Электронная библиотека » Андрей Волос » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 21 апреля 2022, 22:10


Автор книги: Андрей Волос


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Андрей Волос
Рассказы из кофейной чашки

© Волос А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Лаваш

Билетов не было.

Помаячив на перроне, Черевин подошел снова.

– Ну дай билет, дай! – сказал он, глядя исподлобья. – Дай билет! Ну позарез надо!

Билет стоил ровно десятку, но в пальцах Черевин сжимал двенадцать рублей. Он просунул ладонь в окошечко так, чтобы кассирша видела: не десять здесь, двенадцать!

– Нет билетов, – повторила кассирша. Она не поднимала головы от какой-то ведомости и быстро черкала в ней карандашиком.

– Очень надо, – повторил Черевин. – Дай.

Он переступил с ноги на ногу.

– Билетов нет, – ответила она. Черевин услышал, как в горле у нее что-то хрупнуло, словно порвалась какая-то пленочка. Она прокашлялась: – Через час подойдите.

– Через час? – переспросил он так, словно не знал, что через час поступят сведения о ереванском, который к этому времени подползет к Адлеру.

– Через час.

– Дала бы ты мне билет, а? – сказал Черевин, не убирая денег.

– Да вы что, в конце концов! – возмутилась кассирша, вскинув голову. – Отойдите, нет билетов! Я же сказала – через час!

Черевин выдернул ладонь из окошка, схватился обеими руками за хлипкий подоконничек и, прильнув к стеклу, забормотал угрожающе:

– А, мало тебе! Мало вам всем! Конечно, я сотню кинуть не могу! Я тут жить должен! Мне билета нет!

Он тряс подоконник. Дрожала вся будка.

– Прекрати! – крикнула кассирша. – Милиция!

– У, сволочь! – буркнул Черевин, отходя от кассы в темноту перрона.

Ночь висела над ним черным пологом. Здесь, где фонари не слепили глаза и рельсы не сверкали, а только матово поблескивали, над головой виднелись звезды. Их было много. Черевин смотрел на них, задрав голову. Он качался с носка на пятку.

– Сволочь, – повторил устало. – Мне как будто ехать не надо.

Он медленно дошел до конца перрона. Перрон был низким. Черевин ступил на гравий и сделал еще несколько шагов. Гравий хрустел. Он нагнулся, выискал среди пыльных камней покрупнее и почти минуту играл им на ладони, представляя, что будет, если засветить кассирше в лоб. Размахнулся, запустил камень в темноту. От нечего делать покопал гравий носком узконосой туфли. Потом забрался на перрон и пошел назад, туда, где на скамейках вокруг билетного киоска люди клевали носами возле своих чемоданов.

Пахло хлебом.

На скамье рядом с человеком лежал плоский кругляк свежего лаваша. Черевин даже в этой полутьме видел, какой он тонкий в середине, как плавно сначала, а потом все резче утолщается к краям. Запах наплывал волнами, и, когда он шел мимо лаваша в одну сторону, пахло сильнее, а когда в другую – запах почти пропадал.

Черевин сплюнул, развернулся, пошел назад и, проходя мимо, на этот раз решительно сбил шаг и сел на скамью. Сев, он стал смотреть прямо перед собой, тихо мурлыча что-то под нос.

Лаваш лежал между ними.

Человек поднял низко согнутую дремой голову и посмотрел на Черевина. Боковым зрением Черевин видел, что тот все смотрит и смотрит, никак не оторвется. Тогда он сам повернул голову, и они встретились глазами.

У человека на скамье взгляд был таким спокойным, словно все на свете он знал наперед. Черевину показалось, будто что-то сжалось у него в животе: в первый момент он принял этого человека за того, с которым схлестнулся вчера спьяну в городском парке. Вот и у того глаза были точно такие же. Черевин было насел на него поначалу, напер, но потом отступил на виду у всех, и до сих пор позор этого отступления жег ему грудь. Слишком спокойные были глаза. А побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто спокойнее.

Человек отвернулся, почесал щеку. Потащил из кармана сигареты. Нос у него был кривой.

– Билетов нет, – сказал осторожно Черевин.

Тот покосился, кивнул. Потом чиркнул спичкой, и оба они ослепли на несколько секунд.

– Я ей говорю, – заторопился вдруг Черевин, – дай мне билет. Позарез мне ехать надо, говорю.

Он посмотрел на лаваш, белевший во тьме, как упавшая с неба луна.

– Кушай, пожалуйста, – сказал человек, медленно поворачивая к нему голову. – Пожалуйста. Кушай.

– Нет, нет, – сказал Черевин, замотав головой из стороны в сторону. – Нет, я не хочу. Я ел недавно. Я хлеба не ем. Лаваш – это же ваш хлеб, да?

– Хлэб, да, – сказал кривоносый. – Кушай.

– А она говорит – через час. Я знаю. Тут ведь так. Тут у кого деньги есть – тот король. Я ей сотню не могу кинуть. Через час! Я уже два поезда пропустил.

– Крушение, – сказал кривоносый. – Авария. Билетов нет. Ты кушай, кушай.

– Нет, не хочу, – сказал Черевин, глотая слюну. – Крушение, да. Я к ней и так и этак. Дай, говорю, билет. Не дает. А как мне быть? Знаешь, продай мне половину, а? – сказал он. – Продай! Я тебе сейчас заплачу!

Черевин привстал и, сунув руку в карман, стал шебаршить там, звеня мелочью и приговаривая:

– Сейчас! У меня же есть деньги. Если бы у меня денег не было… Сейчас!..

Кривоносый смотрел на него спокойно, огонек сигареты был ярко-красным. Когда наконец выудил Черевин из кармана несколько блеснувших ртутью монеток, протягиваемых на ладони, он сказал медленно:

– Не продается.

И отвернулся.

Черевин помолчал, сжав монеты в кулаке и не зная, что делать с кулаком. Потом сказал просительно:

– Ну продай, что ты… Тебе же много. А я есть хочу. И взять негде. Продай.

Издалека послышался гудок, и вдруг по товарному составу, стоявшему на дальних путях, побежал удар, перескакивая со звоном и гулом от буфера к буферу, от вагона к вагону. Он дробно прокатился от самого тепловоза, боднувшего первый вагон своей упрямой железной головой, до самого последнего, дернувшегося, чтобы передать движение соседу, но не сумевшего его передать, потому что соседа не было. Тепловоз уперся колесами в рельсы покруче и повел в другую сторону, и снова рывком – опять побежал стук, словно не вагоны, а люди подставляли друг другу железные ладоши. Тихо, а потом все быстрее вагоны покатились друг за другом по своему железному пути. Скоро все затихло. Только вдалеке, казалось, кто-то позванивает по рельсам молоточком.

– Ну, можно, я оторву, что ли… – сказал Черевин.

– Кушай, пожалуйста, – отозвался кривоносый. – Кушай.

Черевин помедлил, потом протянул к лавашу обе руки и стал тянуть его теплую влажную плоть в разные стороны, чувствуя, как она поддается, как тянется, как начинает рваться. Он откусил от краюхи и стал медленно жевать – чтобы душистый хлебный сок постепенно стекал в горло.

– Я не люблю так, – сказал он с набитым ртом и откусил еще. – Я люблю, когда все ясно.

Кривоносый хмыкнул неопределенно.

– Я люблю, когда без одолжений, – упрямо сказал Черевин. – Зачем эти одолжения? Я не люблю.

Он снова откусил и несколько раз яростно жевнул.

– Зачем они? – спросил он. – Зачем? Чтобы сделаться должным? Я не люблю быть в долгу. Зачем, если можно купить? Верно?

Кривоносый молчал.

– Вот ты мне дал хлеба, верно? – говорил Черевин. – Теперь я тебе должен что-нибудь дать. А если у меня ничего нет? Тогда как? Лучше бы ты взял у меня деньги. Я же не знаю, что ты у меня попросишь теперь.

Черевин говорил эти слова, чувствуя, что с каждым из них, безвозвратно вылетающих в пространство из набитого хлебом рта и так же безвозвратно меняющих мир в худшую сторону, ядовитый зуд мщения не утихает, как должен был бы, а, напротив, становится все сильнее.

– Почему я должен быть должным? – сипло спрашивал Черевин, откусывая еще и еще от задыхающейся в кулаке мякоти. – Почему? Что, без этого нельзя, что ли? Обязательно все друг другу должны быть что-то должны?

Кривоносый внимательно на него смотрел – не моргая, не щурясь. Черевин задохнулся. Он почувствовал, что говорит правильно, в нужном направлении, что главное – не менять тона, и тогда еще несколько слов – десяток от силы, – и он его ударит, этот кривоносый. И уж тогда у Черевина будут все основания впиться ему в горло так, как впивается он сейчас в его хлеб.

– Верно? – спрашивал Черевин, глядя ему в глаза. – Верно? Ведь кабы я знал, что ты у меня потом попросишь, то это одно. А я не знаю. Верно? Чем же мой долг измерить? Ничем. Нечем. Кроме денег. Вот я и говорил – возьми деньги. Помнишь?

Черевин сделал легкое движение к нему, чуть придвигаясь и как бы подставляя щеку.

– Нет, ты помнишь? – сказал он, чувствуя легкое замирание души: вот оно, сейчас. – Так я и говорю: взял бы ты деньги.

И, расширив глаза, чтобы не зажмуриться ненароком, он протянул на плоской ладони все это время сжимаемые в кулаке монеты.

Они блеснули, отразив не то фонарный, не то звездный свет. Их было три – круглых и блестящих. Ладонь подрагивала. Черевин распрямлял ее изо всех сил – так, что пальцы загнулись в другую сторону. Остервенение, испытываемое им, было похоже на легкий хмель. Что-то позванивало в ушах, и толчками гуляла по всему телу кровь. Если бы оставалось хоть немного времени, он бы еще кое-что ему сказал. Ему было что сказать. Подарочки? Одолжения?! Протянуть кусок хлеба не глядя – все равно что отмахнуться. Отмахнуться, не заметив, не посмотрев в лицо, не узнав того, что есть на свете такой человек – Черевин. Не надо одолжений. Надо взглянуть. Остановиться. Запнуться об него. Вот он – Черевин. Нет, мимо не пройдешь. Вот оно, сейчас.

– Не надо, – мягко сказал кривоносый и обеими своими широкими и костистыми ладонями плавным теплым движением обнял ладонь Черевина так, что она сама собой медленно закрылась, спрятав в черноте своей блестевшие только что монеты.

– Ах, ты! – только и успел сказать Черевин, резко выдергивая руку; почувствовав, что начинает задыхаться, он резко вдохнул, желая распрямить грудь и наполнить ее порцией свежего воздуха; но действие это привело к обратному результату: толика хлебных крошек и полупрожеванной мякоти забила горло, и Черевин согнулся, сипло и жестко кашляя. Он поворачивал голову, чуть разгибаясь, и видел, что тот стоит возле, говоря что-то на непонятном ему языке куда-то в сторону кассы. Потом кривоносый взял сумку и пошел. Черевин захрипел и хотел было броситься за ним, но приступ кашля снова повалил его на скамью.

– Сволочь!.. – удавалось ему сказать время от времени.

В конце концов перхота прошла, и он, утирая слезы, смог выпрямиться. Стал высматривать кривоносого, но так и не высмотрел. Возле кассы стояла куцая очередь из нескольких человек – должно быть, время подходило к урочному часу.

Лаваш лежал рядом. Сейчас он был похож на расколовшуюся луну с изъяном в том месте, откуда отрывал Черевин. Он не пах уже столь одуряюще, как раньше. Может быть, потому, что Черевин уже не так хотел есть. Он смотрел на лепешку и не знал, что с ней сделать – просто швырнуть в темноту или бросить под ноги и топтать. Он оглянулся еще, покрутил головой, ища кривоносого, чтобы проделать это у него на глазах. Кривоносого не было. Черевин взял лаваш, сложил пополам и сунул под мышку.

К кассе он подошел вовремя – ему удалось убедить усатого старика, что в прошлой очереди он стоял как раз перед ним. Ему достался третий по счету билет. Он молча протянул десятку.

– Еще два рубля! – сказала кассирша. – Плацкартных нет. Купе.

– Мне купе не надо, – сказал Черевин. – Плацкартный мне.

Но сзади наперли нетерпеливо, и он сунул в окно последние два рубля. Оставалась теперь только та мелочь, что он хотел отдать кривоносому.

Поезд появился из темноты, предваряемый широким полотном белого электрического света. Рельсы вспыхнули. Кучи гравия по сторонам пути побелели и зашатались. Клочья бумаги и мятые стаканчики от мороженого тоже отбросили свои тени. Снова стало темно, пахнуло гарью, покатились друг за другом вагоны.

С лавашем под мышкой Черевин трусцой бежал по перрону. Вагон катился все медленнее. Проводница уже открывала дверь. Вот она распахнула ее.

– Восьмой? – крикнул Черевин.

Она кивнула.

Поезд встал, залязгав. Проводница откинула стальной полик.

– Что, без вещей? – спросила она ворчливо, рассматривая билет.

– А что? – спросил он.

– Да ничего, – буркнула она. – Как с пожарища… Проходи.

Черевин пожал плечами и прошел было, но потом вернулся и сказал мстительно ей в спину:

– А что, обязательно вещи должны быть? А я вот без вещей! Нет у меня вещей! Лаваш вот у меня есть! А?

Проводница повернулась и тяжело посмотрела на него. Лицо у нее было помятое и толстое. Должно быть, ей хотелось спать. Ей было лет пятьдесят. От форменной тужурки исходил форменный же запах вокзала.

– Необязательно, – снова буркнула она. – Проходи, проходи.

По перрону бежали.

Черевин вошел в купе, резко грохотнув дверью. В купе никого не было. Он положил лаваш на столик. И сел к окну.

Поезд стоял тихо, молча. Кругом спали, должно быть. Шаги в коридоре бухали так, словно кто-то специально стучал каблуками. Дверь распахнулась. Черевин приветливо кивнул.

– Вместе поедем? – сказал он.

Давешний старик сел к окну, принялся поглаживать усы, его сын – рядом с ним.

– Кушать не хотите? – осведомился Черевин. – Кушайте, пожалуйста.

Старик серьезно кивнул и отщипнул крошечный кусочек. Он осторожно положил его в рот и мелко пожевал.

– Кушайте, кушайте, – повторил Черевин, улыбаясь.

Сын тоже протянул руку и тоже отщипнул.

Поезд едва заметно качнулся. Что-то заскрипело в его негибких сочленениях. Дверь поехала, ударилась, загремев, в купе шагнул кривоносый и, механически поздоровавшись, уперся затем взглядом в лицо Черевина.

Черевин отвернулся и стал смотреть в черное стекло. Там рождались и гасли огни фонарей и окон, фары машин редкими двуглазиями таращились у мелькнувшего переезда.

Сын старика вышел и скоро вернулся с бельем. Простыни, когда он стал расправлять их по матрасу, распространили запах влаги и мыла.

Проводница сидела у себя в купе, сложив руки на подоле черной мятой юбки. Черевин встал в дверях и завис внутрь, не переступая порога.

– Белье брать будете? – привычно молвила она и, не дожидаясь ответа, стала вытаскивать из белого холщового мешка, распространяющего точно такой же запах сырости, комья отдельных предметов.

– Полотенец нет, – сказала она.

– Переселите меня, – сказал Черевин. – Есть место в другом купе?

– Нет, – сказала она. – А что такое?

– Я с ними ехать не могу, – сказал Черевин. – Переселите, а?

– Рубль за белье, – сказала проводница. Она его не слушала.

– Слышите? – спросил Черевин. – Разбудите кого-нибудь, мы с ним местами поменяемся.

– Не буду я никого будить, – сказала она.

– Ну, я сам разбужу, – сказал Черевин.

– Я тебе разбужу, – пообещала проводница.

– Нет у меня рубля, – ввернул Черевин. – Нет у меня рубля на белье.

– Нет? – удивилась она.

– Нет, – повторил Черевин.

– А на матрасе спать нельзя.

– Ну и черт бы с ним, с матрасом вашим…

Длинный коридор был пуст и холоден.

В купе свет уже не горел, и в темноте он не смог различить, где кто – где старик, где сын его, где кривоносый. Все были одинаково накрыты белыми простынями, как в покойницкой.

Черевин расшнуровал туфли и стащил их с ног. Потом лег на матрас и стал смотреть в потолок. Потолок был черным. Изредка по нему пробегали фиолетовые блики.

Дверь снова визгнула, отъехала. Коридорный свет был желт и пронзителен.

– Где ты тут? – спросила проводница.

Мучительно щурясь, она нашарила взглядом белое лицо Черевина и тогда, неловко размахнувшись, кинула ему на ноги тяжелую стопку сырого белья.

Гнездо

Кара придирчиво выбирала место и, быть может, проваландалась бы еще. Но снег неожиданно быстро размяк и потек, нечистая талая вода запрудила трамвайные пути, асфальт кое-где высох, а над греющейся черной землей заструился переливчатый воздух. Плотные порывы влажного ветра стали тревожить в полете жесткие перья. Радостно беспокоясь, она поняла, что уже пора. И на другой же день твердо решила строить гнездо в удобной развилке трех надежных ветвей большого кособокого дерева, стоящего возле одного из окрестных домов. Некоторые ветви касались стекол.

Место было чрезвычайно удачным.

Она попрыгала по сучьям, проверяя их крепость, почистила клюв об мертвую кору; вдруг, толкнувшись лапами, упала, расправив в падении крылья, и неторопливо облетела близлежащие асфальтовые дорожки, случайную свалку и кусты. Потом села на тонкую ветвь боярышника, согнувшуюся под ее весом почти до самой земли и долго колебавшуюся вверх и вниз, и сидела так некоторое время, повертывая голову, придирчиво рассматривая развилку со стороны и полурасправляя крылья, когда порывы ветра пытались стряхнуть ее с ненадежного насеста. Сверху развилка благодаря кособокости дерева была открыта небу, по которому бежали белые полосы облаков, снизу ее надежно загораживало переплетение других ветвей. Она удовлетворенно каркнула и снялась с места. Нужно было найти несколько крепких и в меру кривых сучьев, которые могли бы стать основанием.

Кара ломала клювом сухие прутья сирени и таскала их к гнезду. Ей не нужно было учиться этому искусству – она с врожденной ловкостью заталкивала ветку между двумя или тремя другими и вслед за тем закрепляла второй ее конец, помогая клюву лапой. Убедившись, что ветка легла как надо, она отправлялась за следующей и долго прыгала по кустам и земле, выискивая подходящую. Дело двигалось медленно. Это ее не расстраивало. Время было.

Кара стремилась сделать гнездо плотнее, как можно плотнее, а значит, и прочнее – ведь ему предстояло устоять перед майскими грозами с их ветрами, налетавшими всегда с такой силой, что деревья соседнего парка превращались в черное, натужно ревущее море сучьев и листвы. Ей повезло, она нашла кусок мягкой алюминиевой проволоки. Ни один из ее предков дела с проволокой никогда не имел, но Кара не растерялась перед ее незнакомыми свойствами. Проворно работая клювом, она несколько раз пропустила ее между веток: проволока надежно скрепила сооружение.

Кара частенько перескакивала на соседнюю ветвь и разглядывала гнездо со стороны. Излишне говорить, что оно ей нравилось. Ей было даже несколько странно, что она сама сумела создать такое. Вплетя в него очередной прут и отскочив затем в сторону, чтобы оценить сделанное, она испытывала истинно художническое удовлетворение. Прутья торчали во все стороны, и на сторонний взгляд сооружение выглядело кучей хвороста, беспорядочно набросанного ветром. Однако Кара смотрела на него иными глазами, и даже гладкие ласточкины гнезда не вызвали бы в ней зависти своим совершенством или досады на собственную неряшливость. Нет, гнездо получалось замечательным, и она не могла и помыслить, что в птичьем царстве встречаются более умелые строители.

* * *

Не знала она и того, что из окна второго этажа за ней внимательно наблюдают.

К окну подходила женщина и, маяча за стеклами белым лицом над синим воротником халата, смотрела, как ворона возится в развилке. Прутики цеплялись сучками, не слушались, падали. Птица удивленно смотрела вслед, перебирая лапами, потом слетала вниз и, легко подхватив, начинала сначала. Когда она тащила прутья побольше, вид у нее был точь-в-точь как у человека, вытягивающего из глубокой ямы ведро с песком. Женщина улыбалась, наблюдая ее суету, и прыскала в кулак при особенно живых пассажах. Она напрасно опасалась спугнуть птицу каким-нибудь шумом: форточки были закрыты, а через двойные стекла звук не проходил.

Через несколько дней в развилке, облюбованной вороной, стали постепенно проявляться контуры гнезда. Скоро оно окрепло, оформилось и прочно заняло свое место в развилке – село в нее так, будто слилось с живыми ветвями дерева. Казалось даже, что раньше дереву чего-то недоставало, но было непонятно – чего именно, а теперь все встало на свои места, и облик дерева обрел необходимую законченность. Женщина часто стояла у окна, разглядывая гнездо. Честно сказать, ей было немного странно: ведь не человек, а ворона. А туда же: прутик за прутиком, прутик за прутиком… и вот на тебе – гнездо. Птицы вьют гнезда… затвержено как дважды два, а посмотришь – удивляешься. Она рассеянно смотрела на него, и вдруг ей пришло в голову, что вороний галдеж будет мешать по утрам. Ведь они просыпаются безумно рано – в пять. Или того пуще – в четыре. Она смотрела на гнездо и думала, что в округе полно парков. Рукой подать до леса. Почему этой дуре взбрело селиться у нее под окнами?

* * *

Оставались пустяки – обломить кое-где торчащие прутья, раздобыть ваты или какого-нибудь пуха, чтобы выстлать дно. Она была совершенно довольна. Гнездо удалось. Кара не спешила. Она улетала надолго, привередливо разглядывая попадающиеся по дороге кусты, и выламывала порой особенно приглянувшуюся веточку.

Когда она вернулась однажды, гнезда не было. Привычно разлетевшись к развилке, Кара от неожиданности выронила тряпицу, только что подобранную в соседнем дворе. Гнезда не было. Она закричала и принялась летать вокруг дерева, ища его, свое гнездо. Может быть, она ошиблась деревом? Стремительно унеслась, сделала круг и подлетела снова – и снова закричала, и снова ей пришлось сесть на ветку возле пустой развилки…

Гнезда не было.

Она улетала и возвращалась, растерянно и бесцельно покружив над дорогой или близлежащим прудом. Она беспокойно кричала, кружа над деревом и садясь порой на самые верхние, зыбкие ветки. Потом опять срывалась с места.

К вечеру она поверила, что гнезда нет на самом деле. И оно не появится, когда Кара вернется к нему в следующий раз. Все ее существо, взбудораженное смутными и мощными силами, что напоминали о себе влажным ветром весны, и настроенное сейчас только на это – на строительство гнезда, в котором появятся птенцы, – все существо ее было в растерянности. Возбуждение, владевшее ею последнее время, должно было вылиться сначала в гнездо, прочно лежащее в развилке, а потом в птенцов, которым она станет носить еду, которых согреет и научит летать… Но теперь гнезда не было, и это возбуждение, оказавшееся вдруг бесплодным и бессмысленным, всю ночь не давало ей забыться – она срывалась с ветки дуба, где устроилась было, начинала орать, перебулгачивала соседей, и в парке до самой зари было неспокойно…

Но уже утром она знала, что надо делать.

Свет еще только начинал брезжить, и не все птицы продрали с утра горло бодрыми, настырными воплями, а она уже приискала парочку крепких и в меру кривых сучьев, которые могли бы стать основанием.

* * *

Слава богу, что хоть развилка оказалась на месте. Она опустилась на одну из веток и долго сидела на ней неподвижным черно-серым пятном – настороженная и сосредоточенная. Что-то подсказывало ей, что на этом месте, здесь, где пропало совсем почти готовое гнездо, не стоит пытаться построить другое. Кара разглядывала палисадник и дорожку, придирчиво ища в давно знакомом затаившуюся опасность. В какой-то момент осторожность возобладала – прощально каркнув, она слетела с ветки, чтобы найти новое место, но воспоминание о том, какое ладное, крепкое, замечательное гнездо получилось у нее на этой вот самой развилке, заставило ее почти перевернуться в воздухе и опуститься на ветвь.

Дом не вызывал в ней никаких опасений – она не думала, что это большое каменное гнездо с темными прямоугольниками немытых с зимы окон может чем-то грозить ее маленькому, сложенному из прутьев и веток. С большим сомнением она разглядывала проезжавшие метрах в шестидесяти от дома красные трамваи. Они дребезжали по стальным полосам рельсов, замедляя ход на повороте и будто присматриваясь – что это она там делает? Довольно странные существа. Может быть, это один из них забрался сюда и унес гнездо?..

Между тем гнездо лежало внизу, и она бы легко заметила его, если бы могла подумать, что этот безобразный ворох прутьев, валяющийся на мертвой прошлогодней траве, имеет к ней какое-либо отношение. Нет, она не узнавала его. Она и раньше-то узнавала свое гнездо не по форме, не по каким-нибудь его особенным приметам, а по его функции, по тому, что оно было ее гнездом. Теперь она дергала из него подходящие прутья и проволоку, нимало не вспоминая, что проволоку эту она сама же и вплетала в него несколько дней назад. Ведь гнездо не могло лежать на земле, и поэтому это, лежащее на земле, не могло быть гнездом…

Снег таял, и все вокруг имело неряшливый и некрасивый вид. Над теплоцентралью, где даже в самые морозы почва глубоко не промерзала, вылезло несколько бледно-зеленых стебельков.

Она укрепила сучья и принялась за дело. Дело шло хуже, значительно хуже, чем в первый раз. Кара нервничала, то и дело вспоминая, что где-то невдалеке, возможно, притаился враг, разрушивший первую постройку. У нее не было времени работать с такой тщательностью, как раньше. С каждым днем теплело, солнце грело не на шутку, весна, задержавшаяся было в своем путешествии, обещала быть дружной. Она теребила прутья и в спешке подбирала или отламывала то слишком короткие, то несоразмерно длинные. Поэтому и гнездо, росшее в развилке, выходило неудалым, рыхлым. Но ладно, ладно… главное, чтобы оно было крепким, чтобы не рассыпалось ненароком в начале лета, оставив без крова беспомощных птенцов.

Кара выдернула из охапки прутьев, валявшихся внизу, обрывок алюминиевой проволоки и вплела его между веток.

* * *

Через несколько дней женщина в окне второго этажа, наблюдавшая сначала, как ворона бестолково мечется и то садится на развилку в оторопи несчастья, то улетает прочь, заметила, что в развилке уже лежит новое основание и на нем высится некое подобие кособокого и незавершенного гнезда.

Она удивилась. Она знала, что вороны – птицы осторожные, и вряд ли какая из них решится сооружать новое гнездо на месте разрушенного. Она снова наблюдала за ее деятельностью и усмехалась, когда Кара, смешно напрягшись, заталкивала между другими очередной прут.

В общем-то, ей была симпатична такая настырность. Но что делать – ведь у нее самой рос ребенок. А вороны просыпаются безумно рано – в пять. Или даже в четыре. И будут галдеть ни свет ни заря под самыми окнами!..

Она отвернулась и сказала несколько слов. Появился мужчина. Теперь они вдвоем маячили за стеклами, немо шевеля губами.

– Ты видишь?

– Ну уж второй раз я не полезу, – ответил он. – Хватит и того, что я уже чуть не свернул шею.

– Надо сломать сейчас, – настаивала она. – Пока оно пустое.

– Ты, кажется, преувеличиваешь, – заметил он. – Не так уж громко они орут, в самом деле. И потом, надо же ей где-то гнездиться…

– В округе полно парков, – непреклонно сказала женщина. – Надо быть дурой, чтобы второй раз начинать на том же месте.

Кара не слышала ни начала этого разговора, ни его конца. Она могла только видеть, как они шевелят губами за мутным стеклом и как вскоре мужчина, с досадой махнув рукой, скрылся в соседней комнате. Но она и этого не видела. Ей было некогда – она настойчиво теребила прут, свисавший с куста на тонком, но все же крепком лыке.

* * *

Мужчина спустился со второго этажа и вышел из подъезда. В руке у него был длинный шест. Он быстрыми шагами обошел дом и направился к дереву.

Все это было довольно глупо. Однажды он уже забирался на самую верхотуру, чтобы сбить гнездо. Дерево было плохо приспособлено для лазания: ветки его росли от ствола под малыми углами, ступню зажимало, когда он ставил ногу в развилку… Он вспомнил, как лазил по деревьям в детстве. Совсем другое дело.

Он оглянулся. За ним никто не смотрел, но казалось, что из каждого окна таращатся удивленные глаза.

Прислонив шест к стволу, он схватился за нижний сук и, подтянувшись на руках и изогнувшись, забросил тело метра на полтора вверх. Левая нога встала в неудобную узкую развилку. Ему пришлось нагнуться и просунуться под другой сук, будто нарочно росший здесь, чтобы мешать. Вот же зараза. Когда смотришь из окна, кажется, что гнездо чуть выше второго этажа. На самом деле оно почти на уровне третьего. Он обхватил ствол руками и кое-как вскарабкался до следующей развилки. Посмотрел вниз. Ага. Теперь придется вдобавок держать шест в руке. Иначе потом до него не дотянуться.

Ну как пить дать загремит он отсюда…

Шест. Одно название, что шест. Просто ровная толстая палка чуть длиннее лыжной. С одного конца вколочен большой гвоздь. Он сам его и вколачивал когда-то. И, надо признать, сделал это не очень-то аккуратно. Гвоздь оказался великоват и прошел насквозь. А с другой стороны загнут больше чем наполовину. Палку ставили под веревку, чтобы не дать ей провиснуть под грузом. Каждое лето эта морока – сушка, труска…

Он давно собирался выдернуть этот гвоздь. Вполне можно было обойтись без него. И загнут-то не по-человечески. Нет бы утопить в дерево, что ли… так нет. Вот и торчит теперь – ржавый и кривой. Опасно торчит. Не хватает еще на него напороться…

Дерево шаталось.

«Все-таки деревья созданы для птиц», – подумал он и прибавил несколько слов по адресу жены. Сейчас, должно быть, все, кто живет в доме, наблюдают из окон за его упражнениями.

Он вытянул руку с палкой и попытался достать. Палка беспомощно шаталась в воздухе, не задевая гнезда. Нужно было подняться еще выше. «В прошлый раз все было как-то проще, – подумал он. – Ах, дьявол. Не заладилось. Не дай бог, она и в третий раз примется за свое. Нет, ну правда, дурой надо быть. Далось ей это гнездо».

Он задрал ногу. Брюки в ходу затрещали. Он выругался. Кажется, отсюда уже можно было дотянуться.

Он мучительно вытянул руку, чтобы кое-как достать палкой днище гнезда, и толкнул.

Оно не поддалось.

* * *

Если бы Кара прилетела чуть позже, она бы застала голую развилку, с которой гнездо и во второй раз было снято, как снимают с головы шапку.

Ворона темным размытым комом появилась из-за угла дома. Он вздрогнул от крика и едва не выпустил ветку, за которую держался. Хлопая крыльями, она носилась над деревом, а он все толкал и толкал это проклятое гнездо своим неудобным орудием.

Дерево было кособоким. Проклиная все на свете, он висел на его голой стороне. Одна нога так и не нашла опоры. Человек мельком глянул вниз, и ему показалось, что дерево выросло, по крайней мере, вдвое.

Птица кричала и била крыльями воздух. Она вела себя так, будто в гнезде уже лежали яйца или пищали птенцы.

Человек снова потряс гнездо неловким толчком шеста.

Она попыталась подлететь под гнездо, где угрожающе и упрямо моталась из стороны в сторону длинная палка, – чтобы оглушить ее хлопаньем крыльев, сбить с толку, отвлечь и увести за собой. Но подобраться туда не удавалось – под гнездом пересекались несколько крупных ветвей, и крыльям не было простора между ними. В отчаянии она взмыла вверх и снова в бешенстве закричала.

А через мгновение уже падала вниз и, поскольку не могла добраться до своего истинного врага, ударила клювом и крыльями придаток – человека.

Он никогда бы не подумал, что удар птицы может быть так силен. Едва не сорвавшись от неожиданности, он вобрал голову в плечи и вспомнил некстати, что у птиц даже кости полые, чтобы быть легче.


Страницы книги >> 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации