Текст книги "Амнистия"

Руденко икнул от неожиданности.

Он пять раз подряд перечитал последнюю фразу, поднялся на ноги. Он прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно и выпил мутной застоявшийся воды прямо из горлышка графина. Руденко упал в кресло: драматург из областного театре Алексей Локтев, недавно покинувший этот самый кабинет, – друг Тарасова, друг убийцы. Вот это сюрприз. Тесен мир. А на ловца зверь бежит. Это называется – чистое везение. Везение высшей пробы.

Черт побери, не так часто везет честным людям, а милиционерам в особенности. Кактус – друг Тарасова. Впрочем, Локтев ещё не совсем Кактус. Он не дал агентурную подписку. Но это дело поправимое. Подписку он, сука, даст. Никуда теперь не денется. Руденко просто обязан довести историю до счастливого финала.

* * *

По мосту, о чем-то переговариваясь, шли люди. Локтев оторвался от созерцания городского пейзажа, зеленой речной воды и побрел дальше своей дорогой.

На углу набережной и кинотеатра «Ударник» у мачты городского освещения стояли «Жигули» с передком, смятым в гармошку. Видимо, столкновение произошло пару минут назад, толпа зевак только начинала собираться. Кто-то побежал в кинотеатр к телефону, вызывать «скорую».

Локтев остановился в десяти шагах от разбитой машины, наблюдая, как постовой милиционер и два мужчины в гражданской одежде, видимо, добровольные помощники из прохожих, вытаскивают из кабины и помогают сесть на тротуар пострадавшему в аварии водителю. Лицо молодого человека, голубая сорочка, светлые брюки залиты кровью. Водитель сел на тротуар, обхватил ладонями лицо и тихо постанывал.

«Даже странно, что сейчас кому-то на этом свете хуже, чем мне, – подумал Локтев. – Впрочем, это ещё вопрос, кому хуже».

Пару кварталов он прошел по Большой Полянке, свернул в арку мрачноватого здания постройки пятидесятых годов и, пешком поднявшись на третий этаж, нажал кнопку звонка.

Через час хозяин квартиры пенсионер дядя Коля Мухин, друг покойного отца Локтева, покормив гостя обедом, очистил от бумаг круглый стол в большой комнате, водрузил на него шахматную доску. Локтев, уже изливший Мухину душу, ожидал слов поддержки или совета, но дядя Коля молчал, сосредоточенно расставляя шахматные фигуры на доске. Сев за стол, Локтев бездумно передвинул белую королевскую пешку.

– Ну, что ты терзаешься? – прищурив глаза, Мухин посмотрел на Локтева то ли с сожалением, то ли с жалостью и сделал свой ход. – Поздно пить боржоми, когда… Когда все за тебя решают другие люди.

– Что мне делать?

– Если бы у тебя был выбор, я бы ответил так: выбирай, сынок, из хорошего лучшее. А так, что скажешь?

– Черт возьми, я приехал в Москву, чтобы работать, чтобы писать пьесы, участвовать в их постановке, – Локтев сделал ход конем. – А вместо этого… Меня принуждают стать милицейским стукачом. Я уже не драматург, а Кактус.

– Сейчас из этого говняного потока тебе не выбраться, – сказал Мухин. – Остается плыть по течению. Но, возможно, случай представится позже. Пока не торопи события. У меня есть один знакомый, по фамилии Журавлев. Он бывший сыщик уголовного розыска. Теперь в отставке по возрасту. У него свое маленькое детективное агентство. Не знаю, чем он точно занимается, подглядывает в щелку за неверными женами или ищет угнанные машины. Но человек он дельный. Надо тебе к нему сходить, я адресок тебе напишу. И с Журавлевым переговорю.

– Пустое это, – Локтев сделал следующий ход.

– А ты все-таки к нему сходи, – Мухин погрозил Локтеву пальцем. – Две головы хорошо, а три лучше.

– Обязательно к нему схожу, – пообещал Локтев, наперед зная, что ни к какому частному сыщику Журавлеву не пойдет.

– Ты в облаках витаешь, – покачал головой Мухин.

Локтев сделал рокировку и не ответил. Он подумал, что шахматы игра слишком легкая, не требующая душевных сил. Силы и, в конечном счете, саму жизнь отнимают другие игры. Такие игры, где пешки в ферзи не выходит. Пешки остаются пешками, таковы правила. Дураки остаются дураками, а кактусы всю свою жизнь кактусы.

– Ну, что тебя так гложет?

Мухин поднял кверху седые брови.

– Гложет то, что из человека я почти превратился в кактус. Превратился в информатора, ментовского стукача.

– Понимаю, от тебя требуют информации. Тогда для затравки сообщи своему следователю, что старик Мухин, военный строитель, собирается под покровом ночи обчистить коммерческий ларек. Или, бери выше, собирается совершить налет на ювелирный магазин.

– Возьму этот факт на заметку.

– Вот что, Алеша, когда был жив твой отец, я обещал ему присматривать за тобой, – сказал Мухин. – Обещал тебе помогать. Сейчас ты влип в историю. Наверное, потребуются деньги, чтобы из неё выбраться. Можешь на меня рассчитывать. Я дам, сколько надо, но в пределах разумного. Трать деньги на то, что читаешь нужным. Отдашь, когда разбогатеешь, когда твои пьесы поставят в театрах.

Первую партию Локтев проиграл быстро. Мухин снова расставил фигуры, но, разочарованный слишком легкой победой, встал и отправился на кухню заваривать чай. Оставшись в комнате один, Локтев подошел к окну и через треснутое стекло стал разглядывать пыльный заставленный автомобилями двор.

Девица в короткой юбке выгуливала на поводке серого пуделя. «Рослая девка и лицом симпатичная, – подумал Локтев. Но ноги такие кривые, что между ними запросто проедет трактор „Беларусь“, да ещё провезет за собой прицеп с картошкой».

Локтев отошел от окна и, упав в кресло, прижал к вискам ладони. «Боже, я начинаю сходить с ума, – подумал он. – Начинаю медленно съезжать с ума. Помоги мне, Боже».

Глава четвертая

Тарасов вздрогнул и проснулся.

Он тревожно спал ночью. Мучил уже знакомый, виденный прежде сон. Кошмар, ставший явью. Или явь, превратившаяся в кошмар.

Он спустил ноги с кровати, сбросил с себя простыню, сел. Потянулся к тумбочке за сигаретами и зажигалкой. Оранжевый огонек вспыхнул и погас. Раннее утро, тишина, где-то внизу на улице шелестят шины по асфальту. Комната в сером свете предрассветных сумерек кажется нежилой.

Еще одна комната… Еще одна съемная квартира, счет которым давно потерян.

И все тот же сон заставляет его просыпаться.

…Стук молотка за стеной. Молоток стучит, стучит. Кажется, не будет конца этому стуку. Но вот все затихает, становится слышен шум проливного дождя за окном. А он, Тарасов, больной, совершенно разбитый лежит на жестком самодельном топчане, уставив взгляд в темный деревянный потолок.

Он не в силах пошевелиться, он так слаб, что не может протянуть руку к чашке с водой. Грань между жизнью и смертью, между явью и бредом, сделалась совсем тонкой, едва различимой.

Тарасов стонет. Но этот стон не слышит никто из людей. Стучит дождь по тесовой крыше. Стучит молоток, и все другие звуки растворяются. А Тарасов все лежит, смотрит в потолок, он знает происхождение этого стука.

Хозяин дома Василий Лукич сколачивает гроб. Непогода, уже третью неделю дождь льет, как из ведра. Рыбак не может выходить в Онегу. Он томится от вынужденного безделья, не знает, чем себя занять.

И вот он, уверенный, что Тарасов уже не долго проживет, что протянет ноги не сегодня, так завтра, принимается мастерить гроб. Стругает доски, пилит, подгоняет по мерке.

А Тарасов все лежит и ждет смерти. Он сам знает, что скоро умирать. Теперь он слышит, как за тонкой стенкой хозяйка Мария Петровна обращается к мужу:

– Вася, иди суп похлебай.

– Подожди, – отвечает тот. – Я уж скоро управлюсь. Тогда и поем.

– Пустое это дело, – говорит хозяйка. – Может, он и не умрет.

– Не умрет, – передразнивает Василий Лукич. – Да от него уже покойником воняет. Он и пары дней не протянет.

Тарасов смотрит в потолок и тихо стонет. Ему не хочется слушать чужой разговор, не хочется жить, но и умереть он не может. Он тянется к чашке. Рука дрожит, вода выплескивается на пол, чашка падает.

– Говори тише, он может услышать.

– А что тут у нас за секреты? – удивляется Лукич. – Он сам знает, что помирает.

– Прошу тебя, Вася, тише. Ты бы лучше, чем гроб делать, за доктором на лодке съездил.

– По такой-то погоде? По такому дождю? Если разведрится, съезжу в конце недели. Только не разведрится. На всю неделю по радио дождь обещают. Говорю же, не жилец он. Помрет не сегодня, так завтра. И доктор ему не нужен.

Слышно, как хозяйка шмыгает сопливым носом. Видимо, в этот момент она сморкается и вытирает водянистые глаза кончиками платка.

– Скорей бы уж…

Мария Павловна переходит негромкий шепот.

– Скорей бы уж он помер. Измучилась я вся с ним. Стонет и стонет. Ни днем, ни ночью никакого спокоя нет. Измучилась я…

– Потерпи, – отвечает муж. – Не долго теперь мучиться. Ведь и живым его в могилу не закопаешь. А то, может, его обратно к озеру отнести? На то место, где ты его нашла?

– Господь с тобой…

– Я и говорю, не закопаешь живым, – говорит Лукич. – Я на себя греха такого не возьму.

– Что ты, что ты…

– А, может, он преступник? Может, он зек беглый?

– Не похож он…

Тарасов не может дослушать разговор, сил не осталось.

Он лежит на спине, смотрит в потолок и плачет. Болят сломанные ноги, лоб сделался горячим, а язык сухим и шершавым. Слезы туманят глаза, потолок расплывается, темный дождливый день сменяется таким же темным вечером. Но некому вытереть слез.

Он снова забывается дремотой, стонет во сне, бормочет какие-то слова. Сколько времени он тогда проспал? Неизвестно. Жужжат комары, дождь барабанит по крыше. А за стенкой все стучит молоток. Стук-стук-стук… Господи, когда же это кончится, когда придет смерть?

…Хозяйка садиться в изголовье кровати. В её руках чашка с крепкой ухой, поверх которой лежит толстый ломоть черного хлеба.

– Поешь, – говорит она. – Надо есть.

Тарасов с усилием отрывает голову от подушки, пытается сесть. Но боль сводит ноги. Он морщится, старается не застонать. Мария Петровна подкладывает вторую подушку ему под спину. Она поит Тарасова из чашки бульоном. Он обжигается, но пьет, кусает хлеб. Первый раз он чувствует аппетит. Он хочет есть.

– Который сегодня день? – спрашивает он.

– Двадцать девятое, – отвечает хозяйка.

– А месяц который?

– Май.

Вот как, уже май. Тарасов сбрасывает лоскутное ватное одеяло, смотрит на ноги, бледные, сильно истончавшие. Но живые, без синюшных гангренозных отеков. Становится легче.

Фельдшер из ближнего поселка показался на острове только в начале июля, когда Тарасов, подставив под плечи самодельные костыли, делал по комнате неуверенные шаги. Нацепив на нос очка, фельдшер ощупал ноги больного. Сказал, что без рентгена трудно поставить правильный диагноз, но, кажется, кости срослись правильно. Хочется на это надеяться… Иначе придется снова ноги ломать. Надо вести больного в Павенец, в больницу.

Фельдшер копается в бумажках, вынимает ручку.

– Как ваша фамилия? – спрашивает он Тарасова.

– Самсонов, – говорит Тарасов. – Петр Петрович. Москвич. Приехал порыбачить. И вот несчастный случай. Спрыгнул в воду, а там неглубоко и камни. Ноги поломал…

Тарасов убежден: что свое имя он раскрывать не должен. Он выздоравливает, он скоро встанет на ноги. Накопились счета, которые он должен оплатить. Теперь его жизнь приобретает особый смысл.

Фельдшер снова щупает ноги.

– А кто накладывал шины? – спрашивает он.

– Это я, – из темного угла комнаты выступает хозяин. – Я немного в этом деле петрю. При медсанчасти на зоне пять лет работал. Лепилой.

Тарасов снова не может сдержать слез. Это слезы счастья. Он будет жить. Через час ему помогают забраться в лодку фельдшера.

Над водой стелится утренний туман. Тарасов смотрит на удаляющийся остров. Забыты все обиды. На берегу стоят Мария Петровна и Василий Лукич. Они машут руками, что-то кричат. Но за гулом мотора слов уже не понять.

Он машет рукой в ответ, он уплывает отсюда навсегда. Уплывает в другую жизнь. Люди на берегу, а затем и сам остров скрываются в тумане.

Свеженький, как молодой огурец, гроб остался стоять в сенях. Авось, самим хозяевам пригодится.

* * *

А ведь как все хорошо начиналось…

Каша заварилась около двух лет назад. Директор театра, ещё не подписав заявление Тарасова об увольнении по собственному желанию, покачал головой и криво усмехнулся: «Максим, не переоценивай свои возможности. Мы тут тебя не зажимаем. Но ты со своими задатками, со своим актерским уровнем можешь рассчитывать только на вторые роли. Пока. Еще успееешь вырасти». «Мне не нужны вторые роли, я уже много переиграл вторых ролей», – буркнул Тарасов.

«Роль Гамлета ты не получишь нигде. Понимаешь? В любом, самом задрипанном театре тебе не дадут ничего приличного. Везде придется начинать с нуля. Везде придется доказывать, что ты не верблюд. И на это уйдут годы», – сказал директор. «Что ж, придется начать с нуля. Но только не в театре. Этим я сыт».

Директор пожал плечами и подмахнул заявление.

Тарасов ушел из театра. Он не болтался по пивнякам и не бездельничал. Он забыл дорогу на любительский ринг, но в спортзале бывал почти ежедневно. Режим тренировок пришлось изменить. Четыре раза в неделю посещал тир. Каждый день бегал по восемь километров по пересеченной местности. Затем душ. Затем сорок минут на прыгалках. Три минуты, полминуты отдыха, ещё три минуты… Снова душ.

К гантелям и штанге не прикасался, чтобы не набрать дополнительную мышечную массу. Впереди длинная дистанция, а лишние килограммы ни к чему – нагрузка на сердце.

Стояла ранняя карельская осень, на студеном ветру трепетали желтые листья, щелкали выстрелы карабина, сладко трепетало сердце… Оно выстукивало непривычные скорые ритмы. Сердце ждало скорых перемен.

Но к черту всю эту лирику, все эти желтые листья и сердечные мотивы. В задницу их. Тарасов знал, что к прежней жизни жалкого провинциального лицедея и спортсмена неудачника уже нет возврата.

Подобралась компания старых знакомых, все боксеры. На ментовском языке такая компания называется устойчивой преступной группировкой или бандой. Пусть будет банда. К черту все слова, все определения. Это были крутые парни, способные не мелочью заниматься, не чемоданы на вокзалах тырить, ни валютчиков шерстить. Это были ребята, способные на большие дела. Их мужество не выветрится, не рассосется…

Алтынов, Яновский и сам Тарасов – три фигуранта. Но Петрозаводск, хоть это и столица какой-то там гребанной республики по существу нищая чухонская глубинка. На весь город богатых людей по пальцам считать. В этой медвежьей дыре денег никогда не водилось и, надо думать, в обозримом будущем не заведется.

Перед отъездом Тарасов решил поговорить с больным отцом.

Он сел на его кровать: «Я договорился с одной женщиной. Она будет приходить сюда. Приготовит, постирает и вообще… Деньги я буду высылать каждый месяц. Сколько смогу». «А может, останешься? – отец говорил плохо, неразборчиво. – Я мечтал увидеть внуков. До того, как загнусь». «Мне нечего делать здесь, в этой дыре, – помотал головой Тарасов. – Мне все здесь осточертело. Прости. Как говаривал герой одного спектакля: или сейчас или никогда».

«Что ты задумал?» – спросил отец. «Я задумал начать нормальную жизнь. Всего-навсего», – сказал сын. «Максим, дай мне умереть спокойно. Не делай ничего такого, о чем потом придется жалеть», – кажется, отец готов был пустить слезу. Тарасов не ответил, разговор был закончен.

Друзья взяли билеты до Питера. Северная столица – город больших денег и больших возможностей. Там можно развернуться. Так они думали. Господи, какая наивность. Никто их в Питере не ждал, никто туда не звал. Помнится, жить пришлось в клопиной берлоге, снимая комнату у грязной и алчной старухи, похожей на процентщицу Достоевского.

Но неудобства быта легко сносить, когда знаешь, что впереди тебя ждут большие дела. А дела, как на зло, подворачивались не слишком крупные. Кажется, сначала был налет на салон меховых изделий или на филиал Сбербанка? Впрочем, какая разница?

Звучит, конечно, неплохо, даже весело: салон меховых изделий. Но это пустой звук. Да, риска было много, а навар мизерный. Самые дорогие шубы хранились в подвале, но Тарасов этого не знал. За полчаса до открытия салона спокойно вошли туда через черный ход, набили морды трем охранникам, стучавшим в домино. Затем положили персонал салона на пол и начали шмон.

По неопытности сняли вещи с кронштейнов в торговом зале. Дамскими шубками набили несколько объемистых баулов. Кожаные куртки и пальто вообще не тронули.

И вот главная ошибка. Они не спустились вниз, на склад, где в специальных холодильниках хранилась партия отборных канадских соболей. Короче, вышла лажа. Они взяли товар не первого сорта. А потом их обманул перекупщик. Дал какие-то копейки, а остальные вещи забрал якобы на реализацию. И благополучно смылся.

Больше других тогда заработал директор мехового салона. Да, это не лох, тертый перетертый мужик. Он быстро оценил ситуацию. До того, как вызвать милицию, директор вывез оставленные грабителями соболя и заховал их в надежном месте. А потом получил огромную страховку за якобы украденные вещи. Все списали на грабителей, как списывают убытки на пожар или стихийное бедствие. Впоследствии тот директор так раскрутился, что открыл ещё один или два салона меховых изделий. Вскоре его замочили питерские бандиты, которым этот навозный жук не доплатил какую-то мелочь. Все жадность…

Со Сбербанком вышло и того хуже.

Это вообще нищенский заработок, деткам на эскимо. Когда Тарасов вспоминал этот эпизод своей жизни, щеки жег огонь стыда. Что тут скажешь, чем оправдаешься: начинающие грабители. Они не знали, что по банковским правилам в кассе может храниться денег в пересчете на доллары, ну, не больше тысячи. Как только эта сумма набирается, деньги отправляют в хранилище.

Даже что такое хранилище они не знали. И времени не было туда спуститься. До прибытия милиции они успели взять только те копейки, которые лежали в кассе. Одно хорошо, тогда обошлось без крови. Как ни крути, людская кровь не водица.

Сбербанком дела не закончились. Ребята только раскумарились, только кулаки зачесались. Но карта не шла. Еще несколько вооруженных ограблений, но улов, по современным меркам, совсем жиденький. На прокорм.

Под Новый год Тарасов со своими парнями совершили налет на квартиру одного предпринимателя, в прошлом известного цеховика. Они зашли в квартиру, связали хозяина и заперли в ванной. Но на хате, как ни странно, не оказалось ни больших денег, ни ценностей.

Опять все то же: затарились кое-какой мелочью, золотишком и бытовую аппаратуру прихватили не понятно зачем. Видик подарили старухе хозяйке, чтобы та не стерла от злости последние зубы. Денег только на то хватило, чтобы рассчитаться с наводчиком за наколку.

И тут терпение кончилось, Тарасов сказал – стоп. Или мы делаем одно, но большое дело. Или вообще бросаем этот онанизм.

В то время Тарасов любил повторять: «Лучше я заживо сгнию в этом театральном болоте, на сцене областного театра, чем ещё раз так обосрусь». Они легли на дно и стали искать это большое дело. Но долгое время ничего не подворачивалось. Вообще ничего.

* * *

Как часто бывает, помог случай.

Один хрен по фамилии Маслюк, бывший инкассатор частной фирмы, вылетел с работы за пьянство и нанесение легких телесных повреждений техничке. Уборщица отказалась вытереть лужу, которую он по пьянке сделал в коридоре. Он затаил обиду на родную контору и, главное, остался без денег. Маслюк случайно познакомился с Тарасовым и объяснил ему, что к чему.

Фирма, из которой вытряхнули Маслюка, занималась перевозкой и инкассацией денег. В частности, перевозили зарплату для работников целлюлозного комбината. А этот комбинат – это же тысячи работников, целый город людей. Вот это и было то самое дело, которое долго и безуспешно искал Тарасов.

Они с приятелями разработали план, простой и эффективный. Именно в простоте была сила этой затеи. Инкассаторская машина в сопровождении милицейских «Жигулей» выезжает из Питера. На глухой дороге её с двух сторон блокируют лесовозами. А дальше дело техники.

Вообщем, все получилось.

И обошлось бы без жертв, без крови. Милиционеров положили на асфальт и связали, а инкассаторов пришлось пристрелить. Потому что один из них хотел выглядеть героем и оказал сопротивление. Наводчик Маслюк погиб в той идиотской перестрелке.

Но деньги они взяли. Мало того, удалось уйти, хотя на ноги подняли всю милицию и оцепили район. Когда милиция заблокировала район места происшествия, они успели выйти из кольца.

На этот раз навар отменный, в пересчете на доллары миллион. Хорошая цифра. Тарасов хотел, чтобы пыль немного улеглась. Они с приятелями некоторое время жили на съемной квартире в Питере, затем перебрались в Петрозаводск. Таскали с собой сумки с деньгами, будто в них была картошка с огорода. Если взглянуть со стороны – прикольное зрелище.

Напрасно потратили время. Петрозаводск город относительно небольшой, там слишком трудно спрятаться.

Тут Тарасову встретился ещё один приятель, тоже бывший спортсмен Осипов. Поговорили по душам. Осипов предложил хороший вариант, мол, отсидитесь у моего брата истопника в поселке на берегу Онеги. Решено, из Петрозаводска они уезжают. Чем скорее, тем лучше. Перед отъездом Тарасов отложил в сторну некоторую сумму, завернул деньги в несколько герметичных пакетов и закопал в надежном месте. «На всякий случай, на черный день», – решил он тогда. Умно поступил. Черный день скоро наступит, а захоронка с деньгами ой как пригодится.

Вчетвером они отправились в Рыбачье. Но что делать дальше? Деньги кровавые. Их надо отстирать. А затем конвертировать.

Осипов отправляется в Москву, где в то время работал охранником у некоего Зеленского, своего земляка, директора туристической фирмы «Онега». Осипов все рассказал своему боссу. Так и так, есть трое ребят, которые недавно грохнули инкассаторов и теперь сидят на мешках с грязными деньгами, не знают, что делать.

Зеленский подключил Субботина. Тот взялся помочь. Вместе со своими телохранителями они выехали в Рыбачье.

Субботин долго торговался, предлагал отмыть деньги за пятьдесят процентов общей суммы. Это, разумеется, форменный грабеж. За отмывку таких процентов не требуют. Тарасов отказался. Спорили они, спорили и сошлись на тридцати процентах. Хотя и это грабеж. Ударили по рукам. А что было дальше?

Братская могила для Алтынова и Яновского. Их убили охранники Субботина, а потом закопали на безлюдном острове, которых в устье Онеги – тысячи.

Ночью телохранители сломали Тарасову ноги, сбросили его с лодки в озеро. Думали он, как топор, на дно пойдет. Слава Богу, не было болевого шока, иначе кранты. Но и так радоваться нечему. Ранняя весна, вода студеная. Тарасов вынырнул метрах в десяти от лодки. С борта его не заметили. Работая одними руками, он плыл четверть часа. Затем перевернулся на спину и попытался отдохнуть. Не удалось, слишком холодно. И перстная вода плохо держала человека.

Он снова плыл, работал руками до боли, до онемения в плечах. Плыл, плыл и плыл… Когда он понял, что сил осталось только на донышке, попалось небольшое бревно. Черное и скользкое, оно лежало на воде, будто долгие годы ждало в этом самом месте тонущего человека. Тарасов стянул с себя брезентовую штормовку и накрепко привязал себя к бревну. Теперь он, по крайней мере, куда меньше шансов утонуть.

Теперь Тарасов почувствовал, как болят сломанные ноги. Но боль – ерунда. Главный враг – это холод. Чтобы победить холод нужно двигаться почти без остановки. Тарасов продолжал работать руками, даже не зная, в какую сторону плывет. Временами он терял сознание, но забытье продолжалось совсем недолго.

Он снова приходил в себя и снова начинал грести. Сколько времени продолжался этот марафон? Час? Может, два часа? Неизвестно. Сознание пропадало и возвращалось. Тарасов чувствовал, что умирает. Но он не умер. Но жизнь не уходила, жизнь не отпускала, жизнь крепко держала его за шкирку. В бледных сумерках северной ночи он увидел землю. Увидел берег, сосны, нависшие над ним.

Он отвязал штормовку от бревна и поплыл к этому спасительному берегу. Сознание оставило Тарасова, когда он выполз из воды на твердую землю. Он снова пришел в себя. Совсем рядом, над черной избушкой, клубился печной дымок. Или эта избушка – видение, плод расстроенных нервов и тяжелой травмы? Тарасов закричал. Последние силы он вложил в этот дикий, отчаянный крик. Дальше пустота.

Тарасову повезло с ангелом хранителем, хороший попался ангел. Тут даже не надо впадать в мистику, и так понятно: его сберегло само провидение.

Потом были болезнь, прозябание на шатком мостике между жизнью и смертью. Позже вернулась воля, жизненные силы, а с ними – жгучее желание отомстить.

Отомстить…

Ну, это довольно просто. Это не великая проблема. Особенно если из тебя самого ещё не сыплется песок, ты умеешь нажимать на курок и хотя бы изредка попадаешь в цель. А если стрелять совсем не умеешь – пользуйся автоматическим оружием. Песок из Тарасова не сыпался, и стрелять он умел. Мокрое дело – не проблема.

А вот вытащить деньги из такого жлоба, как Субботин… О да, это почти неразрешимая задача. Субботин человек весьма и весьма экономный, даже прижимистый. У его супруги нет зимней шубы. Субботин заставляет жену ходить на государственную службу, хотя та за месяц получает меньше, чем стоит галстук мужа. Он не жалеет денег только на себя самого и свою любовницу Катерину Уварову.

Короче, Тарасов понимал, с каким жадным ублюдком имеет дело.

Он на день вернулся в Петрозаводск, из соображений безопасности даже к отцу не заглянул, ночь провел на вокзале. Утром откопал пакет с деньгами, взял билет в Москву. Пора начинать, только действовать следует без особой спешки… Тарасов нанял дорогих детективов, которые выследили всех персонажей этой истории. Узнали о них все, что можно узнать. Затем он нашел себе помощников. Бывшего штангиста Кислюка, боксера Крапивина, отставного военного Бузуева. Еще парочку парней, бывших спортсменов, Храмова и Дундика. Эти – форменные отморозки, которым мышцы заменяли мозги.

Пока Тарасов боролся за себя и, встав на ноги, занимался своими делами, Субботин играл в свои игры.

Он явился в Москву с деньгами. И это были действительно грязные и кровавые деньги. Их нельзя было пускать в оборот, с ними нельзя идти в банк. И приятель Субботина чертов армяшка Оганян, владелец ресторана «Домино», вызвался помочь. Пропустить через свой кабак такие огромные суммы целиком он не мог. Часть денег прошла через «Домино», другая часть через частный пенсионный фонд, где у Оганяна полно земляков. Короче, лаврушник отмыл деньги.

Кое– что перепало Зеленскому. Какую-то мелочь бросили братьям Осиповым. Свой процент получил Оганян. Да, Субботин жадноват, не привык бросаться деньгами.

И наступила, в общем и целом, хорошая благополучная жизнь. Правда, не надолго. Все тонкости движения своего капитала Тарасов выяснил через частных детективов. И вот предварительный итог: Осипов прибрался. Значит, одной заботой меньше. Упокой Господи его душу.

Теперь, когда все точки расставлены по местам, остается действовать дальше. По тактическим соображениям разумно начать с мелкой рыбешки. Скажем, с Зеленского. Или первым хлопнуть армяшку Оганяна? Собственно, это без разницы. Тарасов вытащил из кармана монетку. Орел – Зеленский. Решка – Оганян. Тарасов подбросил монетку вверх. Выпал орел.

Судьба Зеленского была решена.