Текст книги "Нуар"

Общий план
Эль-Джадира
Февраль 1945 года

– Сначала до главной площади, – велел он шоферу, – потом к цитадели и направо, к арабскому рынку, где магазины.

Таксист, покладисто кивнув, тронул авто с места. Набрав скорость, пристроился в хвост идущему впереди армейскому грузовику, затем бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего вида.

– Мсье, вы часом не из Америки? В смысле, из Штатов?

Ричард Грай невольно улыбнулся. Много лет назад, когда он впервые ехал по этому городу в такси, шофер задал ему именно этот вопрос.

– Не из Штатов. Неужели у меня акцент североамериканский?

Коротко стриженый затылок водителя дрогнул. Кажется, он тоже улыбнулся.

– Акцент! У этих янки, мсье, акцент бывает какой угодно, хоть русский, хоть китайский. У них там сейчас Вавилон, кто только не приезжает. Я это к тому, мсье, что если у вас чего на продажу имеется, я могу адресок подсказать. И цену хорошую дадут, и не обманут.

Американцев в городе было действительно много. Не то чтобы на каждом шагу, но машины с белыми звездами встречались часто, да и на тротуарах хватало рослых парней в знакомой форме. Наверняка имелись и те, что в штатском, недаром водитель проявил интерес.

– Про магазины, что у рынка, вы, мсье, в путеводителе прочитали? Так это прежде было, до войны. Сейчас все закрыто, а что не закрыто, то арабы перекупили. Ничего там приличного, я вам скажу, и нет. Но воля ваша, надо будет, повернем.

Отвечать Ричард Грай не стал, лишь кивнул молча. Город за окном таксомотора не слишком изменился. Когда бывший штабс-капитан уезжал, американцев в нем было еще больше. Касабланка не справлялась с огромным военным грузопотоком, и часть кораблей янки стали направлять в здешний порт. Обратно везли беженцев. Американские власти, внезапно подобрев, предложили всем желающим покинуть негостеприимный Старый Свет. Многие, хлебнув лиха в родной Европе, прельстились, и Эль-Джадира начала быстро пустеть. Тогда Ричард Грай и продал аптеку. Доходы оставались высокими, но перспектива была слишком очевидной. Жан Марселец это тоже понял и засобирался в дальний путь. Его прельщали Североамериканские Штаты, но для начала следовало, как он выражался, ликвидировать дела. Вышло иначе. Дела остались, пропал сам Марселец.

– Площадь Перемирия, – напомнил шофер. – Вы интересовались, мсье. Остановимся?

– Нет, не стоит.

Место ничуть не изменилось: монумент-пилон посередине, особняки с коринфскими колоннами, трехэтажное здание мэрии, французский триколор на высоком стальном шесте. Главную площадь разбили с размахом, желая превзойти не только ближних соседей в Касабланке, но и далекую Европу. В результате получился огромный заасфальтированный пустырь. В какой-то мере это было символично – Эль-Джадира так и не сложилась в единый город, оставшись конгломератом отдельных районов. Порт, горка, где живут отставники, скучный официальный центр, мрачная цитадель и, конечно, арабские кварталы. Их обитатели жили врозь, даже война никого не сблизила. Разве что беженцев не любили одинаково – и дружно, в единый голос, ругали парижские власти, ничего не понимавшие в здешних проблемах.

Бывший штабс-капитан так и не полюбил этот город.

– Цитадель, мсье. Можем свернуть к воротам.

– Нет, направо.

В поездке по городу не было особой необходимости. Имелись дела поважней, но Ричард Грай все же решил потратить впустую пару часов, просто так, без всякого смысла. Город за окном таксомотора был слишком знаком, и эта обыденность успокаивала, возвращая в привычный серо-черный мир.

…Ничего особенного не случилось, он уезжал по делам и вернулся. Накопились новые заботы, в них следует разобраться. Всё как прежде, всё как обычно.

Была еще причина, но бывший штабс-капитан не спешил в этом признаваться даже самому себе. Сначала пусть такси проедет вдоль полуразрушенной стены, построенной в давние годы португальцами, минует башню с давно рухнувшими зубцами и повернет на знакомую широкую улицу. В конце прошлого века здесь решили построить торговый центр. Два десятка магазинов, в основном филиалы известных парижских фирм, открыли сразу. Пускали также иностранцев – испанцев, португальцев, даже немцев, надеясь побыстрее оживить торговлю. Манекены в модных платьях глядели пустыми глазами сквозь стекла витрин, по вечерам вывески загорались желтым электрическим огнем… Кое-что из этой роскоши Ричард Грай успел застать, но уже на излете. Покупателей на подобные товары в маленькой Эль-Джадире оказалось не слишком много. Немцев закрыли и конфисковали с началом Великой войны, испанская и португальская мелюзга предпочла уйти сама. Крупные парижские фирмы, торговавшие больше из престижа, уходить не спешили, но Депрессия конца 1920-х добила даже их. В пустые помещения бутиков стали вселяться местные торговцы, огромные пространства дробились на мелкие, неуютные закутки, где торговали уже не престижными новинками, а чем попало. Арабов еще не пускали, их час пришел только теперь.

– Остановите здесь, пожалуйста. Я выйду. Это ненадолго.

Ричард Грай хлопнул дверцей, достал купленные утром папиросы – привычную испанскую «Фортуну», и тут же пожалел, что затеял эту поездку. Что он думал увидеть? Магазин закрылся еще до его отъезда, в помещение вселили паршивую грязную закусочную. Вот она, «Quatre saison», никуда не делась.

Негромко щелкнула зажигалка, взятая из кожаного портфеля – IMCO, старая, еще с прошлой войны. Таких у него было три, эта – последняя.

Затемнение
Эль-Джадира
Июнь 1942 года

– Дядя Рич, а что ты здесь покупаешь?

– Ты же видишь – гравюры. Офорты, неплохая работа, кстати. Здесь и книги есть…

– Гравюры так себе, подражание немецким романтикам. Старье! И никакие это не офорты, а «сухая игла». Кто из нас в школе искусств учился? Рисунок наносят прямо на металл, берут медную доску и процарапывают на ней штрихи. Кстати, они, гравюры эти, очень дорогие.

– Да, не слишком дешевые… А что в этой технике особенного?

– Экзаменуешь, дядя Рич? Учти, с тебя мороженое, и не такое, как ты обычно покупаешь, а какое скажу. Это же сколько вспоминать надо! Ну… Сейчас!..

– Ущипнуть, чтобы быстрее вспомнила?

– Сам себя щипай, если нравится. Значит так… Травление не применяется. Знаешь, что это такое?

– Знаю.

– Какой ты, дядя Рич, умный! А шабер и гладилка? Вот их и применяют. И еще иглы, конечно, только очень прочные. Ну вот… Игла оставляет на металле глубокие борозды с поднятыми этими, которые на пальцах бывают… Заусенцами, точно! Называются – «барбы». Штрихи, которые на меди или цинке, имеют очень тонкое начало и окончание. А дальше – всё, печатают, как и твои офорты. Шлеп – и готово.

– А чем «сухая игла» лучше офорта?

– Ничем. Очень трудно рисунок наносить, а нормально напечатать, чтобы этот рисунок не расплылся, можно штук пятнадцать-двадцать, потом все стирается. Говорят, правда, «сухая игла» может всякие мелочи обозначить, такие, что и глазу не увидеть. А кому это нужно? Кто станет гравюру в микроскоп рассматривать?

– Действительно. Ладно, мороженое с меня.

– Может, мне с тебя, дядя Рич, чего-нибудь еще потребовать? Чемодан с долларами, например? В центре есть прекрасный художественный салон, туда эмигранты всякие редкости сдают. Я даже Дюрера настоящего видела. А ты куда ездишь? К каким-то жуликам! Ты еще скажи, что увлекаешься книгами по магии.

– Это не магия. Читай.

– На немецком? Какая гадость! «Die Aussichten für die weitere Forschung der Noosphäre». Ну и слова у этих бошей! Forschung! Повеситься можно. Это значит…

– Исследования.

– Не подсказывай, не маленькая! «Перспективы исследований…» Чего? Noo… sphäre… Ноосферы?

– Ноосферы. Потом возьмешь греческий словарь и посмотришь, как переводится.

– Вот сейчас прямо и побегу. Знаешь, дядя Рич… Только не вздумай меня за ухо хватать, я крик подниму… Когда вы с папой работали, я думала, что ты просто богатенький дурачок, которому деньги девать некуда. Потом… Потом ты стал похож на злодея из кино. Только на хорошего злодея, иначе бы мы из Франции не выбрались. Здесь, в этой дыре, ты, оказывается, лекарствами торгуешь. Прямо-таки жизнью и смертью, почти бог. А тут еще магазин непонятный. Ты что, дядя Рич, шпион?

– Честно? Шпион.

– Знаешь, дядя Рич, я скоро вырасту. Я стану богатой и сильной, как ты. Только сильнее! И тогда я буду вытирать о тебя ноги, как ты сейчас со мной поступаешь, даже хуже. Мороженого от меня не дождешься! Все, можешь хватать меня за ухо, я закушу язык, кричать не стану.

– Мороженое… Как же я без мороженого? А может, все не так плохо? Когда человек растет, ему кажется, что весь мир его, единственного, не понимает и не ценит. Эта иллюзия по-своему полезна, она дает силы. Но иногда мешает, как сейчас, например. Кстати, будь справедлива. Я ни разу не хватал тебя за твое красное оттопыренное ухо.

– Если бы я была куклой, дядя Рич, я была бы очень счастливой куклой. Но я человек! На какой язык перевести это слово, чтобы ты понял?

Общий план
Эль-Джадира
Февраль 1945 года

Табак горчил, и бывший штабс-капитан в который раз уже подумал, что «Фортуна» – дрянь-папиросы, и курит он их исключительно по привычке, потакая даже не себе, а собственной избирательной памяти. Меняя папиросы, меняешь и себя, пусть и в самой малой степени. А именно этого делать совершенно не хотелось. Вот и сюда он приехал, пытаясь хоть в чем-то ненадолго воскресить ушедшее. Тот же маршрут, и улица почти та же.

…Сон он помнил плохо, отрывками, неровными кусками. Вначале почти идиллия, затем тревога, а после – знакомый страх. «Картинка» – неплохо сделанная «сонная» программа, тоже не всемогуща. Она всего лишь задает «рамку»: башня на холме, наивная девушка-пастушка, страшные сказочные разбойники. Всё прочее – общение человека с самим собой, как это и должно быть во сне. Что его смутило? Запись в книге, третья страница со знакомым адресом? Но это обычная «торговая марка», он и сам ставил автографы, когда много лет назад развлечения ради изготовлял такие файлы. В серо-черном мире нет компьютеров, но есть хорошие граверы. Качественный оттиск на бумаге прослужит значительно дольше, чем формат jpg.

В его собственной реальности «сон по заказу» оказался не слишком востребован. Медицинская общественность забила тревогу, блокировав всякую возможность выхода на коммерческие рынки, а «казенная» наука просто отвернулась, не желая вникать в сомнительную и сложную проблему. В итоге исследования Джеймса Гранта нашли свое место на обочине, где-то между астрологией и биолокацией. Здесь же изящные гравюры, выполненные в технике «сухой иглы», стали известны в лучшем случае нескольким счастливцам. Один-единственный магазин на всю планету, и то в мало кому ведомой Эль-Джадире. А теперь и его нет.

Надежда все же была, пусть смутная и нестойкая. Тот, кто в этой реальности умеет изготавливать гравюры с зашифрованной визуальной программой Джеймса Гранта, наконец-то решил снять маску. Много лет Родион Гравицкий, ставший Ричардом Граем, надеялся на эту встречу. Потому-то и решился приехать по знакомому адресу. Но чуда не случилось, табак горчил, оставалось лишь бросить недокуренную «Фортуну», сесть в авто и отправляться обратно. Дальше по улице, ведущей прямиком к арабскому рынку, пусть ездит друг-приятель Даниэль Прюдом, любитель кальянов и крепких телом танцовщиц.

– В центр, – велел он шоферу. – Остановитесь возле «Старой цитадели». Я ресторан имею в виду.

Таксист, не оборачиваясь, покачал головой:

– Мне-то все равно, мсье. Только вы тоже имейте в виду – там сейчас ремонт. Пожар у них случился, как раз месяц тому. Залу ничего, и кухня уцелела, но казино, где рулетку крутили, выжгло дотла. И подсобки, в которых всякое добро хранилось. Болтают, неспроста тот пожар. Так едем?

– Едем, – равнодушно согласился бывший штабс-капитан. – Только останавливаться не станем.

Новость не слишком удивила – «Старая цитадель» просто обязана была сгореть. Когда Ричард Грай, тогда еще гражданин Алеппо, впервые приехал в Эль-Джадиру, это был маленький скромный ресторанчик, могущий похвастать разве что фирменными котлетами «Орли». Но в самом конце тридцатых, когда в Европе уже полыхнуло, кто-то очень предусмотрительный вложил немалые деньги, превратив «Цитадель» в грандиозный храм порока. Подробностями бывший штабс-капитан предусмотрительно не интересовался, однако в этом деле не обошлось без его друга Марсельца. «Старая цитадель» ярко светила зазывными огнями все самые тяжелые месяцы, став своеобразным городом в городе, гордым Вавилоном, возвышавшимся над нищей округой. Официально запрещенная во Франции, равно как и во всех ее заморских владениях, рулетка была мелочью по сравнению с делами, что задумывались и проворачивались между десертом и кофе. Ричард Грай, предпочитавший тишину и безлюдье, старался бывать там как можно реже. Но все же приходилось.

Иногда тайну безопаснее всего выставить на всеобщее обозрение. Чужие глаза скользнут мимо, не замечая и не фиксируя. Какой интерес смотреть на мужчину и женщину, пьющих шампанское за столиком прямо возле оркестра? Никаких тайн. Бокалы беззвучно соприкасаются, с лиц не сходят улыбки. Женщина наверняка уже на все согласна, но мужчина не спешит, впереди еще целый вечер, оркестранты только что начали играть танго…

Крупный план
Эль-Джадира
Октябрь 1941 года

– Можем разговаривать даже на суахили, – я покосился в сторону оркестра. – Здесь в двух шагах ничего не услышишь. Так и задумано, это самый дорогой столик, человек, заплативший за него, неинтересен для полиции по определению. Своего рода конвенция о неприкосновенности.

Она еле заметно повернула голову, бросив быстрый взгляд на деловитых музыкантов. Ярко-накрашенные губы по-прежнему улыбались, взгляд оставался беззаботным, легким. Своей роли женщина соответствовала идеально: не слишком молодая, но все еще привлекательная иностранка, явно из беженок, удостоилась попасть в святая святых Вавилона. Здесь пьют дорогое, из довоенных запасов, шампанское, танцуют танго, а в подаваемом меню не указаны цены. Женщине за таким столиком полагается только радоваться, наслаждаясь каждым мгновением. Второй раз удача может и не выпасть.

– К тому же по-французски вы говорите с акцентом. Я тоже. Со стороны, если нас все же решатся подслушать, это будет напоминать разговор двух шпионов. Впрочем, как хотите.

…Грубо лепленные черты лица, большие губы, широкий лоб, резко очерченный «греческий» нос. Такую не возьмут на роль первой красавицы, ее роль – характерная. И голос подходящий: низкий, с легкой хрипотцой. Но сейчас она молчит. Взвешивает… На встрече именно в «Старой цитадели» настоять было нелегко, но у меня имелась своя опаска. Характерная актриса работает на очень серьезной киностудии.

– Хорошо, господин Грай, – губы еле заметно шевельнулись. – Можете называть меня Мод.

Я допил шампанское, поставил бокал на стол.

– Рич. Здесь меня иначе не титулуют. Господа, как известно, в Париже.

Теперь мы оба говорили по-русски. То, что она – соотечественница, я понял сразу. По паспорту – шведка, прибыла из Португалии. Не одна, но ее спутник ни разу не покинул гостиницы.

– Пусть будет Рич, – женщина, чуть наклонившись вперед, поглядела прямо в глаза. – Мне поручено выслушать вас, Рич, только выслушать, не больше. Надеюсь, вы понимаете, что те, кто меня прислал, изучили вашу биографию достаточно подробно.

Женщина по имени Мод продолжала улыбаться, оркестр играл аргентинское танго, а я вновь похвалил себя за предусмотрительность. Встреча где-нибудь в порту могла закончиться, даже не начавшись. Слишком неподходящая у меня биография.

– В любом случае, весь этот вечер вы моя, Мод. Если встанете и уйдете, это будет слишком заметно. Из-за моего столика женщины не уходят, вы станете первой. А вам ни к чему известность, правда?

Злить такую гостью опасно, но играть по ее правилам тоже не хотелось.

– Поэтому не будем спешить, поговорим о всякой приятной чепухе. О башмаках и сургуче, о ботинках и кораблях, о капусте и королях…

– «The time has come», – она покачала головой. – Не пытайтесь хвастаться своей эрудицией, Рич!

 
To talk of many things:
Of shoes – and ships – and sealing-wax —
Of cabbages – and kings —
And why the sea is boiling hot —
And whether pigs have wings [23]23
«Пришла пораПодумать о делах:О башмаках и сургуче,Капусте, королях,И почему, как суп в котле,Кипит вода в морях».Пер. Д. Орловской.

[Закрыть].
 

– Браво! – не удержался я. – На этот раз совершенно без акцента.

Мод еле заметно поморщилась.

– Акцент есть, вы просто не заметили. Рич, не хотела вам говорить, но вы фат. Знаете значение этого слова? Можете не хвастать своими победами, мне о них известно. В городе только и разговоров о том, что вас интересуют только продажные женщины.

– Зато самые дорогие, – безмятежно усмехнулся я. – А знаете, почему? Женщина, которой не платят, быстрее и охотнее предаст. И не только женщина. Один известный политический деятель не верит агентам, которые отказываются от денег. Так и говорит: «Харошим людям дэнгы всэгда нужны!»

Бокал в ее руке еле заметно дрогнул.

– Прекратите!

Разговор явно отклонился от сценария, что мне очень понравилось. Самое время для импровизации.

– А вы слыхали, что шпионскую биржу в Лозанне все-таки накрыли?

Хорошую актрису импровизацией не смутишь. Мод, поставив бокал на столик, достала из сумочки небольшой серебряный портсигар, открыла. Я поспешил щелкнуть зажигалкой.

Паузу, кажется, отработали.

– О королях и капусте, значит? Ладно, давайте о капусте.

Она затянулась чересчур резко, дрогнув горлом, и я понял, что курит Мод очень редко. Нервничает? Или зажженная сигарета – знак для кого-то невидимого, сидящего в зале?

– Никакой биржи в Лозанне нет и не было, Рич. Это газетные байки. Нейтралам скучно, сводки с чужих фронтов их не слишком интересуют, вот и придумали историю про шпионов, торгующих секретами. Что у нас следующее в списке? Короли, кажется?

– Не спешите.

На этот раз паузу взял я и тоже закурил. Пачка «Фортуны» рядом с ее портсигаром смотрелась поистине чудовищно.

– Это не просто байки, Мод. В Лозанне действительно собирались жулики с полными портфелями липовых секретов. Ничего ценного там не было и быть не могло. Но покупатели все-таки имелись. Причем двух, так сказать, калибров…

Про Лозанну мне много рассказывал вездесущий Деметриос, ездивший туда дважды. В последний раз хитрый грек пытался продать чертежи нового итальянского танка – вкупе со своими любимыми настольными играми. Чертежи он пристроил, с играми же вышла накладка.

– Во-первых, те же нейтралы. Их атташе обязаны по долгу службы слать информацию в центр. А где ее взять? Война, нравы суровые, контрразведка не спит. Этак и без головы остаться можно. А в Лозанне вам за небольшую плату продадут вполне правдоподобную «липу». Для Мексики или, допустим, Уругвая сойдет. Донесение ложится в соответствующую папку, начальство довольно, а проверять все равно никто не будет.

Ее взгляд стал иным. Кажется, тема капусты мою собеседницу все-таки заинтересовала.

– Тут вы правы, Рич. Типичный пример того, что бывает, когда сотрудник служит не стране и ее народу, а начальству.

– В самом деле? – изумился я. – А как же правило трех «У», товарищ Мод? Угадал, угодил, уцелел? Сие, извините, не в Уругвае придумали.

И снова ее лицо еле заметно дрогнуло.

– Прекратите! Я и так знаю, что мы – враги. И не поминайте «товарищей», господин Гравицкий, не искушайте судьбу.

Теперь на нее было приятно смотреть. Маска этой женщине не шла.

– А вы красивая, Мод. И голос у вас очень приятный, даже когда сердитесь. Не надо сердиться! Я лишь хотел сказать, что разведка, как и ассенизационная служба, везде одинакова. А насчет врагов все же хочу уточнить. Гитлер – враг всего человечества, всех людей вне зависимости от расы, нации, религии и формы носа. Перед угрозой нацизма блекнет любая старая вражда. Если у вас в Москве этого до сих пор не поняли, нам всем придется плохо.

Мод помолчала, затем быстрым движением затушила недокуренную сигарету.

– Вы писали об угрозе нацизма еще в 1923-м. Я читала вашу статью. Признаться, удивилась, фашизм был тогда в моде… Хорошо, допустим, я вам верю. Но это все слова, Рич. Для победы над Гитлером требуется нечто иное.

– Само собой, – согласился я – Но мы никуда не спешим, верно? Этим вечером вы моя, Мод, ваша судьба – сидеть за этим столиком и пить шампанское в обществе фата, имевшего несчастье разделить судьбу Кассандры. Я писал о Гитлере не только в 1923-м, но и позже, причем не один раз. А два года назад вышел из «Лиги Обера». Именно потому, что не захотел приобретать коричневый окрас… Вам еще налить?

Мод покачала головой, но я все-таки плеснул шампанского в ее бокал. Поднял свой, пригубил.

– Так вот, о Лозанне и наших горе-шпионах. У них были и другие клиенты, не из Уругвая. Поначалу эта возня не слишком интересовала немцев, швейцарские же власти просто закрывали глаза. И это было очень удобно. Где прячут упавший лист? А где можно спокойно встретиться с серьезным агентом? В толпе мелких жуликов легко затеряться. Англичане оценили это первыми… Кстати, Мод, вы танго танцуете? Мне кажется, этот танец создан специально для вас.

Спросил я не зря. Оркестр как раз играл «Por Una Cabeza» – танго слепого полковника из еще не снятого фильма.

– Танцую, – спокойно ответила она. – Кстати, Рич, могу дать ценный совет. Не дробите комплименты мелкими порциями, лучше соберите их вместе, и тогда я вас, так и быть, выслушаю. А нервы у меня крепкие, можете не перебивать разговор. То, что вы не любите Гитлера, в Москве хорошо знают. Про британскую резидентуру в Лозанне тоже, об этом даже газеты писали. И что?

Я пожал плечами, бросил в рот папиросу.

– Что? Многое, Мод, очень многое. Но сначала все-таки о танго. То, что сейчас играют, мне очень нравится. И мы сделаем так. Я расскажу вам притчу, именно притчу, без имен и подробностей. Если притча вас заинтересует, вы разрешите пригласить вас на танго. Я попрошу оркестр повторить именно это, и во время танца кое-что прошепчу на ухо. Вы будете улыбаться, Мод, и все станут нам завидовать. Согласны?

Она поставила локти на стол, сцепила пальцы. Неярко блеснул синий камень тонкого кольца на безымянном.

– Притча должна быть очень интересной. Как я поняла, вас интересуют только те женщины, которые берут плату. Так вот, я очень дорогая женщина. Даже для вас, Рич!

– Всё же попробуем, – улыбнулся я, принимая вызов. – Итак, представьте себе небольшую нейтральную страну в центре Европы. В ней много интересного – горы, курорты, хороший сыр, шоколад. А еще там, говорят, выдумали часы с кукушкой. Есть в той стране и шпионы, но не о них пока речь. Наш первый герой – Лавочник. Да-да, не слишком богатый Лавочник, из эмигрантов, который торговал всякой всячиной, но главным образом старыми книгами. А до этого он был солдатом совсем в другой стране. Очень плохим солдатом, даже в атаку ходил с незаряженной винтовкой. Представляете?

Соткавшийся из табачного дыма официант бесшумно поставил на скатерть еще одну бутылку шампанского. Взглянув на этикетку, я невольно хмыкнул. «Dom Perignon Cuvee Rose» 1937 года. Однако! Официант все так же молча кивнул в сторону одного из столиков. Поглядев туда, я узрел Даниэля Прюдома в белой парадной форме, восседавшего в компании двух дам. Заместитель шефа полиции, перехватив мой взгляд, поднял вверх большой палец.

– Нам уже завидуют, – вздохнул я. – Итак, Лавочник прослыл неважнецким солдатом. Но человеком он был хорошим, и у него оказались очень влиятельные друзья. Когда Лавочник не смог жить дома из-за одного наглого Ефрейтора, друзья помогали ему на чужбине. А потом началась война, и Лавочник решил бороться с Ефрейтором всеми доступными ему средствами. Сам он мало что мог, зато могли другие – те, что остались дома и тоже ненавидели тирана. Лавочник стал передавать информацию, необыкновенно ценную, стоившую тысяч жизней. Причем совершенно бесплатно, ибо таков его принцип.

Мод, нащупав пальцами портсигар, достала новую сигарету. Моя верная IMCO была уже наготове.

– Благодарю!

Прикурив, она глубоко, по-мужски, затянулась, на этот раз определенно не без удовольствия.

– Не знаю, какие книжки о шпионах вы читали, Рич. Но для всякого резидента такой источник показался бы очень сомнительным. Хорошим людям деньги всегда нужны, тут вы правы. От таких филантропов за версту несет контрразведкой. Вы что, хотите мне его сосватать?

За голосом Мод все-таки не уследила. Самую малость, но этого было достаточно, чтобы услышать негромкий лязг металла. Я представил ее за иным столом – зеленого сукна, с казенной чернильницей и желтыми картонными папками. У такого «следака» не забалуешь.

– Но это же притча, – я виновато улыбнулся. – В ней все условно, даже разведывательная работа. Сватать Лавочника незачем. В июле года текущего на него вышли агенты еще одного нашего героя. Назовем его Картограф. Он действительно был таковым, но карьеры не сделал и пошел в шпионы. Говорят, из-за высокой идеи. Есть одна такая. Может, слыхали, Мод? Все животные в мире равны, но свиньи равнее прочих.

Она поморщилась, но перебивать не стала. Ничего, пусть слушает!

– Картограф очень старался, но оказался не слишком удачлив. К тому же семья, двое детей, да еще любовница. С деньгами у него было плохо, временами хуже некуда. И тут – Лавочник. Картограф, человек неглупый, сразу понял, что идет ему прямо в руки. Доложил в центр, переслал первый пакет с документами. Там вначале не поверили, но потом пришел второй пакет… Сейчас Лавочник считается у вас чуть ли не самым надежным источником. Картографа, говорят, наградили орденом, но не это главное.

Паузу я затянул почти до неприличия. Разлив остаток шампанского, отхлебнул из бокала и принялся рассматривать присланную бутылку. Друг Даниэль действительно расстарался. Придется отдариваться, вопрос лишь, чем именно. Шампанским Прюдома не удивишь, но можно заказать у контрабандистов приличный коньяк.

Мод спокойно ждала, не дрогнув лицом. Только улыбка казалась теперь чужой, словно приклеенной.

– Извините, – вздохнул я. – Замечтался, знаете… О чем мы? Ах да, о главном. Главное же в том, дорогая Мод, что все кончено. Лавочник разрывает всякие контакты с вашим шпионом. А если Картограф будет навязчив, то сразу же попадет в швейцарскую контрразведку. У нашего скромного героя и там есть связи.

Ярко накрашенные губы дрогнули.

– Что-то случилось?

Я развел руками.

– Что? Разве не ясно? Мы же пришли к единому мнению: хорошему человеку деньги всегда нужны.

Оркестр играл танго, а я смотрел, как она молчит. Улыбка исчезла, длинные ухоженные пальцы, сжимавшие пустой бокал, еле заметно напряглись, забытая сигарета дымилась в хрустальной пепельнице. Наконец Мод подняла голову:

– Сколько вы хотите, Рич?

Грешен! Ради этого мгновения я и затеял весь фарс с шампанским, танго и пошловатыми комплиментами. Приятно, когда враг ошибается. Большевики прислали сюда не худшего из своих агентов. Мое личное дело листали и перелистывали, вычисляли варианты, наверняка и доллары перевели на подставной счет. «И эту секунду, бенгальскую громкую, я ни на что б не выменял, я ни на…»

Сколько я хочу?

– От вашей сучьей банды я и копейки не возьму, Мод. Ваш главный пахан людей по себе судит. А зря! Не все на свете купишь. В октябре 1917-го я взял винтовку у погибшего юнкера – и с тех пор оружия не складывал. Если я помогаю вам, то только потому, что Совдепия и сама сдохнет без всякой посторонней помощи, а Гитлер – нет. Это ясно, товарищ, уж не знаю, какое у вас звание? А на деньги, что вам выделили, можете купить в Иерусалиме Землю Горшечника, по иному же – Акелдама. Надеюсь, когда-нибудь вас там всех зароют. Можно и живыми.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и я понял, что счастлив. Глотнул воздуха, заставил себя улыбнуться.

– Итак, мы пришли к единому мнению: хорошему человеку деньги всегда нужны. Это был действительно намек, но я имел в виду не себя. Картограф оказался предателем. Лавочник узнал об этом – и попросил известить руководство советской разведки. Вот и всё.

Ее пальцы ударили о край стола, словно по клавишам невидимого фортепьяно.

– Если это правда… Я передам руководству, и мы все проверим. Но к чему шутовство, Рич? Ваше отношение к СССР хорошо известно, могли бы лишний раз не стараться.

– Вы предложили мне деньги, – перебил я. – Значит, решили, что я продаюсь. Да, я вас провоцировал, но в глубине души надеялся, что до этого не дойдет. Стоило бы вам спросить, не «сколько», «что»! Увы… Однако, Мод, вы не увидели самого важного. Советскому руководству все еще нужна информация из Лозанны?

В зале стало неожиданного тихо. Танго кончилось, оркестранты явно намеривались передохнуть. Я встал, вытащил бумажник.

– Заказывайте «Por Una Cabeza», – кивнула Мод. – Будем считать, что вы меня уже пригласили.