Текст книги "Атаман Войска Донского Платов"

Копировал Матвей потемкинские замашки и даже материться стал, чего с детства не позволял себе. Раз ворвался к князю: «Ва-ство, пропадаю… По счетам платить, а казначейство наше денег войсковых не дает». – «Отношение носил?» – спросил Потемкин, не оборачиваясь (в шахматы проигрывал). – «Носил. Говорят, что нету». – «Дай-ка…» Взял Потемкин и написал поперек отношения: «Дать!» Молча подал Матвею через плечо. Деньги в тот же день выдали. Носатый инородец «Петруха», а по службе подпоручик князь Багратион, объяснил удивленному Платову: «Народ такой. Когда по-хорошему просишь, плохо понимают». Запомнил Матвей, стал крыть чиновников, особенно – интендантов, отборным матом, кулак под нос совать, и впрямь веселей дела пошли.

Новое войско приобрело вид. Донских казаков, прибывших на укрепление, растрясли один к десяти среди местных. Военными делами заправляли донские старшины, гражданскими – губернские власти. Определенного положения о новом Войске написать не удосужились, и донцы с Платовым во главе управляли по обычаю или по произволу. Сказал на Рождество Потемкин Платову: «Сформируешь полки за три месяца, дам тебе Владимира третьей степени». Платов и старался, опираясь на верных людей.

Петро Мартынов вернулся к донцам, а брат его, Андрей Мартынов, принял полк в Екатеринославском Войске и малолетнего сына Алешку к себе записал. Платов новому родственнику послал в помощь казака Арехова, Василия Быхалова, а заодно писучего Ефтефия Черевкова, чтоб не интриговал и козни не строил: Черевков всю жизнь к Денисовым склонялся – пусть у Мартынова послужит.

Себе в помощь выписал Матвей Ивана Кошкина, Ивана Погорелова, ну и молодых набрал, облагодетельствовал, – Марка, двадцатилетнего сына Ивана Родионова, к себе в полк есаулом записал, восемнадцатилетнего Степана Грекова тоже; ребята хорошие, но надежда на их слабая, пришлось Петра Семерникова от Петра Мартынова переманивать, есаулом ставить.

Батюшка Иван Федорович, оставленный за преждевременной старостью дома, слал к Матвею родню, протежировал. 1 марта заявился к Матвею казаком четырнадцатилетний Ванюшка, племянник двоюродный…

У Ивана Родионова – та же песня. Один Адриан Денисов сам как-то обходился. Начальников в сотни решил по-казачьи избрать – по два на сотню, – лишь бы грамотны были.

Весной полки худо-бедно, но были сформированы. Платов устроил им смотр. Казаки были на лошадях, артельные повозки – в наличии. В полку Денисова проверял посотенно: одежду, лошадей, выездку… Обученные Денисовым новонабранные, стоя на седлах, начали прыгать через рвы.

– Ты всех донских в одну сотню свел? – спросил Матвей. Денисов бесстрастно скомандовал:

– Пятая сотня, на препятствие… Ступа-ай!..

И пятая сотня начала на седла ногами становиться…

Платов Денисова благодарил, обнимал и обещал Владимира 4-й степени.

В апреле полки выступили на подножный корм к Елисаветграду, где им устроили учение, и сам Потемкин наблюдал с крепостного вала за «эволюциями». Платову сказал:

– Молодец, Матвей! Орден получишь, как я и обещал. Подготовь список, кого наградить или произвести.

Но когда Матвей такой список представил, уперся:

– Федька Денисов моих недругов верный клеврет. Я Карпа ихнего из армии попер. А ты мне младшенького подсовываешь? Не ожидал, брат…

– Лучший командир…

– Гони его в шею! Он в сражениях участвовал? Кто его назначил?

– Да вы ж и назначили…

– Всё. Убрать. Полк его отдай Павлу Иловайскому, он парень хороший и офицер исправный. Пусть Денисовы с Иловайским столкнутся.

– Как же я Денисову скажу?..

– Ничего, скажешь. Пусть повоюет, волонтером пусть идет, без команды.

В тот же день молодой майор Павел Дмитриевич Иловайский, прихватив двух малолетних братьев, Гришку и Степку, записанных сотниками, поехал к Денисову принимать полк.

Денисов на другой же день явился к Платову, непосредственному начальнику своему, за справедливостью. Другой бы рыцарски обиделся и ушел в волонтеры, чтоб превзойти всех и назло самому князю Потемкину добиться его княжеской похвалы. Не таков был Адриан Денисов.

– Вижу, что невесел ты, Матвей Иванович, и занят делами. Извини, что беспокою. Матвей Иванович! Почему у меня полк отбирают?!

Платов так ничего и не успел придумать и сначала опрометчиво поклялся всеми святыми, что ничего не знает и ни в чем не виноват.

– Да как же, Матвей Иванович! Является ко мне Павел Иловайский…

Ладно. Отвел Денисова в сторонку:

– Это воля Потемкина. Я тут ничего сделать не могу.

– А я как же?

– Воля князя, чтоб ты шел волонтером, – сказал Платов, проклиная все на свете.

Денисов, сдерживая нервную дрожь и клацая зубами, ответил:

– Полк можно у меня взять, но принудить благородного человека влачиться по степям – не думаю, чтоб захотели, а потому я еду домой и буду учиться пахать и жить своими трудами. Так Потемкину и передай!..

Поехал в Елисаветград не то управу искать, не то жаловаться, рассказывал о своем горе князю Юрию Владимировичу Долгорукову, бригадиру Горичу, кабардинцу, Попову, правителю потемкинской канцелярии, те Денисова жалели и «накручивали» еще больше. С горя он заболел и уехал в Кинбурн, в полк Орлова, лечиться. Оно и понятно – Василий Орлов на дочке Федора Денисова женат.

Потемкин, командуя целой армией, подрастерялся, как приметил Платов. Армия его, Екатеринославская, стояла один на один с турками. Румянцев с Украинской армией прикрывал Потемкина со стороны вражеской Польши. Потемкин, растерявшись, перед Румянцевым заискивал, прогибался.

Румянцев, зная слабость и распри поляков, двинул войска с польской границы, огибая потемкинскую армию, и занял Молдавию. Тогда наконец и Потемкин собрался, пошел на Очаков.

Оставив с облегчением дрязги, отправился Матвей Платов на войну. Новонабранное войско двинулось авангардом, так и назвали его – Корпус передовой стражи Екатеринославских регулярных казаков. Погнали, помели турецкую конницу, загнали в Очаков, и Платов красовался перед созданными им полками. За славой и чинами слетелись к нему многие потемкинские птенцы.

Писали потом долгие годы писаки по разному поводу трафаретную фразу: «Лихие казаки молодецким ударом…» А как иначе? Так и говорили в древние времена: мол, бегут самодурью в степь в молодечество. А молодцы и бьют молодецки.

К 1 июля подошел с армией Потемкин и обложил город Очаков по всем правилам. Началась осада, которую благородный Румянцев, не выдержав, назвал «осадой Трои».

Правым крылом русских войск командовал генерал-аншеф Меллер, положивший начало славному баронскому роду вояк Меллеров-Закомельских, центром – князь Николай Васильевич Репнин, а левым флангом – прибывший из Кинбурга с войсками Суворов. Этот все подбивал начальство на штурм: «Я б этот Очаков еще в апреле взял…» Душу отводил с казаками на шермициях. Изощрялись казаки и мамелюки в лихости. Кто – кого?.. Выскакивали турки из крепости, все норовили Суворова захватить, а тот казаками загораживался. Видят раз: вьется перед русскими рядами бусурман, и не конь под ним, а сам сатана. Суворов – сейчас же: «Братцы, продайте мне этого конишку», и за кошелек. Казаки, не торгуясь, кинулись – приводят коня: «Пожалте деньги!» Озлели мамелюки, налетели. Один было прорвался, но успели, подняли его с седла на пики. Суворов ему, умирающему, из-за казачьих спин – ручкой: «Что, брат? Взяли?»

Потемкин не спешил, ждал, что турки, потеряв флот, сами ему город сдадут. Съехались в лагерь знатные господа и обольстительнейшие женщины, вроде как на пикник. Музыка гремела. Праздники устраивали под сенью крыл Амура – смертельная опасность от турецких ядер, постоянные сцены гибели и страданий обостряли инстинкты. Помимо турецкой крепости Потемкин не менее рьяно осадил некую графиню, которая из-за присутствия мужа, человека, по мнению всех, ничтожного, светлейшему князю не давалась. Раззадоренный Потемкин обещал в хмельном образе ближним своим, в том числе и Матвею Платову: «Я эту фортецию возьму и в честь удачного приступа салют устроим. Будьте наготове!»

Раз завлек он бедную графиню в палатку, где и пала она жертвой его низких домогательств, а обделав дело, дернул светлейший особый шнурок, предупрежденные сообщники дали знак, и пушкари, с утра стоявшие наизготовку у батареи, отсалютовали на весь лагерь орудийным громом.

Муж несчастной (а может, и счастливой, – кто их, женщин, разберет?) графини, человек острый и безнравственный, лишь пожал плечами и усмехнулся: «Экое “ку-ка-ре-ку!”»

Однако турецкая крепость еще держалась. Более того, осаждавшие несли потери. В августе пуля чуть не до смерти убила Мишеньку Кутузова, на то время генерал-майора, попала ему в щеку и вылетела в затылок. А там Суворов чуть не погиб. Сбили турки пикет Бугского полка, напали на фанагорийцев. Сцепились, задрались. Стали русские одолевать. Суворов, тут как тут, решил на плечах турок в Очаков ворваться.

Выскочил он тогда перед казачьей лавой:

– Ребята, дело смертельное. Кто не виноват чужою женою – ступай за мной!

Из полка шестнадцать человек и сам полковник за ними поскакали. Дело и вправду страшное вышло. Суворова увезли, в шею раненного. Казаки, однако ж, все целы вернулись.

Простояли под Очаковом до зимы. И батареи уже возвели, и Березань запорожцы захватили[65]65
  Штурм сильно укрепленного острова Березани был осуществлен верными России, но бездомными после разгона Сечи запорожцами с казачьих «чаек» под кинжальным артиллерийским огнем.


[Закрыть]… Снедаемый любовью, честолюбием и страхом князь Потемкин беседовал с музами, переводил «церковную историю» аббата Флери. Заносимые снегом, обмороженные войска рвались на штурм, чтоб хоть какой-то конец…

Лошади казачьи ходили в степи и гибли, провианта не было, подвоз прекратился – лошади слабы и снег глубокий. В обшитых камышом землянках валялись тысячи заболевших. Среди них – Адриан Денисов, сыпь пошла по всему телу и язвы на ногах… 4 декабря Василий Орлов стал скликать людей в команду сходить к Бендерам, взять языка, а, может, и из еды чего найдется. Денисов поднялся:

– Я готов. Где-либо умирать надо.

Двести казаков собрались, повел их капитан Краснов. Побрели кони по снегам, а на высотах, где снег сдуло ветром, шли казаки пешие от великого холода…

На 6-е, Николин день, назначил все же Потемкин штурм.

До свету слушали молебен, к 7 утра выстроились, готовые атаковать. Платов с полком – на правом фланге штурмовой колонны Палена. Тысяча спешенных казаков стояла напротив замка Гассан-паши и ретраншемента, двести конных – все, у кого кони уцелели, – маячили сзади, чтоб отбивать турок, если вылазка будет. Здесь же толпились неотличимые от других отрядов запорожцы, что остались верны России. Морозы и голод всех поравняли, все одинаково одеты были. Где-то на левом фланге так же мерзли и нудились в нетерпении донцы из полков Машлыкина и Исаева.

Перед штурмом пришли к Платову проситься сверх комплекта Логгин Денисов, брат Адриана, и донской полковник Андрей Киреев из потемкинских конвойцев. Велел записать.

Предупреждены были войска, что колонна Палена ворвется в крепость первой и даст три ракеты: по первой снимать ранцы, по второй – полушубки, по третьей – не стрелять, а, полагаясь на штыки, бежать всем на штурм.

Пален, как водится в таких случаях, все напутал, а может, и схитрил. Запустил сразу все три ракеты, и войска, поскидав полушубки и ранцы, с ревом рванулись к вожделенному городу.

Штурм длился час с небольшим. Зато грабили город три дня. Поговорка потом была: «Поджился, как под Очаковом». Перепились. На льду лимана бросили сотни турецких трупов. Земля мерзлая, копать некому. Понесет их весною к родным берегам…

Потом уже подсчитали своих битых и израненных. Логгин Денисов получил пулю в голову ниже затылка, но выжил. Иловайских переранили: Павла – в левую руку пулей, Ивана – в левую ногу. Данила Орехов, как и всегда, отличился, байрактара какого-то завалил и пленных Потемкину представил.

Потемкин уехал в столицу хвастаться, за ним Суворов – жаловаться, что службы не дают.

Весной уже стали приходить награды за Очаков: специальные золотые знаки на георгиевской ленте «Очаков взят 6 декабря 1788», сабли, Владимирские крестики. Матвей Платов за взятие земляного ретраншемента получил орден Святого Георгия 4-й степени.

Глава 7. Казаки и штурм Измаила

После очаковского штурма, успев заложить Николаев, уехал Потемкин в Санкт-Петербург, где ожидал его блистательный прием.

Умела Матушка-Императрица награждать верных слуг. Первая, сама, посетила приехавшего в столицу героя. Царедворцы давали в честь его праздники, стремясь превзойти друг друга. Получил он от Государыни сто тысяч руб., фельдмаршальский жезл, украшенный бриллиантами и обвитый лавровым венком, орден Святого Александра Невского для ношения на груди, прикрепленный к драгоценному «солитеру», стоившему еще сто тысяч руб., и многие другие награды и подарки. Орден возложила на Потемкина сама Императрица в Придворной церкви после заутрени на Светлое Христово Воскресение.

Но не обольщался Григорий Потемкин наградами, отдавал себе отчет, перевидав многих женщин, что – да! – нравилась когда-то Императрице восторженность чувств его к ней, но, возвышая его, делала она прежде всего ставку против Панина и Орловых. Теперь ушло то противостояние в небытие, кануло в Лету, участники попритихли, Гриша Орлов и вовсе умер в помешательстве. Сам Потемкин оказался на месте в новоприобретенной Таврии. А вокруг Императрицы плелась новая сеть, крались к власти Салтыковы, и проходную фигуру их показали светлейшему верные люди: так, ничего особенного – штаб-ротмистр Конного полка.

Надо бы возле Императрицы своего такого иметь, молодого, красивого, верного. Предлагал Григорий Александрович Ее Величеству обратить благосклонное внимание на адъютанта его Алексея Горчакова Глянула Императрица и сказала с видом знатока: «Картина не дурна, но не имеет экспрессии». Экспрессию ей подавай! «Да ты, матушка, на себя в зеркало погляди! Не молоденькая чай…» – позволил себе подумать Потемкин. Где ж найти такого, чтоб и молод, и красив, и своей игры не начал, и при этом при виде почтенной летами дамы экспрессию проявил?

После Пасхи осыпанный наградами Потемкин вернулся в армию и привез шесть миллионов на продолжение военных действий.

Деньги были кстати. После изнурительной зимы и очаковской осады ремонтировали командиры свои полки[66]66
  Т.е. пополняли «конский состав».


[Закрыть], сводили, переформировывали. Главная провиантская квартира в Кременчуге денег, как правило, недодавала, а когда начальству жаловались, еще хуже получалось. Денег полковники так и не получали, а на словах им обнаглевшие интенданты передавали, что вы, мол, своими донесениями и жалобами корпусному начальству все дело испортили. С Дона за свой счет пригоняли полковые командиры лошадей, раздавали казакам в долг, а потом подолгу эти долги собирали.

Вернулся Потемкин, вызвал Платова:

– Как там мое Войско?

Платов стал жаловаться, но с усмешками, перемежая жалобы рассказами о возлияниях и амурных похождениях лихих своих казачков.

– У тебя в полку в бегах много числится?

– Девятнадцать.

– Ого! У тебя и офицеров столько нет… – Потемкин задумался и повелел: – Придумай, как переформировать, чтоб полнокровные полки были и чтоб не стыдно показать. Деньги есть…

В июне из чугуевских казаков Павла Иловайского создали особый Конвойный полк при князе Потемкине, и Иловайский остался им командовать. Бугский полк не тронули, а из екатеринославских сколотил Платов особый полк, назвал его Чугуевским и сам возглавил.

Военные действия долго не начинались. Копили силы, ждали союзников-австрийцев. После взятия Очакова и истребления неприятеля в его окрестностях турецких войск перед потемкинской армией не было – собирались они за Дунаем и готовились напасть на армию Румянцева и союзных России австрийцев. Чтобы не было разнобоя в командовании, Румянцева от командования отрешили, обе армии подчинили Потемкину. Он выслал на место Румянцева князя Репнина, а сам медлил, вел переговоры, через тайных своих агентов склонял султаншу Валиду и капитан-пашу на свою сторону, чтоб нашептали они молодому султану Селиму на Великого Визиря, явного врага России. Визиря потом и вправду умертвили, но пока турецкое войско в Браилове не стало ждать и рванулось меж русскими и австрийцами, отсекая их друг от друга. Отважную сию диверсию Суворов, оказавшийся, по счастью, в репнинских войсках, пресек и разгромил турок под Фокшанами. Но, делать нечего, пришлось начинать кампанию.

Новая кампания начиналась с новыми людьми. Ушел, получив в командование полк, на Кубань верный Иван Кошкин. На смену ему пришел не менее отважный подполковник Иван Бузин. Брат Степан Платов, премьер-майор, пришел со своим полком.

В окружении Потемкина сменились люди. Произведенный за Очаков в капитаны князь Багратион с радостью удалился в бессменные ординарцы к графу Салтыкову. Говорили злые языки, что Салтыков Багратиону ближайший родственник, ближе некуда – а настоящий князь Иван Багратион явился в Россию из Грузии на недолгое время, продал подороже имя и обратно к себе в Грузию умотал.

Прибыл в армию угрюмый и неприступный генерал Гудович. Вернулся отлежавшийся, но окривевший на один глаз Мишенька Кутузов, впрочем, теперь был он не Мишенька, а давно уже Михайло Илларионович. Потемкин поручил ему весь передовой корпус.

С передовым корпусом потемкинской армии под командованием генерал-майора Кутузова пошел на турок отлежавшийся и переболевший Адриан Денисов, дали ему все же в командование полк и даже полк Орлова временно поручили; но пока он болел, три товарища обошли его чинами, и теперь искал Денисов правды у командующего корпусом генерал-майора Кутузова, который его меланхолично утешал.

Армия шла к Днестру. Навстречу тянулись пленные, взятые Суворовым у Фокшан и Дерфельденом[67]67
  Вильгельмом Христофоровичем, русским генералом.


[Закрыть] у Галаца и на Дунае.

За Днестром тянулись молдавские степи, бедные деревушки вдали от дорог поражали убогостью, торчали редкие мечети. Непросвещение и бедность виделись наблюдательному глазу.

За Днестром же была крепость Бендеры, которую Потемкин считал ключом всей провинции и желал «взять на шпагу».

В августе вспыхнули и погасли бои у Бендер. Турки заперлись в крепости и ждали, что их придут спасать. Передовые отряды Потемкина и Репнина встретились на реке Прут и двинулись дальше, к Дунаю, прикрыть осажденные Бендеры от возможного турецкого подкрепления.

В начале сентября лазутчики донесли, а перебежчики подтвердили, что стоит на реке Салче Сераскир Гассан-паша, который по должности капитан-паша. Сам Репнин выехал на рекогносцировку, была перестрелка, и казаки Репнина прикрывали.

7 сентября репнинская армия пошла в наступление. Пехота – в каре, казаки, ушедшие вперед версты на две, раскинули лаву. Командовал лавой Василий Орлов, а для Адриана Денисова, достававшего и Платова, и Кутузова, и самого Потемкина в поисках справедливости, это было первое настоящее сражение. Вспоминал потом Денисов, что вывалили на казаков две толпы турок на добрых лошадях и в хорошем убранстве, был крик и наездничество[68]68
  Т.е. конные поединки между всадниками обеих сторон, требовавшие владения джигитовкой – своего рода «боевой акробатикой» на коне.


[Закрыть], подскакали они вплотную и стреляли. Денисов свой полк в это время убеждал ударить крепко, указывал на распущенные знамена, и казаки отвечали, что не подведут. Пошла лава вперед и погнала турок, сам Денисов убил одного турка пикой, ударил второго, но промазал, пика застряла в одежде. Турок, разгоряченный боем, остановил лошадь и «крепко» кричал «Алла!». Денисов шарил, но не мог найти саблю, а турок хватался за кинжал. Какой-то казак ударил этого турка в бок своей пикой и пытался свалить с седла. Турок забыл про Денисова, оборотился к поразившему его казаку и «кричал сильным, но умирающим голосом». Денисов бросил пику, отъехал в сторону и воззвал к Господу:

– Владыко великий! Спаси меня и всех христиан от войн!

Казаки подали ему новую пику, он вновь бросился вперед и убил еще двоих, причем один был в сильных конвульсиях и долго боролся со смертью. После этого Денисов возненавидел пику и никогда больше не брал этого оружия в сражения…

Впрочем, у Адриана Денисова все еще впереди, он еще покажет себя!

Таким образом турецкая конница и казаки трижды опрокидывали друг друга и ночью разошлись. На заре разведка донесла, что турецкий лагерь пуст. Казаки устремились в погоню, захватили много обозных повозок, волов отдали армейским начальникам, а вещи, кто был посмелее, все расхватали. Кроме того, в брошенном лагере было найдено три пушки и девять знамен, но об этом Денисов не вспоминает.

Преследуя турок, репнинская армия вышла к Измаилу, устроила перестрелку, от удачного артиллерийского огня загорелось предместье, затем сам город: наконец была пробита брешь в стене. Войска ждали штурма, но Потемкин боялся, что Репнин получит за Измаил фельдмаршальский жезл, и велел отступить на двадцать верст. Дело ограничилось перестрелкой. Денисов вспоминал, что турецкая конница выходила из крепости, но у Денисова и Орлова не было приказа, и они бездействовали, а на левом фланге, где стоял корпус Кутузова, казаки Платова «весьма наездничали». Платов приучал новых казаков.

Отогнав турок к Измаилу, армия стала как бы «зачищать местность» вокруг Бендер. Часть войск была послана во главе с Гудовичем на Хаджибей (будущая Одесса), а полковник Платов получил приказание от генерал-майора Кутузова идти на селение Каушаны.

Уже тронулись, догнал их эскадрон Изюмцев, подскакал командир-немчик, представился:

– Изюмского легкоконного полка секунд-майор Беркли. Прибыл в распоряжение господина полковника Платова.

К Каушанам шли войска по обоим берегам стенной речки, сушь, пыль. Матвей поручил свой полк Ивану Родионову, а сам с братом Петром, Степаном Грековым, Иваном Бузиным, Данилой Ареховым и немчиком, взяв сотню надежных казаков, поскакал в разведку.

Турок не боялись, после удачных боев гоняли их, где только можно.

К Каушанским укреплениям, прикрываясь высоким берегом речки, подошли вплотную. Высунулись. Простым глазом видно было, как турки роют окопы. Летела земля, густая пыль лениво плыла под прохладным ветерком.

– Вот здесь и подойти впритык…

Немчик спешился, полез на берег, встал в открытую, рассматривая турок из-под белой перчатки.

– Эй, слазь! – Данила Арохов подергал его за полу синего кафтана. – Нечего раньше времени открываться.

– Надо немедленно сообщить генерал-майору Кутузову, чтоб поторопился, – заговорил, не обращая внимания на Данилу, немчик. – Их окоп не готов.

Говоря, он не по-русски повышал и понижал голос на каждом слоге. – Узнавал? Кто таков? – не оборачивая головы, спросил Матвей у брата.

Жизнь в потемкинском штабе учила его знать все о каждом.

– Чухонец, а деды, изюмцы говорят, из какой-то Скотландии, – так же чуть в нос ответил Петро.

– Назвали ж… – подивился Матвей.

Чухонец спрыгнул с крутого, осыпавшегося берега и, подойдя к Платову, повторил:

– Надо, чтобы Кутузов поторопился. Их окоп не готов.

– Не готов, говоришь? – Матвей завертел головой, обшаривая взглядом окрестности. – Поезжайте вот с ним, – он указал на Петра. – Бери свой эскадрон и Родионова поторопите. А ты, Петро, скачи Кутузова предупреди.

– Матвей Иванович, а чего Кутузова ждать? Окоп-то не готов, – ухмыльнулся Бузин.

– Да вот и я о том же.

Коротали время под обрывистым берегом. Лазили вверх глянуть на турецкое строительство, поглядывали на дорогу.

– Как же они нас прозевали? И дозоров не видно…

– Так мы ж не с той стороны идем.

Казаки подошли трюпком, почти не подняв пыли, остановились, все еще не замеченные. За ними подвел эскадрон секунд-майор Беркли.

– Все? Значит, что я вам скажу, ребята. Турок нас не ждет, – объяснил Платов, поднимаясь на стременах, чтоб все его видели. – Сейчас, не раскидывая лаву, вылетаем и дуем прямо на окоп. Проскакиваем, – он поднял палец. – Проскакиваем… И залетаем прямо в городок. Всё – наше… Так, господин секунд-майор, вы с эскадроном идете во второй линии, занимаете окоп, – тут он пригладил ус, – и ждете там генерал-майора Кутузова. Ясно? Родионов, командуй!

Не давая никому опомниться, он потянул из ножен саблю. Родионов, выигрывая секунды, скороговоркой вполголоса говорил что-то ближним сотенным командирам. Оглядываясь на Матвея, он прервался на полуслове и, поворачивая на месте садящегося на задние ноги жеребца, прокричал слова команды…

Налет был внезапен, прост и неотразим. Вылетевшие из отрожины оврага казаки без крика одной размыкающейся на скаку толпой понеслись на окоп, перемахнули через низкий, незаконченный бруствер, смешались с толпой взвывших, загалдевших турок и, обгоняя ее, поскакали дальше, в селение.

В селении вышла заминка.

– Тут паша какой-то… Глянь, бунчуки… – указал Степан Греков. На узких улочках завизжали, задрались, застучали выстрелы, пополз пороховой дым.

Платов, сам ставший в «маяк» лавы, и все ближние, переламывая бой, рванулись в гущу схватки. Схлестнулись… Вздыбились кони, зазвенела сталь… Несколько мгновений… Свалили двух-трех наиболее отчаянных. Конные турки, как по уговору, схлынули, унеслись, петляя в узких улочках…

А Арехов и Бузин уже тянули какого-то растрепанного в шитом золотом халате и картинно кинули его под копыта платовского коня, шарахнувшегося от неожиданности.

Турок вскочил, завертелся волчком, давясь от ярости, готовый разорвать оскорбителей.

– Ну, будя, тухта… Угомонись, юлдаш…

– Три пушки взяли, – показывал Бузин. – Добре мы их наваляли…

– А это кто такой? Эй, ты кто?

По-турецки или по-татарски говорили многие, почти все низовцы. Захваченный поупирался, но признался, что он – Зайнало-Гассан-паша, беглер-бей Анатоллийский, трехбунчужный паша, участник великой битвы у Рябой Могилы.

– Ого!

– Арехов, это твоя добыча. Тяни его к самому Потемкину, – великодушно повел рукой Платов и объяснил насупившемуся Бузину. – Ему чины не идут. За неграмотностью. До сих пор в хорунжих ходит. Пусть попробуют сейчас не дать!.. А ты не обижайся, я тебя тоже представлю.

Так же, налетом, взяли укрепления Паланки, городишко Белград в устье Днестра, Аккерман. В Аккермане сдавшийся гарнизон оставил 32 знамени, 52 пушки, да еще 37 нашли на судах, взятых у Аккермана. Гарнизон, по условиям капитуляции, отступил в Измаил, крепость передали Троицкому полку и всем летучим отрядом вернулись под Бендеры.

Потемкин предусмотрительно писал о Платове самой императрице, представил за многие подвиги к производству в бригадиры, каковой чин Платов и получил 24 сентября.

Последнее время примечал Матвей, что рассматривает его Потемкин, как барышник торгуемую лошадь, задумал чего-то. Но не беспокоился Платов. Он доверял благодетелю, даже по-своему жалел его, узнав потемкинские слабости. Под Очаковом, захватив укрепление перед Гассан-пашинским замком, прискакал Платов к Потемкину, чтоб первым лично доложить, и увидел, что стоит светлейший на батарее, отогнав свиту, подпер голову руками, закрыл глаза и бормочет монотонно: «Господи, помилуй… Господи, помилуй… Господи, помилуй…» Матвей, видевший князя под огнем удивился; чего он просит, чего боится? Ведь не трус!.. Потом только понял: солдат жалеет… Непостижимый человек!

Под Бендерами Потемкин вырядился в полный фельдмаршальский мундир, нацепил все ордена и так осматривал осадные работы. Турецкие ядра падали рядом и осыпали его подмороженной землей. Одно ударилось в двух шагах.

– Турки в меня целят, – сказал Потемкин. – Но Бог защитник мой. Он отразил этот удар.

Турецкая конница с двумя пашами выходила схватиться с русскими. Казачьи пикеты бросились врассыпную. Но недолго турки торжествовали. Иван Исаев, суворовский любимец, со своим полком ударил, опрокинул все три тысячи с двумя пашами и загнал в Бендеры. Лихой удар, и Потемкин на Исаева загляделся. Из казачьих детей, грамотный, всего своим горбом, саблей и сметкой добился. Платовские ребята, новоприборное войско, ревнуя, заговорили: «И мы не хуже, так же сможем».

Вскоре, когда брали бендерский форштадт, – напросились идти первыми. Иван Бузин, уязвленный, что с пленным пашой Платов Арехова отправил, его наградой обошел, первым взошел на шанцы. Славно кампания закончилась.

Бендеры сдались, не дожидаясь штурма. Огромные трофеи были взяты. Но милость императрицы вообще пределов не знала. Выслала Матушка Потемкину сто тысяч деньгами, лавровый венок с бриллиантами, тысяч в полтораста, и велела медаль в честь взятия Бендер выбить.

Со взятием Бендер Молдавия и большая часть Бессарабии почиталась Потемкиным утвержденными за Россией, и он отвел войска на зимние квартиры.

Сам светлейший отбыл в Яссы, где продолжил переговоры с Константинополем, действуя по привычке через женщин[69]69
  Имеются в виду жены и мать султана.


[Закрыть] и их ставленников. Многие получили отпуск. В Молдавии делать было нечего. Кишинев – соединение нескольких деревень, где всего пять двухэтажных домов, остальные – беленые мазанки. Только и остается, что баранину есть, да полынковое вино пить, да еще на танец «Митику» любоваться. Но такого добра казаки за годы службы насмотрелись, и потому при малейшей возможности ехали на Дон.

Матвей Платов, назначенный походным атаманом всех казачьих войск потемкинской армии, невзирая на прибавившиеся служебные заботы, тоже не выдержал, домой съездил. Отъелся, отоспался, порадовался на подросших детей, пожил с ласковой женой Марфой Дмитриевной. Наскучав, всматривался в жену, вслушивался, как кот в мышиный шорох, в ее жизнь, ревновал. Ко всем ревновал, даже к покойному первому мужу, Павлу Фомичу.

Выдали Марфу семнадцати лет за тридцатисемилетнего. Всё батюшка, Дмитрий Мартынович, династические браки устраивал… Кирсановы были родом знатные, с самим Ефремовым тягались. А Мартынов все время из-за своего худородства переживал. По легенде, привезли в Петровские времена из чухонской земли мальчика Мартина, взяли его в дети к самой коренной черкасне, вырастили, женили на казачке, и не было у донских казаков вернее человека. Прославился тот Мартин многими подвигами, в старшины вышел, дал начало роду Мартыновых, а Дмитрий Мартынович, прямой его наследник, получался полукровкой, «тумой», вроде Стеньки Разина. Вот и рвался с Кирсановыми породниться. Павел Кирсанов вскоре умер. Вспоминал Матвей Платов его образ и не мог вспомнить. Вроде и вместе служили… Помнил он его казаком ефремовской сотной команды, но те теперь в памяти были на одно лицо. Отец выделялся да, пожалуй, Дмитрий Иловайский… Где-то Павел потом служил, в Крыму, на Кубани… Точно, у генерала Бринка на Кубани. А потом, когда с Кубани три полка на изверга Пугача кинули, Кирсанов над теми тремя полками был старшим. Сидел он потом в Гражданском правительстве судьей… Ну, как же! Гоняли за ним года два по навету Карпа Денисова, что, мол, должен был Кирсанов казакам своего полка деньги за фураж, восемьдесят руб., и куда-то те деньги подевались, и еще что-то про донских артиллерийских меринов[70]70
  Коней для орудийных упряжек.


[Закрыть] – всего не упомнишь. Следствие тянулось, и все это Кирсанову в послужной список вписали, «а после того уже в преступлениях не бывал». Потом вроде всплыла правда, как масло на воде, кирсановский послужной список исчеркали, что невиновен, а Карпа Денисова за ложный навет на гауптвахту сажали. Поминала потом черкасня Денисовым, что Павла Кирсанова они уморили, наветом до могилы довели. Не смог человек пережить зряшного навета… Матвей же думал: «Не-ет, дыма без огня не бывает…»