Текст книги "Ордер на возмездие"

– Так что ты там сделал?

– Сделал все как следует, – мгновенно поняв, куда клонит Матвей, ответил Утюгов. – Две дырки в голове, руки связал на всякий случай. Пусть думают, что к чему. А на голову мешок целлофановый натянул.

– Зачем?

– Такие детали с толку следователей сбивают. Будут сидеть и думать, какого черта его связали, зачем мешок на голову натянули, и что было вначале – пулю ему в голову пустили, а затем связали или наоборот. Вот на это и уйдет основное время.

– Хитер ты, Данила!

– Что мне остается? Я знаю, преступление или сразу раскроют по горячим следам, или вообще – никогда.

– Лучше бы никогда, – хихикнул, откидывая ногой с дорожки сосновую шишку Толстошеев.

– Ствол привез?

– Конечно, – не дожидаясь просьбы, Утюг вытащил из внутреннего кармана куртки пистолет с коротким глушителем и как нож за лезвие подал его, держа за ствол, Толстошееву.

Тот взял пистолет, вполне профессионально выщелкнул обойму, в которой еще оставались патроны.

– Патроны себе возьмешь или отдашь с ним?

– На хрена они мне?

– Я тоже так думаю.

Толстошеев вогнал обойму в рукоятку и небрежно сунул пистолет в глубокий карман плаща.

– Какое ты мне, Матвей, дело предложить хочешь?

– Не спеши, я думаю.

Так они и брели, оглядываясь по сторонам, вдыхая влажный, свежий лесной воздух. Лес кончился внезапно, его словно обрезало неширокое, гладко заасфальтированное шоссе с яркой, недавно нанесенной разметкой.

– Вот же, сволочи, – проговорил Утюгов, – если шоссе к министерским дачам ведет, так на нем порядок, словно на американской магистрали.

– Ты что, в Америке бывал?

– Бывал, на соревнования ездили. Я тогда четвертое место занял, а потом все в тартарары покатилось.

– Я тебе кое-что показать хочу.

– Природы я уже насмотрелся.

– Нет, – покачал головой Толстошеев, – это с новым делом связано. Не пожалеешь. Я тебя с одним мужиком познакомлю, не пожалеешь. Будете на пару работать.

Утюгов с сомнением смотрел на открывавшийся перед ним пейзаж. Идиллия кончилась, за шоссе начиналась развороченная земля – вечная стройка. Дымили трубами два асфальтобетонных завода, дым шел черный.

И Утюгов поймал себя на мысли:

«Странно, почему небо над этими заводиками еще не почернело, а продолжает сиять голубизной?»

– Мы так не договаривались, – пробурчал Утюгов, но, тем не менее, продолжал идти рядом с Матвеем. – Я с тобой готов работать, а с кем-то другим, с непроверенным…

– Человек проверенный, не хуже тебя, – хихикнул Толстошеев, спускаясь в заросшую травой канаву.

– Место ты нашел гиблое.

– Чем более гиблое место, тем спокойнее, – отвечал Толстошеев. Он специально шел первым, чтобы не вызывать у Данилы подозрений.

– Дело-то хоть какое?

– Денежное.

– Это я уже слышал.

– Не торопи, не гони коней. Не хочешь рисковать, давай о деле с мужиком пока говорить не станем. Посидим с ним, покалякаем, ты к нему присмотришься, поймешь, чем он дышит. У тебя же глаз, словно алмаз, ты сразу людей распознаешь.

– Это точно, – самодовольно хмыкнул Утюгов, – что-что, а глаз на козлов у меня наметан, я за версту их приближение чую.

– До того мужика меньше версты осталось, – Толстошеев показал рукой на дымившую трубу асфальтобетонного завода.

Они уже шли вдоль покосившегося бетонного забора, на котором каких только надписей не было – и политических, и можно сказать, сексуальных, и так называемых музыкальных. От нечего делать Утюгов читал их вслух, иногда смеялся, когда надписи были сделаны в рифму.

Матвей нырнул в пролом, придержавшись за ржавый прут арматуры.

– Ты вопросов лишних мужику не задавай, говорить буду я, а ты только присматривайся.

– Лады, – отвечал Утюгов.

Они оказались на узкой асфальтовой дорожке, пролегавшей между забором и бетонными колоннами, над которыми простирался навес. Тут стоял удушливый запах разогретой смолы. Утюгов глянул вниз, под навес. Там метрах в трех, на дне огромного бетонного бассейна блестел, словно начищенные хромовые сапоги, расплавленный битум.

– Не хочешь со своей пушкой попрощаться? – спросил Толстошеев, указывая на горячий битум. – Там ее никто никогда не найдет – лучшее хранилище для использованного инструмента.

– Чего прощаться? – пожал плечами Утюгов. – Ствол – он вещь неодушевленная и никаких приятных воспоминаний у меня с ним не связано, одна головная боль.

– А я оружие люблю, – отозвался Матвей, не спеша извлекая пистолет из кармана и разглядывая вороненую сталь. – Глушитель у тебя хороший, жаль выбрасывать.

– Итальянский, – сказал Утюгов и назвал модель глушителя.

– Хороший, маленький, – поглаживая его ладонью, приговаривал Толстошеев. – Точно без звука бьет?

– Вообще без звука ни одна пушка не стреляет, но эта тихая, словно дверь хорошей иномарки закрываешь, шпок – и все!

– Давненько не стрелял, – улыбаясь, говорил Толстошеев и огляделся по сторонам. – Никого нет?

– Поблизости никого.

Ближайшие люди находились возле грохочущего асфальтосмесителя и даже если кричать, надрываясь, они бы не услышали.

Толстошеев прицелился в дно ямы, там, где на битуме плавал желтый кленовый лист.

– Как думаешь, попаду?

– Чего ж не попасть, метров пятнадцать расстояния, а цель крупная. Ты же не в яблочко метишь? Главное, чтобы, мишень яркой была, на фоне выделялась.

Желтое на черном – хорошее сочетание.

– Смотри, – сказал Толстошеев и показал рукой куда-то за Утюгова, словно увидел кого-то из знакомых.

Данила машинально обернулся, и в этот момент Матвей, вскинув пистолет, нажал на спусковой крючок. Пуля вошла Утюгу в спину. Наемный убийца обернулся с таким выражением на лице, словно кто-то хлопнул его по плечу. Удивление, растерянность, непонимание просматривалось в его глазах. Сказать он уже ничего не мог.

Толстошеев второй раз нажал на курок, целясь в голову. Пуля вошла в щеку. Утюгов рухнул животом на край ямы.

Матвею пришлось поспешить, еще немного и Утюгов перевалился бы через край.

– Эй, а должок отдать? Денежки, – абсолютно спокойно приговаривал Матвей, удерживая мертвеца за шиворот. – Если бы ты молнию не застегнул, они могли бы и выскользнуть.

Завладев деньгами, Толстошеев разжал пальцы. Перевернувшись в воздухе, мертвый Утюгов упал на вязкую поверхность битума. Сперва пленка прогнулась, словно труп упал на черный, плотно натянутый полиэтилен, под которым пряталось густое желе, затем пленка разорвалась в двух местах, и труп медленно погрузился в черную горячую жижу. Последними исчезли кроссовки, на подошвах которых виднелась налипшая влажная глина.

Взяв пистолет за глушитель, Толстошеев прицелился и метнул его, как нож, сильно и резко. Железо пробило пленку и мгновенно исчезло в густой горячей жиже.

Черная расплавленная смола линзой вздулась над прорывом.

– Ну, вот и все!

Матвей отряхнул руки, поискал глазами гильзы. Нашел их не сразу, пришлось ворошить траву палкой. Он напоминал дачника, который ищет грибы.

– Вот одна, вот и вторая – аккуратненькие, блестящие.

И гильзы тоже полетели в черный как безлунная ночь битум.

Рабочие возле смесителя видели, что на территорию зашли два человека, а обратно возвращался один, в длинном плаще. Но их это не заинтересовало, главное, что шли мужчины без ведер, и возвращался мужик с пустыми руками, значит, битум не крали. Ну, самое большое, помочились где-нибудь у забора, так это в порядке вещей.

Толстошеев шел на дачу, весело насвистывая и запустив руки в пустые карманы плаща. Что делать с машиной, он знал. Загнал ее в подземный гараж к своим двум. Даже если кто и обнаружит машину здесь, то всегда можно сказать, что Утюгов попросил, чтобы автомобиль постоял в отапливаемом помещении. Машина дорогая, такую надо беречь. А куда делся сам Утюгов, черт его знает! Человек он ненадежный, бывший спортсмен, год отсидевший в тюрьме. Мало ли чего он натворил, от кого прячется!

Глава 4

Джип Миши Порубова был оборудован по первому классу. Комбат с Мишаней расположились на заднем сиденье. Тут было просторно – можно вытянуть ноги.

Имелся и небольшой откидной столик, бар, где нашлось четыре сорта водки, два – коньяка, один – виски. Можно было включить и телевизор, но Комбат привык в жизни обходиться без излишеств.

– Ты бы еще писсуар в машине оборудовал, – предложил он Порубову.

– А что, можно?

– Или биде.

Только теперь Мишаня сообразил, что бывший командир подкалывает его.

– Хорошая машина, в ней жить можно.

– То-то и оно, – проворчал Комбат, – не машина, а будуар какой-то!

Что именно скрывается под словом «будуар» Комбат не знал, не приходилось ему в жизни сталкиваться с этим явлением. Но он ясно представлял себе, что десантники, даже бывшие, в будуарах не живут.

– Машина должна быть машиной, а квартира – квартирой, – наставлял бывшего подчиненного командир Борис Рублев.

– Это же не просто машина, это джип! – гордо заявил Порубов, присматриваясь, какую бы бутылку начать.

– Я больше пить не буду, – сказал уже протрезвевший Комбат.

В другое время он и выпил бы, но теперь хотелось показать Порубову, что он, Борис Рублев, умеет жить правильно.

– Я тоже не буду. Кто ж в одиночку пьет?

– Джип, Мишаня, – это военная машина.В ней должно быть всего-то сиденье, руль и рычаг переключения передач. Все остальное – излишество.

– Согласен. Но это на войне, а в мирной жизни…

– Нечего в мирной жизни под десантника косить, потому что смотрится твой джип так же глупо, как десантный берет в сочетании с двубортным костюмом.

– А, по-моему, ничего.

– Ничего, ничего… – передразнил Комбат, – тогда почему тебя на вокзале все рассматривали, как пугало гороховое?

– Видный, наверное, я мужчина, – весело засмеялся Порубов.

Засмеялся и Комбат. Оба сообразили, что дело не в машине, не в одежде, не в деньгах. Подлец может оказаться и богатым, и бедным. Честному человеку не заказано разъезжать в шикарной машине или стоять с протянутой рукой у подземного перехода.

– Печку хоть выключи, – обратился Комбат к шоферу, – когда тепло, спать хочется. Я к теплу не привык.

Вскоре в машине сделалось прохладно. Комбат застегнул куртку, скрестил руки на груди и принялся смотреть на дорогу сквозь лобовое стекло.

– Летим, как на пожар, будто опаздываем.

– Чего бы не лететь? Дорога пустая, ночью ни мы никому не мешаем, никто и нам дорогу не загораживает.

Взгляд Бориса Ивановича Рублева стал мечтательным. Он любил ночную дорогу, любил внезапно срываться с места. В этом было что-то от прошлого, когда он являлся командиром десантно-штурмового батальона. Иногда приятно было почувствовать себя прежним. Такие минуты наступали, когда рядом оказывался кто-нибудь из ребят, с кем раньше приходилось побывать в деле.

Мишаня Порубов был далеко не худшим из них.

– Ты только ресторанами занимаешься? – после получасового молчания спросил Рублев.

Порубов дернулся. Он хоть и сидел с открытыми глазами, но почти выпал из реальности. За время службы в армейском спецназе научился спать где угодно и как угодно.

– Что?

– Ресторанами, говорю, только занимаешься или что посерьезнее?

– С ресторана разве проживешь,. – усмехнулся Мишаня, – они только верхний пласт – нужных людей принять. В моем китайском ресторанчике все городское и областное начальство бесплатно угощается, пьет, своих девок угощает.

– Тебе-то от этого какая польза?

– Зато я могу любой вопрос решить. Я им бесплатный ужин с водкой, шампанским и девочками, а они мне здание в аренду по сходной цене, послабление в налогах, – Порубову не хотелось иметь от Комбата тайн. – У меня пара оптовых складов есть – не в самом городе, а под Смоленском. Совсем дешево обходятся, сущие копейки, и на охрану тратиться не надо.

– Их тебе тоже за девочек да за шампанское новая власть устроила?

– Нет, старые связи в ход пустил, военные. Я в военной части склады арендую.

– Ловко устроился! – отозвался Борис Рублев. – На складах твой товар лежит, и солдатики с автоматами за бесплатно его охраняют!

– Я халяву не люблю, – не без гордости ответил Мишаня, – военные на меня молятся. Я им в часть телевизоры подарил, видеомагнитофоны, видеотеку постоянно обновляю. Иногда из харчей чего-нибудь подброшу. Теперь армия совсем не та, что раньше.

– Да уж знаю, – недовольно отвечал Комбат.

В Москву Рублев и Порубов приехали раньше, чем рассчитывали, небритые, невыспавшиеся и голодные, как каторжники.

– К Андрюхе Подберезскому поедем? – предположил Мишаня.

– Ты на себя в зеркало посмотри, на кого похож! Сначала ко мне. Сперва побреемся, в порядок себя приведем, а потом уже можно и на люди показываться.

– А что, я плохо выгляжу? – Порубов нагнулся и глянул на свое отражение в мертвом экране телевизора, укрепленного между сиденьями. Поскольку детали рассмотреть было трудно, он провел по щеке тыльной стороной ладони. Короткая иссиня-черная щетина покрывала подбородок, щеки и шею. – Вот те на! Не думал, что за ночь можно так обрасти.

– Когда волнуешься, Мишаня, борода быстрее растет!

Сколько ни приглашал Комбат шофера зайти к себе на квартиру, тот не соглашался. Это означало бы нарушить субординацию. У человека такого уровня, как Порубов, шофер просто не мог сидеть по-приятельски за одним столом.

Наконец, Комбат сообразил это, перехватив умоляющий взгляд Мишани, мол, Батяня Комбат, не лезь ты в устоявшуюся систему – все равно не пойдет.

Комбат взял под локоть Порубова, отвел его в сторону на пару шагов:

– Это, конечно, хорошо, что у тебя личный шофер есть, но какой-то он странный.

– Работа у него такая, ты уж не трогай его, пусть в машине сидит.

– Человеку поесть, попить надо.. Давай отпустим его на пару часиков?

– Он мужик самостоятельный, сам себе все найдет. Хочешь, к родственникам пойдет, вообще его видеть не будем?

– Делай, как знаешь, – махнул рукой Рублев, – я вашей бизнесменской жизнью не живу, не мне тебя учить.

После короткого разговора с Порубовым шофер с благодарностью глянул на Комбата и пошел в сторону оживленной улицы.

Порубова поразила квартира Комбата. Он удивился бы меньше, окажись в квартире золотой унитаз, такие чудеса ему доводилось видеть в некоторых особняках. Поражало то, что обстановка за последние десять лет почти не изменилась. Те же простые кресла, дешевые, но надежные стулья, стеллаж с книгами, диван. Лишь телевизор появился – японский «Sony», но и тот небольшой, да видеомагнитофон.

– Небогато живешь, – присвистнул Порубов.

– Потому и бедно живу, что такие, как ты, у меня дома свистят, – отшутился Комбат.

Не дожидаясь вопросов, Рублев распахнул стенной шкаф и подал Порубову завернутый в полиэтилен одноразовый бритвенный станок, зубную щетку.

«Словно специально для меня приготовил», – усмехнулся Мишаня, разглядывая нехитрые приспособления в заводской упаковке.

– У меня часто гости проворачиваются. Для таких, как ты, держу. Получай заодно и вешалку, пристроить на ней свой костюмчик, а я тебе что-нибудь попроще подыщу, чтобы с десантным беретом сочеталось.

– Десантный берет я для прикола надел, тебя встретить. Как понимаешь, в нем по городу не хожу.

Через час свежевыбритые, пахнущие одеколоном мужчины уже сидели на кухне. Через окно было видно, как шофер прогуливается возле машины.

– Теперь можно и к Андрюхе поехать, – Комбат пальцем подвинул к себе телефон.

Но его ждало разочарование. Андрюхи ни в тире, ни дома не оказалось.

Дома вообще никто не отвечал, Подберезский жил один после того, как развелся с женой.

В тире, где располагался офис Андрея, ответила секретарша:

– Привет, Люда..

– Андрей обещал быть после шести вечера. Раньше он не появится.

– И не сказал, где его искать?

– Нет. Вы же понимаете, если человек не хочет, чтобы его нашли, то его никто и не отыщет.

– Даже для меня исключение не сделал, – вздохнул Рублев, кладя трубку на рычаги аппарата. – Так что, Мишаня, зря мы с тобой спешили. Или, наоборот, спешили слишком медленно. Из дому ушел, а на службе не появился. Загорать нам с тобой придется до половины шестого.

Если бы Андрей Подберезский знал, что этим. утром его разыскивает Комбат, да еще не один, а в компании с Порубовым, то непременно, предпочел бы встретиться с ним до вечера. Но телефон в его квартире молчал, сколько ни накручивал Борис Рублев диск. Молчал по простой причине-штекер был вынут из разъема, а Подберезский спал, хотя не в его привычках было отдыхать днем.

День ему предстоял не совсем обычный. Он и телефон бы не отключал, но об этом его попросил сам Бахрушин. Только полковнику ГРУ было известно, что Андрей сейчас дома, и если бы Подберезский понадобился ему, то стоило приехать и позвонить условным сигналом в дверь. Странности в жизни Андрюхи начались две недели назад, когда полковник ГРУ Бахрушин попросил его об одолжении.

Подберезский не очень-то обрадовался желанию Бахрушина разместить партию оружия в тире, но не смог отказать Леониду Васильевичу.

Как человек в прошлом военный, он даже просьбу старшего по званию рассматривал как приказ, не подлежащий обсуждению.

«Если бы мог Бахрушин найти лучшее место, то не стал бы меня напрягать», – решил для себя Подберезский и согласился.

Новых хлопот в связи с этим особо не прибавилось. Бахрушин свел Андрея с майором Пивоваровым. Конечно же, Пивоваров назвался Другим именем и другой фамилией, а о том, что он майор ГРУ, разговора не велось. Он сразу же понравился Подберезскому.

Оружие завезли в тир и спрятали в небольшой комнатке за железной дверью, в той самой, где Андрею год назад пришлось приковать Рублева наручниками к трубе и оставить на несколько дней одного. Затем еще только один раз Пивоваров побеспокоил Подберезского, попросив его приехать ночью в тир.

Встречал его Андрей тогда во дворе. Пивоваров приехал на «БМВ», обошел автомобиль и вывел из него за руку странного субъекта. Странность заключалась в том, что глаза у мужчины были завязаны темным широким шарфом. Пивоваров помог ему спуститься по крутой лестнице в подвал, где располагался тир с баром.

Усадил на мешки с песком, отгораживавшие огневой рубеж от мишеней. Шепотом попросил Подберезского развернуть ширму-перегородку так, чтобы не было видно барной стойки и приметных, запоминающихся манекенов. Лишь после, этого майор Пивоваров снял шарф с глаз незнакомца.

Морда у того была явно бандитская. Подберезский в разговор не встревал, от него требовалось только открыть железную дверь, за которой прятались ящики с автоматами, якобы предназначенными для продажи.

Мужчина, а им был Утюгов, присланный Толстошеевым для апробации автоматов, потер глаза и усмехнулся:

– Острожные вы, ребята, если меня с завязанными глазами по городу везли.

– Зачем тебе знать, где оружие лежит? – спокойно отвечал Пивоваров. – Тебя же технические характеристики интересуют. Смотри, мы без обмана работаем, – Пивоваров распахнул железную дверь и указал на ящики с автоматами, – часть партии у же здесь.

Вид ящиков с оружием особого впечатления на Утюгова не произвел, сам-то он от этой сделки прибыли не получал.

– Мне это мало интересно, – проговорил бывший биатлонист, – мне сказали оружие опробовать. Я, как специалист, свою задачу выполню, а в остальном пусть у покупателя голова болит, мне чужие секреты ни к чему.

Утюгов немного лукавил. Толстошеев поручил ему не только испробовать оружие, но и запомнить серийный номер одного из автоматов, но сделать. это незаметно.

– Держи, – Пивоваров вынес из комнатки автомат и два рожка.

– Интересная штука, – Утюгов разглядывал оружие, – никогда раньше такое держать не приходилось. Навороченное, словно специально для фильма-боевика бутафоры снарядили. Тяжеловат немного, – Утюгов подержал автомат в вытянутой руке, прищелкнул рожок.

Номер, выбитый в металле, он уже запомнил и несколько раз повторил его для себя. А затем глянул на цифры: совпали.

После испытаний автомат перекочевал в ящик, Утюгову снова завязали глаза, и его увез Пивоваров. Вот этим пока и ограничилось участие Андрея Подберезского в операции ГРУ по отслеживанию цепочки, состоявшей из продавцов, посредников и покупателей оружия. Целую неделю Андрея никто не беспокоил.

Пивоваров, словно сквозь землю провалился. Бахрушин не звонил, не заезжал.

Автоматы лежали в комнатке, словно о них все забыли.

И вот вчера полковник ГРУ Бахрушин вновь дал о себе знать:

– Привет, Андрюха! – бросил он в трубку.

– Рад вас слышать, Леонид Васильевич.

– Я тебе еще не надоел?

– Вы меня даже как следует напрячь не успели. Я-то думал, от меня много работы потребуется.

– Все, Андрюха, сегодня мы наше дело и закончим. Заберу я свою мелочишку, что у тебя на складе валяется, после шести вечера будь на месте.

– До которого часа все закончим? – поинтересовался Подберезский.

– Думаю, в десять вечера, – ответил Бахрушин.

Андрюху это вполне устраивало, потому как поздний вечер и начало ночи он уже отвел для другого дела. Мужчина он был видный, свободный – такой, какие нравятся женщинам. Жениться во второй раз он пока не собирался. После того, как развелся, он долго старался придерживаться железного принципа бизнесменов и начальников: никакого флирта, а тем более, секса на службе, дело от этого только страдает.

Но трудно удержаться, если каждый день приходится проводить шесть часов подряд в обществе красивой и неглупой девушки, какой была его секретарша.

Андрюха удерживал себя от глупостей целый год, хотя и сам он, и те, кто с ним работал, видели, что Люда влюблена в него. Она готова была работать на Подберезского бесплатно, ради того, чтобы каждый день видеть его, говорить с ним. Она не могла просто пройти мимо, каждое ее движение, каждый ее взгляд выдавали ее с головой.

Даже Комбат, обычно не замечающий женщин, как-то посоветовал Андрею:

– Твоя Люда скоро изведется. Ты уж реши для себя: или сходись с ней, или увольняй.

Естественно, уволить женщину за то, что она влюбилась в него, Подберезский не мог. Он постоянно ловил себя на мысли, что Люда ему нравится.

«Никаких романов на работе, – убеждал себя Подберезский, поглядывая на собственную секретаршу, когда та поливала цветы в его кабинете, – иначе уважать себя перестану!»

Думал-то он правильно, но не мог оторвать взгляда от стройных ног девушки. Если долго себе что-то запрещать, то непременно сорвешься. Это как кипящая вода в запаянном наглухо чугунном котле: с виду прочно, стабильно, но давление, которое нарастает, непременно разорвет оболочку.

Месяц тому назад партнеры по бизнесу пригласили Подберезского на презентацию нового ресторана, расположившегося в фойе небольшого кинотеатра.

Мероприятие задумывалось как солидное, и все должны были явиться с женами.

Чтобы не выглядеть белой вороной, холостяк Подберезский вынужден был пойти с секретаршей.

День, как назло, сложился так, что не оставалось времени ни отдохнуть, ни перекусить. Уставший, голодный Подберезский вместе с Людой оказался у фуршетного стола. Выпивки – море, а вот с закуской организаторы явно просчитались. Порезанные кубиком сыр, ветчина, красный перец чередовались с маслинами. Все это было нанизано на короткие деревянные шпажки и разложено на кучерявых салатных листьях.

С такой закуской Подберезский изрядно захмелел, а потому и не заметил, как оказался вместе с Людой не в людном фойе, переоборудованном в ресторанчик, а в пустом зрительном зале кинотеатра, где света было ровно столько, чтобы отличить белый экран от черного занавеса. Они сидели на заднем ряду, курили, стряхивая пепел в пустую сигаретную пачку. И Андрею вспомнилось, как называют эти места в кинотеатрах – места для поцелуев. Сзади тебя никого нет, значит, некому подсматривать.

Когда Людмила затягивалась сигаретой, то короткая вспышка огонька выхватывала из полумрака ее лицо, обрамленное прямыми темными волосами, и пальцы с ярко накрашенными длинными ногтями. В лаке переливались металлические блестки, словно искорки фейерверка. И Андрей увидел, что такие же искорки, способные разжечь огонь, пляшут в глазах девушки.

Она ужасно волновалась, Андрей это видел, пальцы подрагивали, в перерывах между затяжками Людмила нервно покусывала губы. Девушка принялась гасить сигарету в картонной крышечке от пачки, но тлеющий уголек раскрошился.

Андрей успел подхватить ладонью горячие искорки, летевшие на паркет, случайно прикоснулся к руке девушки. Ее ладонь была холодной, как лед. Людмила как зачарованная смотрела на гаснущий огонек в руке Подберезского.

– Тебе же больно, – прошептала она.

– А тебе холодно.

Уголек погас.

Андрей опомнился лишь после поцелуя. Он сам не мог вспомнить, кто к кому потянулся первым, кто подал первый знак, возможно, они сделали это одновременно. В тот вечер они рассказали друг другу все, о чем думали долгое время, быстро и сбивчиво. Но каждый из них понимал, что имел в виду другой.

Подберезский сразу же, без обиняков предупредил Люду, что жениться во второй раз не собирается. Но, как оказалось, она к этому и не стремилась. Ей достаточно было знать, что она нравится Подберезскому, что ему приятно целоваться с ней.

Встречаться они договорились так, чтобы никому не попадаться на глаза.

Идеальным местом для этого был тир, естественно, ни днем, ни вечером, а ночью.

Он располагался достаточно глубоко под землей, ни один звук не пробивался из .него на улицу. По установившейся традиции только Подберезский имел право появляться там ночью.

Больше всего Андрей опасался, что их с Людмилой «накроют», после того, как он сменил в кабинете мебель и вместо громоздких, похожих .на присевших бегемотов кресел, там появился элегантный раскладной диван. Остальное из того, что могло понадобиться любовникам, там уже имелось: небольшая душевая кабинка, кофеварка, печка СВЧ и холодильник. При желании в тире можно было жить неделю или две, не выбираясь на поверхность.

Звонок Бахрушина пришелся именно на такой день, когда Подберезский договорился встретиться с Людмилой. Вот и старался Андрюха отоспаться днем, чтобы не уснуть раньше времени ночью.

Ровно в. половине шестого Подберезский появился в тире, облаченный в джинсы, свитер и куртку. Андрей любил свое заведение, оно казалось ему более родным, чем собственная квартира, особенно после того, как он стал здесь по ночам встречаться с Людмилой.

– Привет, – бросил он бармену, протиравшему стойку.

Посетители уже разошлись, вернее, бармен их выпроводил, ведь Подберезский предупредил, чтобы после восемнадцати ноль-ноль здесь ни единой живой души не осталось.

Бармен, одетый в камуфляжную форму, поверх которой носил военный жилет с кармашками, подмигнул Андрюхе:

– Каждый день работать бы так, Андрей, до шести – и по домам.

– Размечтался! У меня здесь с друзьями встреча назначена, иначе работать бы тебе и работать.

Подберезский придирчиво осмотрел зальчик, прилегающий к тиру.

Раздвижная ширма-перегородка была расправлена лишь до половины. Основная гордость заведения – манекены, облаченные в военную полевую форму разных стран, находились в полном порядке. Никому из посетителей не пришло в голову поменять кепки с кокардами, нацепить американскому морскому пехотинцу серую шапку-ушанку советского солдата.

На всех столиках аккуратно, ровно по центру стояли пепельницы, исполненные из половинок ручных гранат, распиленных ножовкой. За этим атрибутом тира бармену приходилось следить очень тщательно, посетители любили прихватить в качестве сувенира такие штучки.

Как последний идиот, Подберезский постучал в дверь собственного кабинета.

– Да, – услышал он милый голос Людмилы. Бармен старательно делал вид, что ни о чем не догадывается.

– Ты?! – радостно воскликнула девушка, увидев Андрея.

Тот поспешно закрыл за собой дверь и только тогда сказал:

– Ну конечно же я!

– Ничего не изменилось?

– Сегодня встречаемся здесь в десять вечера.

– Почему не раньше? Все же уходят прямо сейчас.

– Извини, у меня дела.

Людмила подозрительно посмотрела на Подберезского: "Уж не с другой ли женщиной решил он здесь встретиться? "

– Ревнуешь? – улыбнулся Андрей.

– Немного. Мы же с тобой договаривались, на работе никаких бесед, никаких взглядов и никаких прикосновений, – проворковала Люда, обнимая Андрея за шею.

– Боже мой, – вздохнул тот, – тебе ничего невозможно объяснить толком.

Научись думать еще о чем-нибудь.

– Кроме тебя?

– Я знаю, это сложно, – Андрей осторожно отстранил от себя девушку. – Мне так же трудно не думать о тебе. Поверь, и мне хотелось бы поскорее остаться с тобой наедине, но у меня встреча, от которой я не могу отказаться.

– Если бы я не была твоей секретаршей, то непременно сказала бы: мне не нравятся твои встречи. Мне не нравится то, что сложено в небольшой комнатке за железными дверями.

– Даже если тебе очень интересно, все равно я не могу рассказать, что там.

– Нет, – резко ответила девушка, – я твоя секретарша, мне знать об этом не положено, я и не хочу знать.

– Правильно мыслишь.

– Ой, – спохватилась Людмила, – тебе звонили.

– Кто?

– Не успела спросить.

– Не по делу?

– Скорее всего, кто-то из друзей или знакомых, тот, кто давно тебя не видел.

– Комбат! А что ты ответила?

Людмила улыбнулась:

– Я сказала, что тебя можно найти здесь с шести до девяти.

– Черт! – вырвалось у Подберезекого.

– Я не то сделала?

– Все правильно. Конечно же, ты не могла сказать, чтобы меня искали после десяти.

В дверь раздался легкий стук. Люда тут же отпрянула от Андрея.

– Какого черта стучишь? – рявкнул Подберезский на бармена, хотя в душе был ему благодарен. Войди тот без предупреждения, он стал бы свидетелем нежелательной сцены.

– Я уже закончил, вот ключи, – бармен положил связку на столик и, выходя, не удержался, чтобы не подмигнуть Подберезскому.

– Запомни, – бросил ему вдогонку Андрюха, – на работе в дверь не стучат.

– Запомнил, – глухо ответил бармен, и вскоре послышались его торопливые шаги по лестнице.

– Мы одни? – спросила Людмила.

– Одни мы будем после десяти, – напомнил ей Подберезский.

Девушка состроила кислую мину:

– Да-да, я все помню, о чем мы с тобой договаривались, но…

– Никаких «но».

– Конечно, до встречи, – Людмиле пришлось встать на цыпочки, чтобы поцеловать Андрея в щеку и успеть прошептать на ухо:

– Я буду ждать десяти вечера.

– Конечно.

Андрей устало опустился на раскладной диван.

«Чертовы автоматы! Вот же, Бахрушин подсиропил, – подумал он, – еще четыре часа сидеть в подземелье, не зная, чем себя занять. А мог бы… – и он ладонью прошелся по мягкому матрацу, вспомнив все приятное, что у него было связано с этим диваном. – Надеюсь, Бахрушин не зря старался», – вздохнул он и вспомнил, что предосторожность не помешает.

Он вышел в тир и закрыл на засов тяжелую металлическую дверь. Теперь только он мог впустить кого-нибудь вовнутрь, снаружи дверь не открывалась.

Андрей вновь устроился на диване, запрокинул голову, уткнувшись затылком в мягкое изголовье, и закрыл глаза. Он представлял себя вместе с Людмилой.

«Может, жениться? – подумал он. – Нет, любовница – это радость, от которой всегда есть шанс отказаться. А жена, – усмехнулся он, – одна у меня уже была, но ничего хорошего из этого не вышло. Любили мы друг друга не меньше, чем с Людмилой сейчас. Любовь хороша до той поры, пока людям нечего делить, кроме удовольствий».