Текст книги "Аргентина. Кейдж"

Глава 4
Башня и рыболов

Потрошение. – Черный Конь. – «Тупы-ы-ые!» – Бодлер и Рембо. – Gradalis. – Доска Счета Истинного. – Комиксы ее сиятельства. – Натали Кабис и мсье Брока. – Главный почтамт.

1

Думала позвонить, но в последний миг достала из сумочки белые тонкие перчатки и отмычку. Не из особой нужды – себя проверить, лишняя тренировка никогда не помешает. Замок, правда, так себе: модный «американец», минута работы, не больше. Старые сейфовые, где ключи с бороздкой, не в пример сложнее. И дверь подгуляла, в три удара вышибить можно.

Чуток налево, нажать, еще нажать… Есть!

Отмычку Мухоловка купила на той же улице, где заказывала балетный станок, в соседней мастерской. Предлагали целый набор («Самая лучшая арматура, мадам!»), еле отговорилась. Париж, Париж!..

Дверь приоткрылась, но на чуть-чуть: цепочка, стальная, как на старых наручниках. Анна, усмехнувшись, вновь открыла сумку, но уже большую, хозяйственную. С такой добрые парижанки по магазинам ходят.

Клещи!

Кто не спрятался, она не виновата!

* * *

– Здравствуй, Шарль!

За все годы знакомства секретному агенту Мухоловке так и не довелось побывать у коллеги в гостях. Карел Домучик больше всего на свете ценил покой и уют. А что будет, если твой порог перешагнет Сестра-Смерть?

…Кухонька, маленькая, двоим не развернуться. На плите – кастрюля с деревянной ручкой, на столе недопитая чашка чая. Шарль у стола, в майке и мятых пижамных штанах в полоску. Руки подняты, закушены губы. Очки – и те погасли.

Понял!

Мухоловка дернула пистолетным стволом.

– Повернись! Медленно, иначе убью не сразу.

Подождала, оценив лысинку на затылке, а затем и в кастрюлю заглянула.

– Вареные яйца? Знаешь, очень актуально. Спасибо за подсказку.

Ответа ждать не стала – врезала тростью по затылку. Рукоятью, где залит свинец.

Со свиданьицем!

* * *

– Потрошение, Шарль, дело хлопотное. Это лишь кажется, что работы на три минуты. Вогнал иголку куда нужно и записывай все подряд. Не-е-ет, возни много. Вот, скажем, куда тебя положить. Если на паркет, пятна останутся. Некрасиво! Я занавеску из ванны взяла – постелить. Ты не против? Извини, воду разлила, пока тебя приводила в чувство. Но это лишь вода, не страшно.

Ответа не дождалась, да и трудно отвечать, когда кляп во рту. Анна поглядела в близорукие злые глаза, улыбнулась.

– Я с твоим консьержем долго по-итальянски объяснялась. Мол, бедная девушка, инвалид, без куска хлеба, а ты мне работу обещал. И в полиции скажу, если что. Заманил – и хотел обесчестить. На французов такое очень действует.

Разрезала майку, стащила пижамные штаны, легко коснувшись скальпелем кожи.

– Крови не будет. Несколько пятнышек, следы от уколов. А вдруг ты, Шарль, наркоман?

Работать решила в комнате, где места больше. Все подготовила, разложила инструмент, а заодно и бумаги просмотрела. Ничего брать не стала, но главное запомнила.

– Начнем?

Щелкнула коллегу по носу, вынула кляп.

Во время работы Сестра-Смерть любила напевать, негромко, ничему не мешая. На этот раз, дабы образу соответствовать, выбрала итальянские песни. Решила перемежать веселое с грустным, огонь со льдом, мед с полынью. Ведь и жизнь такая, в две полоски, словно у зебры. Лишь иногда третий цвет появляется – красный.

* * *

– Анна, прекрати! Я все расскажу, не надо!..

– Конечно, расскажешь, Шарль. У меня не молчат. И не нарушай правила. Объект, как ты знаешь, может просить только об одном – о смерти. И очень убедительно, а то я не поверю. Итак, вопрос первый…

Уже на третьей песне она поняла, каким может быть их с Мареком номер. Парень силен и ловок, но ничего сложнее танго наверняка не танцевал. Значит, вести ей. Она – бедная художница, итальянка… А какие в Италии танцы? Веселая бергамаска, модная в прошлом веке пиццика, маскаретта – венецианское буйство, сальтарелла с триолями из восьмых на каждую четверть, чинная павана и в контраст ей – бодрая гальярда… Несть им числа, но не всякий на сцене будет смотреться, особенно если выступают двое. Ндреццата, где палками фехтуют, хороша, но за месяц такое не подготовить.

Сообразила, когда доставала иголки. Протерла первую спиртом, прицелилась получше…

Есть! Нашла!

И запела мрачную, с надрывом «Fior di tomba».

 
Сегодня утром венок надену,
Прощай, подружка, прощай! Навсегда прощай-прощай!
Не пережить мне его измену…[39]39
  Будущая «Bella ciao».


[Закрыть]
 

* * *

– …Слышишь меня, Шарль? Если слышишь, моргни. Молодец! Сейчас я тебя снова стукну… Да не хрипи, может, еще выживешь. Очнешься, сумеешь встать – уноси ноги из Франции. Я прямо отсюда поеду на главный почтамт и отправлю письмо твоему шефу в Берлин – о том, как ты всех сдал. Адрес ты мне сам сообщил, разве не помнишь? Если французы письмо перехватят, тоже не беда, арестуют тебя как гитлеровского шпиона – и правильно сделают. А насчет Квентина ты зря, Шарль, ой зря! Такие вопросы я сама решаю – и этот решу… И убери здесь. Пахнет… плохо.

2

– И не стыдно вам? Вы же кюре, солидный человек. А это наш гость из Штатов, репортер. А вы город позорите. Что он о нас подумает? Совести у вас нет!

– А разве большевики не отменили совесть, tovarishh мэр? Мне остается только молиться. Нет, не за жизнь этого несчастного, а лишь за то, чтобы вы убили его без ваших обычных пыток.

Кейдж поглядел на одного, потом на другого. Хороши! Мэр – олицетворение пролетарского гнева, кулачищи сжаты, темные волосы дыбом. Но и Черный Конь ничем не хуже: и ростом, и могучей статью (плечи сутану рвут), а уж улыбка – целому ипподрому на зависть. Вот только темные глаза не смеются – прожигают насквозь.

На голове – широкополая шляпа-«сатурно», в крепких пальцах – четки белой кости.

– Вы – мракобес! Реакционер!

– А вы – замечательный человек, верный ученик Ленина и Сталина!

Оба явно входили во вкус, но Крис, сам того не желая, испортил всю обедню. Вначале подбирал подходящее слово («куре» – не годится, «прест» тоже). Вспомнив же, спасибо маме, склонил голову:

– Благословите, аббе.

Максимилиан Барбарен, открывший было рот для очередной тирады, нахмурился, но промолчал. Священник же стер лошадиную усмешку с лица.

– Сын мой! Благословление просто так не дается. Приходите вначале к Нему.

Обернулся, поглядел на храм.

– Я, скромный отец Юрбен, всегда рад вас выслушать.

Повел могучими плечами, покосился на мэра.

– А что вы так смотрите? – буркнул тот. – Наша партия всегда выступала за свободу совести. Между прочим, я хочу парню о городе рассказать. Вы бы, кюре, не злобствовали, а пошли бы с нами. Там многие документы на латыни, помогли бы.

Отец Юрбен мягко улыбнулся.

– Разве могу я, грешный, мешать коммунистической пропаганде?

Максимилиан Барбарен вобрал в грудь побольше воздуха, но священник поднял вверх ладонь.

– Сдаюсь на милость пролетариата, не тратьте сил. Смею ли я поинтересоваться, где вы решили поселить нашего гостя? Если, конечно, не отправите его в камеру.

– Вас бы туда! – мечтательно вздохнул мэр. – Мсье Грант сейчас у Мюффа, у них дом большой… А что?

Отец Юрбен взглянул очень серьезно.

– Хорошо бы поселить молодого человека ближе к центру. Здесь есть люди, которые его с радостью примут и не откажутся от малой лепты. Если, конечно, наш уважаемый гость не против заплатить. Немного, совсем немного.

– Да в чем дело? – поразился Крис. – Конечно же заплачу.

Мэр отчего-то поморщился.

– Это рядом, Кретьен, за собором. Целый этаж, комнат хватит. Хозяйка – человек очень хороший. Если скажут, что блаженная, не верьте. Ложь!

– Отчего же вы не восстановите ее на работе? – ударил голосом кюре.

Максимилиан Барбарен хрустнул кулаками:

– Потому что директор школы – такой же реакционер, как и вы! Дать ему волю – на костре людей жечь будет… Идемте, Кретьен, меня от ладана уже тошнит.

Повернулся резко, махнул ручищей. Кейдж поглядел на священника.

– Жду, – напомнил тот. – И будьте снисходительны, сын мой. Не судите древо по шуму ветвей, но судите по плодам.

* * *

Ничем не прославился город Авалан, если верить трудам ученых мужей. Даже городом, с гербом и золотым ключом, так и не стал. Испокон веков жили в этих местах пастухи, а при «короле-солнце» поселились на вершине холма несколько сот обращенных гугенотов, покинувших родные края волею монарха. Вырос собор, разметили несколько улиц, но дальше дело не пошло. Так и жил Авалан, не город, но и не деревня. По праздникам его обитатели угощали друг друга и редких гостей местными блюдами: мясным рулетом с черносливом, картофелем-трюффадом, ароматными сырами и пирогами с черникой. Если же и был Авалан известен, то лишь благодаря своим коровам, красно-рыжим, ростом с древних туров, с белыми раскидистыми рогами[40]40
  В нашей истории такими коровами прославился город Салер (Salers).


[Закрыть]. А еще – аметисту, что добывали у подножия окрестных гор. При Людовике Возлюбленном пожаловал сюда сеньор, выстроил замок, взяв копальни под свою твердую руку. Но аметист ушел в глубь земли, сеньор же плохо ли, хорошо, но дожил до Революционного трибунала и гильотины. Замок опустел, при Бонапарте половину парней забрали в конскрипты, вернулся же едва ли каждый четвертый. И потекла жизнь по-старому – до самой Великой войны, после которой Авалан вновь обезлюдел. AD 1935 коммунисты создали Комитет бдительности и дали бой «Огненным крестам». Сгорело два дома, трех убитых похоронили на местном кладбище.

А более в Авалане не случилось ничего.

* * *

Вначале напевал совсем тихо, мурлыкал. Но когда последние дома остались позади, оглянулся и затянул вполголоса:

 
О, Дикси-страна! Утром, в мороз,
Я здесь родился, и здесь я рос!
Оглянись, оглянись, оглянись! Наша Дикси!
 

Конечно, и граппа виновата. Гражданин мэр, несмотря на грозные инвективы супруги («Ты чего парня спаиваешь, Макс? А вы, Кретьен, еще кусочек индейки возьмите!»), все подливал и подливал. Малыми каплями («Ну, не ребенок же он, в самом деле, Констанс?»), на самое донышко глиняной рюмки, зато с регулярностью медного часового маятника.

 
Люблю я Дикси, мою страну.
Здесь я останусь, и здесь умру!
Оглянись, оглянись, оглянись! Наша Дикси!
 

Кристофер Жан Грант не слишком возражал, потому что вдруг понял, что снова очутился на Юге. Страна другая, и полушарие иное, но Юг остается Югом, благословенным краем сильных и честных людей, не ломающихся даже после самых страшных поражений. Теплый, вечерний воздух стал сладким, дохнув полузабытым счастьем вечного палеолита – красных степей родного Сен-Пьера. Он, конечно, не дома, но где-то совсем рядом, у своих, таких же упрямых, загорелых и не умеющих лгать. Сел на мотоцикл, да приехал.

 
Здесь солнце пылает, здесь хлопок растет,
Здесь старая доблесть еще живет!
На юге, на юге, на юге, в Дикси!
 

А когда допел, врезал от всей души каблуком по пыльной земле, вдохнул поглубже, и…

И куда это его занесло?

…Тропинка, слева и справа вроде как сосны, только странные очень, над головой – темнеющее вечернее небо, впереди… Кейдж снял очки, протер получше. А ничего впереди, разве что небольшой подъемчик и… скала? Если да, то странная, как и сосны.

Заблудиться конечно же мудрено, даже после граппы («Ну, за прессу! Но только за прогрессивную!»). Приехал он с северо-востока, из Лавалетта, а сейчас, как истинный дикси, тропил путь строго на юг. Максимилиан Барбарен пытался развернуть гостя в иную сторону, но Крис решил не тратить времени даром и прогуляться. Город он уже, считай, повидал, а что за ним? Ясное дело, приключения! В ушах шумит, и в мыслях – полный джаз, однако ноги ступают твердо, значит – вперед, репортер Грант! А вдруг прямо за этим подъемом…

Да ведь это не скала! Башня? Башня!..

– Oh, yeah!

Взбежал, придерживая фотокамеру на боку. Выдохнув, повернулся налево, к старой, покрытой трещинами кладке, и наверх поглядел. Башня внушала. Не Эмпайр-стейт-билдинг, но этажей пять будет. Крис, прикинув, много ли кадров осталось, прищурился на уходящее солнце. Выдержка тридцать, диафрагма восемь…

– Ай-й!..

Кейджу бы удивиться (кто сказал «Ай-й!..»?), но удивляться он решил после, а пока бросился сквозь высокую траву прямо к большой трещине в каменном панцире. Девушка не падала, спускалась, ловко цепляясь за неровно отесанные глыбы, но что-то пошло не так: рука ли сорвалась, нога ли соскользнула…

– Держитесь, мисс!

Иное хотел сказать. Не «держитесь», а «удержу», но и того не смог. Ростом невелик, телом легок, а потому в траву упали оба. Все что сумел – в последний миг развернуться спиной. Теплая земля обратилась гранитом, толкнула в затылок.

Ай-й-ай!..

* * *

– Веревку срезали, – сообщила девушка. – Там была веревка, чтобы на самый верх подняться. Я попыталась без нее…

Какая именно девушка, понять мудрено. Очки улетели неведомо куда, перед глазами же крутилось неведомо что, приправленное яркими искрами. Но почудилось, будто знакомая, по крайней мере, голосом.

– Ты, конечно, молодец, но я падать умею. С детства привыкла, без хорошего синяка домой не приходила…

Кейдж внимал молча, ожидая, когда прозреет. Искры исчезли, но сумрак лишь сгустился. Или это вечер наступил?

– А в результате мы оказались in flagrante, причем по полной, хоть под венец иди.

И вновь не поспоришь: он, неудачливый спаситель, лежит на земле, девушка же – отнюдь не на земле. И не так это, если подумать, плохо, даже если и под венец.

– Грамерси, храбрый парень!

Сумрак исчез. Ее губы коснулись щеки.

– Лежи! Сейчас твои очки найду.

3

– Yes-s-s! – невозмутимо проговорил тупой «амис», продолжая жевать свой chewing gum. Харальд Пейпер, иного не ожидавший, принялся рассуждать о берлинской погоде дальше. И в самом деле! Вчера была осень, ветер, холодный дождь, а сегодня словно лето вернулось. Солнце, на синем небе – ни тучки, и тепло, хоть плащ снимай.

Место же для такого разговора самое подходящее: Тиргартен, небольшая аллея, ровно подстриженный кустарник, чуть дальше – кто-то беломраморный на круглом постаменте. Народу не много, но и не мало, на соседней лавочке пусто, а на следующей – целая семья при детской коляске. И правильно, скоро теплу конец. На берлинскую осень лучше смотреть из окна.

– Yes-s-s!

«Амис» словно шагнул с киноэкрана. Крепкий, плечистый, челюстью хоть орехи коли, а на лице ничего, даже легкого интереса. Зато жует очень тщательно, с полным пониманием процесса.

Ну, тупой!

Ладно, что там у нас дальше насчет погоды? Над всей Испанией по-прежнему безоблачное небо, однако рассуждать об этом смысла нет. «Амис» намеков не понимают – по уже указанной причине. И даже не знают, где находится родина Сервантеса, потому как у них на глобусе – только Западное полушарие.

Сын колдуна с трудом сдержал усмешку. Что с ущербных взять? Им бы чего попроще: ветер южный, температура воздуха выше обычной на целых семь градусов…

* * *

То, что американцы тупые, знал весь Рейх. Пропаганда постаралась, да и народ охотно верил. Сильные, богатые, жирком заросшие, но без капли ума. Газеты лишь намекали, юмористы же с эстрады рубили прямо:

– Тупы-ы-ые!

Гауптштурмфюрер СС Харальд Пейпер с юмористами не спорил, а вот с начальством приходилось. Но как поспоришь, если у Штатов даже армии приличной нет? И неприличной тоже: кавалерия, как при генерале Стюарте – и триста старых танков[41]41
  К 1940 году – чуть больше. «Я только что видел все танки США… их у нас почти 400» (сенатор Генри Кабот Лодж).


[Закрыть]. И разведки нет, Конгресс денег не выделил. С «амис» вполне хватило Великой войны, больше за океан не сунутся.

– Американцы – люди с куриными мозгами, – изрек лично фюрер, пресекая все сомнения. – Живут как свиньи, хотя и в очень роскошном свинарнике.

Параноик Пейпер никак не мог понять, насколько это всерьез. Пусть и с куриными мозгами, но почему запрещена слежка за американскими гражданами? Почему даже посольство не позволено освещать?

…В Тиргартене слежки он не заметил. Конечно, его «контакт» в посольстве, пусть и тупой на всю голову, однако все-таки не юный boy scout, пришел сюда не через главный вход и провериться не забыл. Но по какой такой причине в списке приоритетов «стапо» не было и нет американского направления? Не Козел это решил, с самого верха сигнал. Неужели их, тупых «амис» с куриными мозгами, настолько боятся?

С «контактом» Харальд встречался раз в две недели. Предупрежден был сразу: его выслушают, но не больше. Так и случилось. Что ни говори этому, с челюстью, в ответ услышишь только:

– Yes-s-s!

И хоть кол на голове теши!

* * *

– В следующий раз я вас не вытащу, Харальд, – сказал Агроном в одну из их редких встреч. – Делайте выводы!

Выводы «старый боец», член НСДАП с 1927 года, сделал уже давно.

– Меня хотели расстрелять в 1934-м, вас – годом раньше[42]42
  Автору совершенно неинтересна биография Генриха Гиммлера, но приводимые факты в целом соответствуют действительности.


[Закрыть]. Дело не в личностях, рейхсфюрер, ошибка в самом проекте. Не будем ничего делать – погибнем. Если не от руки камрадов, что вероятнее всего, то вместе с Рейхом. Штаты уже взяли нас за горло и не отпустят. Поздно!

Агроном молчал, но и молчание бывает разным. Стеклышки пенсне блеснули, словно маяк в штормовую ночь.

Дальше!

– Рейхсфюрер! Прикажите подготовить для вас материал по акциям Государственного политического управления СССР против русской эмиграции. Особенно по операции…

– …«Трест», – бледно улыбнулся Агроном и снял пенсне. – Бумаги на столе, Харальд. Давайте посмотрим их вместе.

* * *

Трудно разговаривать с тупыми!

– А какая погода в Соединенных Штатах? Говорят, у вас там смерчи бывают?

– Yes-s-s!

Сын колдуна окинул взглядом залитую солнцем аллею. Бесполезно, правы юмористы! Куриные мозги, как и было сказано. То ли дело они, истинные арийцы, отточенный интеллект, возвышенный разум…

И тут же представилось, как этот парень пишет отчет о встрече. Крутит головой, хихикает, а то и хохочет во все горло.

– Well, these gerries are so-o-o stupid!!

Решился, сунул руку в карман.

– В дальнейшем будем встречаться раз в неделю. Я стану передавать вам сводки Центрального Комитета Германского сопротивления. Делайте с ними, что хотите, но с условием: копии в европейские информационные агентства. Если и в ваши, американские, будет идеально. Первая сводка со мной. Возьмете?

«Амис» как жевал, так и продолжил жевать. На лице – по-прежнему ничего, даже скуки.

Ну, тупой!

– Yes-s-s!..

А ладонь, что твоя лопата…

4

 
Весны, осени, зимы, и грязь, и хандра,
Усыпительно скучные дни, вечера…
 

Мухоловка сидела на полу своей комнаты-каюты и читала Бодлера, негромко, в двух шагах не услышишь. Ноги вытянула, затылком прислонилась к неровной стене. Глаза же прикрыла, словно пытаясь разглядеть строчки невидимой книги.

 
Я люблю, когда мгла наползает сырая,
Влажным саваном сердце и мозг обнимая.
 

О Бодлере подумала, как только с утра зарядил первый осенний дождь. А еще потому, что забыла напрочь, и теперь вспоминала, слово за словом. Томик в надорванной обложке взяла у подруги еще в гимназии. Как не взять, если отец категорически запретил, потому что ужас, разврат и непотребство?

 
Там, на мертвых равнинах, где свищут ветра,
Где вращаются в долгой ночи флюгера,
Темный дух мой, бегущий от радостей мая,
Вновь воспрянет, вороньи крыла расправляя.
 

Не найдя «В цветах зла» ни первого, ни второго, ни третьего, гимназистка Анна Фогель томик отдала – и больше не перечитывала. Тем интереснее: упражнение, которому ее обучили, но уже не в гимназии, предусматривало работу на двух уровнях. Первый – внутренний, скрытый: секретный агент Мухоловка строит коварные планы. Второй, внешний – она же в светской беседе рассуждает о сортах французского сыра.

…Remotionem – Отстранение – давняя память об отцах-иезуитах и великой Империи, сердцем которой была ее маленькая страна. Империи давно уже нет, но наследство осталось.

 
Что для сердца, подобного гробу, милей,
Чем, проснувшись под инеем, видеть все ту же
Наших стран королеву, предвестницу стужи, –
Эту бледную мглу над безлюдьем полей.
 

Про сыр рассуждать сможет почти всякий, кто закончил разведшколу. А вот вспоминать забытого поэта, не путаясь в словах и не мешая себе-скрытой, это уже высший пилотаж. Эрц бы одобрил…

– Анна! У вас все в порядке? Анна!..

Стук в дверь… Помешает ли ей капитан деревянного корабля? Конечно же нет. Небольшое усложнение второго уровня.

– Входите, Марек!..

Глаза открыла, только услыхав, как стихли его шаги. Стал рядом, наверняка наклонился… А что там у Бодлера?

 
– Разве только вдвоем, под рыданья метели,
Усыпить свою боль на случайной постели.
 

Не выдержала – и рассмеялась. Открыв глаза, полюбовалась тем, что видит.

– Это не нарочно, Марек. Если вы не против, я еще минут пять буду очень странной. Не хочется переключаться. Знаете, как в радиоприемнике…

– Понял!

Капитан все понял – и поднял соседку с пола. Быстро оглянулся и, шагнув назад, умостил на стул. Мухоловка еле удержалась от того, что так и просилось на язык. Парижанин бы уложил даму на только что помянутую постель… Не стоит, и так смутила парня. То есть, не она, а Бодлер. Кстати, что там на следующей странице?

 
Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла![43]43
  Стихи Шарля Бодлера приводятся в переводе В. Левика.


[Закрыть]
 

На этот раз не вслух, только губами шевельнув. Прав был папа: ужас, разврат и непотребство.

* * *

– Я уже почти нормальная, Марек. Сейчас скажу «три»…

…Значит, в Вашингтоне ее не случайно вывели на Джозефа Зутина, ресторатора и антифашиста. Дорожку прокладывали не к Шагалу, а непосредственно к странному голландцу Йорриту Альдервейрельду, уроженцу Нидерландской Индии, где очень много диких лемуров. Еще недавно она бы удивилась, но после общения с Шарлем все стало на свои места. Симпатичный темноволосый парень – фигура крупная, не из ее обоймы и не ее масштаба. Профессионал? А вот тут неясно. Пока… Все? Все!

– Три!

Улыбнулась, а потом и вокруг поглядела. Она на стуле, симпатичный темноволосый – на другом, всего в одном шаге, смотрит растерянно, ничего не понимая. Добить?

– Очень хорошо, что вы зашли, Марек! Я кое-что придумала насчет нашего номера, но давайте сначала про шпионов.

…На парня интересно смотреть. Лицом не дрогнул, даже взгляд прежним остался, но внутри уже – черный шарик, готовый врезаться в пол.

– По тем же правилам? Вы говорите, а я – «дальше»?

– Как хотите… Марек! Ситуация у меня сложилась так, что вас требуется немедленно завербовать. Но сделать я это не смогу, сразу по нескольким причинам.

– Одну назовете? – равнодушно поинтересовался черный шар.

– Вы слишком умны, а мотивировать мне вас нечем. Скорее будет наоборот: вы меня быстро перевербуете, а я еще спасибо скажу. Поэтому придется рискнуть головой. Своей, Марек, своей.

Переждала его взгляд, развела руками.

– Иначе не получится! Буду изгонять беса силою вельзевула, князя бесовского… Мне нужен выход на руководство французской разведки, Марек. Передайте им одно слово: «Эрц».

Капитан деревянного корабля молчал очень долго. Смотрел куда-то вниз, сквозь ровные доски пола. Наконец вскинул голову.

– А почему вы Бодлера читали?

– Могу и Рембо.

Анна встала, опираясь на спинку стула. Поймет ли?

 
Надоела мне зыбь этой медленной влаги,
Паруса караванов, бездомные дни,
Надоели торговые чванные флаги
И на каторжных страшных понтонах огни!
 

5

Зеленая саржа исповедальни напомнила Кейджу родной Сен-Пьер, их маленькую церковь, где крутили кино. Там тоже была саржа, но не зеленая, темно-синяя.

– Грешен, аббе! Последний раз я исповедовался месяц назад…

В городе, где он родился, атеистов не было – не выживали в палеолитическом климате. В Новом Орлеане довелось о таковых услышать.

– А откуда они знают, что Бога нет? – поразился маленький Крис.

Ответы на этот вопрос репортеру Кристоферу Гранту довелось выслушать разные. «Атеисты Бога не отвергают, – обмолвился его нью-йоркский знакомый, протестантский проповедник. – Они отвергают лишь Нашего Бога…» Для Кейджа все это было слишком сложно. В детстве мама обучила его простой молитве на родном кажунском:

 
Будь милосерд, прости мне зло,
Я, Боже, хрупок, как стекло,
Пред страшной яростью Твоею![44]44
  Матюрен Ренье (1573 – 1613). Перевод М. Талова.


[Закрыть]
 

Читая молитву, маленький Крис каждый раз вспоминал собственные очки. Однажды такое случилось: попали под каблук, хрустнули…

* * *

– Не грустите, сын мой! – наставительно молвил отец Юрбен. – Уныние – смертный грех. Вам бы сейчас радоваться…

Из храма Кейдж уходить не спешил. Сел на скамейку поближе к алтарю, положив руки на колени – точно как на уроке в воскресной школе. Никому не мешал: пусто под огромным гулким сводом. В это утро лишь он зашел в гости к Творцу.

– Пойдемте, пойдемте, мсье Грант! – тяжелая ладонь опустилась на плечо. – После вчерашних пыток в большевистском застенке вам надлежит принять толику исцеления.

Таковую потребили за большим деревянным столом в доме, где обитал достойный кюре, прямо за собором. Бутыль, которую достал отец Юрбен, была огромна и черна, как и он сам.

– Называйте по имени, аббе, – попросил Кейдж после первой рюмки. – Господ в этих краях, кажется, не слишком любят.

Священник взглянул не без иронии:

– Чему удивляться, Кретьен? Город построен на земле катаров и альбигойцев, а основан гугенотами. Поэтому я не смею упрекать Его…

Прервался, на миг закрыл глаза.

– …За ниспосланные ради грехов наших испытания. Я лишь скорблю. Максимилиан Барбарен и его коммунисты – плоть от плоти здешнего люда. Господу виднее, кем населять наш Авалан.

О политике Кейджу говорить совершенно не хотелось, однако слово «катары» показалось знакомым. Ну конечно же Монсегюр!

– Оh! Значит, где-то здесь спрятан Святой Грааль?

Черный Конь нахмурился, да так, что у Криса вино застряло в горле. Но ответил мягко, словно с малым ребенком беседуя:

– Кретьен! Сын мой! Святая Церковь отнюдь не приветствует подобные россказни, языческие по духу и кощунственные по своей сути. Свят Господь, но отнюдь не чаша, блюдо или котел. Предкам, увы, доводилось заблуждаться ничуть не реже нашего.

– Значит, те, что верят в Грааль, – еретики? – поразился Крис.

– Еще какие! Но если вам интересно…

Кюре, неспешно поднявшись, прошествовал к небольшой деревянной этажерке, заставленной книгами, прищурился.

– Вот! Взгляните, Кретьен!..

Небольшая брошюрка вполне уместилась на крепкой грубой ладони.

– А я ее уже видел, – вспомнил Крис. – В кабинете у гражданина мэра.

* * *

В 1875 году некий Гюстав Брока написал и напечатал в близкой Тулузе единственную за все столетия книгу о городе на холме. Назвал просто: «Авалан и его окрестности». Максимилиан Барбарен сообщил об этом обстоятельстве не без гордости, однако сам труд не одобрил, окрестив «реакционной поповской мутью». Вероятно, по этой причине репортер «Мэгэзин» смог полюбоваться брошюрой лишь издали, сквозь стекло книжного шкафа.

– Брока – семья в наших краях известная, – заметил отец Юрбен, наливая очередную рюмку. – Их предок служил управляющим в здешнем замке, а отец Гюстава после возвращения Бурбонов выкупил то, что от замка уцелело. Книга неплохая, Брока работал над ней много лет, в Париж ездил, архивы ворошил. Но не все труды пошли впрок.

«Реакционная поповская муть» лежала тут же, рядом с бутылью. Кюре взял брошюру и, быстро перелистав, нашел нужную страницу.

– Интересовались, Кретьен?

…Слева – текст, справа – черно-белая вкладка. На ней не слишком удачно нарисованная чаша в пупырышках, долженствующих обозначать драгоценные каменья. От чаши во все стороны – лучи, более похожие на тонкие белые клинья. Фоном же всему изображение Девы Марии с Иисусом-младенцем на руках. Прямо под Ее стопами, над верхним краем чаши, черная неровная надпись:

Gradalis

Крис поспешил сунуть нос в текст, но священник покачал головой.

– Не тратьте силы. Там – пересказ всем известной истории об осаде Монсегюра и о сокровищах катаров. Авалан даже не помянут, да и с чего? Вероятно, автор просто хотел привлечь внимание туристов. Суета сует!

…Не посмел спорить со святым отцом Кретьен-рыцарь, ибо помнил вежество, однако же дрогнуло сердце его, и стала светлей дорога…

– Аббе! Я книжку потом почитаю, если вы не против. А сейчас объясните, пожалуйста, что не так с моей квартирной хозяйкой? Я же заметил, как вы с гражданином мэром переглядывались…

* * *

– Всегда стараюсь думать о людях хорошо, – сказала Мари-Апрель.[45]45
  По-французски конечно же «Marie-Avril».


[Закрыть] – И не судить, чтобы саму не судили. К тому же я тут недавно, многого не знаю. Но… Мне кажется, ты прав, Кретьен. Эти люди очень жестоки. «Порождения бурой земли», если вспомнить грека Алкмана.

Кейдж невольно поежился. Пойди привыкни к такой! Только что улыбалась, шутила…

– Для них женщина, ждущая мужа с войны, – сумасшедшая колдунья. Барбарен и священник лучше прочих, они, по крайней мере, пытаются смирить зло. Напиши об этом, Кретьен, может, у кого-то проснется стыд.

В последнем репортер «Мэгэзин», помня собственный опыт, здорово сомневался, однако спорить не стал. В истории Натали Кабис, бывшей учительницы единственной в городе школы, он уже разобрался. А вот его новая знакомая…

Встретились в то же время и в том же месте – у подножия башни. Аметистовой, как называли ее в округе. По легенде, местный владелец устроил на ее вершине сторожевой пост, дабы наблюдать за подъездами к копям. В прошлый раз Кейдж даже не успел толком разглядеть ту, которую честно пытался спасти. Поцелуй в щеку, очки на нос и…

– Хватит на сегодня подвигов, Кретьен. Обратно в город – и спать. Скоро стемнеет, еще заблудишься или ногу подвернешь. А зовут меня Мари-Апрель. Имя редкое, но мне очень нравится.

И – развернула носом в сторону дороги. Только и запомнилось, что рыжая, очень на кого-то похожая, а еще с характером. Никому про их встречу Кейдж рассказывать не стал и ближе к вечеру вновь направил стопы строго на юг.

Устроились там же, у подножия башни. Крис просто кинул куртку на траву.

– А я уже работать начал. Купил бумаги – и пишу все подряд, что вижу, что слышу, что думаю. Прямо как Хемингуэй! Ну, у Хэма, конечно, лучше выходит, он мастер.

Девушка не перебивала, слушала, а Кейдж между тем поглядывал. За годы работы довелось встречаться с разным народом, со временем и опыт пришел. Хоть и не стал репортер Кристофер Грант мистером Шерлоком Холмсом, но кое-чему научился.

– Я даже название для книги придумал – «Глоток хорошего вина». Кстати, Хэму обязательно покажу, может, что посоветует.

…Видом – совсем девчонка, но глаза не лгут: его лет или чуть младше. Рыжая, стрижка короткая, ни шляпки, ни берета. Брюки и жилет от очень дорогого костюма (светло-коричневая замша), но пиджак не надела. Ростом невелика, его пониже, однако синяки помянула не зря, наверняка спортсменка.

– Город я весь уже облазил, а завтра хочу к развалинам замка сходить. Мне объяснили, что это у озера, в двух километрах отсюда. Там еще вроде кто-то живет.

…Лицо? Самое обычное, южное, в загаре. Нос бы чуть побольше, губы поменьше, но и без того – симпатичная до невозможности. Глаза зеленые, с загадкой, ямочки на щеках. И – похожа. А вот на кого – полный затык, хоть кулаком по голове лупи.

И фотографировать себя не позволила. Мол, потом, когда косметичку возьмет.

– Не надо меня изучать, Кретьен, я же не замок!

Кейдж сглотнул, поспешив перевести взгляд на ближайшую сосну. Аллепскую, как уже успела пояснить девушка.