Текст книги "Нуар"

Крупный план
Юго-западнее Парижа
Июнь 1940 года

– Рич! Ради бога, Рич!..

Я выплюнул изо рта окровавленную землю, привстал, попытался подняться на ноги.

– Сейчас, Марк! Сейчас!..

Вокруг гремело, взрывалось, плескало огнем. Небо исчезло, затянутое тяжелым черным дымом. Колонну накрыли основательно, по всем правилам военной науки: сначала истребители, потом пикировщики, снова истребители. Отбиваться было нечем, да и некому. «Пуалю» – те, кто не успел разбежаться, предпочли уткнуться лицом в теплую летнюю землю. Вдруг пронесет?

…Перевернутый военный грузовик, трупы в серых мундирах, разбитая вдребезги каска-«адриановка», брошенные винтовки. Машина Марка рядом, покореженная, с вынесенными напрочь стеклами.

Встать я все-таки сумел. Покачнулся, ухватил ртом клочок пропахшего гарью воздуха. Марк там, на первом сиденье, рядом с шоферским местом. За рулем был я, что, вероятно, нас всех и спасло. Когда начали бомбить, сразу выехал на обочину, затормозил, распахнул дверцы… Почему Марк не выскочил? Наверняка из-за портфелей, они на заднем сиденье. Вцепился, поди, обеими руками, не оторвешь…

– Я иду. Марк, дружище, держись!

Из-за Марка мы и влипли. Уезжать из Парижа надо было раньше, но он медлил, не желая бросать лабораторию, никак не мог найти какие-то важные бумаги. А затем стало поздно. Отступающая армия забила дороги, приходилось все время пережидать, пропускать колонну за колонной. А вот теперь немцы. Боши!..

Я предлагал не ехать на юг, по переполненному Солнечному шоссе, свернуть на проселок, переждать день-другой. И снова Марк меня не послушал, он спешил, боялся за дочь, за документы в двух тяжелых кожаных портфелях…

Каждое движение давалось с трудом. Приложило меня крепко, бомба упала совсем рядом, но все-таки идти было можно. До изувеченной машины оставалось пять шагов… четыре… два…

Дошел! Ухватился за приоткрытую дверцу, потянул на себя.

– Марк! Марк!..

Вначале я увидел кровь – большое неровное пятно на белой рубахе. Пиджак расстегнут, шляпа лежит на коленях, лицо запрокинуто, на лбу и щеках тоже кровь, неровные темные потеки.

Дрогнули веки. Взгляд – неожиданно злой, неприятный.

– Она… Что с ней?

Я поудобнее оперся о дверцу, смахнув грязный пот со лба. Странная у моего друга привычка – не называть дочь по имени, по крайней мере, при посторонних.

– Там, в кювете. С ней все в прядке, только пыли наглоталась.

Марк кивнул, вновь прикрыл глаза.

– Меня, кажется, ранило – осколок по ребру царапнул. Как думаешь, Рич, это не опасно?

Я осторожно коснулся рубахи, попытавшись расстегнуть пуговицы. Крови натекло немало, царапина больше походила на глубокий разрез…

Надо было улыбнуться. Кажется, у меня получилось:

– До очередной свадьбы заживет. Пошли отсюда, Марк! Зальем коньяком, перевяжем – будешь как новенький. А я потом машину осмотрю, вдруг еще удастся наладить? Вещи заберем или здесь оставим?

Вопрос не из самых умных. С документами Марк расстанется только мертвый.

– Вещи? – еле заметно шевельнулись губы. – Да, мои вещи!

Рядом что-то рвануло, и я невольно вжал голову в плечи. Зря мы тут торчим, боши пошли на очередной круг, того и гляди, получим добавку…

– Ходить смогу, – задумчиво проговорил он. – Это очень хорошо… Знаешь, Рич, мы с дочкой отсюда без тебя доберемся. Если что, один портфель сама потащит.

Шляпа упала с колен. Рука дернулась, поднимая небольшой пистолет с резными костяными накладками – жалкую дамскую хлопушку, подарок от очередной его пассии. Из такого кошку с дюжины шагов не убьешь.

Но если ствол смотрит прямо в лицо…

Я хотел спросить «за что?», но выговорилось совсем другое.

– Половины тебе мало?

Марк виновато улыбнулся:

– Зачем делить? У меня дочь, куча родственников, да и сам я еще не старик. К тому же, будь справедлив, это все-таки мое открытие. А ты мною решил…

Выстрел отбросил его назад, на спинку сиденья. Пуля вошла точно в лоб.

– Не решил, а воспользовался, – вздохнул я, опуская «браунинг». – Что же ты дочь не пожалел, дурак?

Я нашел ее там же, где и оставил – в кювете, уткнувшейся носом в землю. Ладони на голове, темное платье побелело от пыли, туфля, упавшая с левой ноги, закатилась к самому краю канавы.

Подошел ближе, вынул «браунинг».

– Это я, не волнуйся.

Она попыталась кивнуть, чихнула.

– Дядя Рич, как там папа? С ним все в порядке?

Можно было выстрелить ей в сердце, но я побоялся не попасть первой пулей.

Прицелился в затылок.

Общий план
Эль-Джадира
Февраль 1945 года

К вечеру дождь перестал. Вода стала льдом, подошвы скользили по замерзшим лужам, мороз кусал за пальцы, не давая вынуть папиросы. Зато ветер стих, успев разогнать облака. Над городом и над близким океаном загорелись неяркие зимние звезды.

Набережная, как и в прошлый раз, была абсолютно пуста. Невысокие крутолобые волны тупо и упрямо били в бетон, разбрызгивая ледяную влагу. Приходилось держаться противоположной стороны, поближе к заледенелым пальмам. Ричард Грай шел неспешно, держа руки в карманах. Шляпа сдвинута на ухо, во рту – давно погасшая папироса.

Он был не один – Черный человек бодро шагал рядом, с хрустом давя непрочный лед на лужах. Одет был непривычно для этой эпохи: немецкое кожаное пальто, черная кепка, тоже из кожи, маленькая фотосумка на ремне, как раз под небольшую цифровую камеру. Бывший штабс-капитан смотрел под ноги, его спутник, напротив, с интересом разглядывал все, что попадалась на пути. Пару раз останавливался, доставал фотоаппарат, озаряя ночь короткой яркой вспышкой.

Ричард Грай не обращал на него внимания. Не смотрел, не слушал. Черного человека, это, впрочем, совершенно не смущало.

– Какая наивная эпоха! – заметил он, пряча в очередной раз аппарат. – В наши с тобой дни двое мужчин, идущие рядом, уже бы вызвали вполне политкорректные ассоциации. В чем-то ты прав, хорошее время! Здесь мужчины – все еще мужчины, а женщины не похожи на Леди Гага. Ты в другом ошибся – кино и сон нельзя принимать близко к сердцу. Какая тебе разница, кто здесь победит и сколько за это заплатит? У них свои проблемы, у нас свои. Только здесь – кино, неплохо нарисованный сон, а у нас дома – реальная жизнь. «Времена не выбирают, в них живут и умирают».

Черный человек вновь остановился, достал фотоаппарат. Ричард Грай пошел медленнее, затем повернулся. Темный зрачок цифровой камеры смотрел прямо в глаза. Он успел поднять ладонь, закрывая лицо.

– Не буду! Не буду! – его спутник рассмеялся и со вкусом прицелился в ближайшую пальму.

Вспышка!

– Чем-то на Ялту похоже, правда? По-моему, придумать это место мог только наш человек. Ты же помнишь, что здесь должно находиться в реальности? Никакого сходства. Не город, а демократическая смесь Касабланки из фильма с Южным берегом Крыма. Кто-то очень хотел предаться ностальгии… Ладно, пойдем!

Они вновь шли плечом к плечу. Ричард Грай, достав коробку папирос, вынул одну, привычно закусил зубами мундштук.

– Здорово ты вошел в образ! – прокомментировал его спутник. – Куришь, пьешь, тренажеры забыл. Да где их тут взять, тренажеры? Но хуже всего, что ты принял здешние правила игры. Белые, красные, зеленые!.. Какая чушь! Представь, что ты на Марсе. Твоя задача – разместить приборы наблюдения, взять образцы, сфотографировать самое интересное…

Вспышка!

– …А ты записался в марсиане. Абсурд! Тебя, видишь ли, волнует, кто прав, кто виноват. Да тебя и в нашем мире это не сильно беспокоило!.. Политика – дерьмо, и политики – дерьмо, а на войну идти смысла нет, потому что справедливые войны давно закончились.

– Это у нас, – неожиданно для себя ответил он. – Не здесь.

Черный человек замер на месте, взглянул изумленно.

– Ты… Ты серьезно? Да ты ничем не умнее той дурочки на картине. «Молодой господин! Молодой господин!..» А в итоге ты, вероятнее всего, умрешь, и я с тобой за компанию. Все результаты работы – к черту, про наших близких я даже не рискну напоминать.

Бывший штабс-капитан тоже остановился, щелкнул зажигалкой и наконец-то закурил. Навязчивый спутник внезапно показался ему маленьким и очень смешным.

– А ты себя что, бессмертным вообразил? У меня… У нас на компьютере, если помнишь, в отдельной папке фотографии тех, кто уже погиб, изучая Ноосферу. Люди – не нам чета. Я все сделал правильно, из опыта следовало выжать максимум. А без эмоций не проживешь, даже во сне. Политика – дерьмо, и политики ничем не лучше, только вот нацисты и в нашем времени есть, русскоговорящие, кстати… Пойдем, не хочу опаздывать.

Черный человек пожал плечами, но не стал спорить. Дальше шагали молча. Ровный строй пальм отступил, уйдя в сторону, и набережная стала заметно шире. Вдали желтым огоньком блеснул свет фонаря. Ричард Грай невольно ускорил шаг.

– Думаешь, придет? – нарушил молчание любитель ночных фотоснимков. – Не слишком ли романтично? Впрочем, если объекта нет в номере, нет в ресторане, то где еще можно встретиться? «Возле казармы, в свете фонаря…» Эта особа тебя одного не оставит, ты ей нужен, и вовсе не в романтическом плане.

Ответа он не удостоился. Свет фонаря стал заметнее, рядом с ним обозначился темный силуэт старой пушки. Поблизости никого не было, но Ричард Грай не сбавил шага. Его спутник начал отставать, теперь он смотрел под ноги, грел пальцы в карманах, без всякой нужды поправлял кепку, зачем-то сдвигая ее на ухо. Наконец, явно что-то решив, Черный человек быстро двинулся вперед.

– Теорию Q-реальности еще не забыл? – бросил он, даже не повернув головы. – Кто ты – и кто я? Напомнить?

Бывший штабс-капитан вновь не стал отвечать. Рядом с черной громадой древней пушки, прямо посреди желтого круга стояла она.

«Фонарь во мраке ночи у ворот горит. Твои шаги он знает, а я уже забыт…»

Внезапно послышался смех. Черный человек, каким-то чудом сумев обогнать своего спутника, загородил дорогу.

– Уйди, – вздохнул Ричард Грай. – У тебя свой мир, у меня – свой.

Его спутник презрительно дернул губами:

– Тень, знай свое место! Мне надо выбраться отсюда, а по твоей милости шансов у нас почти не осталось. Поэтому с дамочкой поговорю я.

«Не жирно ли будет?» – хотел ответить Ричард Грай.

Не ответил.

Исчез.

– Рич! – она бросилась навстречу, протянула руку. – Рич, я всюду вас искала, вас не было в гостинице, в ресторане, я обошла все бары на улице…

Черный человек отступил на шаг, сунул руки в карманы.

– Здравствуйте, Зоя Ивановна.

Женщина замерла, приложила пальцы к губам, затем неуверенно, сбиваясь, выговорила:

– Почему… Вы меня назвали… Откуда?

Нежданный гость негромко рассмеялся:

– Как говаривал запрещенный у вас в Совдепии писатель: «Тоже мне, бином Ньютона!» Могу год рождения назвать. 1907-й, верно? Родились в Тульской губернии, если не ошибаюсь, в Алексине. По образованию – библиотекарь, в ВЧК с 1921 года.

Женщина тоже отошла на шаг. Выпрямилась, сжала губы:

– Вы не Ричард Грай.

– Само собой, – равнодушно констатировал гость, даже не обратив внимания на пистолет в ее руке. – С вашей, Зоя Ивановна, подготовкой вы даже по походке могли бы заметить разницу. Что вас удивило? Сами же говорили о шизофрении, вот и получите. Вторая личность перед вами. Можете так и написать в отчете, от меня не убудет.

Она подошла чуть ближе, взглянула в глаза.

– Боже мой…

Достала из сумочки пачку «Галуаз», долго, путаясь в собственных пальцах, вынимала сигарету. Получилось не сразу, в правой руке по-прежнему было оружие. Наконец достала. Выронила.

– Я вам помогу.

Гость, забрав пачку, вручил сигарету, полез в карман за зажигалкой.

Щелк!

Женщина кивнула, благодаря, затем равнодушным тоном поинтересовалась:

– Откуда у вас эта редкость?

Черный человек взглянул удивленно:

– Вы о зажигалке? Австрийская, IMCO, у отца такая была. К чему вопрос?

– К тому, что вы – не шизофреник. И не Ричард Грай. Объясните!

Гость на минуту задумался, бросил взгляд вверх, где равнодушным огнем горели звезды.

– В самом деле этого хотите? Ладно, только не разочаруйтесь ненароком в жизни. Мы с вами находимся в одном из ответвлений Мультиверса, бесконечной человеческой Вселенной. Ваш мир – особенный, он – искусственно созданная Q-реальность. Мой alter ego вам наверняка пытался все объяснить, но слушали вы плохо. Ричард Грай – Q-виртуал, моя копия, совершенно идентичная на миг попадания. Но с того времени прошло более четверти века по здешнему счету, мой двойник успел сильно измениться и, увы, наделать глупостей. Поэтому я решил вмешаться. Это не по правилам, но, как говорится, нужда выше добродетели. Что касается ваших анкетных данных, Зоя Ивановна, то они есть в любом справочнике. Прошел почти век, какая уж тут секретность!

Женщина спрятала пистолет, зябко повела плечами.

– Может, куда-нибудь пойдем? Очень холодно! Тут поблизости есть бар…

– Безалкогольный, надеюсь? – гость улыбнулся. – Зоя Ивановна, мой виртуал умудрился приобрести кучу вредных привычек. Курит, пьет, соблазняет замужних женщин с погонами на пеньюаре.

Ее взгляд мог бы разрубить сталь, но Черный человек лишь дернул щекой.

– Хотели слушать? Так слушайте! Мне ваши шпионские игры глубоко противны. Что коммунизм, что нацизм, особой разницы между ними не вижу. Но сейчас у нас возник взаимный интерес. Вы же не хотите, Зоя Ивановна, чтобы эта банда разнесла полмира, спасая Гитлера? Меня же очень интересует персона, всё сие организовавшая. К большому сожалению, вторично здесь появиться не смогу, иначе сотру личность виртуала и останусь только наблюдателем. А это почти то же, что смотреть собственную казнь в прямой трансляции.

Женщина внезапно положила руку ему на плечо. Гость едва не отшатнулся. Сдержался, закусил губу.

– Вы очень волнуетесь, – негромко проговорила она. – Не надо! У нас в самом деле есть общий интерес. Но если вы так откровенны, то позвольте быть откровенной и мне. Ваш alter ego – авантюрист, причем не очень высокого полета, а наши с ним личные отношения вас не должны касаться. Сейчас важно другое – приказ, который мы должны непременно выполнить. Если Ричард Грай поможет выкрасть Тросси и доставить его в Москву, ему помогут. Наша наука может очень многое, мы можем обратиться лично к Вернадскому.

Черный человек мотнул головой.

– Не успеете, ни вы, ни я. От Москвы не останется даже пепелища, а у меня тоже, так сказать, возникнут некоторые проблемы. Предлагаю другое. Ричард Грай сделает все возможное, чтобы остановить Армагеддон, вы же, Зоя Ивановна, не станете ему мешать. Если надо, наплюете на приказ, пристрелите своего напарника, выполните любую просьбу моего alter ego, даже самую нелепую. Тогда еще будет шанс. В противном случае – амба! То, что может уничтожить ваш мир, находится за его пределами. Земля не плоская, самое время вам это понять. Иначе солнце взойдет на западе!

Двое стояли в круге желтого света. Молчали, не двигались. Наконец женщина еле заметно покачала головой:

– Если я соглашусь, смертный приговор практически обеспечен. Умирать… Умирать страшно, а с клеймом предателя, так и вовсе… Но я могу все же рискнуть. Однако вы требуете полного доверия. А что взамен?

– Взамен? – удивился он. – Целого мира вам мало?

– Человеку можно довериться, если знаешь, что ему нужно. Вы не из нашей реальности, у вас свой мир и своя жизнь. Тогда зачем вы здесь? Рич говорил, что все это требуется ради науки. Но что в результате? Не думаю, что дело в чистой теории. Один безумец в нашу реальность, как я понимаю, уже пробрался.

Мужчина согласно кивнул:

– Понял. Опасаетесь второго. Верить не верите, но хотите перестраховаться. Ладно, слушайте!..

Поблек желтый свет фонаря, пропали тени. Мигающий серый сумрак.

Он и она.

Затемнение
Эль-Джадира
Февраль 1945 года

– Мы живем в очень разных мирах, Зоя Ивановна. Ваш страшен, но по-своему велик. Мой – мелок и мерзок. Мы в тупике, а впереди, скорее всего, катастрофа. Очень многие мои современники это понимают, некоторые – пытаются изменить. В Настоящем все прогнило, единственный выход – воздействовать на Прошлое. Но с точки зрения физики это невозможно. Реальное Прошлое пока недостижимо, кроме того, всякое изменение уничтожит того, кто его осуществил. Парадокс: «Убей свою бабушку!» Остается вмешиваться в историю чужих, пусть и подобных нашей, реальностей. Мне это неинтересно, для меня мой мир – единственный, остальные – лишь его отражения. Какой смысл менять картинку в зеркале?

– Зачем же вы здесь?

– Чтобы попытаться изменить мой мир, не ваш. Теорию не изложишь за минуты, сошлюсь на практику. Есть История, – и есть человек, который ее наблюдает. До Колумба человеческое Прошлое было меньше ровно вполовину. Для людей Старого света не существовало истории майя, тольтеков, ольмеков и еще десятков народов. Что изменилось 12 октября 1492 года? Мир остался прежним, люди-наблюдатели тоже.

– Изменилось? Колумб приплыл в Америку.

– Именно. Изменилось точка, откуда ведется наблюдение. И люди обнаружили, что их Прошлое куда богаче и сложнее, чем они думали. Это и есть самая простая модель. Если удастся то, что я задумал, то в идеале мир раскроется, как цветок, появятся несколько лепестков-реальностей, связанных между собой. Каждый лепесток будет иметь свой вариант Истории, но он станет частью Новой Истории – общей для всех. В мир, где победили Колчак и Деникин, можно будет попасть, просто купив билет.

– Вы сумасшедший, как и Рич, но в вашем безумии есть логика. Признаться, она меня не слишком радует… К сожалению, то, что задумал Тросси, тоже чрезвычайно логично. Я подумаю, хорошо? А что будет с Ричем? С Ричардом Граем?

– Что будет завтра, не знаю. А сейчас я уйду, и он свалится вам в объятия, правда, в несколько пришибленном виде. Если надо, оттащите его к врачу, а лучше влейте пару стаканов коньяка. А еще лучше – оставьте в покое. Надеюсь, у парня хватит ума не верить ни одному вашему слову!

– Слова не всегда нужны.

– Угу. Если есть хорошая обувь и шелковое белье. Счастливо оставаться, товарищ капитан!

– Четверть века без вас определенно пошли на пользу вашему alter ego. Только с чего вы взяли, что виртуал – именно он?

Крупный план
Эль-Джадира
Февраль 1945 года
Сон

Генералы обедали. Неспешно, основательно, тщательно прожевывая и аккуратно глотая. Алюминиевые ложки постукивали о металл больших тяжелых мисок. Повар в серой форме и ослепительно белом фартуке стоял на подхвате, чтобы не опоздать с добавкой, ушлые репортеры деловито щелкали «Лейками». Генералов не смущала суета. Они обедали. Питались. Принимали пищу. Новые чистые гимнастерки, застегнутые на все пуговицы, звезды в петлицах, выбритые до синевы щеки.

– Mein Gott! Oh mein lieber Gott! [56]56
  Боже мой! Мой милостивый Боже! (нем.).


[Закрыть] – еле слышно вздохнул Липка. – И не подавятся!

Я незаметно сжал его руку. Пехотный майор Вермахта, изъясняющийся по-русски прямо в штабной столовой 9-й танковой дивизии – сам по себе нонсенс. Но у Фёдора – Теодора фон Липпе-Липского – по крайней мере, документы не фальшивые. Предъявлять же то, что лежит у меня в нагрудном кармане, можно лишь в крайнем случае, и то предварительно расстегнув кобуру.

Табельный «Вальтер» я убрал подальше, заменив его привычным «бельгийцем» Browning M1906. Пока, вроде, не заметили.

…Ерунда! Я никогда не надевал немецкую форму! Никогда! Но почему я это все вижу? Это чушь, этого никогда не было!..

Генералам между тем подали второе, что вызвало оживление у сотрудников 691-й роты пропаганды, окруживших стол. Снова щелчки камер, негромкие команды, деловитая рабочая суета. Генералам это нисколько не мешало. Они обедали. Питались. Набирали калории.

Слева – бывший командующий 12-й армией РККА Понеделин, справа – бывший командир 13-го стрелкового корпуса Кириллов. В петлицах – по две звезды, если вместе сложить – восемь штук, на целое созвездие хватит.

Уманский «котел» перестал существовать. Две армии погибли, убитых не смогут пересчитать и через семьдесят лет. Фронт прорван, гансы форсируют Днепр, а этим двоим немецкий повар наливает тягучий розовый кисель.

– Ich kann nicht mehr! [57]57
  Не могу (нем.).


[Закрыть] – Липка поморщился, поправил туго застегнутый ворот. – Сейчас, ей богу, стошнит!..

Стоящий рядом ефрейтор с фотокамерой взглянул на нас с явным интересом. Наверняка понял и взял на заметку. Может, прямо отсюда козликом поскачет – докладывать по начальству. Надо бы заняться этим ушастым, пока не добежал до ближайшего контрразведчика…

Нет, не надо! Нам с Фёдором глубоко плевать – и на ефрейтора, и на контрразведку, и на саму Смерть.

Бывший штабс-капитан Алексеевского полка Фёдор Липа погиб в июле 1942-го под Старобельском.

Бывший штабс-капитан Алексеевского полка Родион Гравицкий погиб в июле 1944-го на плато Веркор.

Ни хрена они нам не сделают! Но, черт возьми, почему я здесь? Почему я это вижу? Это не мое! Не моя память – и жизнь не моя!

– Lass uns gehen! [58]58
  Уходим! (нем.).


[Закрыть]

Во дворе было посвободнее, хоть и не намного. Посреди – крытый грузовик с большой белой буквой «К» на борту, возле забора – два десятка пленных под конвоем скучающих тыловиков, очередная пожива для стервятников-«пропагандистов». Не генералы, конечно. Их кормить из офицерского котла не станут, парикмахера с «золлингеном» не пришлют.

– А нашим раненым револьверы выдавали, – негромко проговорил мой друг. – Помнишь, Родион? Никто не хотел живым в плен к большевикам попадать. А эти!..

Оглянулся, скользнул взглядом по тихим, безразличным ко всему красноармейцам.

– С них-то взятки – гладки, нижние чины, серая кость. Но генералы! Даже если попал в плен, не успел пулю в сердце вогнать, дерись до конца, хоть кулаками, хоть ложкой! А они позируют, мордами наетыми торгуют, да. Солдатиков сейчас в лагеря гонят, все дороги забиты, а их красные превосходительства жрут!

Шевельнул губами, словно желая сплюнуть. Вынул платок, долго протирал потную шею.

Спорить с мертвым другом не тянуло, но он сам выбрал тему.

– Ты этого хотел, Липка. Хотел отомстить, пустить кровь большевикам, натравить на них немцев. Сам же говорил: пусть враги бьют врагов. Потому ты и пошел в Вермахт, и не в интенданты, в шпионы. У тебя все получилось. Вот она, кровь, целое море, и через сто лет не забудется! За каждого нашего, кто погиб на гражданской, уже воздали сторицей. Но Сталин все равно победит, большевики дойдут до Берлина, превратят его в щебень, а мы с тобой навеки останемся предателями. Ты и я, хотя меня здесь не было в августе 1941-го. Я ничего этого не видел! Это твоя память, не моя!..

Теодор фон Липпе-Липский равнодушно пожал плечами:

– Может, и моя, да. Но ее, как ты заметил, вполне хватило на двоих. А может, ты просто забыл, Родион?

…Нет, нет, я не забыл. Меня здесь не было, не было, не было!

– Насчет же предательства… Кого мы предали? Нельзя предать врага. Я подданный Российской Империи, присягал Государю и Отечеству. На этих хамов мне плевать, они – даже не русские, просто глина, которую не успели обжечь. Троглодиты… Мне их не жалко, пусть получают по полной! Но я думал, что они хотя бы будут сражаться, да. Черт! Всё по Достоевскому. Нация умная-с покоряет нацию глупую-с. Иногда хочется застрелиться…

Голос Липки еще слышен, но лицо уже размылось, превратившись в бесформенную маску с пустыми черными глазницами. Серый мундир обратился в обгорелые лохмотья, кожа на руках сморщилась, потемнела, в разрывах показалась желтая кость.

– Мне повезло больше, чем тебе, Родион. Я очень вовремя погиб – и погиб навсегда. Не дай Господь вернуться! Когда я умирал, то все пытался понять, ошибся ли я, а если ошибся, то в чем. Так и не понял. И хорошо, sehr gut, ja [59]59
  Хорошо, да (нем.).


[Закрыть]. Только я все равно возвращаюсь – сюда, в этот проклятый день. День моего триумфа, моей победы. Никогда не думал, что это будет так страшно. Такой он, ад! Hölle [60]60
  Ад (нем.).


[Закрыть]… Преисподняя для победителей.

Голос становится тише, серый туман подступает к самому лицу. Можно не отвечать, Липка не услышит.

Фёдор Липа погиб.

Очередь за мной.

– Спасибо, Арнольд!..

Я отдал флягу, прополоскал соленый от крови рот. Сплюнул тугую вязкую слюну, поправил повязку на голове.

Привстал.

За бруствером окопа – никаких перемен. Несколько мертвецов, обгорелая мятая трава, вывернутые взрывами серые камни, неровная горная гряда вдали. Воздух полон трупным смрадом и пороховым дымом, на руках и на одежде – кровавая грязь.

Плато Веркор. Департамент Верхняя Савойя.

– Еще минут десять, – невозмутимо констатировал Арнольд, вставляя диск в пулемет. – Потом снова полезут. Как ты их назвал, Ричард? Туркестанцы?

Мы перешли с Арнольдом на «ты» час назад. Напоследок.

– А еще татары. И какой-то 501-й штрафной батальон СС. Собрали всякую погань… Знаешь, Арнольд, пока я был без сознания, мне черт знает что привиделось. Будто уже наступил 1945-й год, русские у Берлина, а я почему-то снова в Эль-Джадире. Тебя нет, ты давно погиб, а я о тебе ни разу даже не вспомнил. Извини!

Мой друг рассмеялся.

– Русские у Берлина? Тогда, так и быть, прощаю. Да и что меня вспоминать? Пара строчек в приказе будет – уже хорошо. От большинства людей остается только черточка между датами.

Внезапно, став очень серьезным, поглядел прямо в глаза:

– А меня кто простит, Ричард? Я отвечаю за твою безопасность, ты – специальный представитель Французского Национального комитета, тебя послал сюда де Голль. Одну атаку еще отобьем – и всё. Ты отказался улететь, я не смог тебя заставить…

Я выдержал его взгляд.

– Вышел новый устав, лейтенант? Тот, в котором приказы обсуждаются? Лучше дай папиросу.

На его портсигаре я заметил свежую вмятину. Поглядел на гимнастерку, на разодранный нагрудный карман.

– Попали, – Арнольд слегка поморщился. – Ребра болят, но дышать можно. Ничего, до следующей атаки доживу… Ричард, я понимаю, что такое приказ. Просто обидно! Францию вот-вот освободят, наши всюду побеждают. А здесь… Обидно!

Я вновь выглянул из окопа. Трава, мертвые тела, равнодушные горы вдалеке. Здесь – поражение. По крайней мере, так запишут в учебниках.

– Приказы командования не обсуждают, Арнольд. Но я тебе кое-что объясню…

Я присел на дно окопа, прислонившись затылком к горячей сухой земле. На душе было неспокойно. Я мог бы отправить Арнольда на последнем самолете. Предлог нашелся бы, в крайнем случае, прострелил бы парню ногу. Но я оставил его здесь, на верную гибель. Жан Марселец и Антуан Прево мертвы, и никто не должен узнать, как подобралась к ним смерть. Вся группа «Зет» уже погибла, Арнольд и я – последние.

Если уходить – то прямо в легенду.

– Все очень просто, Арнольд. То, что боши проиграли, стало ясно после Сталинграда и Тобрука. Но разбить Адди и его банду – полдела, надо еще поделить Европу. Сталин не прочь взять все, вплоть до Ла-Манша. Ты как, не против?

Командир группы «Зет» покачал головой:

– Я из очень религиозной семьи, Ричард. Коммунисты? Нет! Моих родственников в СССР арестовали. Они исчезли – все, даже дети. К счастью, Сталин далеко…

– Зато коммунисты близко! – перебил я. – Во Франции они популярны, у них полно оружия. Рядом Италия, где их тоже много, за ней Югославия, а там уже и до России рукой подать… Дай флягу!..

Я отхлебнул воды, провел языком по сочащимся кровью деснам.

– Здесь, в Верхней Савойе, французские коммунисты собирались провозгласить Четвертую Республику – Французскую Советскую Социалистическую. План назывался «Монтаньяр», он был очень хитро составлен. Де Голлю обещали создать плацдарм для грядущего освобождения Южной Франции, он поверил, попросил союзников подбросить оружие, прислал несколько сот добровольцев. В результате коммунисты организовали в Веркоре целую бригаду. А дальше – просто. Создается новое государство, правительство обращается к Советам за помощью, те перебрасывают по воздуху несколько тысяч «красных» итальянцев и сербов, а заодно и своих «инструкторов». В результате Сталин получает плацдарм в самом сердце Европы. У де Голля нет сил, чтобы начать гражданскую войну, англичане же с американцами далеко.

Арнольд, забрав у меня флягу, намочил платок, провел по мокрому от пота лицу.

– Политика – большая мерзость, Ричард. Как хорошо быть просто солдатом!

– Не надейся. Мы с тобой в Эль-Джадире не зря время тратили. Мне удалось разговорить одного коммуниста, помощника Алена Рея, командира всех сил Веркора. Парень из самых «красных», но язык за зубами держать не умеет. В результате де Голль все узнал и разработал свой план. Мне не по душе этот носатый, но я согласился помочь. Остальное, Арнольд, ты видел.

Мой друг взглянул недоуменно:

– Я? Что я видел? Мы с тобой дважды сюда выбирались, помогали перебрасывать оружие…

Я улыбнулся.

– Точно! А еще я обещал подкрепление из Алжира, создание здесь, на плато, специальной авиагруппы, а главное – всяческую поддержку союзников, включая американский десант. Заодно постарался собрать в Веркоре все «красные» отряды, в том числе и советских партизан – чтобы их потом по горам не отлавливать. Ален Рей мне поверил, иногда я умею быть очень убедительным. Месяц назад, сразу после высадки в Нормандии, здесь было объявлено о создании «Свободной Республики Веркор», в случае успеха она быстро стала бы Советской. Коммунисты смело ввязались в бой, рассчитывая на то, что идиоты из Французского Национального комитета ничего не видят, не слышат и не понимают – а потом очень удивлялись, что никто не стал их Свободной Республике помогать. Немцы перебросили сюда эсэсманов и прочих туркестанцев, в результате чего здешняя Совдепия так и не смогла вылупиться. Враги уничтожили врагов! Такая вот история. Тебе по-прежнему обидно, Арнольд?

Он долго молчал. В руке дымилась забытая папироса.

Наконец поднял голову:

– Выходит, мы предатели, Ричард? Из-за нас с тобой погибло несколько тысяч патриотов?

– Заговорщиков и их пособников! – отрезал я. – Мы выполнили приказ Национального комитета. Идет война, лейтенант. Пока немцы громили Веркор, союзники освободили Марсель и Руан, скоро они будут в Париже. Ты разве хотел чего-нибудь другого?

Арнольд отвернулся, затоптал окурок, поглядел вверх, в жаркое белесое небо.

– Люди, которых я убил в Эль-Джадире и Касабланке… Тогда я не задавал вопросов, но сейчас спрошу. Они были предателями, Ричард? Или ты тоже выполнял приказ? Интересно, чей?

Я пододвинул поближе Sten. Двадцать пять «маслят» в магазине – все, что осталось. И еще «браунинг», два магазина – двенадцать патронов.

– Желаешь знать ответ, Арнольд? А он тебе нужен? Если хочешь, слушай. Жан Марселец никого не предавал, но он был бандитом, а Свободной Франции ни к чему такие герои. Победа должна быть чистой! Комиссара полиции мы прикончили, чтобы списать на него все грехи, в том числе и наши с тобой. Заодно сделали начальником Прюдома, он – сволочь, зато сидит на прочном поводке. Антуан Прево был замечательным парнем, но слишком честным, его показания раскрыли бы всю нашу кухню. Ни нам, ни Национальному комитету не нужна такая огласка. Про кого рассказать еще? Про тех, кого ты пристрелил в Касабланке?