Текст книги "Черная Весна"

Глава шестая

Что меня немного удивило – к нам никто не присоединился. В смысле – в карете кроме меня и Гарольда никого больше не было. У нас в Раймилле тоже подобные черные экипажи имелись, правда, немного по-другому выглядящие, но назначение у них было такое же – перевозка опасных преступников. И тех, что на корону злоумышляли, и тех, что попроще – убийц там, или грабителей. Как правило, везли их после оглашения приговора от тюрьмы до Веселой площади, где злодеи и заканчивали свои дни в петле или от топора палача.

А здесь – ничего подобного. Нет, с каждой из сторон кареты на приступках имелось по дюжему молодцу в сером, и на козлах двое устроились, но это все не то. Вот у нас, помню, по четыре судейских прямо в карету набивалось. Сам видел не раз такое на Веселой площади – сначала слуги закона из экипажа вылезают, а уж потом преступник, цепями звеня, выбирается.

Я-то на казни любил дома ходить. Нет, сам процесс мне не нравился, чего в нем хорошего? И потом – сейчас вон тот бедолага на эшафоте, а завтра, не приведи боги, ты сам. Подумать страшно. Но вот по чужим карманам шарить в то время, когда злодея жизни лишают, просто прекрасно. Все кричат, все ждут чужой смерти, а потому за своим добром следят не так внимательно, как обычно. Я как-то раз у одного благородного кошель таким образом стянул, так в нем аж два золотых оказалось, и еще серебра добрая пригоршня!

Хотя, если честно, меня бы на Веселой площади казнить не стали, не стоит себе льстить. Мелковат я был для нее, не те грехи. Меня бы вообще казнить не стали. Скорее всего, продали на угольные копи, где всегда люди нужны. А что тут удивительного? Там работники мрут как мухи. А так все что-то да получают – король пару серебряков за мою шкуру, владельцы угольных копей нового работника, а я заслуженное наказание и непременную смерть лет через семь-восемь. Как свои легкие, от угольной пыли черные, выблюю, так и сдохну.

А может, руки бы по локоть отрубили, такое у нас тоже в чести было. И живи дальше как знаешь.

Но то дома. Зато здесь меня казнят как благородного – на площади, при стечении народа. Правда, непонятно за что, но это уже не столь важно.

Если, конечно, до такой крайности дело дойдет.

– Гарольд, – вкрадчиво сказал я. – Слушай, я как-то не очень понимаю – отчего нас никто особо не охраняет?

– В смысле? – уточнил мрачный Монброн.

– Ну вот смотри, – я кивком указал на дверь кареты со своей стороны. – Если со всей дури по ней ногой вдарить, то путь на волю будет свободен. Сломать, конечно, её не сломаю, но вон того громилу, что за ней стоит, сброшу на дорогу наверняка. Потом сам спрыгну – и лови меня.

– Так-то оно так, – подтвердил Гарольд. – Да вот только что потом делать? Если ты бежишь от стражи, то, по сути, бежишь от королевского суда. Для простолюдина эти слова ничего не значат, а вот для нас с тобой честь суть наша жизнь. К тому же подобное несомненно докажет несуществующую вину. Раз бежал, значит преступник. А еще ты немедленно будешь объявлен вне закона, и с этого момента тебя может убить любой житель Силистрии. Более того – куча народа будет искать тебя как раз для того, чтобы прикончить, а после получить награду за твою голову. Королевскую награду, именную.

– Даже так?

– А то, – невесело рассмеялся Гарольд. – Ты не пожелал королевского правосудия, и это означает одно – недоверие к нашему славному монарху. Значит, не веришь ты в его справедливость и непогрешимость. Это оскорбление, которое смывается только твоей кровью.

– Подытожим, – потер я переносицу, звякнув кандалами. – Если не бежать, то нас казнят. Если бежать – то убьют в ближайшее время. Знаешь, вариант с «бежать» все равно оставляет больший простор для фантазий. Может, и не поймают нас. Дадим о себе знать ребятам, найдем кузнеца, снимем цепи и быстро-быстро покинем город. А потом пускай ловят, не жалко.

– Беги, – на полном серьезе заявил Гарольд. – Используй этот шанс. А я не могу. Не могу, понимаешь? Все и так паршиво, а это окончательно лишит меня шанса и на месть, и на все остальное.

– Понимаю, – покивал я, в очередной раз поражаясь тому, как он продолжает цепляться за некие основы своего былого бытия, которые кроме него никому, похоже, и не нужны. – К тому же, никто не поручится за то, что твой дядюшка только этого и не ждет.

Эта мысль мне пришла в голову еще тогда, когда нас усадили в карету. Мол – бегите, парни. И всем будет хорошо. Вам за Гранью, мне тут.

– Запросто, – Гарольд усмехнулся. – Видал, какое Тобиас представление устроил? Со слезой, с кровопусканием.

– Да кабы он один, – я закинул ноги на скамью напротив. – Ты только не обижайся, дружище, но братец у тебя еще та скотина.

– Знаешь, я не хочу его оправдывать, – помолчав, сказал мне Гарольд. – Да и не стану, потому что нет в этом смысла. Но доля моей вины тут есть.

– Тра-ля-ля, – скорчил рожицу я. – Слушай, давай обойдемся без вот этих вот тягостных размышлений и жалостливых признаний. Мы знакомы уже два года, и никогда ты себе подобных сомнений не позволял. Ты всегда верил в друзей, сталь и удачу, не сворачивал с намеченного пути и не жевал сопли, так не начинай превращаться невесть во что. Я и без того тебя в последнее время не узнаю, так много стало в тебе этой… Как ее… А! Сентиментальности. Хорошее слово, я его от Ворона узнал.

– Ну-ну, – подбодрил меня Монброн. – Что еще?

– Еще? – закусил удила я. – Слушай, что еще. Дядюшка Тобиас, по сути, объявил твоей семье войну, и Генрих переметнулся в его стан. Он предал родную кровь и выбрал другую сторону, не ту, на которой ты. Про сестер и мать говорить не стану ничего, они женщины, да и не моего ума это дело. А что до братца твоего – сволота он, вот и все. А какой разговор с такими людьми на войне, ты знаешь. И если я не прав, то можешь прямо сейчас плюнуть мне в лицо.

– Не буду плевать, – с каким-то облегчением расхохотался Монброн. – Потому что ты прав. Во всем. Знаешь, я себя в последнее время ощущаю, как человек, который попал в густой туман, причем в знакомых ему местах. Вроде очертания везде привычные, но все какое-то чужое. Вот я бреду в этом тумане, натыкаюсь на углы там, где их не было, спотыкаюсь, дороги отыскать не могу. А я же еще и вас за собой веду. Одно дело самому голову на плаху положить, совсем другое еще и ваши с собой за компанию туда же пристроить. Что ты улыбаешься? Мне прошлого лета до конца дней хватит. Флоренс, между прочим, до сих пор снится. Придет под утро во сне, стоит, улыбается и молчит. Ни Ромул, ни Флик не приходят, а она – часто.

– Это означает только одно – Ворон мало тебя нагружает работой, – назидательно произнес я. – Мне вот ничего не снится, сплю как убитый.

– Ну, Аманда сказала, что я так взрослею, – возразил мне Гарольд. – Не поверишь, но перед отъездом из замка я с ней поделился своими мыслями. Случайно получилось, сам не ожидал.

– Верю, что случайно. Нарочно с ней давно никто не разговаривает, – не удержался я. – Она всех от себя разогнала.

– Ну да, характер у нее испортился невероятно, – признал мой друг. – Она и раньше была не подарок, а теперь… Кстати, я так и не понял, отчего это произошло. Не захотела она мне ничего рассказывать.

– Да брось ты, – даже удивился я его непонятливости. – В папаше дело. Сначала она об этом не сильно задумывалась, а потом осознала, что к чему. Все-таки из принцесс в нищенки свалилась.

– Ты слишком много общаешься с де Фюрьи, – укоризненно произнес Гарольд. – Как по мне, дело не в этом. Ну или не только в этом. Мне кажется, ты тут тоже замешан.

– Стоп-стоп-стоп, – махнул руками я, брякнув при этом кандалами. – Давай меня сюда не приплетать. Поверь, я до последнего пытался сберечь то, что между нами было. Хотя, если честно, ничего особенного между нами и не было. Так…

– Для тебя это «так», для нее что-то другое, большее.

– Прекратили этот разговор, – потребовал я. – Мы сейчас осуждаем тебя, а не меня. А что до Аманды… Слушай, вот вернемся в замок, тогда о ней и поговорим. Если вернемся.

– А чего меня осуждать? Все же верно. – Гарольд устроился на лавке поудобнее. – Ты назвал меня «тряпкой», я с тобой согласился. Жалко поздно. Надо было вас послушать, убить дядюшку, обстряпав это дело почище, и отправиться обратно в герцогства, к нашим друзьям.

– Ну не то чтобы «тряпкой», – мне стало немного неловко. – И потом – ты действовал в каком-то смысле верно.

Так оно и было, на самом деле. В голове моего друга не могло уложиться то, что кто-то посягнет на величие его фамилии, что кто-то из его семьи сможет предать родную кровь. Монброны Силистрийские всегда были первыми во всем, и Гарольд впитал это с молоком матери. Его дом в самом деле был его крепостью, в падение которой он никогда бы не поверил. Он и не верил до той поры, пока не увидел все своими глазами.

– Верно, неверно… Какая теперь разница. – Монброн отогнул занавеску на окне, скрывавшую нас от зевак. – Почти приехали. Скажи, ты когда-нибудь думал о том, что твоя жизнь закончится на плахе или в петле?

– А ты туда собрался? – изумился я. – Серьезно? На самом деле?

– Да вот еще, – он пихнул мою ногу своей, и я облегченно вздохнул, увидев прежнего Гарольда, который никого и ничего не боится. – Это я так спрашиваю, из любопытства. А в тюрьме ты когда-нибудь бывал?

– Нет, – ответил я. – Никогда. Что мне там делать? Я же не уличный воришка.

Карета, скрипнув, остановилась, двери ее распахнулись.

– Выходим по одному, – услышал я. – По сторонам не глазеть, рта не открывать, знаков никому не подавать.

– Еще раз позволишь себе говорить с нами в таком тоне – и я тебя убью, – подал голос Монброн. – Не забывай, титулов нас пока никто не лишал и привилегий тоже. И почему оковы обычные? Мне по положению позолоченные положены.

– Все так говорят поначалу, – сообщил нам судейский, с которым общался дядюшка Тобиас. Он тоже был здесь. – Все требуют почтения и привилегий. А потом плачут, как дети, и убеждают наших доблестных тюремщиков, что они совершенно другое имели в виду.

Его слова поддержал дружный хохот, как видно, это была традиционная местная шутка.

Я первым вылез из кареты и тут же зажмурился. После полумрака яркое солнце нестерпимо ударило в глаза.

– Не вороти рожу от солнышка, – посоветовал мне кто-то. – Теперь тебе его до самой казни не видать.

Смысл этих слов я понял довольно скоро, когда нас с Гарольдом привели в камеру.

Надо заметить, что «Башня-на-Площади» была именно тем, что значилось в ее названии. Редко увидишь такое совпадение места и названия, которое его именует. Вот возьмем нашу раймилльскую «Веселую площадь». Если верить наименованию, так там народ должен веселиться. Канатоходцев смотреть, жонглеров, пиво пить, и так далее. Но – нет. Там казни проводят, какое уж тут веселье. Ну разве если только кого-то из казначейских колесуют или судейских, тут да, тут народ очень радовался.

Здесь же одно совпадало с другим. Башня была высокая, с толстенными стенами, узкими лестницами внутри и крошечными камерами. И без окон. Я, по крайней мере, их не заметил. Из освещения только факелы, потрескивающие на стенах.

Я слышал много легенд о том, как матерые воры умудрялись бежать из разных мест – и из тюрем, и с рудников. Большей частью это были, разумеется, сказки. Но даже в них не упоминались подобные места.

Нет, один вариант мне сразу пришел в голову, но вот только и его мы использовать не смогли бы. Ни я, ни Гарольд не изучали магию разрушения. Есть такие заклинания, про них Ворон упоминал на занятиях. Да и при штурме Шлейцера кое-что из этого раздела практической магии я своими собственными глазами видел.

Но где мы, и где магистры, что ее в ход пускали?

– Радуйтесь, – сообщил нам мордатый верзила-тюремщик, остановившись у одной из дверей, и брякнул связкой ключей. – Вдвоем будете сидеть. Красота, простор!

– Да уж. – Гарольд оглядел помещение, в котором практически все пространство было занято двумя узкими топчанами, придвинутыми к стенам. – Прямо бальная зала.

– В соседней камере, точно такой же, шестеро сидят, – ответил на это ключник. – Дрыхнут по очереди. Двое спят, четверо стоят. По-другому никак. Руки вперед вытянули и без фокусов давайте. Мне только свистнуть – стража прибежит.

Он расстегнул кандалы, перекинул их через плечо и оставил нас, замкнув за собой толстую дверь, из-за которой к нам не проникал ни один звук.

Окна, хоть какого-нибудь, здесь тоже не было, в камере царил полумрак. Единственным источником света было небольшое отверстие рядом с потолком. А еще тут было крайне душно. Яркое солнце Силистрии нагрело камни стены, а воздуха в камеру через все то же отверстие поступало очень немного.

А на дворе только весна. Что же здесь летом творится?

– Жарковато. – Гарольд расстегнул камзол. – Уффф!

– Не без того. – Я было последовал его примеру, а после и вовсе снял верхнюю одежду, да еще и сапоги стянул. – Но это ничего, ночью будет веселее. Ночью мы мерзнуть будем.

Высказав это предположение, я растянулся на топчане, подложив под голову свернутую одежду.

– Давай расценивать это как некий полезный опыт. Познавательный, скажем так, – предложил Гарольд, стягивая камзол и делая то же самое, что я. – Согласись, когда у нас еще выпал бы шанс попасть в настоящую тюрьму? Вот ты такое предположить мог?

– Я? Никогда. С чего бы?

Произнося это, я даже не знал, плакать мне или смеяться. Кому-кому, а мне тюрьма, по идее, была домом родным, поскольку в своей бывшей ипостаси я все равно туда раньше или позже загремел бы.

– Есть и другие хорошие стороны в нашем нынешнем положении, – жизнерадостно продолжил Гарольд.

– А ну-ка? – я даже лег на бок и уставился на него. – Какие именно? Нет, мне правда интересно.

– Первое. – Монброн сжал пальцы в кулак, а после отогнул один из них. – Нам пока не надо гадать, что делать дальше. Мы уже находимся в некой конечной точке, откуда сами выбраться не можем, а потому и голову над своей будущностью ломать нечего.

– Сомнительный плюс, – скептически скривился я. – Хотя… Да, отсюда не сбежишь, факт есть факт.

– Как вариант, мы, конечно, можем убить тюремщика, – заметил Гарольд. – Ты знаешь магию крови, я тоже кое-что могу, да и ремни у нас не отобрали, удавку можно смастерить, но что потом? Я считал – мы миновали восемь этажей и сейчас почти на самом верху башни. Нам не добраться до выхода живыми, даже если мы добудем оружие. Что до магии – ее и на один пролет не хватит.

– Можно выпустить друзей по несчастью, – возразил я. – Вон только в соседней камере шесть человек обитает. Двое спят, но четверо-то бодрствуют?

Сказав это, я повертел головой. Бывалый люд рассказывал, что в камерах бывают такие специальные отверстия, которые являются слуховыми трубами. Мол, сидельцы общаются, а люди из тюремной охраны, а то и городской стражи, их слушают. Ничего такого я не заметил, но червячок беспокойства у меня внутри остался.

– Вариант, – призадумался Гарольд. – Ладно, это мы еще обсудим. Итак, второе положительное обстоятельство – мы можем наконец-то выспаться в более-менее приличных условиях. Мне лично этот гамак на корабле до смерти надоел.

– Вот тут – да, – признал я. – Хоть и жарко, зато задница в воздухе не болтается. Что еще?

– Кое-кому придется пошевелить мозгами над тем, как нас выручить. – Гарольд широко улыбнулся, отгибая третий палец. – Знаешь, приятно иногда побыть чьей-то головной болью.

– Ой, ладно, – фыркнул я. – Есть у меня подозрения, что ты и до того кучу проблем окружающим создавал. В смысле, еще до нашего знакомства, когда дома жил.

– Ну и последнее, – мой друг отогнул еще один палец. – Если все-таки дело дойдет до топора и плахи, я буду очень, очень красиво смотреться на эшафоте. Вот только представь, Эраст. Я, в белой рубахе…

– В серой, – заметил я. – Как и у меня. Откуда им у нас взяться, белым? Мы в тюрьме, тут прачек нет. А если совсем честно, мои и до того не сильно белые были. То война, то корабль…

– Ну да, переодеться я не успел, – Гарольд с отвращением глянул на замызганные рукава сорочки. – Ладно, в почти белой рубахе, молодой, стройный, красивый. Еще волосы распущу! Все девицы помрут от восторга!

– Что да, то да, – даже не стал спорить я. – Особенно если волосы распустить. И знаешь, чтобы ветерок эдак их слегка развевал. Очень красиво будет смотреться. В аккурат до того момента, как палач тебе первую руку не отрубит. Или ногу? У вас с чего четвертование начинают? У нас с рук.

– Скотина ты, милейший фон Рут, – заявил Гарольд. – Такую картину испортил. Теперь ни малейшего желания нет на эшафот идти. Придется как-то выбираться отсюда.

– Крайний срок – понедельник, то есть через четыре дня, – заметил я. – Во вторник состоится суд, где нас приговорят к смерти.

– Думаешь?

– Уверен. – Я снова лег на спину. – Вот кабы тебя отвезли к королю, то, может, и нет. Тебя же король в лицо знает?

– Знает, – подтвердил Гарольд.

– Вот потому тебе туда и не попасть, – продолжил я. – Просто составят документ, по которому некий дворянин, возможно, даже безымянный, чуть не прибил родных, и подсунут его на подпись королю, а тот его подмахнет. Или даже без этого обойдутся. Знаешь, в судебных канцеляриях и не такие странности бывают. Заверит приговор какой-нибудь бумагомарака, да и все.

Я сам в местах вроде королевской канцелярии не бывал, но вот беззубый Руфус, который частенько ночевал со мной в одной раймилльской ночлежке, много про подобные штуки рассказывал. Он сам лишился всего, чего имел, вот таким же образом, через поддельные бумаги, за большие деньги заверенные подлинными печатями и подписями. У нас ведь все решают связи и знакомства, у Руфуса их оказалось меньше, несмотря на его положение. Потому в какой-то момент его племянник стал жить-поживать в бывшем руфусовом огромном доме и кататься на карете с золочеными спицами. Сам же Руфус спал в ночлежках и дрался с нищими за кусок хлеба, до той поры, пока ему горло не перерезали.

Что уж говорить про нас? Дядюшка Тобиас отсыплет золота, кто-то где-то подпишет бумагу и поставит печать, а потом мы будем стоять на виду у всего города на Судной площади.

– Шутки шутками, но я не желаю подыхать от рук палача, – уже без иронии произнес Гарольд. – Лучше тогда уж наш первый план, с тюремщиком. По крайней мере умрем от честной стали и в бою, все не стыдно у Престола будет в глаза Владыкам посмотреть. Да, жизнь оказалась бестолковая, зато смерть красивая.

Мог бы я сказать, что не красивая она, а глупая, поскольку влезли мы в эту всю канитель напрасно. Мог, но не стал. Потому что тоже в этом всем виноват. Не убей я еще во время войны ученика мистресс Эвангелины, и сейчас бы не здесь на топчане лежал, а спокойно зубрил заклинания в Вороньем замке. Все хороши, проще говоря.

– Ты со мной? – привстав, протянул мне руку Гарольд.

– Как всегда, – пожал я ее. – До конца.

– Красиво сказал, – одобрил он. – Прямо как в романах, которые мои бестолковые сестрицы так любят читать! Ох, духота какая!

– Слушай, а вот мне интересно, – спросил я, вытерев со лба пот, моментально выступивший от телодвижений. – Твой брат упоминал некую Люсиль. Если не секрет – в чем там дело?

На самом деле, данное имя я услышал сегодня не впервые. Еще прошлым летом оно мелькнуло в ночном разговоре моего друга и Аманды, который я случайно подслушал. Правда, случайно. Не нарочно.

– Люсиль. – Гарольд помолчал. – Там все неприятно вышло. Сильно неприятно.

– Не хочешь – не рассказывай, – предложил я. – Все понятно, семейные дела это такая штука…

– Семейные, – Монброн рассмеялся. – Знаешь, я все чаще начинаю понимать тех, кто называет своей семьей нашу дружную компанию. Ей-ей, наши узы прочнее, чем любые кровные. Да что там, сам посуди – родной дядюшка хочет моей смерти, брат предал, сестры и мать промолчали, а ты готов идти за мной на эшафот. Вот и задумаешься, где она, семья, на самом деле.

– Тогда рассказывай про Люсиль, – потребовал я. – По-нашему, по-родственному.

– Не язык у тебя, а помело, – заметил Гарольд. – Ладно уж. Хотя там и рассказывать особо нечего. Есть у нас в Форессе уважаемое семейство по фамилии Лавинь. «Старая» кровь, изрядное состояние, естественно, в родстве с другими благородными семействами и с нами в том числе. Кстати – по дядюшкиной линии. Ну и, как водится, я знал всех своих погодков из этой фамилии, поскольку при одном «малом дворе» были приняты, по одним балам ходили, на одни охоты ездили. У нас так принято.

– «Малом дворе»? – уточнил я.

– Ну да. – Гарольд повертел пальцами в воздухе. – Двор наследника престола. Наши отцы состоят при правящем короле, мы, их благородные потомки, при будущем монархе. Традиция. По идее, от нашего дома там должен был Генрих присутствовать, как старший, но он к этому был не приспособлен совершенно. На лошади сидит криво, шпагой как вертелом машет и крови боится. Опозорил бы он нас, вот отец меня туда и отправил. Мол, все одно никому дела до этого нет. А я что? Только рад был. Там весело было.

– Слушай, если ты наследника престола знаешь, так это хорошо, – оживился я. – Может…

– Он умер три года назад, – прервал мои соображения Гарольд. – Как объявили, от геморроидальных колик. Но я так думаю, что его сгубила та хворь, что в бокале с вином легко растворяется и вкуса не имеет. Его место занял средний сын короля, а его я почти не знаю. У него своя свита, ближним покойного принца в ней места нет.

– Плохо, – вздохнул я. – Ну, и что с Люсиль-то?

– Я крепко сдружился с Лео Лавинем, мы с ним погодки, – продолжил Монброн. – Стал часто бывать в этом доме, и там обнаружил, что совсем еще недавно сопливая малышка Люсиль, его сестра, превратилась в такую красотку, что только ахнуть можно.

– Ну, и тогда ты… – предположил я.

– Да не было у нас ничего, – даже привстал на локтях Гарольд. – Не было. Могло бы случиться, не стану врать, но не успел я. Отец Люсиль решил отдать ее за Генриха, этот тюфяк, оказывается, в нее влюбился. Уж не знаю, где он ее заприметил, он из замка-то выходил раз в год по обещанию. Нет, я не лучший из людей, но спать с невестой брата – это перебор. По крайней мере, до свадьбы.

Не связывается что-то. Тогда, ночью, Гарольд говорил о том, что Аманде надо быть попроще и не совершать ошибок этой самой Люсиль.

– Она не хотела идти за него, – тем временем продолжал свой рассказ Гарольд. – Но и отцу перечить тоже не могла. Самое забавное, что Люсиль могла стать моей женой, если бы не изображала, что я ей безразличен. Прохлопали мы свое возможное счастье. Хотя, может, и к лучшему, я ее все равно не любил. Хотел – это да, но чувства… Я, знаешь ли, никогда никого толком не любил. В смысле – женщину. Ну так, как об этом менестрели поют. Потому, наверное, всегда и предпочитал иметь дело с замужними женщинами, им разные слова говорить не нужно, и видов на тебя они не имеют.

– Та же ерунда, – поторопил его я. – Мы с тобой два нравственных урода. Что дальше было?

– А дальше все стало плохо, – помрачнел Гарольд. – Я про ее чувства узнал от нее же самой. Мы незадолго до свадьбы встретились в саду ее имения. Она меня письмом вызвала. И надо же было такому случиться, что туда занесло и Генриха, пообщаться с будущим тестем. Он нас увидел, а Люсиль еще меня за руки взяла… В общем, он напридумывал себе всякой чепухи.

– А ребенок? – уточнил я. – Он от Генриха?

– Ребенок… – помолчав, ответил он. – Там прямо перед свадьбой скверная штука вышла. К Лео приехали какие-то приятели из Алессии, и они все здорово перепились. Очень здорово. Настолько, что трое из них вломились к Люсиль, и ее… Ну, ты понял.

– Да как такое возможно? – изумился я. – Полный дом слуг! Что, никто ничего не слышал? И сам Лео куда глядел?

– Если действовать с умом, никто ничего не услышит, – поморщился Гарольд. – Лео же дрых без задних ног. Другой разговор, на что они рассчитывали потом? За подобное весь род вырезают без жалости.

– Дальше можешь не продолжать, – произнес я. – И так ясно, что в этот момент в дом Лавиней занесло тебя, и ты всех троих прибил.

– Никого я не прибил. Двоих хорошо подранил – это да, – поправил меня Монброн. – Умерли они позже, их потом Лео на поединках заколол. А третьему я сразу, прямо там, член отрезал и сухожилия на ногах подсек, чтобы он, как гадина, только ползать до остатка своих дней мог. Он как раз был тем, кто успел на Люсиль слазить. И, возможно, отцом этого самого ребенка. Кое-как удалось все это скрыть, никто не хочет выносить сор из дома, но…

– Невеста оказалась не слишком непорочной, – кивнул я.

– Именно. У нас это считается не слишком большим грехом, но Генриха всю дорогу усиленно заверяли в обратном. Да еще эти его домыслы… В результате, крайним оказался я. Ну и бедняжка Люсиль. Она умерла через несколько дней после родов, мне написали про это. И ребенок тоже, следом за ней.

– Прости за банальность, но вот тебе и ответ на вопрос: «почему?» – не задумываясь о том, насколько резко это прозвучит, сказал Монброну я. – Ты всегда был для своего брата бельмом на глазу, а тут еще и это. Ведь всегда все доставалось Гарольду – любовь отца, самые красивые девушки, удача, слава. Но это все ладно. Но тут ты еще и невинность его невесты забрал, то, что вроде его по праву. И вот тогда он сделал свой выбор.

Между прочим – темнит мой друг. Ну или недоговаривает. Помню, что как-то он мне рассказывал о причинах, по которым отец его определил в ученики к Ворону, так там он тоже мельком об этой Люсиль упоминал. И все выходило немного по-другому.

Хотя… Может, он тогда темнил, а это все чистая правда? Да, собственно, и какая теперь разница?

– Спасибо, что ты объяснил мне то, что я сам уже понял, – очень серьезно поблагодарил меня мой друг. – И как я без твоей мудрости раньше жил? Но понять и осознать – это, знаешь ли, разные вещи. А главное – как мне с ним, дурачком, дальше управляться? По «Уложению о чести дворянской» за предательство семьи наказание одно – смерть. Вот только смогу ли я это сделать? Кабы был жив Люка… Хотя – будь он жив, все бы по-другому сложилось.

Про Люка я до того слышал, это был его второй брат, он погиб на поединке как раз в то время, когда мы начищали туалеты в Вороньем замке. Гарольд раньше с ним не очень ладил, но, узнав о его смерти, сильно расстроился.

– Ты не сможешь, я смогу, – деловито сказал я. – Главное – отсюда выбраться. Шутки шутками, а умирать неохота.

– Поживем – увидим, – выдержав паузу, произнес Гарольд. – Ладно, давай попробуем поспать. Все равно делать больше нечего. До вторника времени полно, глядишь, и не придется нам с боем ко входу пробиваться. Хвала богам, у нас еще есть друзья, и они остались на свободе.