Текст книги "Отдел 15-К"

Глава пятая
Хозяин погорелого театра

Люк в больничном подвале решили заварить намертво, во избежание. Герман уехал отчитываться перед Ровниным, а Колька специально дождался рабочих, убедился в том, что здесь теперь не то что страхолюд в шляпе – мышь не проскользнет.

Пока рабочие возились со сваркой, пока двигали рухлядь, чтобы искра её не подожгла, парень все размышлял о событиях этой ночи и о словах Германа, которые тот ему сказал, когда они завтракали.

– Слушай, Гер, а отчего так выходит? – после некоторых раздумий поинтересовался Колька у оперативника, с аппетитом наворачивающего рисовую кашу, которой сердобольные сестрички решили накормить напарников с утра. – Тут всем всё пофигу, что ли?

Дело в том, что напарникам даже вопросов никто никаких задавать не стал. Вроде как после всей этой ночной беготни они непременно должны были у местной администрации возникнуть. Неужто никто им не доложил о происшествии?

Но нет – никто и ничего не спросил.

– Думай, что говоришь. – Герман облизал ложку, и она с глухим стуком бахнула в лоб Кольки. – Врачи – молодцы, особенно те, что в муниципалке работают. Кто бы что ни говорил – молодцы. Меня вот пару раз с того света вытаскивали.

– А чего ж тогда… – Колька замялся, не зная, как сформулировать мысль. – Ну мы же…

– Коль, не бери в голову, – посоветовал юноше Герман. – Это – медики. У них, как и у нас, мозги по-другому устроены. Любой обыватель, расскажи я ему о стриге, подумает либо что я пьян, либо что я псих. Но не поверит моим словам, это точно. А вот тот же давешний Сергей даже сомневаться в них не станет.

– Почему? – удивился Колька.

– Да потому что врачи, которые в этой больнице работают, да и во многих других, особенно тех, что с неотложной медициной связаны, стоят на самой тонкой грани жизни и смерти. Это здорово меняет представления о происходящем в этом мире. Вон пойди и поговори с сестричками, теми, что ночью дежурили. Рубль за сто – они тебе такого порасскажут, что волосы дыбом встанут. А им хоть бы хны, потому как привыкли.

– Да ладно? – Колька вытер тарелку кусочком хлеба и забросил его в рот.

– Милый мой, это «Склиф», – Герман махнул рукой. – Тут Богу душу отдало немыслимое количество самых разных людей, и не все из них вели безгрешный образ жизни. Потому местные страдальцы не только к Всевышнему уходили, но и в другие края, те, что куда мрачнее и грустнее. Твое счастье, что мы здесь, наверху, ошивались, а не в районе морга. Вот уж где в темное время суток веселье! Я знаю, я видел. Вскоре после того, как в отдел пришел, как-то побывал там ночью со Свешниковым, работал у нас такой оперативник еще из тех, старых. Он Ровнина еще сопляком помнил. Лютый был дядька, а погиб нелепо.

– Страшно было? – открыл рот Колька.

– Дискомфортно, скажем так, – уклончиво ответил Герман. – Хорошо еще, что Белую даму не увидели.

– Кого? – Колька даже стакан с кофе в сторону убрал – так интересно стало.

– Кого, кого… Деда твоего. – Герман отодвинул тарелку и потянулся. – Ладно, я к шефу, потом спать поеду. А ты дождись рабочих со сваркой, я уже договорился о том, что они приедут. Обязательно дождись, ясно? И убедись, что люк заварят. Чтобы намертво, понял меня?

– А если такой люк тут не один? – Колька хлопнул глазами. – Здание вон какое огромное, и подвалы тут… Не вчера строили, короче. Здесь заварим, а он другой найдет.

– Это вряд ли, – отмахнулся Герман. – Я же сказал – не полезет стриг больше сюда, эти твари привычки не меняют. Что же до профилактики – убедил, надо подстраховаться. Сейчас с Сергеем поговорю, номер ему свой оставлю, чтобы звонил, если что. Бывай, Николаускас!

И оперативника как ветром сдуло, Колька же в задумчивости допивал светло-коричневый больничный кофе.

Но в целом вся эта история окончательно убедила его в том, что миссия у отдела в высшей степени благородная – это сколько же еще жизней стриг мог забрать, если бы они не вмешались? Наверное, много. Так что он, Колька, попал в место хоть и не слишком безопасное, но точно нужное для людей и дико интересное. По крайней мере, уходить ему из отдела теперь точно не хотелось, тем более что эта история окончательно сделала его своим. Нет, его по-прежнему считали новичком, но он ощущал, что в команду его приняли.

Впрочем, места своего в отделе у него так и не появилось, как он сидел за столом дежурного, так за ним и остался. Увы и ах – кабинетов в особнячке свободных не было, хотя он вроде бы был достаточно велик по площади. Несколько комнат на втором этаже было занято ветеранами, что же было за остальными закрытыми дверями, Кольке не говорили. У него самого были догадки на этот счет, но он предпочитал держать их при себе.

Дни бежали, зима календарная уже закончилась, наступил март. Впрочем, в Москве сам факт того, что уже пришла весна – это не повод для радости. Иной март – хуже февраля, в нем и мороз сильнее, и снега может навалить по колено.

Вот и в этот предпраздничный день непогода разгулялась – с утра за снежной пеленой не видно было ни зги, к полудню более-менее развиднелось, но небо было мрачно-серое, готовое в любой момент организовать горожанам вторую серию снегопада, о чем недвусмысленно говорила мелкая мокрая труха, летящая сверху.

Колька по обыкновению сидел за своим столом в дежурке, писал отчет о вчерашнем выезде на адрес, типичной «пустышке», как его назвал Пал Палыч. Надо отметить, что здесь такие ложные выезды были поводом для радости, а не для разочарования. Уж лучше вхолостую прокатиться, чем столкнуться с тварями с той стороны.

– Идет кто-то, – сообщила Кольке Вика, стоящая у окна с кружкой чая и печально смотрящая в серое небо. – Колоритный какой. Не иначе как к Ровнину гость, к нему кто только ни ходит.

Дверь скрипнула, открываясь, в здание вошел невысокий мужчина с рябоватым лицом, отряхнул с кожаного пальто капли воды и золотозубо улыбнулся Кольке:

– Часик в радость, служивый. Как бы мне начальника твоего повидать?

– Ну, я же сказала. – Вика задумчиво окинула взглядом крепко сбитую фигуру гостя. – А не западло такие визиты наносить? Братва может не понять.

– Да это дело такое, красавица, – затвердело лицо мужчины, он окинул девушку долгим взглядом, а после цыкнул зубом. – Мне сказали, я пошел.

– Ну если так на это смотреть, – задумчиво ответила ему Вика, совершенно не обращая внимания на то, как посетитель буквально раздевал ее глазами. – Ладно, ждите, сейчас доложу. Как вас, бишь?

– Скажи, что от Лешего говорить пришли, – веско произнес визитер. – А как меня кликают – это не главное.

– Паноптикум, – вздохнула Вика и неторопливо поцокала каблуками по лестнице.

– Изящная женщина, – проводил ее глазами посетитель. – Она чья?

– Не знаю. – Колька тоже посмотрел вслед Вике. – Наверное, чья-то.

– Молодой ты еще, – хмыкнул мужчина. – Такую барышню упускать нельзя, она хоть и гонористая, зато с ней скучно не будет.

Колька промолчал – у него по поводу Вики были свои соображения, но он их вслух не высказывал.

– Эй, господин аноним, где вы там? – раздался со второго этажа голос девушки. – Поднимайтесь сюда.

– Как она меня назвала? – нехорошо прищурился мужчина.

– Аноним, – пояснил Колька. – Вы же имя не назвали, вот и… Неизвестный, проще говоря.

– Ишь ты, – расстегнул кожаное пальто посетитель. – А мне-то послышалось…

И он без спешки направился наверх.

Колька покачал головой, в очередной раз поражаясь тому, какие разные все-таки сюда приходят посетители. То бомж притащится, то дамочка вся из себя, то генерал, хотя его с зимы никто больше так и не видел, то теперь вот – явный урка.

Глянув на часы, Колька рассудил, что война войной, а обед по распорядку, и достал из тумбочки лапшу-пятиминутку. Он признавал, что это, конечно, отрава, но зато горячее и быстро. Как ни крути – аргумент.

Колька снял крышку с пластиковой коробки, в которую недавно залил кипяток, повел носом, улавливая горяче-пряный запах химии и добавок с пометкой «Е», и только собрался запустить в желтоватую жижу ложку, как телефон разразился звонком.

– Да чтобы вам всем! – пробурчал Колька и снял трубку. – Да, дежурный Нифонтов слушает.

– Николай, зайдите ко мне, – это был Ровнин.

– Аникушка, присмотри за едой, – попросил Колька домового. Не факт, что в данное время он был именно здесь, но точно просьбу юноши мимо ушей не пропустит. Аникушка слышал все, что говорилось внутри здания.

В кабинете, помимо посланца неизвестного Кольке Лешего, находились Вика и Герман, причем последний выглядел так, как будто его заставили лимон есть.

– Это же «Три вокзала», – говорил он Ровнину, когда Колька, постучавшись, вошел в кабинет. – Там все что хочешь может быть!

– Не может там быть ничего такого, что бы мы не контролировали, – возразил ему гость, вольготно разместившийся на стуле. – Это в России-матушке что угодно быть может, а на нашей территории всегда порядок. Для того мы там и поставлены людьми.

– Чего случилось-то? – тихонько спросил Колька у Вики, но та только плечом дернула – мол, не мешай.

– Это так, – поддержал безымянного урку Ровнин. – Я Лешего знаю давно, он «смотрящий» знающий, без его ведома муха не пролетит.

– Есть такое, – расплылся в улыбке урка. – Леший не скороспелка какая-нибудь, он вор авторитетный.

– А сам ты кто по масти? – хмуро буркнул Герман, которому посетитель с татуировками на пальцах явно пришелся не по душе. – Не за красную тянул?

– За метлой следи, щегол! – моментально оскалился тот. – Я жулик, моя масть всегда черная. А за такие слова могу ведь с тебя и как с гада спросить.

– Успокоились оба, – негромко хлопнул ладонью по столу Ровнин, и это подействовало, спорщики замолчали. – Подытожим на нормальном русском языке, заодно и Николай послушает, в чем дело, может, что нам подскажет.

Колька оживился – надо же хотя бы понять, из-за чего весь сыр-бор.

– Итак. – Ровнин достал из ящика стола трубку и табак. – Насколько я понял, в ваших владениях, в которые входит вся территория, известная как «Три вокзала», начали пропадать дети, преимущественно маленькие, из тех, что там постоянно проживают. То есть нищие, карманные воришки и так далее. Так?

– В цвет, – кивнул головой урка.

– При этом вы утверждаете, что просто сбежать они не могут и служба опеки здесь тоже ни при чем.

– Так это мимо «цветных», то есть полиции, никак мимо пройти не может, верно? Если «короедов» этих они забрали, то бумага должна быть, у них же учет и контроль, – снова мотнул головой посетитель. – Наводили справки – они ни ухом ни рылом.

– Началось это с неделю назад, на сегодняшний день пропало уже двенадцать детей, – завершил свою речь Ровнин. – При этом ни их тел, ни их следов обнаружено не было, хоть вы и искали.

– Всех чушков, всю бомжатню на это отрядили, – подтвердил визитер. – Все пути облазили, сортировочную перерыли. Ничего!

– А может – цыгане? – неожиданно даже для себя предположил Колька вслух. – Они вроде детей крадут, а их на вокзалах всегда полно. Цыган, в смысле.

– Нет, братуха, – отмахнулся урка. – Во-первых, они если и крадут, то совсем еще малых, сопливых, им наши доростки даром не нужны, на них не заработаешь. Опять же – наша мелкота вокзальная такая, что сама у них все упрет, себе дороже выходит. А во-вторых, с ромалами вовсе непонятка вышла – у них самих одна деваха пропала, вот ведь какой номер. И они после этого сразу с вокзала ушли.

– Это как так? – удивился Герман. – Цыгане с вокзала – и ушли? Доброй волей?

– Ну! – ударил кулаком о кулак жулик. – Я у их главного, с трубкой, еще спросил – «куда вы», мол? А он мне в ответ через губу, важно так: «Плохо здесь будет скоро, совсем плохо. Табор у меня большой, детей много, но не настолько, чтобы их кукловоду отдавать». И бабка одна сразу по-цыгански что-то забормотала, башкой закивала – мол, верно говоришь. Оба на меня поглядели, и ходу в метро, со всем своим табором. В жизни такого не видел, чтобы цыганки у нас по площади не ходили.

Ровнин переглянулся с Германом.

– Цыгане – это серьезно. – Ровнин набил трубку табаком и положил ее на стол. – Они просто так паниковать не станут. Герман, как думаешь, к чему баро сказал про кукловода? Что он имел в виду?

– Не знаю, – пожал плечами Герман. – Архивы надо копать. Но одно скажу точно – их не на ту сторону увели. Цыганят ни один призрак манить за собой не будет, это исключено. Да и о нечисти такой я не слыхал – «кукловод».

– Так может, пропавшая девочка не цыганка была? – предположил Колька. – Они детей воруют – только в путь, может, девчушка по крови русская была. Или украинка?

– Это неважно. – Герман потер бритый затылок рукой. – Она под защитой табора, а с ним ни один призрак связываться не станет.

– Ну да, ну да, – согласился с ним Ровнин. – Но что за кукловод? Простите, как вас величать?

– Свищ я, – с достоинством ответил жулик.

– Скажите, Свищ, он точно сказал «кукловоду»? – уточнил Ровнин. – Может, какое другое слово было?

– Не-не. – Свищ замахал руками. – Все точно, у меня слух – мама не горюй.

– Интересно. – Ровнин побарабанил пальцами по столу. – Ну что, резюмирую. Герман, Коля – вам ехать к «Трем Вокзалам», Вика – в архивы, ищи все, что связано с теми веселыми местами. Внимательно, вдумчиво, последовательно. Особенно обращай внимание на инциденты с уличными артистами и пропажей детей. Я так думаю, что если это наши клиенты, то они не в первый раз шалят, просто мы не в курсе. Да, Герман, с Титом Титычем поговори, может, он что слышал. Свищ, вы там, на вокзале, моим людям поддержку обеспечьте.

– О чем речь, начальник? – Свищ ухмыльнулся. – Все будет как надо, только вы разберитесь, в чем дело. Не то чтобы малых очень уж жалко было, хотя и не без этого, но потихоньку гнилые слухи поползли. Где слухи – там паника, торгаши начинают дрожать, доход падает. Доход упадет – доля в общак уменьшится, а там и до сходняка рукой подать. Оно нам надо?

– Ну ваши доходы нам малоинтересны, – недипломатично заметил Ровнин. – А вот сама ситуация… Герман, будь осторожен, пожалуйста, не лезь напролом. Я так думаю, что это звоночек из очень давнего прошлого. Вика, ты еще здесь?

– Да, Олег Георгиевич, – откликнулась девушка.

– А почему ты еще здесь? – Ровнин нахмурился.

– Ушла, – немного обиженно фыркнула Вика, выходя из кабинета.

Колька с Германом переглянулись и тоже пошли к выходу. Свищ же остался на стуле, похоже, что его миссия еще не была закончена.

– Гер, слушай, дай я лапшу съем, – взмолился Колька. – С утра не жрамши.

– Ешь, – флегматично ответил оперативник. – Мне все равно с Титычем говорить, а он быстро не ответит, не та у него натура.

– Это да, – хихикнул Колька.

– «Было это при Александре Освободителе, Герочка», – дребезжащим голосом произнес Герман, невероятно точно копируя призрака. – «Я-то тогда только-только первый классный чин получил».

Колька чуть не согнулся от смеха, а потому не сразу услышал обиженный голос Титыча:

– И вовсе не при Александре Освободителе я первый классный чин получил. При Николае Александровиче мне его присвоили!

И, высказавшись, призрак обиженно ушел в стену.

– Н-да, нехорошо получилось, – потер лоб Герман. – Некрасиво. Теперь он не скоро появится, я его знаю.

Колька решил не тянуть с едой, но на столе корытца с лапшой не оказалось. Вместо него там лежал десяток сушек и конфета с неизвестным Кольке названием «Озеро Рица». Он такой даже и не видел никогда. Да и об озере таком не слыхал.

– Аникушка, а где? – юноша развел руками, не понимая, кто спер его обед.

– Домовой сказал, что подобной дрянью даже анчуток не кормят, а уж человекам и вовсе эдакую отраву есть ни к чему. Вон сушки и конфета, – высунулся из стены Тит Титыч. После он помолчал и добавил: – Как не стыдно над пожилым человеком смеяться! Эх, Николенька…

И скрылся в стене.

– Титыч, ну мы же не со зла! – заорал Колька, но это явно не возымело результата.

– Давай, одевайся, – подошел к нему Герман. – Оттает старик через пару дней, поверь. Сейчас все одно ты его уже не дозовешься, обиделся он.

– И харч пропал, – развернул конфету Колька. – Вот ведь борец за здоровую еду, а?

– Аникушка-то? – Герман засмеялся. – Этот может. А ну, дай половину конфеты старшему товарищу!

Свищ с оперативниками не поехал, его по соседству во дворе ждал черный «БМВ». Ради правды, это не слишком опечалило оперативников, они пристроились в хвост к машине урки, и двигались за ней.

– Слушай, а что такое с цыганами, что их даже призраки боятся? – спросил у Германа Колька, этот вопрос его очень заинтересовал. – Они слова какие знают специальные, или еще что?

– И слова знают, и многое могут, – кивнул Герман. – Цыгане непростой народ, они свои знания сохранили. Мы вот их растеряли за века, а они – нет. Потому их некоторая нечисть и нежить, особенно из старых, стороной обходит, знает, что «ромы» и слова верные помнят, да и за горло взять, если что, могут. А здесь – они собрались и ушли. Значит, там что-то особенное, что-то такое, с чем им не справиться. И это – плохо.

– Что-то очень опасное? – уточнил Колька.

– Кто его знает? – уклончиво ответил Герман. – Еще неясно. Как поймем, с чем имеем дело, так и разберемся, насколько оно опасно. Сейчас мы знаем только то, что там завелась некая погань, которая пока таскает только детей, а потому запросто может оказаться, что для взрослых людей она не представляет угрозы. Или, например, она может справиться только с детьми. Или что только дети её и видят. Так что – давай сначала до места доедем.

Площадь трех вокзалов, как всегда, была многолюдна и шумна.

– Нет, благоустроили ее, конечно, хорошо. – Герман огляделся вокруг, одобрительно щурясь. – Не то что раньше, когда тут хаотично палатки стояли.

– А денег сколько в это вбухали! – присоединился к оперативникам Свищ.

– Так это дело бюджетное вроде? – удивился Герман. – Вы-то здесь с какого бока?

– Видел бы ты первоначальные варианты застройки, – хмыкнул жулик. – Вот и выходит – туда дай, туда тоже дай… Ладно, не суть.

– Свищ, нам бы с народом поговорить. – Герман надел перчатки, с неба снова начала падать мелкая снежная крупа. – Кто что видел, кто что знает…

– Само собой, – кивнул урка. – С вами вон Копыто пойдет, а после еще один пацанчик от меня подскочит. Грамотный пацанчик, из стремящихся, всех здесь знает. Если что, то погремуха у него – «Карась».

– Дело, – кивнул Герман и спросил у здоровяка, который был за рулем машины Свища, того самого Копыта: – Куда идти?

– Шаурма, – повел носом Колька. – Мужики, пять минут, а? Очень кушать хочется!

– Э, молодой, за словами следи, – нахмурился Свищ. – Нашел мужика. И вот еще – ты что, у Рафика в палатке еду покупать надумал? Ты себе враг?

– А чего? – не понял Колька. – Шаурма как шаурма.

– Копыто, веди их в запасники. – Свищ не стал ничего объяснять парню, только головой покачал, видимо, поражаясь наивности и неразборчивости в еде работников внутренних органов.

Колька до этой прогулки даже не представлял, какая на самом деле большая территория может быть у вокзала. Все перроны и здания – это лишь малая толика того, что видят пассажиры. Помимо этого, есть еще какие-то ангары, переходы, отстойники, пути, которые давно никуда не ведут. И везде жизнь – работники, бомжи, просто странный вокзальный люд, который вроде как в пути, но стоит на месте.

Впрочем, разговоры с большинством из них ничего не дали – контингент на задворках вокзалов, увы, был соответствующий, в основном из людей, которые и в жизни ушли на второй, а то и на третий план бытия. Речь их была не слишком связной, мысли как у Буратино – коротенькие-коротенькие, памяти не было вовсе, а уж как они благоухали…

– Как в домино, – печально отметил Герман, пообщавшись с очередным бомжом, который так и не взял в толк, что от него хотели. – Пусто-пусто.

– Так не с теми говорите, – засмеялся кто-то у оперативников за спиной.

Обернувшись, они увидели невысокого паренька в короткой кожаной куртке, черноволосого и с невероятно ехидной физиономией.

– О, Карась, – пробасил Копыто, которому явно опостылело мотаться под усиливающимся снегопадом. – Все, теперь твоя очередь. Адья, пацаны.

– Молодой, держи подгон. – Карась протянул Кольке сверток. – Кинь бациллу на кишку.

– А мне? – возмутился Герман.

– Не-не, речь только вот об этом кадете[4]4
  «Кадет» (жарг) – молодой, неопытный сыщик


[Закрыть] шла. Что мне Свищ сказал – то я сделал, – открестился Карась. – Извини, братуха.

– Оставишь, – приказал Герман Кольке, который, рыча, вцепился зубами в ароматную теплую шаурму. – Или я тебя здесь и прикопаю.

– Сурово у вас, – отметил Карась.

– А то. – Герман стряхнул с плеч снег. – Ладно, это все лирика. Так где искать надо? Ты там что-то сказал, я все верно услышал?

– Верно, – кивнул Карась. – Когда Свищ уже к вам уехал, мне одна сорока на хвосте весточку принесла, что есть шкет, который что-то видел.

– «Что-то» – что?

– А не знаю. – Карась развел руками. – Еще не говорил с ним. Ну, пошли?

– Само собой. – Герман ловко вырвал остатки шаурмы из рук Кольки. – Дай сюда. И куда в тебя только лезет?

Карась шел впереди, шустро перелезая через какие-то ограждения и время от времени исчезая за разыгравшейся метелью. Уже совсем стемнело, Колька начал опасаться, что они потеряют своего проводника в этом железнодорожном заснеженном чистилище, а после не найдут отсюда выхода.

– Вот здесь. – Карась обнаружился у кургузого кирпичного домика с темными окнами. – Тут у них лёжка.

Против ожиданий, он не стал стучать в дверь, а вдарил своей ногой, обутой в щёгольский остроносый сапог со скошенным каблуком, в жестянку, лежащую у фундамента дома.

– Маринка, открывай, свои на пороге, – гаркнул Карась. – Давай шустрее, пока я себе причиндалы не заморозил.

– Чего там морозить-то? – раздалось из-под земли, и жестянка распахнулась, оказавшись дверцей, ведущей в подвал.

Оттуда пахнуло копотью и смрадом немытых тел, Колька непроизвольно поморщился.

– Ну, чего тебе? – наружу высунулась всклокоченная голова, только по голосу в ее обладателе можно было опознать женщину, да еще по имени, которое назвал Карась. Хотя какое там… Одутловатые щеки, узкие щелочки глаз, черные зубы – все это делало существо, представшее перед оперативниками, бесполым.

– В твоём гадюшнике шкет есть, отзывается на имя Ржавый. Дерни его сюда, поговорить с ним надо.

– Чего натворил? – ощерилась Маринка. – Так я его, стервеца…

– Не базлай, – осек ее Карась. – Сюда его давай, живо. Или ты думаешь, что я к вам полезу сам?

Колька испытал невероятное облегчение от того, что не надо спускаться вниз, в эту удушающую вонь. И кто знает, что там вообще подхватить можно?

– Щас, – пообещала Маринка и скрылась из вида.

– Двадцать первый век, – как бы в пространство сказал Герман.

– А чего ты хотел? – усмехнулся Карась. – Это только в телевизоре всякие президентские программы действуют да чистеньких детдомовцев показывают, которые всем довольны. Я вот тоже с такого шалмана начинал, только в Харькове, и больше всего боялся, что снова в детдом попаду. И я этих пацанов понимаю – уж лучше здесь, чем под защитой государства. Шансов выжить больше.

Герман промолчал.

Жестянка-дверца снова лязгнула, и на поверхность вылез парнишка лет десяти, кутающийся в какое-то драное пальтишко.

– Ты Ржавый? – уточнил Карась.

– Я, – хмуро подтвердил пацан и кивнул огненно-рыжей головой. – Чего звал?

– Дерзкий. – Карась достал пачку сигарет. – Люблю таких. Курить будешь?

– Благодарствую. – Ржавый помотал головой. – Не хочу привыкать, на это дело бабки нужны.

– Правильно мыслишь, – одобрил Карась, закуривая. – Курить – здоровью вредить. Ладно, малой, вот какая тема есть. Шепнули мне, ты базарил за то, что видел, как одну пацанку на шестой развилке кто-то умыкнул. Вправду видел это, или так, голимый прогон толкнул?

– Правда видел, – поежился Ржавый. – Только тут вот какое дело – не умыкнули Марюту. Сама она за тем дядькой с куклой пошла.

– Каким дядькой? – немедленно спросил Герман. – Что за дядька?

– Высокий такой. – Мальчишка засопел. – Кучерявый, в шляпе смешной.

– Так кучерявый или в шляпе? – Карась выпустил струйку табачного дыма. – Это как?

– Вот так. – Мальчишка вздохнул. – Волосы у него до плеч, черные, как гудрон, и шляпа цыганская, с широкими полями.

– А что за кукла? – вклинился в разговор Колька.

– Смешная, на ниточках. Человечек в колпаке, таком странном, рогатом. И весь в ромбиках.

– Арлекин, что ли? – уточнил Герман.

– А я знаю, как его зовут? – фыркнул Ржавый. – Марюта мне про него, про дядьку этого, позавчера рассказала. А её с ним Ксюха познакомила, та, что тоже пропала.

– Верно-верно, была такая. Тоже пропала, – подтвердил Карась. – Только она не из этого подвала.

– Ну да, Ксюха на «Сортировочной» гужевалась. – Ржавый снова поежился. – Марюта мне сказала, что дядька сильно добрый, обещал ей куклу такую подарить, если она снова придет.

– Педофил? – предположил Колька. – Тогда это не наш профиль, это надо Петровке информацию сливать, да и все.

– Не надо никакой Петровки, – нехорошо улыбнулся Карась. – Мы с этим кучерявым сами поговорим о жизни и о судьбе. Наш вокзал, наше право.

– Ты дальше рассказывай, парень, – попросил Ржавого Герман. – Что было после? Ты же за Марютой пошел?

– Ясное дело. – Ржавый почесал чумазую щеку. – Не верю я, что за так куклы дарят, а дядьки… Они разные бывают.

– И? – настойчиво подтолкнул мальчишку Герман.

– Дал он ей куклу, – хмуро ответил Ржавый. – И когда Марюта ее взяла, она как-то… Как неживая стала. Ну я не знаю, как объяснить даже… Застыла на месте, кукла эта в руке у нее висит. А этот-то, в шляпе, пальцами щелкнул и пошел, а Марютка за ним.

– И? – Карась выбросил окурок. – Что мы из тебя все клещами тянем?

– И все. – Ржавый опустил голову.

– Врёшь. – Герман взял мальчишку за плечо. – Ты же пошел за ними?

– Пошел, – под нос буркнул мальчишка. – Подумал, что эту дуру выручать надо. Только вот не вышло. Там потом такое было…

– Я сейчас его удавлю! – взорвался Карась.

– Да не ори ты. – Герман присел на корточки и указательным пальцем вздернул подбородок Ржавого вверх. – Что ты видел?

– Домину огромную, – наконец прорвало парня. – Она деревянная! Разноцветная! С факелами! Прямо на старых путях из ниоткуда взялась. Они на крыльцо поднялись, так дверь открылась сама! Не было за ней никого, я же видел, шагах в двадцати от них стоял. Этот-то Марюту в дом запихал, повернулся и на меня уставился. И как только заметил, я за старой цистерной спрятался? А он стоит, лыбится и кричит: «Эй, бамбино, иди сюда. Я знаю, что ты здесь. Не надо бояться маэстро Джованни, он любит детей, он играет с ними в театр».

Ржавый снова замолчал.

– И чего? – Карась достал новую сигарету.

– Все, – мальчика шмыгнул носом. – Припустил я оттуда, как подорванный. А он мне вслед орет: – «Если надумаешь – театр Джованни Малетто ждет тебя».

– А ты говоришь – педофил, – хмыкнул Герман. – Нет, Коляня, это наш клиент.

– Хрень какая-то. – Карась был настроен скептично. – Я шестую развилку знаю – какой там дом деревянный может быть, да еще и на путях?

– Есть многое на свете, друг Карась, о чем и Шекспир не ведал. – Герман достал телефон. – Стало быть, Ржавый, он тебя в гости звал?

– Звал, – мальчишка обвел глазами трех мужчин и завизжал: – Я туда больше не пойду! Не пойду!

– А ну цыть, мелкий! – процедил Карась. – Куда скажут – туда и пойдешь.

Телефон Германа издал трель, оперативник глянул на экран и усмехнулся:

– На ловца, как говорится, – он нажал клавишу. – Да, Вика.

Герман прильнул ухом к трубке телефона, время от времени качая головой, Карась же подошел к насупившемуся мальчишке.

– Не трухай, Ржавый, ничего с тобой там плохого не случится. Чего? Карась тебе слово дает, это не хрен собачий. Нас трое, у начальников пушки с собой наверняка, да и я… Кхм… Даже без ствола кое-чего стою. Ну, не быкуй, ты ж пацан по жизни, а не фуфло.

– Просто дядька этот… – Ржавый обреченно вздохнул. – Он неправильный. Ненастоящий он, но очень страшный. Голос ласковый вроде, но меня страх до костей пробрал.

– Если говорит – значит, дышит. А если дышит – значит, его можно заставить прекратить это делать, – усмехнулся Карась, достал из кармана горсть карамелек и протянул их Ржавому. – На вот грохотулек тебе, на родимый зубок. С ними жизнь повеселее будет.

– Прав малой. – Герман закончил разговор и убрал телефон в карман. – Радуйся, Ржавый, с рефлексами у тебя все в порядке. Смылся ты вовремя и по уму.

– Что Вика сказала? – Колька облизал губы. – Узнала чего?

– Узнала, – безмятежно ответил ему Герман. – В восемнадцатом веке, когда еще никакого вокзала в помине не было, на этих землях много чего происходило. В том числе случилось три пожара, при этом погорельцем был один и тот же человек. Это был владелец театра, некий итальянец, имени которого история не сохранила. Но сдается мне, что звали его…

– Джованни Малетто, – закончил за Германа Колька. – А чего ж он три раза-то горел?

– Не знаю, – развел руками Герман. – Но вряд ли случайно. Народ в те времена на Москве был миролюбивый и богобоязненный, просто так «красного петуха» никому не подпускал, стало быть, имелись очень веские на то причины. Например – колдовство.

– Хрень какая-то. – Карась сплюнул. – Колдовство, восемнадцатый век.

– Пошли к шестой развилке, – скомандовал Герман. – Там и посмотрим, что да как. Ржавый, ты оденься пойди. Зима ведь.

– Так уже, – вздохнул Ржавый и завернулся в свое драное пальтишко. – Дядьки, может, все-таки без меня?

Метель усиливалась, снег слепил Кольку, он время от времени мокрой перчаткой стирал с лица тающие снежинки, и именно поэтому прозевал тот момент, когда из пелены появился старик с узловатой палкой, спросивший у идущего впереди Карася:

– Сынок, не подскажешь, где я?

– Опа! – Карась остановился и уставился на деда. – Батя, ну ты даешь! Ты здесь откуда?

– Да вот, заплутал немного, – ответил ему старик. – До людей-то далеко?

Колька с удивлением смотрел на старца – он был одет совсем уж не по сезону, в какую-то дерюгу, к которой подходило древнее слово «армяк», шапки не было вовсе, а через плечо была перекинута сумка. Вдобавок у деда была длиннющая седая борода.

– До людей? – Карася, привычного ко всему, внешний вид старика, похоже, не смутил. – Это тебе во-о-он туда надо, за тремя цистернами бери левее…

– А что ж вы мальчонку-то в такую погоду с собой таскаете? – внезапно перебил его старик. – Ведь простынет.

– Надо, отец. – Карась прекратил свои объяснения. – Мало ли какие у людей дела?

Старик пожевал губами и неожиданно попросил:

– Давайте-ка я с вами пойду. Так оно понадежней будет.

– Ну только не хватало, – возмутился простотой деда Карась.

– Да ладно тебе, – вступился за него Герман. – А если старый в сугроб упадет и там господу душу отдаст? На нас грех будет.