. На поклон спешат артисты, за ними на сцену выскакивает главный режиссер, нутром почувствовавший: это успех. Не просто успех, триумф, фурор.

«Автора, автора», – кричат из зала.

Режиссер, раскрасневшийся от долгих поклонов, выбегает со сцены за кулисы, хватает Локтева за рукав фрака, тянет за собой: «Ну, пойдемте же, Алексей Павлович, пойдемте». Локтев выходит из своего закутка к актерам. На секунду ослепший от яркого света софитов, он, не зная, что в данный момент прилично делать автору пьесы, долго стоит посередине сцены. Наконец, отвешивает публике три глубоких поклона, снова наклоняется вперед, принимая букет желтых роз.