Текст книги "Атаман Войска Донского Платов"

Опустел в военные годы Черкасск. Скучно. Белели покрытые снегом «базы» артиллерийских лошадей. Тягали каких-то ребят, что, вопреки указу, направили вместо себя на службу наемщиков[71]71
  Богатые казаки в то время часто нанимали служить вместо себя бедных, а иногда даже неказаков.


[Закрыть]. Очень скучно…

Благоденствуя в семье, слушал Матвей вместе с женой пересуды прислуги, больше и слушать нечего. Ужасался вместе с женой, что одна казачка мужа умертвить хотела, вырезала у себя при детородной части волосы, запекала в хлеб и есть ему давала. Да разве ж можно так жить! Рассказывала с восторгом прислуга, что пороли потом ту казачку на особом ночном сборе и отпустили, выпоров, с добронапутственным словом восвояси. Ну, так ей и надо!..

Батюшка Иван Федорович, стремительно старевший, порывался наставлять Матвея по хозяйству, намекал, что скоро помрет.

– Ты еще бодрый, молодой еще, – утешал его Матвей.

– Да бодрый не бодрый, а придется все ж в тот ящик лезть, где ни встать, ни сесть…

Но отца Матвей навещал редко. Тесть, Дмитрий Мартынович, не в пример интересней был. Сам осторожно выспрашивал: о войне, о начальниках, сам в тех местах воевал и места эти помнил.

– Проезжали ребята и говорили, что если б не Суворов… Правда или брешут?

– Кто ж его знает…

– Правда, что он стотысячную армию разбил, пока вы под Бендерами стояли?

– Правда.

– Ну вот, а ты говоришь!..

В знак особого доверия открывал Матвею глаза на тайные пружины войсковой жизни:

– Ты думаешь, почему меня Потемкин продвинул? Я ж в списке старшин двадцать пятым стоял… Иловайского держать! Мы с Иловайским двадцать колен враждуем.

– Какие же двадцать колен? Когда его… этого… Мартына из Лифляндии привезли? А ты про какие-то двадцать колен «тачаешь».

Глазки мартыновские, белобрысенькие, сужались. Бог его знает, может, и впрямь из чухонских земель… Говорил Мартынов жестко. Сильные люди не боятся про себя и других правду говорить.

– А ты слушай больше. Люди многое говорят, – и, наклоняясь к Матвею ближе, цедил: – Рабы, все рабы. Попридумывали черт-те чего… А копнуть…

Рассказывал Мартынов Матвею, как приезжал при Петре II в Черкасск полковник Тараканов, читал казакам грамоту, чтоб беглых выдали, кто после 1695 года на Дон прибежал, а казаки сказали, что выдадут тех, кто с 1712 года на Дону живет, а о пришедших с 1695 года ударили молодому царю челом: «Выслать этих беглых нельзя, потому что из них у нас старшины и все лучшие люди и его Императорского величества слуги; если их выдать, то все городки опустошить; службы служить, границы и черты охранять будет некому».

Многое Матвею было внове, но он особо не вслушивался. Знал примерно, как люди наверх пробиваются, сам несколько лет назад в списке старшин в хвосте стоял, и не двадцать пятым, как Мартынов, – шестидесятым. А теперь – бригадир и кавалер. «Я еще и тебя поучу, как жить», – думал Матвей ухмыляясь.

К весне вернулся в армию.

Кампания 1790 года начиналась вяло. Пошли было вниз по Пруту, свернули к Рябой Могиле, но из-за безводья и болезней вернулись. Сил не хватало. Часть войск сняли на польскую границу, со шведами тоже война шла, австрийцы, похоронив Императора Иосифа, воевать расхотели, начали переговоры с турками, а русских в Валахию не пускали.

Осенью полегчало. Русский флот под командой адмирала Ушакова потопил турецкий и очистил устье Дуная от турок. Потемкин поднял войска и двинул их, в который раз, туда же, к Дунаю, с помощью флота брать Килию, Тульчу, Исакчу, а главное – Измаил.

Мрачен был фельдмаршал, выступая в поход, недоброе предчувствовал… Не на поле битвы, а там, на далеком Севере, в столице. Увеселения ясские, прогремевшие до начала похода, не разогнали туч с чела его. «Зубов, а за ним Салтыковы… Зубов, а за ним Салтыковы…» – все время просчитывал в уме Потемкин.

Екатерина прислала к нему в армию брата своего фаворита, Валериана, поручила юношу Потемкину. Потемкин послал его на батарею, где в тот день молодой Зубов оказался одним из шести уцелевших. Уцелевший нажаловался в Санкт-Петербург, что у Потемкина полки двухкомплектные и жители ему преданы, как бы не вообразил себя новороссийским самодержцем…

С октября стали русские войска стягиваться к Измаилу. От Аккермана подошел Кутузов, от сдавшейся Килии – генерал-поручик Гудович, еще раньше – двоюродный брат светлейшего, граф Павел Сергеевич Потемкин. Войск нагнали тысяч тридцать. Около половины – казаки, но лошадей, как и под Очаковом, мало. Попередохли лошадки.

Огляделись донцы, запорожцы, новонабранные екатеринославцы и малороссияне. Никогда еще вместе столько казачьих полков не сгоняли. Собрались многочисленные Иловайские: Иван, Григорий и Степан Дмитриевичи и Николай Васильевич. Одного Павла Дмитриевича не было. Поручил ему Потемкин доводить до ума полк Булавы, Великого гетмана, из новоизбранных малороссийских казаков (впоследствии Полтавский легкоконный). Кого только в те годы в казаки не верстали! Бобылей, и тептярей[72]72
  Здесь: различные социальные группы, преимущественно тюркских и финно-угорских народов.


[Закрыть], и ямщиков, не говоря уже о природных реестровых малороссиянах. Сам Потемкин объявлен был Великим гетманом Малороссийских и Черноморских войск, и лестно ему было, чтоб племянник донского атамана ему личный полк вымуштровал. Так что ушел Павел Иловайский, а полк свой брату Ивану передал. С Иловайскими были Григорий Хохлачев, Михаила Хопрянинов, Филипп Филатов и Федор Кутейников.

Василий Орлов, старший из всех казаков чином, привел под Измаил Степана Кутейникова, Петра Грекова, Федьку Миллера, Красновых отца и сына и Денисовых ребят, Адриана и Логгина.

И Платов Матвей Иванович, походный атаман потемкинской армии, явился под Измаил с братьями Степаном и Петром, племянником Иваном, верным Иваном Родионовым и сыном его Марком, со Степаном Грековым, с Семерниковым, Чернозубовым, Погореловым, Сычевым, Гревцовым. Из Войсковой Канцелярии явился в полк к Степану Платову поручик Данила Власов и сразу же стал отличаться. С Бугским полком пришел Иван Поздеев.

Был под Измаилом Андрей Мартынов с Василием Быхаловым, был Данила Арехов. Этот за пленного трехбунчужного пашу возведен был в капитаны и золотой крест получил, но под Килией снова отличился, трех пленных взял, байрактара убил, но сам получил турецким копьем рану в ягодицу. Казаки смеялись: «Это нарочно, Данила, чтоб ты не скакал».

Ивана Бузина, геройского казака, не было, послали его в Харьковскую губернию из мещан казачий полк формировать, но прибыл его старший сын Панкрат, капитан, зачисленный в пешую полуторатысячную команду. А писучего Черевкова сам Андрей Мартынов отправил из полка «во внутреннее распоряжение Екатеринославского Войска».

Особняком держались запорожцы, называемые теперь «Верными черноморскими казаками», со своими атаманами.

Дрались казаки с турками у Килии. С 6 октября начались шермицели под Измаилом. 10 ноября выдержали настоящее сражение, загнали турок обратно за стены. 24 ноября подошел Гудович, устроил бомбардировку и предложил туркам сдаться. Турки ответили насмешливо: видели, что у русских осадной артиллерии нет. Гудович собрал военный совет, спросил, что делать. Совет решил уходить на зимние квартиры, о чем Гудович и отписал светлейшему в Бендеры. Светлейший Гудовича сместил и отправил на Кубань, где он немало отличился, а под Измаил прислал Суворова.

Суворов вернул уходившие от Измаила войска с полдороги, обещал, что будем штурмовать. Не верили казаки особо, видели по опыту, что орудия слабые, крепость же, не в пример прочим, громадная и гарнизон в ней не слабее осадного корпуса. Но с Суворовым все вроде как с ума посходили. Насыпали вал наподобие измаильского и ров копали – подучить солдат, чтоб при штурме не сробели. Подогнали маркитантов с провизией, подошли еще войска – фанагорийцы, апшеронцы[73]73
  Регулярные пехотные полки.


[Закрыть], тысяча живописных арнаутов[74]74
  Здесь: молдавские добровольцы.


[Закрыть] пришла. Казакам приказали пики укоротить. Укоротили, но с сомнением. Пика хороша в конном деле, когда бег лошади неизмеримо усиливает удар. И замахиваться не надо, держи крепче, и всё, – насквозь проникает. А как с ней на стену лезть?..

Суворов же при всех этих делах с разными шуточками да с выкрутасами чуть ли не голый, в одной солдатской куртке, бегал.

Приглядывались казаки, ранее с Суворовым не служившие, прислушивались, расспрашивали и решили: «Придуряется дедок. Перед нами чудит, а к Румянцеву в Яссы по полной форме являлся и без шалостей».

Кое-кто и побаивался: «Опять на зиму глядя осада; как под Очаковом помирали, так и тут помирать будем». Но больше народу верило в штурм и победу. Тем более, что из Бендер приехали к Суворову иностранцы: герцог Фронзак, принц де Линь, граф Ланжерон, граф Роже-Дюма. Если уж эти не побоялись, за чинами и наградами приехали, то можно не беспокоиться.

Де Рибас, воспламенясь, хитро планировал сам крепость захватить в присутствии Суворова, но без его поддержки, надеялся на десант с Дуная. Кутузов же рибасовские плутни раскусил и Суворова предостерег. Ну, как тут не поверить в победу?

Через неделю после своего приезда Суворов собрал военный совет. В суворовской палатке собрались генерал-поручики, генерал-майоры и бригадиры, с Суворовым четырнадцать человек. Главные – потемкинские родственники, двоюродный брат Павел Сергеевич и племянник, генерал-лейтенант Самойлов. Важный Кутузов прикрывал в углу единственный глаз, вроде уже все решено и его не касается. Флотоводец де Рибас сидел как на иголках. Казаки, Орлов и Платов, присели рядышком; третий – Безбородко, петербургский казак из запорожцев, старше их чином, угнездился возле потемкинских родственников.

По уставу, на военном совете командующий должен беспристрастно сказать, в каком положении войска и что решать предстоит, а потом самый младший встанет и предлагать будет, за ним – следующий по старшинству, чтоб не давили ни на кого ни авторитет, ни воля начальника.

Суворов, не кривляясь, навис над собранными на совет чиновниками, говорил не об армии, не о достоинствах крепости, а о том, как вся эта резня в забытом Богом захолустье на всей Европе отзовется и что никто после взятия Измаила русским противостоять не посмеет. Закончил, вопреки уставу:

– Я решил овладеть этой крепостью, либо погибнуть под ее стенами.

Некоторые генералы переглянулись. Ну, раз ты уже решил, то чего ж ты нас собрал?

На столике посреди палатки одиноко белел лист бумаги.

– Пишите, – указал на него Суворов. – Пусть каждый подаст голос свой, не сносясь ни с кем, кроме Бога и совести, – и вышел.

Орлов оглянулся на Платова, поторопил взглядом. Платов, самый младший по чину, встал, неторопливо расправил плечи.

Помимо Бога и совести успел снестись он с казаками. Зная, что на утро назначен совет, что турки в очередной раз отказались сдаться, вечером посреди казачьего стана окружили его подначальные донцы и кое-кто из екатеринославских. Подходили достойно, становились, по обычаю, кружком, чтоб лица друг друга видеть, на Матвея поглядывали. Тот, не отступая от древнего обычая[75]75
  Имеется в виду казачий обычай принимать решения Кругом – собранием.


[Закрыть], сказал:

– Ну что, атаманы-молодцы? На зимние квартиры нам проситься или город брать?

Казаки прокашливались, оглядывались на крепость.

– Тяжеловато…

– На три дня город нам обещают, это как? Не потянут нас потом?

– Не должны…

– Под Очаковом разрешили, не тягали…

– Ну? Как?

– Надо брать. Пообносились… Оголодали… кони… вон… дохнут.

– Слышь, Матвей Иваныч? Надо брать.

Облаченный казачьим доверием, вышел Матвей к столику и против имени своего – «бригадир Матвей Платов» – написал: «Штурмовать». За ним подошли Василий Орлов, немец Вестфален, Арсеньев, Львов…

Выглянули за Суворовым: «Ваше Сиятельство!..»

Вошел тот, окинул всех быстрым взглядом, склонился на мгновение над исписанным листом.

– Штурм!.. Победа!.. Повелеваю, господа… – и, бегая по палатке, стал объяснять, кому куда идти, как лезть, что делать.

Правое крыло поручил потемкинскому брату, левое – племяннику, с Дуная должен был высадить «верных черноморцев» де Рибас. Штурмующих разделил на шесть колонн: колонна Львова, колонна Ласси, колонна Мекноба, далее, за промежутком, колонна Орлова и колонна Платова, под высшим командованием Безбородко, на оконечности левого крыла колонна Кутузова.

После совета закатил Суворов молебен. Целый день Богу молились.

А ночью Иван Краснов ушел к измаильскому рву, весь его излазил и измерил.

В ту же ночь сбежали к туркам несколько человек, рассказали о штурме. Искали – кто такие? Казаки…

С утра открыли русские войска по крепости огонь из всех орудий, а пехота и спешенные казаки вдали от крепости учились, в вырытый ров прыгали и на вал лезли, фашины и лестницы готовили.

В полночь или ранее стали сводить войска в колонны.

Командующий всеми казаками Илья Андреевич Безбородко, оставив всегдашнюю флегму, похаживал, нервно руки потирал. Платов и Орлов тихо с полковыми и сотенными командирами говорили, в последний раз уточняли. Перед каждой колонной вышли по сотне охотников с фашинами, ров закидать и первыми на вал лезть. Перед колонной Орлова возглавил их Степан Кутейников, перед платовской колонной ушел с охотниками брат Матвея Ивановича, Петро Иванович, майор.

До трех часов ждали, измерзли, переминались: «Скорее бы начали…»

В три часа ночи взлетела ракета, и войска в полной тишине пошли из лагеря занимать позиции.

Темно, сыро. К утру ближе небо вроде стало проясняться, но с моря и с Дуная, от крепости, наполз туман, и все стояли, угадывали друг друга по слабым звукам.

В 5.30 взлетела вторая ракета, и войска стали красться ко рву, чтоб замереть там, дождаться всех остальных и по третьей ракете орлами взлететь на вал и стены всем сразу.

Впереди в крепости неясное шевеление, какие-то звуки. Тоже, небось, не спят… Передние, опасаясь свалиться в ров или раньше времени напороться на турок, замедляли шаг. От охотников, что вперед ушли, ни слуху, ни духу… Третья ракета… – Вперед, ребята!

И сразу же с турецкой стороны грохот и визг картечи, слившиеся воедино, и первые ряды повалились, сметенные пристрелявшейся турецкой артиллерией.

– Вперед!..

Рванулись…

– Ги-и-и…

– Ур-ра-а-а!..

С плеском повалились в ров, наполненный водой. Охотники-смельчаки кошками, извиваясь, цепляясь ногтями, царапая землю и камни кинжалами, полезли на приступ.

Матвей по пояс в воде кричал, подталкивал, подсаживал, гнал вверх замешкавшихся. Но большая часть, окунувшись, зачерпнув зимней водицы, сама рьяно карабкалась вверх.

Ночь и туман помогли. Одним броском вошла колонна в «мертвое пространство», ни картечь, ни гранаты турецкие не доставали. Зато вверху, на самом валу, задрались отчаянно. Крик, визг, лязг, выстрелы в упор. Мешками повалились сверху убитые, покатились раненые. Матвей не выдержал, полез сам, но там, вверху, вспыхнули, неимоверно усиливаясь, крик и стрельба, и казаки, сбитые подвалившей толпой турок, посыпались обратно в ров.

– Стой! Куда?! Назад! – кричал Платов.

Куда там!.. Бой переломился, первый приступ колонн был отбит. Казаки падали в ров и с плеском и руганью выскакивали обратно в поле, на простреливаемую площадку.

Кто-то из верных казаков, в темноте и суматохе не узнать, кричал на ухо:

– Матвей Иванович, давай либо вперед, либо назад… Простынем…

Платов выбрался из рва, пошел, окруженный казаками назад, где, судя по крикам и звяку, собирались отбитые отряды.

По всему протяжению вала, верст на шесть, стояла невероятная пальба. Небо начинало светлеть на востоке, за спинами колонн. Справа, у Бендерских ворот, прямо во рву, шла рукопашная. Туда, обскакивая платовскую колонну, направился конный резерв.

– Достается Орлову…

Слева, где расположился Кутузов, тоже гремело и вспыхивало, словно земля разверзлась и сам ад наружу прорывался.

– Матвей Иваныч, братец-то твой… того… пулей в грудь…

– Ах ты, Боже мой!

Подбежал офицерик.

– Илья Андреевич к себе просят…

– Иду.

Безбородко, раненный в руку, просяще приподнялся навстречу:

– Матвей Иванович…

Платов приостановился, не доходя.

– Отбиты… Всюду отбиты… Говорил я: с дротиком против ятагана в ближнем бою не устоять… Я послал к Кутузову, чтоб пехотой подсобил. Собери людей да попробуй еще раз… А?..

– Понял. Сделаю, – лязгнул зубами Матвей.

И внезапно он преобразился. Это был уже не тот Платов, что с криком, с матом стаскивал в кучу разбегавшихся, и от него отскакивали, как ошарашенные: ругаться в сражении нельзя – убьет[76]76
  Казачье поверье.


[Закрыть]. В минуты отчаянные, безнадежные всегда преображался он, бесстрашен и грозен становился, аки лев рыкающий.

– Ребята!.. Донские казаки!.. Чугуевцы!.. – и понес возвышенно – откуда и слова такие знал? – про турок-злодеев, про честь и славу, про три дня вожделенные…

– Матвей Иваныч, от Кутузова батальон подходит.

– Ага!.. – и, выдернув из ножен кривую саблю, потряс ею в воздухе. – Я сам вас поведу!.. За мной!..

Рослый, здоровый, ноги длинные – он всех обогнал, влетел в ров, обдав последователей, и прыжками, скачками рванул вверх. Кто-то там намахивался – срезал его Платов косым боковым ударом, только вжикнуло.

Чугуевцы, личный полк, лезли следом с дурным ревом, озверели. Искрошили, истолкли все, что мешало, под ногами путалось. На мгновение остановились на отбитом валу оглядеться.

– Орлову бы помочь… Туго Орлову…

– Не ждать! Вперед, пока не опомнились… – и повел казаков вниз, в кривые улочки.

Орлову и вправду было туго. Как и другие, встречен он был огнем, но справился, довел колонну до рва и вала, по лестницам полезли казаки на турецкую батарею. Взобрались, но сквозь «туры», в амбразуры пролезть не могли. В разгар боя из Бендерских ворот вывалила толпа и прокатилась по рву, рассекая колонну надвое… Отхлынула колонна. Один Адриан Денисов на валу остался. В первой атаке получил он несколько раз дротиком и банником по голове, а когда угибался, кинули ручное ядро и попали ему как раз между лопаток, чуть душу не выбили. Сполз он с батареи вместе с избитыми и ранеными, но очухался и опять полез…

Взобрался на бруствер – пусто, звал – никто не идет. Спустился и во рву узнал, что турки всех разбили, режут и пощады не дают. Казаки разбегались, кто-то прятался во рву, пока было темно. В недоумении выбрался Денисов из рва и побрел на крики.

Орлов и Краснов собирали казаков. Орлов сетовал, что «слава донских казаков сим случаем погибнет».

– Адриан Карпыч, нельзя ли исправить?..

Денисов, шатаясь и хватаясь за кружащуюся голову, хрипло отвечал:

– Там нет никого, если хочешь, то надо наступать, и батарея наша…

– Ну, так как? Поведешь?

Денисов, чуть не падая, развернулся на месте, махнул саблей:

– Ты собирай колонну, командуй казаками, а я иду вперед. Друзья, за мной!..

Поддерживаемый растерявшейся толпой, пошел, рассказывая, что на батарее никого нет. Светало, но все еще расплывалась перед глазами окрестность. По ошибке вышли на Бендерские ворота, вспыхнула стрельба, отбежали…

– Вон туда…

На батарее действительно оказалось всего двадцать турок, остальные пали в предыдущей атаке. Кое-как с Божьей помощью утвердились и здесь. Передохнули, утерли пот и кровь.

Город горел. На кривых улочках шла резня. Здесь уже в рассветное время встретил Матвей Платов Михаила Кутузова. Выехал тот важно вслед за пробежавшими солдатами Херсонского полка.

– А, это вы, Матвей Иванович!

Взирал одним глазом на драки, на пожары, кривился:

– Поздравил меня граф Александр Васильевич измаильским комендантом. Извольте радоваться, глядя на такое хозяйство.

Со стороны Дуная грохотало громче, там пробивались запорожцы. И с севера грохотало, там уперлись в каменный редут у Бендерских ворот, все еще взять не могли.

– А вот и наш скромный герой! – указал Кутузов Платову на окровавленного, оборванного Денисова. Денисов отсалютовал Платову саблей и доложил, как старшему над двумя колоннами, что батарея к востоку от Бендерских ворот взята.

– Примите мои поздравления, Адриан Карпович, – встрял Кутузов. Тут прибежали за Денисовым с вестью, что у Бендерских ворот человек триста турок лезут на батарею, и увели.

Совсем рассвело. По городу звенели подковами впущенные через ворота гусары.

– Э-э, брат… – по светлому времени Кутузов лучше рассмотрел Платова. – Да у тебя все панталоны в крови и в мозгах! Исправно бусурман бьешь, исправно… однако в таком виде к дамам нельзя. Тут, мне хвастали, есть бусурманочки!.. Но не могу-с! Назначен комендантом Измаила… И ты, батюшка Матвей Иванович, давай-ка успокаивай своих казачков.

– Три дня обещали…

– Три дня – для дикарей, – зевнул Кутузов и перекрестил рот. – Не выспался с этим штурмом… Ладно, заболтался я с вами, господин бригадир. К Александру Васильевичу надо ехать. Честь имею, – и направил свою покойную широкоспинную лошадь по узким горящим улочкам в сторону Бендерских ворот.

Три дня горел отданный на поток и разорение Измаил. Турок набили великое множество, но и своих потеряли немало. Принесли к Платову раненного в грудь брата, бредящего в беспамятстве. Степан Кутейников, что у Орлова охотниками командовал, легче отделался, получил стрелу в плечо. Вынесли из крепости израненных Логгина Денисова, Ивана Иловайского, Степана Грекова, Ивана Погорелова. Емельян Астахов вывел контуженного отца, Никиту Леонтьевича.

Вскоре победоносные, перегруженные добычей войска отошли на Прут и Берлат на зимние квартиры.