Текст книги "Троянская тайна"

Сиверов, похоже, догадался, о чем она думает.

– Да нет, не все равно, – суховато сказал он. – Конечно, смотрители залов Третьяковки были бы удивлены, обнаружив при мне пару стволов, но, если бы кто-то все же решил заставить вас замолчать, он бы удивился гораздо больше, когда я вступился бы за вас, размахивая альбомом с репродукциями.

Ирина возмущенно фыркнула.

– Так вы не шутили, когда собирались записаться в мои телохранители?

– Я что, похож на человека, который шутит подобными вещами?

Вопрос был, в принципе, риторический и не требовал ответа, но Ирина почему-то пытливо вгляделась в лицо своего спутника. Темные линзы очков бесстрастно поблескивали, отражая солнечный свет; незагорелое лицо казалось таким же выразительным, как посмертная гипсовая маска, и все из-за этих чертовых очков. Мимика человеческого лица передает лишь самые грубые и наиболее ярко выраженные эмоции, нюансы же можно прочесть только по глазам. Не потому ли Сиверов все время носит солнечные очки, не снимая их даже в плохо освещенном помещении? Как бы то ни было, впечатления шутника он сейчас не производил – возможно, из-за этих очков, возможно, из-за пары огромных пистолетов.

– Нет, – медленно проговорила она, – не похожи.

Глеб в две затяжки докурил сигарету, бросил окурок под ноги и растер его подошвой.

– Сначала – мишень, – сказал он, огляделся по сторонам и, не найдя ничего подходящего, выволок из машины свою новенькую папку для эскизов. – Сойдет для первого раза.

Опешив, Ирина смотрела, как он, отойдя от машины метров на двадцать, установил папку более или менее вертикально и подпер сзади какой-то кривой палкой, подобранной тут же, на дне траншеи. Темно-синяя папка отличалась весьма приличными для таких вместилищ размерами – где-то семьдесят на девяносто, – но на таком расстоянии она казалась не больше школьной тетради для письма, и Ирина проглотила готовый сорваться с губ вопрос: не великовата ли мишень?

Вместо этого она спросила другое.

– Неужели вам не жаль папки? Ведь вы ее только что купили!

– А зачем она мне? – равнодушно пожал плечами Глеб. – Эскизы в нее складывать я все равно не стану, и моя роль молодого художника, которого по вашей протекции пустили в Третьяковку сделать пару зарисовок, к счастью, исчерпана. Ну-с, приступим?

С этими словами он вынул из кобуры пистолет – тот самый, с непомерно длинным и толстым стволом.

– Сразу такой большой? – испугалась Ирина.

– Чем больше, тем лучше, – заверил ее Глеб. – Вы в курсе, что римские легионеры учились драться деревянными мечами, которые были вчетверо тяжелее настоящих? Учиться стрелять из дамского браунинга – пустая трата времени, потому что эффективно поразить цель из такого оружия можно только с очень близкого расстояния, почти в упор. А для этого никаких особых навыков не требуется, надо только знать, как его снять с предохранителя и куда нажать.

– Ладно, хорошо... Но вон тот, второй, кажется, все-таки поменьше.

– Тот, второй, – сказал Глеб, – это "кольт" сорок пятого калибра. Он тяжелее, и у него слишком сильная отдача. Можете повредить руку, и потом, это будет слишком громко – глушитель к нему я не захватил.

– А этот...

– Этот с глушителем, и патронов в нем вдвое больше – целых семнадцать. Держите.

Ирина осторожно, будто пистолет мог ее ужалить, взяла обеими руками теплый, увесистый "глок". Теперь она видела, где кончается ствол и начинается казавшийся здесь лишним и посторонним длинный толстый цилиндр глушителя. Глушитель ее поразил: он был явным и неопровержимым свидетельством того, что Глеб Петрович носит при себе пистолет вовсе не для самоутверждения и не затем, чтобы кого-то пугать. Глушитель нужен, когда требуется устранить кого-то без лишнего шума, это знала даже далекая от подобных вещей Ирина Андронова. Следовательно...

Додумывать эту мысль до конца ей почему-то не захотелось. Неприятно было думать, что человек, который понемногу начинал ей нравиться, готов в любую минуту застрелить кого-нибудь с такой же легкостью, с какой она могла, бросив беглый взгляд на картину, назвать автора и приблизительное время ее написания. Ей пришло в голову, что они напрасно затеяли этот урок стрельбы. В самом деле, какой из нее убийца? Те слова были сказаны сгоряча и вовсе не означали, что она способна сама, своими руками выстрелить в живого человека.

И в то же самое время оружие каким-то странным образом притягивало; его хотелось рассматривать, держать в руках, ощущать его солидную, надежную, прикладистую тяжесть...

– Странно, – сказала она, рассматривая пистолет со всех сторон и стараясь делать это так, чтобы ствол все время смотрел куда-нибудь в сторону. – Удивительная вещь! Он уродливый и страшный и в то же время какой-то красивый...

– Как любое оружие, – согласился Глеб, который отлично понял, что она имела в виду, как будто сам часто размышлял на эту тему. – Помните, я говорил вам, что конструкторы оружия – тоже творческие люди? Оружие не случайно так выглядит. Чтобы эффективно использовать оружие, его надо любить... а также холить и лелеять. Теперь делайте, как я.

Он вынул из кобуры "кольт", показал, как надо снимать пистолет с предохранителя и взводить курок, а потом объяснил, как целиться. Следуя его инструкциям, Ирина подняла пистолет на уровень лица обеими руками и прищурила левый глаз, глядя правым поверх ствола. Ствол, пропади он пропадом, никак не желал стоять на месте, будто по собственной воле перемещаясь из стороны в сторону. Прицел и мишень тоже затеяли какую-то игру в прятки: стоило Ирине сосредоточить внимание на прицеле и мушке, как мишень расплывалась, превращаясь в смутное пятно неопределенных очертаний, а как только Ирина фокусировала взгляд на ней, то же самое происходило с мушкой. Она почувствовала, что руки у нее начинают уставать, и поторопилась спустить курок, чисто по-женски зажмурившись в ожидании грохота и дыма.

Раздался негромкий хлопок, пистолет подпрыгнул, коротко и зло ударив ее в подушечку между большим и указательным пальцами. Ирина открыла глаза и увидела папку для эскизов, как ни в чем не бывало стоявшую на прежнем месте.

– Не попала? – с надеждой спросила она, оглянувшись на Глеба.

Сиверов опять курил, привалившись к теплому пыльному борту машины и скрестив ноги. На мишень он даже не смотрел.

– Если бы попали, она бы упала, – сказал он. Ирина хотела возразить, что стреляет, кажется, не из рогатки и что пистолетная пуля, по идее, должна пробить в картонной папке дыру, а вовсе не повалить, но вместо всего этого лишь снова подняла пистолет, прицелилась и выстрелила. Теперь она знала, чего ждать, и не зажмурилась, однако проклятая палка не дрогнула. Неожиданно для себя самой Ирина Константиновна Андронова, кандидат искусствоведения и в высшей степени светская, воспитанная дама, произнесла короткое энергичное словечко, причем довольно громко и отчетливо.

– Спокойнее, – сказал Сиверов. Он стоял на прежнем месте, дымя зажатой в уголке рта сигаретой, и внимательно рассматривал ногти на своей правой руке. – Плавнее жмите на спусковой крючок, а перед самым выстрелом можете ненадолго задержать дыхание, тогда прицел не будет сбиваться. Если тяжело, можно стрелять с локтя.

Он показал, как стреляют с локтя, и Ирине со второй попытки удалось принять нужную позу. Убедившись, что она стоит как надо, Сиверов снова погрузился в разглядывание ногтей, сосредоточившись теперь на своей левой руке. Он не делал попыток как-то помочь – поддержать под руку, подправить прицел, а заодно приобнять, поприжать и вообще дотронуться; он как будто воздвиг между собой и Ириной стену – прозрачную, но непреодолимую. Это было хорошо; это было именно то, чего хотела, на чем настаивала сама Ирина, когда стало ясно, что какое-то время им придется работать вместе. Откуда же в таком случае взялось чувство досады, которое она испытывала, глядя, как Сиверов любуется своими ногтями?

"Дура, – подумала она и тут же мысленно добавила: – Ну и ладно!"

Глеб едва заметно улыбался, наблюдая, как она, старательно целясь, разряжает обойму "глока". Один приглушенный хлопок следовал за другим, на замусоренный бетон, звеня, падали дымящиеся гильзы. После двенадцатого выстрела стоявшая под небольшим углом к земле папка слегка дрогнула и покачнулась, как бы раздумывая, упасть ей или постоять еще немного; после пятнадцатого она подпрыгнула и сильно покосилась, а семнадцатый, будто по заказу, пришелся почти в самую середину, и папка повалилась – медленно, будто устав стоять, с каким-то странным достоинством.

– Что это с ним? – немного испуганно спросила Ирина, показывая Глебу пистолет, затвор которого заклинился в заднем положении. – Я что-то сломала?

– Нет, – забирая у нее пистолет и заменяя пустую обойму полной, ответил Глеб, – просто патроны кончились. Хотите взглянуть на результат?

– Да какой там результат, – отмахнулась Ирина, которая была заметно раздосадована.

– Ну, мишень-то упала, – заметил Глеб. – Я видел, что вы попали, по крайней мере, трижды. Пойдемте полюбопытствуем.

– Трижды, – проворчала Ирина, осторожно идя рядом с ним по неровному, усеянному мусором, растрескавшемуся бетону. – Трижды из... скольких?

– Из семнадцати, – ответил Сиверов. – Для первого раза это очень недурно.

– Особенно для женщины, – язвительно подсказала Ирина.

– Представьте себе, особенно для женщины. Пистолетик-то далеко не дамский. И потом, вы ведь не собирались за один раз сделаться чемпионкой мира по стрельбе, да и я не ставил перед собой такой задачи. Главное, что вы теперь знаете, как пользоваться этой штукой, немного к ней привыкли, перестали бояться, а значит, в случае чего сумеете себя защитить. В случае нападения стрелять вам придется с очень близкой дистанции, так что теперь вы вряд ли промахнетесь.

– Вы это серьезно?

– А что? На расстоянии двух-трех метров это все равно что пальцем ткнуть – куда захотел, туда и ткнул...

– Я не об этом, – с досадой отмахнулась Ирина. – Вы всерьез полагаете, что мне придется в кого-то стрелять?

– Буду искренне рад, если не придется, – сказал Глеб. – Ну а вдруг? Жизнь хороша тем, что в ней полно неожиданностей, но это же качество можно отнести и к числу ее недостатков. Бог с ним, с этим нашим делом. Будут другие дела, другие ситуации... Существуют же, в конце концов, обыкновенные грабители!

Они дошли до лежавшей на бетоне папки, и Сиверов, наклонившись, поднял ее и показал Ирине. У папки был слегка надорван левый верхний угол; немного правее и ниже виднелось пулевое отверстие, и еще одна пробоина расположилась сантиметрах в десяти от центра папки.

– Последний выстрел был на редкость удачным, – заметил Глеб. – Вы действительно быстро освоились. Хотите попробовать еще?

– Нет уж, благодарю, – Ирина, болезненно морщась, помахала кистью правой руки, обхватив левой запястье. – Хотелось бы посмотреть, как это получается у вас. А то учить любой может.

Глеб негромко рассмеялся.

– Не спорю. Преподаватель физкультуры далеко не всегда способен самостоятельно подтянуться на турнике хотя бы один раз, а руководителю вовсе не обязательно досконально разбираться в устройстве и принципе работы того, чем он руководит, – для этого у него есть заместители. Другое дело – личный телохранитель! Как ни крути, а доверие хранимого тела следует заслужить. То есть, я хотел сказать, охраняемой личности.

– Я поняла, что вы хотели сказать, – позволив себе слегка улыбнуться, сказала Ирина. – Хватит болтать, не то я решу, что вы просто тянете время.

Сиверов усмехнулся, отбросил в сторону пробитую пулями папку, поднял кривую ветку, на которую та опиралась, и, поискав глазами, воткнул ее конец в забитую землей трещину бетонного пола. Ирина подумала, что сейчас он что-нибудь насадит на верхний конец – пивную бутылку, сигаретную пачку или, на худой конец, листок из блокнота, – но Глеб спокойно повернулся к ветке спиной и пошел к машине. Пожав плечами, Ирина двинулась за ним, пытаясь понять, что это – отработанный трюк а-ля Робин Гуд или обыкновенное бахвальство?

– Итак, – остановившись рядом с горячим от солнца капотом "хонды", торжественно объявил Глеб, – прекращаем тянуть время и беремся за дело. Вы хотите, чтобы это было тихо или громко?

– Я хочу, чтобы это было метко, – с иронией ответила Ирина. – Хотя... Тихо уже было. Хочу, чтоб было громко!

– Будет исполнено, – сказал Сиверов и извлек из кобуры "кольт". – Внимание...

Он поднял ствол пистолета вверх, большим пальцем сдвинул предохранитель и начал опускать руку. Ирина посмотрела на мишень. На фоне черно-коричневого частокола из просмоленных бревен темно-серая гнилая ветка была практически не видна.

– Смотрите хорошенько, – предупредил Глеб, – представление начинается.

И в этот момент в кармане его куртки, что лежала на капоте, пронзительно заверещал мобильник.

– А, чтоб тебя, – с досадой сказал Сиверов, опуская пистолет. – Вот вам и громко!

Он сунул "кольт" под мышку, выкопал из складок вельветовой куртки телефон, взглянул да дисплей, и его лицо мигом приобрело серьезное, озабоченное выражение.

– Да, Федор Филиппович, – сказал он в трубку. – Да, я. Слушаю вас внимательно. Как?

"Сговорились, – подумала Ирина, зная, что несправедлива. – Шутки надо мной решили шутить! Тоже мне, Вильгельм Телль!" Она отошла от машины, чтобы не мешать разговору, пошевелила острым носком туфельки бурые прошлогодние листья, осмотрелась. Смотреть было не на что.

– Не может быть! – воскликнул у нее за спиной Сиверов. – То есть что я говорю? Именно так и должно было случиться по логике вещей... Да, понимаю, я и не философствую, просто обалдел слегка... Виноват, растерялся. Так вы говорите, оба? Да нет, не глухой, а... – он зачем-то оглянулся на Ирину. – Ну да, так точно, вы же в курсе. Да, понял, понял. Сейчас выезжаю. До связи.

Ирина вернулась к машине. Глеб с хмурым и озабоченным видом засовывал в кобуру пистолет, другой рукой пытаясь натянуть куртку.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Да, – ответил он. – К сожалению, нам придется прямо сейчас вернуться в Москву, так что представление, увы, отменяется.

– Вам повезло, – не удержавшись, подпустила шпильку Ирина.

– Да, мне повезло. Помните, я рассказывал о двух охранниках, которые недавно уволились из Третьяковки?

– Добровольский и Дрынов, – вспомнила Ирина.

– У вас отличная память, вам бы следователем работать... Так вот, оба убиты.

Ирина вспомнила разговор Глеба с Федором Филипповичем и благоразумно удержалась от изумленного возгласа: "Оба?!"

– На обувной магазин, где они работали, был налет, – продолжал Глеб, втискивая в рукав куртки вторую руку. – Забрали выручку – кстати, совсем небольшую. Продавщицу не тронули, а их – наповал, хотя сопротивления они, как я понял, не оказывали. Так что, Ирина Константиновна, – заключил он, – вот вам и еще одна ниточка, обрезанная прямо перед нашим носом.

Он начал садиться в машину, потом задержался и бросил досадливый взгляд в сторону ветки, которая по-прежнему торчала из бетонной трещины метрах в двадцати от них. Совершенно неожиданно для Ирины в его левой руке возник длинноносый, сизый от частого употребления "кольт". Сиверов вскинул его и небрежно, практически не целясь, разрядил обойму.

Зажав ладонями уши от неожиданного дикого грохота, Ирина сидела за рулем и смотрела на мишень. Она отчетливо, как сквозь мощный бинокль, видела, что после каждого выстрела от верхнего конца ветки отлетал кусочек чуть длиннее спичечного коробка. Седьмой выстрел повалил огрызок ветки; восьмой перебил его пополам, пока он падал, а девятый разнес в щепки катившийся по бетону коротенький обломок гнилой деревяшки.

Сиверов плюхнулся на сиденье и захлопнул дверь.

– Концерт окончен, – заявил он. – Можно ехать.

– Впечатляет, – сказала Ирина. Она резко, в два приема развернула машину в бетонной траншее, поставив ее носом к выезду, и включила первую передачу. – Это что, какой-то фокус?

– Да какой там фокус, – рассеянно отозвался Сиверов, думая о чем-то своем. – Обыкновенная ловкость рук... Поедемте, Ирина Константиновна. И, я прошу вас, если можно, побыстрее. А то плететесь, как "запорожец" с груженым самосвалом на буксире...

Повернув голову, Ирина взглянула на него с веселым недоумением, а потом надавила на газ, и спустя полминуты Глеб горько пожалел, что не откусил себе язык, когда в голову ему пришла эта в высшей степени неудачная шутка насчет скорости.

Глава 9

Начальник отдела внутренних дел шел впереди, показывая дорогу, и все, о чем он думал в данный момент, легко угадывалось по его стремительной, прямо-таки окрыленной походке. Дело, в связи с которым его отдел почтило своим визитом высокое начальство в лице генерала ФСБ Потапчука, обещало вылиться в полновесный нераскрываемый «глухарь», грозящий основательно подпортить и без того не блестящую отчетность. Поскольку двойным убийством в обувном магазине заинтересовалась ФСБ, подполковник надеялся, что дело это у него заберут, снимут с его сутулых плеч. Да и то сказать: ориентировка на покойничков, царствие им небесное, лежала в дежурной части уже без малого неделю, и ориентировка эта, между прочим, была разослана федералами. Был у господ чекистов к убитым какой-то свой интерес, чего-то они там наколбасили как раз по части федеральной службы, а раз так, то пускай господа федералы сами этим и занимаются.

Без стука распахнув дверь, подполковник вошел в кабинет и остановился на пороге. Через его плечо Глеб увидел примерно то, что и ожидал: тесноватую комнатенку с зарешеченным окошком, пару обшарпанных письменных столов, на одном из которых гордо красовался древний компьютер в пожелтевшем от старости корпусе, облупившийся несгораемый шкаф в углу и большой, в полстены, плакат с сердитым усатым красноармейцем. Грозный указующий перст красноармейца был нацелен на входящих, а надпись внизу не менее грозно вопрошала: "ТЫ ОКАЗАЛ СПОНСОРСКУЮ ПОМОЩЬ МИЛИЦИИ?!"

Прямо под этим плакатом на жестком казенном стуле, пригорюнившись, сидела зареванная девчонка лет двадцати, с симпатичной, хотя и несколько подпорченной потеками туши для ресниц мордашкой. На ногах у нее были резавшие глаз своей вызывающей новизной кроссовки, которые никак не сочетались с длинными, покрытыми темным лаком ногтями и крупными сережками из дешевой бижутерии.

С двух сторон на девчонку наседали одетые в штатское опера; судя по всему, допрос был в самом разгаре, но желаемых результатов пока не дал: девчонка ревела в три ручья и, кажется, никак не хотела брать вину в двойном убийстве и ограблении магазина на себя.

При появлении начальства оперативники встали. Подполковник солидно кашлянул в кулак и коротко объявил:

– Свободны.

Один из оперативников перед уходом вознамерился было сунуть в ящик стола протокол допроса, но подполковник его остановил.

– Это оставь, – сказал он. – Чего прячешь-то – грамматические ошибки? Тоже мне, Глеб Жеглов! Свободны, я сказал!

Выходя, один из оперов сильно толкнул Глеба плечом. Сиверов не обратил на это внимания. В жизни везет далеко не всем; многие рождаются бесталанными дураками и пытаются восполнить этот печальный недостаток хамством, которое их с детства приучили считать признаком настоящей мужественности. Другие дураки приучили, такие же, как они, а то еще и похуже...

– Работайте, товарищи. Не буду вам мешать, – сказал подполковник, адресуясь в основном к Федору Филипповичу, и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Сквозь дверь стало слышно, как он в коридоре вполголоса распекает за что-то своих подчиненных.

Федор Филиппович остановился посреди кабинета, с каким-то ностальгическим выражением лица рассматривая убогую обстановку.

– Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, – грустно процитировал он из Пушкина и доброжелательно посмотрел на сидевшую под сердитым красноармейцем девушку: – Добрый день.

– Зд-д-дра-а-авст-т-т-т...

Федор Филиппович посмотрел на Глеба. Глеб взял стоявший на сейфе графин с водой, дунул на всякий случай в стакан, вынул из графина пробку и, с сомнением понюхав горлышко (мало ли что!), набулькал с полстакана воды, поскольку в графине, слава богу, оказалась именно она.

Свидетельница, которую еще не успели превратить в обвиняемую, жадно схватила стакан и припала к нему, пролив почти половину себе на блузку. В тишине кабинета был отчетливо слышен дробный стук зубов о стекло.

– На дверцах полицейских машин в Америке, – негромко сказал куда-то в пространство Федор Филиппович, – пишут девиз: "Служить и защищать". М-да...

Глеб цинично подумал, что по сравнению с тем, что по приказу гуманного и доброжелательного Федора Филипповича творил иногда агент по кличке Слепой, топорная работа здешних ментов показалась бы детским лепетом.

Федор Филиппович присел к столу, на котором одиноко белел листок протокола, отобрал у девчонки пустой стакан и взамен сунул в ее трясущуюся руку носовой платок.

– Ну-с, – он заглянул в протокол, – Елизавета Павловна, расскажите, что с вами стряслось.

Глеб сел за второй стол, поморщившись оттого, что сиденье стула оказалось теплым, нагретым чужим задом – может быть, того самого мента, что так грубо толкнул его в дверях, – и, вынув из кармана пачку сигарет, протянул ее девчонке. Та с благодарным кивком взяла сигарету, со второй попытки ухитрилась-таки попасть ею в рот и кое-как прикурила от поднесенной Глебом зажигалки. Курила она неумело, возможно вообще первый раз в жизни, но это было еще лучше: сосредоточившись на непривычном процессе, она могла немного отвлечься от своих несчастий и хотя бы отчасти успокоиться – ровно настолько, чтобы с ней можно было говорить. Глеб подумал, что вместо сигареты ей было бы лучше выпить чашечку кофе, а еще лучше – выпить валерьянки, но ни того, ни другого в кабинете, естественно, не было. А может, и было, только он не знал, где искать – может быть, в сейфе?

– Так что там произошло, в этом вашем магазине? – умело скрывая нетерпение, повторил свой вопрос Федор Филиппович.

– Так я же все рассказала, – снова начиная хлюпать и вздрагивать плечами, плаксиво ответила Елизавета Павловна. – Пять раз рассказывала, а они... они...

– Отставить! – негромко прикрикнул на нее Потапчук. – Слезами горю не поможешь. У вас, между прочим, тушь потекла. Утритесь, Елизавета Павловна. Платок у вас в руке. Да не в этой, в левой, что вы делаете, это же сигарета, обожжетесь...

Упоминание о потекшей туши, как и следовало ожидать, возымело действие. Девчонка перестала хлюпать, недоверчиво взглянула на Федора Филипповича, провела платком по щекам и посмотрела на платок. Платок почернел.

– Одеколон у вас хороший, – сказала она и шмыгнула носом. – А с тушью меня опять надули. Такие деньги отдала! Стойкая, "Макс-Фактор"... Вот тебе и "Фа-а-актор"...

Конец фразы потонул в рыданиях, на этот раз – по поводу поддельной "фирменной" туши. Глеб откинулся на спинку стула и закурил, пережидая дождик и с интересом наблюдая за тем, как Федор Филиппович понемногу начинает терять терпение. Сам он никуда не спешил: что-то подсказывало ему, что, пока они с Потапчуком не выйдут на очередного участника этого дела, новых трупов не будет. Таможня была в курсе, стукачи всех мастей и рангов, от бомжа до профессора, тоже были в курсе и держали ушки на макушке; картину уже расчленили, Андронова находилась в полной безопасности в загородной резиденции своего высокопоставленного любовника, и в данный момент ничто не мешало им с Федором Филипповичем сосредоточиться на злоключениях этой сопливой Елизаветы Павловны. Что же до раздражения, все явственнее проступавшего в крутом изломе генеральских бровей, так это, надо полагать, с непривычки: Федор Филиппович уже давненько не допрашивал продавщиц, специализируясь в основном на олигархах.

Он немного стыдился этих циничных, ернических мыслей, но, с другой стороны, лить слезы, оплакивая парочку жуликоватых охранников, с его стороны было бы чистой воды лицемерием. Он давно привык к покойникам, и гибель этих двоих не вызывала у него ничего, кроме раздражения по поводу следа, который снова привел в тупик и оборвался.

– Так что случилось? – в третий раз повторил свой вопрос Федор Филиппович. – Вы уж, пожалуйста, объясните нам по порядку, как все было. То, что вы им рассказывали, – он кивнул в сторону закрытой двери, – забудьте. Считайте, что разговора не было.

– Да, не было, – хлюпая носом, возразила Елизавета Павловна. – Пристали с ножом к горлу: говори, кому звонила, кто твой сообщник!

– Ага, – с понимающим видом покивал головой генерал, – это, значит, вы вроде наводчицы, да?

– Да какая я наводчица! – истерично выкрикнула Елизавета Павловна, явно нацеливаясь опять удариться в слезы. – И вы туда же?!

– Мы не туда же, – сказал Потапчук. – Мы как раз в прямо противоположном направлении.

– Не надо дурочку из меня делать! – продолжала гнуть свое Елизавета Павловна, которая, похоже, решила, что терять ей нечего, и поперла напролом. – Никому я не звонила, и никакая я не наводчица! Думаете, если у человека высшего образования нет, так его можно ни за что в тюрьму сажать?

– Ничего подобного мы не думаем, – возразил Федор Филиппович. Шея у него над воротником белой рубашки начала понемногу краснеть, но тон оставался ровным и доброжелательным. – Мы как раз чаще сажаем в тюрьму людей с высшим образованием, чем без него. И даже с двумя, иногда с тремя...

– Бывало, что и с пятью, – добавил Глеб, любуясь прихотливыми извивами струйки дыма, что поднималась с кончика его сигареты.

– Издеваетесь, да? – обиженно сказала Елизавета Павловна. – Конечно, вы милиция, вам все можно. Думаете, если продавщицей работаю, так я полная дура?

Глеб подумал, что местные оперативники не теряли времени даром, за какой-нибудь час загнав девчонку в такую истерику, что вывести ее оттуда можно было, разве что выстрелив из пистолета прямо у нее над ухом. Он как раз обдумывал эту идею, когда Федор Филиппович решил эту проблему гораздо более эффективным способом: просто вынул из кармана свое служебное удостоверение, развернул и сунул Елизавете Павловне под нос.

– Читайте, – сказал он.

Читать Елизавета Павловна не хотела.

– Чего я там не видела?! – выкрикнула она. – Верю я вам, верю! Это вы мне не верите!

– Нет, вы прочтите, пожалуйста, – мягко, но настойчиво сказал Потапчук.

Елизавета Павловна нехотя перевела на удостоверение зареванные глаза, всхлипнула и вдруг перестала рыдать. Со своего места Глеб видел, как у нее расширились зрачки.

– Ой, мамочка, – прошептала она. – Генерал ФСБ...

– Правильно, – сказал Федор Филиппович, убирая удостоверение в карман. – А теперь, Елизавета Павловна, подумайте хорошенько и скажите: по-вашему, мне что, делать нечего? По-вашему, я приехал сюда исключительно для того, чтобы делать из вас дурочку и издеваться?

Прорвавшееся наконец наружу генеральское раздражение подействовало, как ушат холодной воды. Елизавета Павловна по инерции всхлипнула в последний раз и осторожно положила на краешек стола мокрый грязно-серый комок, пару минут назад бывший белоснежным, надушенным дорогим одеколоном носовым платком Федора Филипповича.

– Из-з-звините, – сказала она. – Что-то я совсем расклеилась.

– А вы склейтесь, – посоветовал Потапчук. – И первым делом уясните себе, что мы вас ни в чем не подозреваем и ни в чем не намерены обвинять. Если бы вы действовали заодно с грабителем, вы бы, наверное, выбрали для ограбления день, когда в кассе набралось побольше денег, чем... – он снова заглянул в протокол, – ...чем стоимость одной пары кроссовок.

– Да я же им то же самое битый час втолковывала! – обрадовалась такой проницательности продавщица. – Они же ничего слышать не хотят! Почему, говорят, охранников застрелили, а тебя не тронули? Как будто я виновата, что жива осталась! Лимитчики чертовы, дуболомы!

Глеб мысленно с ней согласился, хотя оперов тоже можно было понять: "глухарь" им был нужен, как прострел в пояснице, и они давили на единственного оказавшегося под рукой человека изо всех своих лошадиных сил в надежде раскрыть дело по горячим следам. В самом деле, с их точки зрения, то, что отморозок, заваливший двоих охранников и не забывший извлечь из видеомагнитофона кассету с записью устроенного им увеселения, оставил после себя живого свидетеля, выглядело очень подозрительным. Они же не могли знать, что целью налета было именно убийство охранников, а вовсе не вынутые из кассы жалкие гроши!

Впрочем, торопиться с выводами не стоило. Украденные гроши на поверку могли оказаться не такими уж жалкими, и убийство, очень может быть, не имело никакого отношения к похищению картины из Третьяковской галереи. Глеб сделал в памяти зарубку: поговорить с хозяином магазина, попросить его провести переучет, чтобы выяснить, соответствует ли указанная в протоколе сумма похищенного истинному положению вещей. "Только, – мысленно добавил он, – поговорить с ним надо будет доходчиво, не то, того и гляди, окажется, что у него сперли тысяч двести, и не рублей, а евро. Черт, до чего я докатился! – подумал он с раздражением. – Только ревизии в обувном магазине мне и не хватало для полного счастья!"

Между тем Елизавета Павловна Митрофанова (фамилию Глеб, привстав, прочел в протоколе) временно прекратила истерику и довольно толково принялась излагать события, которые привели ее сюда, в этот кабинет, и приземлили на этом жестком казенном стуле под изображением сердитого красноармейца, вымогающего у посетителей деньги на нужды родной московской ментовки. Глеб внимательно слушал и пытался анализировать услышанное. Особый упор он сделал на описание внешности грабителя, данное Митрофановой. Оно, это описание, было чересчур подробным и в то же время как бы ничего и не описывало. Одежда, которую Елизавета Павловка запомнила вплоть до цвета шнурков на легких кожаных туфлях, ничего не значила, потому что ее ничего не стоило сменить, а лицо... Густые длинные волосы, густая черная борода, темные очки... Человек-невидимка на прогулке! Тем более что сама Митрофанова была почти уверена, что волосы представляли собой обычный парик, а борода скорее всего тоже была накладная.

Так что из запомнившихся продавщице примет чего-то стоила только вдавленная переносица, пересеченная тонким, запудренным шрамом. Да и то... Именно то, с какой фотографической точностью смертельно напуганная девушка сумела запомнить эту переносицу, шрам и даже свалявшуюся пудру, наводило на подозрение, что она все это выдумала.

– Простите, – вмешался в ход допроса Глеб, – а как это вы все разглядели? Как смогли запомнить?

Он ожидал, что девушка смешается, но не тут-то было. Характер у нее, похоже, был бойкий – из тех, что раньше называли комсомольским, – и над ответом она раздумывала не больше одной тысячной доли секунды, то бишь вообще не раздумывала.