Текст книги "Инструктор. Снова в деле"

Илларион не ошибся: общительный вахтер оказался находкой. Несмотря на свой почтенный возраст, хорошо соображал и не был похож на старого маразматика.

– Я вам хочу кое-что сказать, только знаете что, давайте, может, на крылечко выйдем. Зачем, чтобы нас все слушали?

«Дельная мысль, – подумал Забродов. – Старик отлично соображает. Другой бы на весь музей горлапанил, а этот конфиденциальность любит».

Они вышли на крыльцо, и Илларион предложил усесться в его машину:

– Как-никак холодно.

– Дельное предложение, – обрадовался вахтер. – Да, вот голова садовая. Я и представиться-то забыл. Клим Александрович.

– Очень приятно. Илларион, – Забродов осторожно пожал его сухонькую руку.

Сев в машину, Забродов завел двигатель, чтобы хоть как-то согреться. Щетки не включал. Пусть снежком присыпает.

– Вы друг Тихого, значит, должны знать его хорошо. Вы не задумывались, Илларион, отчего Аркадий Николаевич мог вдруг так… расстаться с жизнью?

– У меня совсем в голове не укладывается, как такое могло случиться. Сколько лет я его знаю и уверен: никогда бы он не смог пойти на такое. Никогда. Все-таки он слишком любил жизнь и «Хамовники».

– Вот и я о чем говорю! – горячо зашептал старик, придвигаясь ближе к Иллариону, словно даже здесь их могли подслушивать. – Не мог он повеситься, и точка. Сколько раз я с ним разговаривал, он даже не заикался об этом. Иногда, бывало, на жену жаловался, говорил, совсем заела, житья не дает, и переживал сильно, когда она от него уехала. Говорила, пока другие живут, ты, мол, всю жизнь со своим Толстым просидишь и толку от этого никакого. Шел бы шмотьем торговать на рынок или устроился бы разнорабочим на стройку.

– Известная история, – усмехнулся Илларион, с неприязнью вспоминая Елену Павловну. – «Ты мне, гад, всю жизнь испортил», что-то из этой оперы.

– Вот-вот! – согласился Клим Александрович. – Но он не так уж сильно переживал из-за этого. Работал как обычно.

– Клим Александрович, а кто-нибудь из друзей, родственников к нему на работу заезжал? Виделся он с кем-нибудь?

«Сомнений нет, Аркадий не мог повеситься, осталось дело за малым, – размышлял Забродов, – найти доказательства. Но что дадут эти доказательства, даже если их найти? Сорокину передать, что ли? Но это еще не факт, что по уголовному делу возобновят производство. И почему я думаю, что Сорокину так нужны мои доказательства, если у него других дел предостаточно?»

Вахтер пытался вспомнить что-то важное, и Илларион по его лицу видел, что действительно что-то особенное затерялось в стариковской памяти и не так-то просто схватить это воспоминание.

– К нему на работу так никто не приходил. Раз, по-моему, приезжал один паренек… Вот только, хоть убей, не могу вспомнить кто и зачем.

– Не расстраивайтесь, – сказал Забродов. – Со временем вспомните. Оно иногда неожиданно вспоминается, когда мы сами того не ждем. Как озарение находит. Но все-таки кто-то приезжал?

– Да-да, я в этом уверен, – поспешил заверить его вахтер. – Только это было, наверное, недели за две до его смерти. Он тогда поговорил с ним недолго, и паренек уехал.

– Ну, а может, вы припомните, о чем был разговор?

– Если бы! Я бы и следователю все рассказал. А так… Тьфу ты! Дело уголовное закрыли. И никто не хочет браться! Всем все равно!

– Постарайтесь вспомнить! В случае чего, если станут известны какие-нибудь подробности, позвоните мне. – Забродов написал номер своего мобильного на клочке бумажки и передал ее вахтеру. Тот беззвучно пошевелил губами, запоминая номер, и взглянул на Иллариона, как тому показалось, с благодарностью.

– Да и еще, – сказал Забродов. – Клим Александрович, давайте договоримся, что наша встреча конфиденциальна. Если вас кто-то начнет расспрашивать, вы говорите, что родственник приезжал.

Вахтер кивнул; чувствовалось, что для него было лестным доверие и просьба Забродова, как будто и он оказался втянутым в расследование смерти Тихого.

– А в «Хамовники» все равно загляните как-нибудь, Илларион…

Он не договорил и вышел из машины, да и договаривать не требовалось, ибо Илларион его прекрасно понял и сам подумал нечто схожее. Без Тихого «Хамовники» осиротели, и уже никогда они не станут прежними… «Только Аркадий был способен создать такую атмосферу, в которой ты себя чувствовал так, как будто вернулся во времена Толстого. Старик прав, – думал Забродов. – Тот пацан, который сейчас там работает, совсем как робот. Он мало того, что ничего интересного не расскажет, так еще и все впечатление испортит».

Илларион, проездив полдня по Москве, чувствовал себя уставшим и голодным, но, как обычно, то ли забывал, то ли не привык заботиться о себе и потому мог только вспоминать пригоревшую кашу, которая сейчас показалась бы ему не хуже фуагры, – так сильно хотелось есть. «Да какая разница, когда очень голоден, что есть? Иногда выбирать не приходится: и насекомых жуешь, и змею съешь, да и ремень сваришь, если совсем безнадега будет. Это когда еда есть, вокруг столько возможностей, человек начинает капризничать и забывает, что еда – это вообще-то не для удовольствия, а для поддержания энергии. Если бы я в горах так себя вел и брезговал ящерицами, то лежали бы там где-нибудь мои кости. И не ехал бы я здесь сейчас. Но, конечно, предложи мне сейчас кто-нибудь в Москве съесть ящерицу, я, пожалуй, не смогу».

По дороге Илларион купил себе в кулинарии несколько бутербродов, расплатился и быстро назад, в машину. Забродов не любил оставлять свой «бьюик» брошенным. В Москве хоть и много новых дорогих машин, но угонщики не брезгуют и такими, как у него. Раз было дело, поймал одного. Совсем пацаненок обнаглел, во дворе его дома пытался угнать машину. Илларион как раз из подъезда в этот момент выходил; как заметил, так от такой наглости в ступор впал вначале. Тот дернулся и побежал, но разве знал он, что Илларион догонит. И догнал, между прочим, того мальчишку, тот еще отверткой думал его ткнуть, а Забродов его в ментовку сдал.

Вот после того случая Забродов внимательно следил за своей машиной: если уж во дворе перед домом воруют, то где за эту машину можно оставаться спокойным! Съев наспех бутерброды – батон с сырокопченой колбасой, Илларион не то чтобы почувствовал себя сытым, но, что уже был не голоден, – это точно. Позвонил Сорокину. Тот, как назло, не брал трубку. «Наверно, мучает кого-нибудь на допросе, – проворчал Забродов. – Только Сорокин так умеет допрашивать. Все из человека вытрясет, как из мешка мусор. И припугнуть умеет так, что хочешь не хочешь, а расколешься. Только, наверное, если попадется матерый волк, для которого Уголовный кодекс – штука привычная да и опыт общения со следователями солидный, такой и Сорокина пошлет по известному адресу. Волноваться не будет, что срок навинтят. Пусть сам, мол, копает. Работа его такая. А Сорокин все что угодно раскопает. Или почти все, раз иногда обращается ко мне за помощью. Вот и у меня такой момент настал, когда без него мне никак не обойтись».

Тут как раз зазвонил телефон, но какой-то неизвестный номер.

– Вас слушают, – Илларион чуть не ляпнул по многолетней привычке: «Да, товарищ генерал», но вовремя спохватился и напомнил себе, что он в Москве и на пенсии, а не в боевой обстановке и не получает никакого секретного задания, после которого можно вернуться в цинковом ящике.

– Илларион, здравствуйте. Это дочь Тихого Аркадия.

– Здравствуйте, – ответил Забродов, чувствуя, как появляется какое-то ощущение, что ситуация начинает разрешаться как-то сама по себе.

– Илларион, я бы хотела передать вам ключи. Мама отказывается, потому что она боится и не хочет, чтобы кто-то чужой ходил по квартире. Она не верит, что вы сможете узнать что-то такое, что не смогло узнать следствие. А я почему-то верю вам, Забродов. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но все равно верю.

– Спасибо на добром слове. Я постараюсь вас не подвести.

Дочь Тихого продиктовала ему адрес, и Илларион, позвонив еще раз Сорокину и наткнувшись на молчание, подумал, что дозваниваться до Сорокина – бесполезное занятие. Чем терять зря время, он лучше поедет на Джанкойскую и осмотрит квартиру, заодно пообщается и с соседями. «Надеюсь, они не окажутся неврастениками. А то могут и милицию вызвать. Кто его знает, какое у меня лицо. Катя говорит, что как у военного. А что те подумают, неизвестно. Конечно, можно перестраховаться и поехать вместе с дочерью Тихого, – подумал он. – Но стоит ли? Вдруг я что-то найду. Всему миру известно, как женщины умеют хранить тайны. Да что женщины, среди мужиков сплетников тоже хватает. Вместо того чтобы делом заняться, они косточки друг другу перемывают».

На Джанкойской Илларион уже очутился вечером, чувствуя себя таким уставшим, словно совершил марш-бросок и шел до Джанкойской пешком или толкал перед собой машину. Во дворе было темно и малолюдно. Прогулявшись для пущей уверенности по дворику и убедившись, что за ним нет хвоста, Забродов зашел в нужный подъезд и собрался было подниматься по лестнице, как зазвонил мобильник.

– Не вовремя ты, Сорокин, однако! Я тебе днем звонил, а ты трубку не брал.

– Работа у меня такая, Забродов, трубки не брать. А ты, насколько я понимаю, что-то хотел?

– Хотел и сейчас хочу, Сорокин. Только немного позже. Скажу однозначно, что придется мне украсть у тебя время. Я понимаю, что ты человек занятой, но без тебя мне, Сорокин, не обойтись.

– Что ж… – с неохотой произнес Сорокин, меньше всего желавший продлевать свой рабочий день до полуночи. Он прекрасно понимал, что Илларион не тот человек, который будет звонить следователю и звать его выпить коньяку чисто из дружеских побуждений или мучаясь чувством одиночества. Не тот характер. – Так и быть, Забродов. Долг платежом красен. Так что завтра ты можешь на меня рассчитывать.

– Я догадывался, Сорокин, что ты не из тех людей, кто подводит или не держит своего слова. Давай завтра на Патриарших прудах встретимся.

– Заметано. Значит, в 19:00 на Патриарших прудах. Около информационного стенда.

– Какого такого стенда? – не понял Илларион, никак не увязывавший в своей памяти Патриаршие пруды с каким-то стендом.

– Ну ты деревня, – удивился Сорокин. – Не знаешь, где стенд на Патриарших?

– Смотри не опаздывай, Сорокин. А твой стенд я и без тебя найду, – обрубил его Илларион.

– До встречи, Забродов. Можешь во мне не сомневаться. Процессуальные сроки не позволяют быть непунктуальными.

После разговора с Сорокиным Забродов почувствовал себя значительно лучше, хотя бы потому, что сегодняшний день прошел продуктивно. Он съездил в «Хамовники», переговорил с вдовой Тихого, вахтером Климом Александровичем и теперь вот, благодаря неожиданной помощи дочери покойного, имеет шикарную возможность зайти в квартиру и, быть может, подначить завтра нерасторопного Сорокина, который все-таки не довел дело до конца. «Нет, – подумал Илларион, – даже если я что-нибудь обнаружу, нужно быть тактичным и осторожным. Хуже обиды для Сорокина не придумаешь. Дело закрыто, никаких доказательств, а тут пенсионер Илларион Забродов, не обладающий специальными навыками и приличным стажем работы в МУРе, утирает нос полкану, который сталкивался с делами и посложнее. Сорокин обидится».

С такими мыслями Забродов поднимался на девятый этаж, так как лифт не работал, о чем свидетельствовала прикрепленная к дверям картонная табличка с корявой жирной надписью, сделанной черным маркером: «Лифт не работает», будто бы писал какой-то пьяный гражданин, решившийся отличиться художественными способностями. Илларион, между прочим, проверил, нажав на кнопку, не чья-то ли это дурацкая выдумка, все-таки подниматься пешком на девятый этаж, когда есть лифт, глупо. Но лифт действительно не работал, и потому Илларион поднимался по ступенькам, размышляя о том, что его участь еще проста, а каково тем, кто карабкается на горные кручи, рассчитывая на альпинистское снаряжение и все равно рискуя свернуть себе шею. На лестничных площадках было пусто, разве что валялись пустые пачки из-под сигарет, пустые пивные бутылки, шелуха от семечек и другая атрибутика «высокоинтеллектуального подъездного досуга», чьей романтики Илларион никогда не понимал. «Ну вот, скажем, что тут интересного? – думал он. – Собраться в подъезде, наполнить дымом все пространство, выпить водки и вести философские разговоры. Разговориться, потом обязательно поспорить, разбить друг другу морды и разойтись удовлетворенными проведенным вечером и, наверное, еще тем фактом, что после вечера осталась такая память, материализовавшаяся для жителей подъезда в мусор». На восьмом этаже Забродов остановился и почувствовал, что немного нервничает, что для него было вообще-то несвойственно: «Теряю квалификацию? Или верю в мистику, будто бы по квартире может бродить душа неотпетого покойника? Ты, Забродов, не для того в ГРУ служил, чтобы верить во всякую ерунду. Там тебя учили другому, так что очисти голову от дурных мыслей и спокойно открывай дверь».

Доставать пистолет из кармана Забродов не решился. Сидеть там некому, а если и мистика существует, то оружие подавно не поможет. Нащупал в кармане ключи, огляделся по сторонам. Снизу горел слабый свет, на этой же площадке была кромешная тьма, что вполне устраивало Иллариона: у него была возможность войти в квартиру незамеченным. Его лица никто не разглядит. Дверь он открывал осторожно, предполагая, что у нее могут быть всяческие неприятные особенности, вроде такого скрипа, что только глухой не услышит. Но дверь открылась тихо, и Забродов, бросив последний взгляд на лестницу, исчез внутри.

Глава 5

Евгений Чуб впервые в жизни испытал облегчение: его самые мрачные предположения не нашли своего подтверждения, и он мог не волноваться за свою карьеру, по крайней мере не так, как несколько дней тому назад, после той злосчастной встречи с Мячиковым. Его шеф был из разряда тех людей, которые не держат обид, а увольняют нерадивого сотрудника сразу же, без лишних разговоров. Потому Чуб, пивший три дня подряд и предвидевший свою участь, в понедельник, придя на работу с опухшим лицом, по первому же вызову к Мячикову готов был вручить заранее написанное заявление по собственному желанию. Когда Мячиков вызвал его в кабинет, Чуб едва не потерял сознание, услышав об этом от его секретарши. Но вместо того чтобы уволить Чуба, тот поручил ему провести несколько сделок и вел себя так, как будто и не было того досадного недоразумения. Чуб, выйдя из кабинета, подумал, что родился под счастливой звездой. В то же время он не думал отказываться от лишнего заработка. У него деньги вообще никогда не были лишними; где только ни находилась возможность заработать, он зарабатывал. А если рассчитывать, что Охотников всецело на него положился, то Чуб уже мог считать дело сделанным. В тот же день, насвистывая песенку, он печатал дома на компьютере текст предполагаемого договора. На это ушло не более двух часов, так как были шаблоны, да и соображал Чуб быстро, потому изготовить вполне официальные документы не составило никакого труда. Трудность заключалась в другом: найти профессионального художника, который бы не побоялся пойти на статью и не сдал бы Чуба. Тут Чубу пришлось поднапрячься и хорошенько перетряхнуть список всех своих знакомых. Но и этот вопрос был решен положительно. В тот же день Чуб встретился со своим знакомым, который и познакомил его с художником, согласившимся за штуку баксов подделать печати. На это ушло ровно два дня, и уже в среду готовые документы покоились в портфеле Чуба. Едва они были готовы, он позвонил Охотникову:

– Ну что, Игорь? У меня все готово. Что у тебя?

– Тоже, – голос Игоря дрожал от волнения и радости. Чуб едва удержался, чтобы не расхохотаться в трубку. «Это же надо быть таким идиотом, – с насмешкой думал Чуб, не слушая бредни разошедшегося Игоря о его будущей карьере, – чтобы верить на слово. Он совсем как ребенок. Бывают такие люди, сами ищут проблемы на свою голову! Неужели трудно усомниться, что документы могут быть левыми? Трудно разве напечатать и подписи подделать? Но похоже на то, что Игорек настолько увлекся своей карьерой, что забывает об элементарной предосторожности и готов на все».

– Пройдет три года, Женя, и ты вспомнишь мои слова. Я буду редактором собственной газеты, и в том, что я займу такое высокое положение в обществе, будет и твоя заслуга. И я буду не стесняясь говорить при всех, что обязан тебе.

– Лучше помалкивай, Игорек. Пусть моя помощь будет конфиденциальной, а я уж как-нибудь обойдусь без твоей благодарности. Ты понял меня?

– Ладно, – не унимался Охотников, строивший грандиозные прожекты на будущее. – Я поступлю по-другому. Знаешь, что я сделаю? Я в своей газете пропиарю твою компанию. У тебя же будет к тому времени компания? Да, Женька?

– Будет, будет, – поспешил заверить его Чуб, не любивший растрачивать время попусту. – Значит, так, Игорь. Встречаемся мы с тобой в Ботаническом саду МГУ. Помнишь, как раньше мы с тобой там бухали?

– Как не помнить, Женька?! Конечно, помню! Хорошее время было! – ответил Охотников и вдруг оживился: – Слушай, Женька, а если мы тряхнем с тобой стариной? Ну пропустим, скажем, по сто грамм… Прикинь, как классно! Столько лет прошло, а мы еще дружим и дела вместе делаем. Это место будет у нас вроде символа нашей дружбы! Как тебе идея?

Чуб поморщился, словно в один момент у него заболели все тридцать два зуба.

– Игорь, ты же знаешь, я не пью. Я завтра буду на машине, поэтому давай обойдемся без выпивки.

– Вечно ты на машине, – расстроился Охотников, видимо уже представлявший, как они, вспомнив былое, напьются и поделятся друг с другом сокровенными историями настоящего. – Мог бы и на метро разок съездить ради такого дела! А, Женька? Давай, может, совсем немного? А?

– В общем завтра в 16:00 встречаемся у входа. Понял? – Чуб словно мимо ушей пропустил просьбу Охотникова о совместных алкогольных возлияниях. «Неужели Охотников не догоняет, что мне находиться рядом с ним стыдно? – думал он. – Что он в своем тряпье, с тупым разговором и таким же выражением лица представляет для меня низший уровень социальной лестницы, куда можно незаметно скатиться. Если бы не деньги, я бы вообще с ним не виделся. На хрен он мне нужен?».

– В 16:00, – машинально повторил Охотников, – как скажешь.

Чуб, чтобы лишний раз убедиться, все ли в порядке, еще раз открыл свой портфель из крокодиловой кожи и достал документы. Поглядел на них близ окна, словно за то время, пока он их не видел, могло что-то измениться. Но все оставалось точно таким же. Чуб понюхал бумагу, пригляделся к печатям и довольно улыбнулся своему отражению в зеркале. Сложив все бумаги обратно в портфель, поставил его в нишу зеркального шкафа. Если бы ему самому вручили такие документы, он бы не разобрался и охотно повелся бы, думая лишь о сумме заключаемой сделки. «На будущее надо и мне будет консультацию получить, как документы подделывают, – решил он. – Мало – ли что, сейчас над Охотниковым смеюсь, а потом сам попадусь. Жизнь – штука непредсказуемая, ко всему не подготовишься, но что-то знать ты обязан».

Тот вечер Чуб так и провел дома, позволив себе отдохнуть после последних напряженных дней, когда его судьба всецело зависела от Мячикова. Сейчас гроза миновала, и, похоже, для него начиналась длинная белая полоса. «Проверну пару сделок, получу десять штук за документы, и можно считать, что мой нынешний кредит погашен. Потом и о чем-нибудь другом подумаю, – размечтался Чуб, предвкушая эти дни, которые он так любил, когда работа спорилась, клиенты попадались непроблемные и все шло как по маслу. Самое интересное, что чем больше он заключал этих сделок, тем энергичнее работал, когда по идее он должен был уставать от рутинной работы. – Может, квартиру в кредит начать строить? Если так дела и дальше пойдут, то за пять лет я со всем рассчитаюсь, а потом открою свое агентство, где надо мной не будет никакого Мячикова. Этот толстяк уже достал меня со своими загонами. Пусть сам кормится!»

* * *

Фитиль после встречи с Мячиковым поехал в казино. Не мог удержаться от соблазна. Аванс на то и дается, чтобы его тратить, а не держать в закромах. Да и чего Фитилю деньги откладывать, когда не сегодня завтра со свинцовой отметкой во лбу можно оказаться? Ни к чему, дурное занятие, вся жизнь у него шальная и деньги шальные, потому их надо и тратить так же быстро, как и зарабатывать. В его понимании они были как средство, дающее остроту жизни. «Поеду сыграну несколько раз, – решил он. – А там посмотрим. Ребят подключать буду на слежку. Пусть ездят, бабло отрабатывают. Мячиков мне бабки не за то платит, чтобы я мокруху лично делал, а за то, чтоб я эту мокруху так организовал, чтоб ни один мент не подкопался».

Фитиль криво усмехнулся. Забавлял его этот Мячиков, как встретится с ним, так тот весь дрожит, хотя по идее он должен помыкать Фитилем, но кишка тонка у этого урода, чтобы указывать. Если б не президент «Нового века», Фитиль давно бы и Мячиковым занялся, раскрутил бы его на бабки. Разжирел, сволочь, на халявных харчах. Брюхо вон какое отъел, жена молодая еще, говорят.

В казино Фитиль зашел, как бывалый игрок. С ним все здоровались, сразу предложили выпить чего покрепче, но Фитиль не дурак, пить категорически отказался. Один раз на дурную голову играл, проигрался до того, что пьяный снимал с руки часы и предлагал разменять на фишки. Его тогда домой отвезли на такси, как уважаемого клиента. Но больше Фитиль так не напивался, особенно когда ездил без своих пацанов. Кто знает, может, и пасут его сутками, момент слабости выжидают, чтобы грохнуть при первом же удобном случае. Хотя, если подумать, не так уж трудно его грохнуть. Да любого нетрудно грохнуть: хороший киллер, как швейцарские часы, – работает без сбоев. Хоть десять охранников нанимай, все равно выследит, изучит твои маршруты и прощай судьба-злодейка. Но Фитиль не то чтобы киллеров боялся, скорее относился к этому вопросу философски, как к составляющей своей криминальной карьеры. Привык жить так, что в любой момент мог оказаться в перекрестье прицела. Да и застрелить могут и друзья и враги. Нет в его мире вообще такого разделения на друзей и врагов. Каждый сам по себе продвигает свои интересы и промышляет кто чем горазд: кто рэкетом, кто сутенерством, кто тачки угоняет, кто наркотой живет, кто вот такие казино держит, где Фитиль регулярно оставляет бабки, кто-то переходит в легальный бизнес, но от криминала не отмоешься, даже легальных отстреливают. Новости разносятся быстро.

Фитиль вначале поиграл за автоматом в «Black Jack». Все выигрывал и выигрывал, а потом вдруг за один раз все спустил. Выдохнул с досадой, в последнее время ему страшно не везло, сплошные проигрыши, деньги уходили как песок сквозь пальцы, да и не в том дело, что он в плюсе хотел быть, просто надо было хоть как-то черную полосу прервать.

«Не беда, – подумал Фитиль. – Пойду в рулетку счастья попытаю. Вдруг подфартит». Фитиль поставил на 11 – число своего рождения. Шарик, не останавливаясь, побежал по кругу, а Фитиль неотрывно следил за ним, как снайпер. А шарик, как назло, остановился на 10. Фитиль поставил еще несколько раз на другие числа, но ему не везло, тогда он решил уходить: «Сегодня все бабло солью, а назавтра ничего не останется».

После казино, не заезжая домой, он поехал в ресторан, где была заметана встреча с братвой. Фитиль хоть и не любил легальных, которые перед братвой совсем чистыми коммерсами выставлялись, хотя еще вчера в войне участвовали, но постепенно легализовывался сам. Не век же ему ходить в криминальных авторитетах, рано или поздно прижмут менты и другие группировки теснить начнут, а пока деньги есть, их отмывать надо, бизнес строить. Лет десять пройдет, Фитиль отстроит сеть ресторанов, и будут его не Фитилем звать, по кликухе, а Филиппом Егоровичем. Правда, для братвы он так и останется Фитилем, пусть помнят о его былых подвигах, да и зачем ему рисоваться. Балансы с отчетами подобьет, все как надо сделает, чист будет перед властью как младенец. Но это так, в перспективе, а пока у него был один ресторан, который, между прочим, приносил хорошую выручку, да и дармовой жратвы для Фитиля было вволю, всегда мог заехать.

«Надо дать задание пацанам. Только кому? – Фитиль на ходу соображал план. – Кому-нибудь поумнее. А то накосячат, а мне потом отвечай. Мячиков не страшен, он сам-то в случае косяка обложится по полной, а вот шеф его, Лялькин, на шкуры меня порежет запросто, и не будет у меня ни ресторана, ни дома, да и жизни не будет, в лучшем случае буду в тюряге пожизненный мотать. Группировки сейчас как грибы после дождя растут. Что ни год, то новые появляются. Некоторые сопляки еще, тех быстро под себя опытные подгребают. А есть и клыкастые. Гуря в прошлом году переоценил свои силы. Решил повоспитывать молодежь, которая вздумала дань собирать с его точек. А что в итоге? – Фитиль невесело ухмыльнулся, словно и сам предвидел этот итог. – На воздух взлетел в своей тачке, а ребят его постреляли: на стрелку вызвали и байку закинули, менты, мол, будут, так вы без стволов езжайте. Те и поехали. Сами же растим волчат, они быстро учатся, еще жестче нас становятся».

Фитиль в последнее время стал часто размышлять и не то чтобы собирался завязывать, просто устал от всего этого, какое-то однообразие пошло, сплошные стычки и одни проблемы, да и менты щемить потихоньку начали. Некоторых посадили, а вот он, Фитиль, пока на воле. Сорокин грозился упечь за решетку до гроба, но так и не упек – за отсутствием состава преступления. Четкий адвокат попался, сработал как надо, контакты среди судейских имел, вот и гуляет теперь Фитиль на свободе за пятьдесят штук. Но тут как в рулетке: сегодня повезло, а завтра и четкий адвокат вместе с тобой сядет, если напорется на принципиального судью, для которого законность важнее, чем сытая жизнь. Вот таких Фитиль ненавидел больше всех, пожалуй. Такие люди словно нарочно были созданы в противовес его жизненной философии. Фитиль всегда считал, что надо свой кусок урвать, выхватить из другой пасти, иначе другие проглотят, а ты слабеть начнешь, и тогда над тобой менты начнут творить произвол, а так Фитиль сам себе хозяин, матерый старый волк, с которым Сорокин вынужден считаться. Конечно, шлепнуть они его могут, но хотят же красиво оформить, по всем правилам, в соответствии со своей законностью, которую Фитиль на дух не переносит.

В машине было тихо. Фитиль всегда ездил в тишине. Легче думается, реакция быстрее, Москва – город опасный, хищники на каждом шагу бродят.

«Это лопухи ходят расслабившись, думают, что менты как будто их защищают от всех нас и пасут, чтобы был порядок, – рассуждал Фитиль. – Но это лопухи так думают, потому что стараются они ходить только днем, не шастают по всяким подворотням, а ночью по своим углам в панельках щемятся, потому что шкурой своей чувствуют, что наше время приходит, и менты, их защитники, тоже по домам разбегаются или ходят в рейд за лопухами: где пьяного подобрать, пошарить по карманам, где лоха на бабло развести, кого в кустах поймать нужду справляющего или к малолетним придраться, чего, мол, не дома. Ходят и патрулируют, а наша братва смеется. Посреди дня лопухов постреляют и инкассаторскую тачку уведут с бабками из-под носа. И какой хочешь план объявляй, заныкают где-нибудь в гаражах, а в стремных ситуациях сделают с оборотнем разменку, тот будто не видит их, а они ему на красивую жизнь деньжат добавят. А такие, как Сорокин, пробавляются одним законом, и деньги им не нужны. Пыхтят от натуги, стараются, чтобы наших как можно больше за решетку упечь. Ну, толку, упекли кого на пять, кого на семь, потом по амнистии выпустили, да и государство следаку работенки подбрасывает, каждый год новых пацанов делает».

Фитиль доехал без приключений. Лихо въехал на стоянку, заливая пространство ярким светом фар, затормозил прямо у входа в ресторан, перекрыв его так, словно сейчас стекла в машине опустятся и начнется пальба. Фитиль вышел, оглядел своего железного коня со всех сторон и остался доволен. Доволен тем, что не зря деньги отдавал и решил не пачкаться, хотя предлагали в два раза дешевле, но в угоне. Фитиль принял твердое решение: снаружи оставаться чистым и все свои дела мутить максимально тихо.

На крыльцо вышел заросший черной густой бородой мужчина невысокого роста. На вид ему можно было дать лет тридцать. Лицо бледное. Он тут же ощерился улыбкой.

– Здорово, Кекс! Все тихо?

– Спокойно, Фитиль! – Кекс говорил вальяжно, словно ему было неохота куда-то торопиться. И жил так, не торопясь, не суетился, не спешил со словами и действиями; наверное, потому и построил он хорошую карьеру – с вора-домушника в юности и до правой руки Фитиля, лидера преступной группировки, известной и уважаемой в криминальном мире Москвы.

– Кекс, базар есть серьезный.

– Внутри побазарим?

Фитиль решил, что такой серьезный базар лучше всего вести в машине, зачем лишние уши, да и братва не должна знать, откуда ноги растут, пусть лучше думают, что задание от Кекса получили, а не от Фитиля. Они до сих пор не в курсах, что под Фитилем ходят. В таких серьезных вопросах Фитиль мог положиться на Кекса. Он кипиша поднимать не станет и пуржить не будет. Фитиль закурил и предложил Кексу, тот не отказался и, щелкнув зажигалкой, сделал жадную затяжку, будто бы не курил с самого утра.

– Кекс, есть два пацана, любят понты бросать и базар совсем гнилой разводить. Ты им языки укороти.

– Что за они? – коротко спросил Кекс.

Фитиль поискал во внутреннем кармане кожанки и достал несколько фотографий. На них был изображен Чуб. На одной фотографии он выходил из машины возле ночного клуба. На другой Чуб курит сигару и глядит на Кутузовский проспект. Третья – он с какой-то девицей разговаривает около входа в клуб. И на четвертой – новехонькая «БМВ» Чуба. Кекс внимательно изучил фотографии, даже слишком внимательно, за это время Фитиль успел выкурить сигарету, то ли потому, что курить стал много, то ли оттого, что Кекс так долго размышлял.

– Что за он? – спросил Кекс таким голосом, будто бы знал этого парня давно, только немного подзабыл, где его видел, и хочет, чтобы Фитиль освежил его память.

– Евгений Чуб. 27 лет. Москвич. Адрес на обороте фотографии. Место работы – «МосРиэлт», менеджер по продаже недвижимости. Он должен встретиться еще с каким-то журналистом, и ты должен убрать обоих. Только без грубой мокрухи. Одному передоз можно. А второй под машину попадает ненароком.

Кекс слушал, не поднимая головы, и все продолжал разглядывать фотографии, особенно впечатлила его фотография с машиной Чуба.