Текст книги "Сквозь огонь и воду"

– Живешь, как свинья в норе, – пошутил Дорогин.

Пашка не понял юмора и обиделся.

– Я тебе не свинья.

– Ну тогда орел!

– Орлы в норах не живут, впрочем, как и свиньи.

Дорогин улегся поверх покрывала на тахту и закинул руки за голову, посмотрел на компьютер.

– Что ты на этой машине делаешь? Деньги считаешь? Ты мне, Пашка, объяснить можешь, на хрена она тебе сдалась?

– Дела делаю, – гордо сообщил Разлука и сел в кресло на колесиках. Откидная спинка была прикручена к подлокотникам электрическим кабелем. – Это не машина, это настоящее чудо, на ней можно пасьянс раскладывать.

– Пасьянс можно раскладывать и с натуральной колодой карт, – заметил Дорогин.

– Можно в дурака поиграть, можно в тысячу, в преферанс.

– У тебя карточные интересы в бизнесе?

– Я человек азартный, – признался Пашка. – Ас компьютером играть неопасно, денег ему не проиграешь. Я себе зарок дал: ни с кем в карты, кроме компьютера, не играть. С тех пор у меня дела и пошли в гору.

– Полезное приобретение.

– В Абхазии сейчас, – мечтательно произнес Пашка, – тепло-тепло, море голубое-голубое, и на магнолиях цветы вот такие, – Разлука соединил руки и развел ладони, растопырив пальцы, – а запахи какие в воздухе витают, ароматы! Там же рай земной! Ты, Серега, как туда приедешь, как вдохнешь воздух, все враз вспомнишь и все, что с тобой сейчас происходит плохого, забудешь.

– Хочу в рай, ты меня уговорил.

– Там лучше, чем в раю, В раю наверняка пить не позволяют, даже вина. А в Гудауте…

Пашка говорил, говорил и лишь минут через десять заметил, что Дорогин крепко спит со сладкой улыбкой на губах, словно он уже ощущает запахи цветущих садов, слышит плеск морских волн и шуршание гальки.

– Счастливый он, – проговорил Пашка, глядя на Дорогина. – Только счастливый человек может так спокойно спать и улыбаться во сне. Никаких у него проблем нет, ни налоговая его не мучает, ни компаньоны, ни бандиты. Интересно, какое у меня выражение лица, когда я сплю? Наверное, гнусное, потому как сны снятся страшные. И нет бы мистика снилась: призраки, мертвецы ходячие, скелеты с окровавленными зубами, так снится дамочка из налоговой инспекции, к которой как ни подкатывайся, куда ни приглашай, она тебя и не слышит, постукивает перстнем по столу и ласково воркует:

"У вас, гражданин Матюхов, цифра в отчете не бьет”.

"Какой же я гражданин?” – спрашиваю.

«Самый настоящий. Вы разве не гражданин своей страны? Вы налоги платить не хотите?»

«Как так? Цифра не бьет? – изумляюсь я. – Я ее двадцать раз пробивал, все сходилось.»

А она крашеный ноготок тыц в сточку – и точно, смотрю во сне – цифра не бьет. Вместо пятерки семерка. Я говорю:

"Я же, дамочка моя любезная, себе во вред ошибся, государству на пользу”.

«Непорядок, – она мне во сне отвечает, – меня не волнует, в какую сторону кто ошибается. Ошибок быть не должно. Профессия такая. Распишитесь, что нарушили налоговое законодательство, и штраф заплатите.»

Просыпаюсь я в холодном поту. И так каждый день. Штраф-то платить нечем. Одна радость, когда детство снится.

И Пашка улегся в надежде, что приснится ему не дамочка из налоговой инспекции, а то, как он сам и Дорогин идут рука об руку по сверкающему берегу моря.

Глава 2

После хорошо запомнившегося всей России знаменитого дефолта 1998 года многие банки прекратили свое существование. На плаву остались единицы. То, что выжили крупные банки, понятно. Они “завязаны” на государственные деньги, там министерства свои средства размещают, не станет же государство резать кур, несущих золотые яйца. Мелких же банков осталось совсем немного. Кто успел, влился в большие, превратившись в их филиалы. Но некоторые мелкие банки – сущая загадка для обывателя, не искушенного в экономике: они выживают при всех катаклизмах. То ли хозяева умные и расторопные, то ли вывеска “Банк” всего лишь вывеска, а под ней прячется что-то другое.

Так или иначе, банк с несколько вычурным названием “Золотой червонец”, занимавший до дефолта небольшой двухэтажный особняк в центре Москвы, благополучно пережил общегосударственную встряску и, не сбавляя оборотов, но и не набирая, продолжал плыть в финансовом потоке. В год всеобщего кризиса руководство “Золотого червонца” умудрилось заменить кирпичную ограду на кованую, а штампованные хромированные ручки на дверях кабинетов – на литые бронзовые.

Любил Леонид Павлович Мельников – негласный владелец банка – окружать себя новыми дорогими вещами.

Машины Леонид Павлович тоже менял с завидной регулярностью, но делал это аккуратно, не вызывая раздражения менее удачливых коллег. Марка оставалась прежней, цвет тоже, и номера переходили с машины на машину, улучшалась лишь внутренняя отделка. Машины Леонид Павлович любил серебристые, впрочем как и костюмы. Обувь предпочитал английскую, на тонкой кожаной подошве. Он не рисковал протереть ее до дыр на асфальтированных тротуарах, не рисковал промочить насквозь в лужах.

Квартира – лестница – машина – крыльцо банка – ковровая дорожка – паркетный пол… При таком маршруте модельная обувь служит бесконечно долго. Тем не менее даже на работе у Мельникова в шкафу стояли три пары абсолютно одинаковых туфель. В обязанность уборщицы, молодой, смазливой девчонке с высшим образованием и со знанием немецкого языка, было вменено чистить их каждое утро до зеркального блеска вне зависимости от того, надевал их хозяин или нет.

В банке трудилось тридцать человек, не считая охраны и шоферов. Работа рутинная: проводки, составление отчетов… Посвященных же в тайные механизмы банка “Золотой червонец” было лишь двое – владелец и управляющий Олег Семенович Новицкий. В отличие от хозяина, любившего серебристые костюмы и белые рубашки, Новицкий был поклонником черных строгих костюмов и кобальтовых рубашек. Вольности управляющий позволял себе лишь при выборе цвета галстуков, они менялись каждый день в зависимости от настроения владельца. Если Новицкий приезжал на работу в фиолетовом галстуке, то сотрудники знали: проснулся он в сумрачном желании устроить персоналу нагоняй. Могло случиться, что во время обеда Новицкий заезжал домой и менял галстук на золотистый. Тогда все в банке улыбались: управляющий вернулся в хорошем настроении, примется шутить, рассказывать анекдоты и подтрунивать над подчиненными.

Банкиры умеют хранить профессиональные тайны, молча прятать их в потаенных уголках сознания. Мелкие тайны хранятся надежно, никто не догадывается, сколько их и какие они, но страшные тайны имеют свойство проступать на лице, в глазах. Поэтому и хозяин, и управляющий отличались от других сотрудников трудноуловимой грустью во взгляде. Они могли смеяться, шутить, ругаться, но грусть не уходила, словно они наперед знали: за совершенные грехи обязательно воздается и остается лишь ждать момента расплаты. Но пока Бог их миловал. Все невзгоды, которые многих ломали и уничтожали, обходили “Золотой червонец” стороной. В здание не врывались омоновцы в масках, не изымали документацию, не забирали компьютеры, не ставили сотрудников лицами к стене и не обвиняли банк в финансовых махинациях. Бумаги “Золотого червонца” всегда пребывали в порядке, отчетность прекрасная. Захоти – не подкопаешься.

Серебристый “мерседес” Мельникова и черная “вольво” управляющего подъехали к крыльцу одновременно, соблюдая субординацию: “мерседес” впереди, “вольво” сзади, словно и управляющий и хозяин провели ночь вместе за игрой в преферанс.

Мельников продолжал сидеть в машине, лишь приоткрыл дверцу, намекая управляющему, что тому стоит подойти и поздороваться, а заодно получить указания. Новицкий приблизился к хозяину. Он никогда не подавал Леониду Павловичу руку первым: захочет босс – поздоровается, нет – удовольствуется лишь кивком. Мельников протянул руку и привлек Новицкого к себе. В салоне играла классическая музыка.

– Вивальди, теперь слышишь? – спросил Мельников.

– Слышу. “Времена года”.

– Ты разбираешься не только в финансах. А стоя на улице ты музыку слышал?

– Нет.

– То-то, – Мельников поднял указательный палец. – Если машина дорогая, а не просто навороченная, то колонки и обивка сделаны так, что музыку слышно лишь внутри салона. Если же слышно, как из той машины, что стоит на перекрестке, знай, автомобиль – дешевка.

– Раньше я об этом не думал.

– Позавчера довелось мне за город выехать на встречу с депутатом. На его даче электричество отключили. Вина хорошего выпили, захотелось музыку хорошую послушать, машину к самому столу подогнали, до упора, но за пределами салона ни черта не слышно.

Новицкий подобострастно кивнул и решил подогреть самолюбие хозяина.

– Вы, Леонид Павлович, надо отдать вам должное, во многих вещах тонко разбираетесь.

– Это не я. Деньги меня учат в вещах разбираться. Если бы у тебя, Новицкий, денег было побольше, – хихикнул Мельников, – и ты бы себе многие навороты мог позволить. Машины наши с виду почти равноценные, но.., только для профанов. В моей наворотов больше, чем она сама стоит. Это не машина, это космическая станция.

И, скрипнув кожаным сиденьем, сверкнув начищенными ботинками, Мельников выбрался на решетку возле крыльца банка. Он стоял широко расправив плечи и глядел на окна своего кабинета. Во всем здании лишь в них было вставлено зеркальное стекло, в котором отражались весенние облака, пушистые, легкие, быстро летящие.

– Красотища-то какая! Я такое только в Нью-Йорке видел, на Манхаттане, – не оборачиваясь, наперед зная, что Новицкий семенит за ним, говорил Мельников, поднимаясь по мраморному крыльцу.

Хозяин не сбавлял шаг, был уверен, что охранник не пропустит нужный момент, успеет вовремя распахнуть дверь. Благодарственный кивок и легкое похлопыванье по камуфляжному плечу привели охранника в трепет и умиление. Далеко не всегда хозяин замечал его присутствие.

"Значит, в хорошем настроении босс. Новицкий – в хреновом.., раз галстук фиолетовый. Наверное, жена не дала”, – мстительно подумал охранник.

Мягкий ковер глушил шаги. Леонид Павлович Мельников остановился у лестничного марша и небрежно бросил через плечо:

– Олег Семенович, загляни ко мне минут через пятнадцать, есть разговор, – и после паузы добавил:

– Скоро начинаем.

Новицкий побледнел при этих словах и почувствовал, что ручка портфеля прилипла к мгновенно вспотевшей ладони.

В банке уже вовсю шла работа. На мониторах компьютеров бежали колонки цифр, пищали принтеры, складывались бумаги, потрескивали факсы. Мельникову нравился этот неясный гул, напоминающий гул настраивающегося перед спектаклем симфонического оркестра. Пройдет чуть времени, и оркестр зазвучит слаженно.

«Ручки на дверях какие-то не такие, – подумал Мельников, останавливаясь у двери собственного кабинета. – В Лондоне покупал, там казалось, что они круче, чем те, что в Кремле стоят. Поставил, а теперь понимаю, не то. Промахнулся я. И у меня в банке, и в Кремле все настоящее: и мрамор, и гранит, и золото, и дерево. Одни и те же материалы, а смотрится по-разному. Главного я не учел – власть там настоящая. Не сковырнешь, не купишь, не в том смысле, что она не продается, но денег у меня таких нет. Я выше уровня московского правительства не прыгну. Ну и не надо! Каждый сверчок знай свой шесток. Сунешься к волкам, загрызут. Вот и бегаю в собачьей стае.»

Мельников шагнул в кабинет, тот был совсем недавно проветрен: ни пылинки, ни соринки, на столе идеальный порядок, пепельница сверкала. Три кожаные папки лежали напротив кресла. На мониторе компьютера мерцали электронные звезды.

В кабинете имелось два входа: один тот, через который вошел Мельников, лишенный номера и таблички, второй – парадный, оснащенный двустворчатой дверью, ведущий через приемную. Секретарша уже знала (ей доложила охрана), что босс в здании. Заходить в кабинет она не спешила. Хозяин должен переобуться, привести себя в порядок, приложить волосок к волоску, выпить полстакана минеральной воды, и лишь затем он нажмет клавишу, на столе у секретарши замерцает зеленая лампочка, а из динамика раздастся медовый голос: “Лариса, зайдите”. И тогда она неторопливо и важно понесет свое холеное тело в кабинет босса, а он посмотрит на ее бедра, сидя за столом, и чуть слышно причмокнет.

Иногда молодой женщине казалось, что кабинет у Мельникова такой большой именно потому, что босс любит разглядывать то, как она идет к столу, покачивая бедрами, высоко неся шикарный бюст. Хозяин с ней ни разу не переспал. Лариса была бы не против, не девочка, в конце концов, но Мельников не предлагал, даже не намекал. Предлагать же себя самой – против правил. Она была в курсе интимных дел хозяина, знала, как и что у него в семье, знала и о существовании нескольких любовниц.

– Доброе утро, Лариса.

– И вам доброе, Леонид Павлович.

– Что у нас срочного?

– Две бумаги. Все остальное может подождать.

– Новицкий их завизировал?

– Да, Леонид Павлович, еще вчера вечером.

– Замечательно.

– Они у вас на столе. В папке, что лежит слева.

– – Мне, пожалуйста, мятный чай.

– Будет сделано, – Лариса медленно развернулась и, покачивая бедрами, уплыла в приемную.

Когда дверь бесшумно затворилась, Мельников взял папку, открыл и, увенчав идеально выбритое лицо очками в платиновой оправе, просмотрел бумаги. Он поставил две незамысловатые подписи и захлопнул папку. Секретарша подала чай на серебряном подносе.

– Меня не будет сегодня целый день. Сама решай, кого со мной связывать, а кому давать от ворот поворот, поняла?

– Да. Еще что-нибудь, Леонид Павлович?

– Все. Остальное неважно. Для текущих дел есть Новицкий.

Случилось как в театре, когда со сцены уходит один персонаж, тотчас же должен появиться другой, чтобы не образовалась пустота и зритель не начал скучать и шелестеть фольгой от шоколада. В кабинет вошел управляющий.

– Присаживайся, – предложил Мельников, кивнув на кожаное кресло у Т-образного отростка письменного стола.

Новицкий поддернул штанины, сел, закинул ногу на ногу.

«Носки у него в цвет с галстуком.»

– Слушай, Олег Семенович, мы с тобой работаем давно. Не один пуд соли сожрали вместе. Ответь мне на вопрос: почему ты всегда в черных костюмах ходишь? Как будто на похороны собрался.

Новицкого передернуло от подобного сравнения.

– Черный, он, как и белый, предполагает строгость и целеустремленность.

– Мне-то уж не задвигай. Зачем меня лечишь! Признайся лучше, что в детстве любил фильмы смотреть про буржуев, про графьев с князьями. Их эстетика у тебя и осталось в подкорке. А когда деньги завелись, ты себе прикупил дюжину черных костюмчиков и теперь их никак сносить не можешь. Прав я?

– Не совсем.

– Ты приготовил деньги?

– Вы имеете в виду – для Абхазии?

– Для нее, родимой. Рай земной, субтропики. Главное, дешевый рай. Ни, в каком оффшоре таких операций не провернешь.

– Да, мы уже подготовили десять миллионов русскими рублями, мелкими купюрами.

– Вот и расплатимся мелкими за мандарины. Обеспечим москвичей свежими фруктами, – мелко засмеялся Мельников.

Новицкому тоже стало смешно, хотя вроде бы и не к месту. Что смешного в том, что в Абхазию на закупку фруктов посылаются наличные деньги, чтобы рассчитаться с заготовителями. “Безнал” в Абхазии не в почете. Русские деньги берут в Абхазии охотно. Но смех не стихал. Смешно было и хозяину, и управляющему. Десять миллионов по уже подписанному контракту – сущий пустяк, это уровень не управляющего и тем более не хозяина, такие операции проводят клерки средней руки.

– Я еще должен кое-что утрясти, детали. Расставить всех по местам, определиться в ситуации. Тогда и получишь сигнал.

– Охрана наша, самолет в Москве и броневик в Сочи уже заказаны, мне осталось только отмашку дать. Если что-нибудь сорвется, то откажемся, неустойка небольшая.

– Молодец, – похвалил управляющего Мельников, сделав глоток чая. – С чего это вдруг у тебя руки дрожат? Не в первый раз мандарины в Абхазии покупаем. Пора бы уж и привыкнуть.

– Не могу как-то. Ночь сегодня не спал.

– Что делал?

– Не спал – и все! Таблетку выпил, но глаза не закрываются.

– Это называется профнепригодностью. Смотри, Новицкий, отчислю, спишу по инвалидности и даже пенсию платить не стану. Будешь излишне нервничать, вылетишь из доли.

– Я уже спокоен, Леонид Павлович. Вас увидел, и сразу от сердца отлегло.

– Если успокоился, молодец. Моей заслуги в этом нет. Я экстрасенсом не был и становиться им не собираюсь. Я бы на твоем месте визит в мэрию через неделю запланировал, надо будет ребятам их долю по строящимся объектам завезти. Так что готовь портфель и десяток улыбок, а от меня поклон передашь. Ну все, я поехал. Забери бумаги, я их подписал.

– Спасибо, – произнес Новицкий, вскакивая с кресла, словно ему страшно было остаться в одиночестве в огромном кабинете босса.

Новицкий исчез. Леонид Павлович осмотрел свеженачищенные ботинки – ни единой пылинки, ни одной царапины. Он с трудом вывернул ногу и посмотрел на подошву. Чистая, словно туфлю только достали из коробки. “Именно в таких покойников кладут в гроб, – мрачно подумал он. Желваки выступили на гладко выбритых щеках. – Что-то настроение у меня портится.” Он ударом пальца опустил клавишу и крикнул:

– Машину к подъезду!

И тотчас, не дожидаясь ответа, отключил связь.

Он шел, сжимая в огромной ладони мобильный телефон. По-женски миниатюрный отросток антенны черной фигой торчал из кулака. Мельников двигался по коридору быстро и бесшумно, как потревоженный медведь. Девушка с бумагами прижалась к стене, испуганно глядя на босса. Леонид Павлович прошел мимо нее со стеклянным взглядом. Охранник распахнул дверь. Мельников сбежал по мраморным ступеням и ввалился в просторный салон серебристого “мерседеса”. Автомобиль качнуло.

Охранник уже сидел на переднем сиденье, рядом с водителем. Двигатель урчал мягко и мощно. Нога водителя замерла на педали газа, но он ждал указания, понимая, что, если тронется без приказа, получит нагоняй.

Мельников тяжело вздохнул и произнес адрес. Адрес водителю был известен. Ездил туда хозяин нечасто. Раз в три-четыре месяца. И всегда нервный. Машина бесшумно тронулась, зашипел асфальт под шипованными протекторами, и через полчаса Мельников уже выходил из автомобиля в старом московском дворе в районе Лаврушинского переулка.

На железной двери подъезда, грязной и оцарапанной, виднелся щиток домофона в антивандальном исполнении.

Брезгливо Мельников ткнул мизинец в кнопку напротив цифры 25.

– Кто там? – раздалось из динамика.

– В окно посмотри.

– Вижу. Заходи.

Мельников открыл дверь и оказался в подъезде, на удивление чистом и ухоженном.

"Словно границу переехал”, – подумал хозяин банка.

Леонид Павлович поднялся на второй этаж. Дверь квартиры уже была открыта, на пороге его ждал высокий мужчина в белой рубашке под галстуком, в брюках от костюма и каракулевой шапке.

– Асалям алейкум, Аслан.

Легкая улыбка появилась на губах чечена.

– Заходи.

В квартире находился еще один чеченец: без шапки, лысый, с короткой бородой, очень похожий на добродушного пирата, какими их рисуют не по годам развитые дети. Не хватало лишь кожаной полоски через глаз да шрама от виска до губы.

– И тебе асалям алейкум, – сказал Мельников.

Мужчина ответил на приветствие. Поздоровался с Мельниковым за руку. Вели чечены себя как равные с равным, без подобострастия.

– Коньяк, виски, водка?

– Стакан воды, – сказал Мельников. Лысый чечен наполнил стакан минералкой.

Леонид Павлович махом выпил воду, поставил стакан на круглый стол.

– У нас все готово, – сказал Аслан. – Наши люди готовы вылететь в Абхазию в любой день.

– У меня тоже почти все готово, но немного изменились условия. Меня сильно прижимают.

– Скажи кто, мы с ними разберемся.

– Я сам решаю, кого привлекать к улаживанию конфликта. Меня хоть и прижали, заставляют работать по новым ставкам, но договоренность между нами остается в силе. Расценки изменим в следующий раз. Последний раз работаю по старой схеме, себе в убыток.

– Мы подумаем. Подготовимся к разговору. Сегодня не будем пороть горячку, – Аслан сцепил длинные узловатые пальцы, хрустнул суставами, посмотрел на золотые часы. – Что ребятам передать? Они ждут.

– Скажи, через три дня. В крайнем случае, через четыре. Мои люди все доставят в Гудауту, как и договаривались.

– Десять? – уточнил Аслан.

– Да, десять в обмен на два с половиной настоящих.

– Устраивает.

Лысый чеченец с короткой седой бородой пристально смотрел на Мельникова.

– Что ты на меня так смотришь, словно в первый раз видишь?

– Наверное, в последний, – сказал чеченец, – я через неделю из Москвы уезжаю. Меня ждут в Лондоне. Один документ сделаю – и вперед. Надоело, что каждый мент поганый документы у меня на улице требует, а потом деньги вымогает. Мне денег не жалко, но я гордый… Он мальчишка, я седой.., он жизни не видел, а я все прошел.., все попробовал.

– Дураков везде хватает. Что на них равняться? Внимание обращать!

– Дурак дураку рознь, – рассудительно произнес чеченец, – если дурак с уважением к седине относится, он хороший дурак.

– А кто руководить в Москве будет?

– Пока Аслан, а там увидим.

– Домой не собираешься?

– В горы, что ли? Сейчас в горах хорошо… Все цветет… Это вы, русские, весну зеленкой называете, а для меня она как воздух для птиц… Нет, пока в Ичкерию не собираюсь. Есть дела в Лондоне. Может быть, я тебя, Леонид, оттуда разыщу. Есть пара интересных мыслей, есть нужные связи, нужные люди. Если договорюсь, закрутим дело, и тогда не надо будет тебе мандарины у абхазов покупать, – лысый чеченец рассмеялся, показывая крепкие, белые зубы и ярко-красный язык. – Ты пей, угощайся, только курить не надо. У меня последнее время аллергия на дым. Не выношу его!

Мельников посидел с чеченами еще полчаса. Водитель с охранником успели выкурить по две сигареты. К кому ходил хозяин, они не знали, кнопку какой квартиры нажимал на домофоне, им было неизвестно. Сколько охранник не поглядывал на окна, ни за одним из них Мельников не мелькнул. “Хитер шеф”, – подумал он.

Вернулся Мельников к машине уже более спокойным, чем выходил из нее. Сел, закурил, жадно затянулся, посмотрел на часы.

– Давай в контору, к Баранову.

Герман Баранов, как все мужчины маленького роста, "любил вещи объемные, масштабные. Это проявлялось во многом. И жена, и любовница у владельца обойной фабрики были на голову выше его. Машина у Германа Баранова происходила из того же салона, что и у Мельникова: с виду одна в одну, тютелька в тютельку, отличались они лишь внутренней отделкой. Как шоколадные конфеты из одной коробки: с виду одинаковые, а начинка разная. В одной шоколад, а в другой сливочная помадка с лимонной эссенцией. В одной дорогой коньяк, а в другой дешевая водка. Баранов за качеством не гонялся. Его привлекал лишь размер. Если дом, так уж в три этажа над землей и на два вниз, с бильярдом, бассейном, спортзалом и прочей хренью. Если уж спутниковая антенна, то никак не меньше трех метров в диаметре. Поэтому его загородный дом издалека напоминал обсерваторию или центр космической связи. Если забор, то в два человеческих роста, если собака, то непременно леон-бергер весом в сто килограммов.

Контора обойной фабрики располагалась в двухэтажном здании красного кирпича, вросшем в землю до подоконников. При взгляде на него само собой в голове всплывало слово “лабаз”. Полуарочные окна, толщенные стены, фигурные кирпичные дымоходы и старинные жестяные водосливы с просеченными узорами.

Пропуск для въезда на территорию обойной фабрики “мерседесу” Мельникова не потребовался. То ли сторож спутал его с хозяйской машиной, то ли был предупрежден о прибытии гостя. Шлагбаум взметнулся молниеносно: так рука солдата первогодка взмывает к козырьку при виде прапорщика, так украинский гаишник вскидывает полосатый жезл при виде московских номеров.

Охранник выскочил из машины и распахнул дверцу. Мельников важно выбрался, посмотрел на туфли, еще не успевшие запылиться, и поднялся на сварное крыльцо, выкрашенное ярко-красной пожарной краской. Охраннику показалось, что сейчас Мельников извлечет из кармана белый носовой платок, проведет по поручню, скривится, а затем, как капитан на корабле, устроит нерадивым матросам нагоняй.

В левой руке Леонида Павловича был небольшой, но очень дорогой портфель.

Длинный, темный коридор, хранящий запахи прошлого столетия, разнокалиберные двери. Проводка оплела стены, выкрашенные масляной краской, густо, как лианы. Казалось, время на обойной фабрике остановилось. Зато приемная и кабинет Германа Баранова поражали воображение даже видавших виды людей. Приемная размером в школьный класс, на стенах в пышных багетных рамах портреты русских царей дома Романовых, исполненных художником обойной фабрики, бородатых фабрикантов, владевших производством до революции и во времена нэпа. Не хватало лишь портрета самого Баранова. Но место для него имелось – под российским двуглавым орлом, отделанным настоящим сусальным золотом. Орел поблескивал двумя головами, когтистыми лапами, маслянисто отливал, как курица, натертая перед отправкой в духовку умелой хозяйкой.

«Безобразие, – подумал Мельников, обладающий тонким художественным вкусом. – Это подпадает под статью “надругательство над государственными символами”. Еще бы текст советского гимна повесили, исполненный славянской вязью.»

Секретарша при виде Мельникова вскочила, словно сиденье стула внезапно, оказалось под электрическим напряжением.

– Здравствуйте, – воскликнула она невероятно звонким голосом и тут же вдавила клавишу, предупреждая хозяина о появлении важного гостя.

– Не беспокойтесь, я сам пройду, Герман меня ждет.

Кабинет Баранова занимал чуть меньше половины этажа. Окна прикрывали театральные маркизы. Стены отделаны карельской березой. Портрет президента располагался прямо над столом хозяина. Герман Баранов в широченных полосатых подтяжках, с болтающимся на груди пестрым галстуком поспешил навстречу гостю.

– Какие люди в провинцию пожаловали! – его круглое лицо блестело, глаза же оставались холодными, неподвижными. Он взглядом, как иголкой, проткнул Мельникова.

Тот с досадой махнул рукой, мол, возвращайся за стол, не надо церемоний.

– Чай, кофе, водка, коньяк… – сыпал Баранов. – Есть тыкила, виски шести сортов.

Мельников решил придумать чего-нибудь такое, чего Баранов не отыщет.

– От нарзанчика не откажусь. Герман на секунду опешил, а затем нашелся, вызвал секретаршу и серьезно приказал:

– Гостю стаканчик нарзана, – при этом два раза хлопнул бесцветными ресницами.

– Сейчас принесу, – без тени смущения произнесла женщина, но на всякий случай уточнила:

– Он стоит в холодильнике, на второй полке?

– Да, да, в холодильнике, где всегда. Секретарша уединилась в приемной, открыла холодильник, где на второй полке в одиночестве лежала пластиковая бутылка минеральной воды “Святой источник”. Секретарша, чтобы никто не раскусил ее уловку, нацедила до половины стакана “Святого источника”, долила боржоми, перемешала жидкость одноразовой вилкой и понесла шипящую воду в кабинет шефа.

– Пожалуйста, – сказал Баранов. – На обойной фабрике, как в Греции, дорогой ты мой приятель, есть все. Зря ты от тыкилы отказываешься.

– Если пить при каждой встрече, то до цирроза печени – один шаг.

– Скептик ты, Леня.

Мельников уселся, сделал два глотка, отставил стакан в сторону.

– Нарзанчик у тебя, знаешь ли, Герман, такой же настоящий, как наша совместная продукция.

– Но пить можно, жажду утоляет.

– Утолять-то утоляет, но знающего человека не проведешь.

– Я тебе вот что скажу, Леня, а лучше покажу. Ступай за мной, – Баранов нажал ладонью на одну из панелей карельской березы. За ней оказалась комната для отдыха с огромным диваном. В аквариуме, литров на двести, резвились хищные рыбки. – Смотри.

На столе лежал журнал, самый обыкновенный, дешевая “Лиза” с дважды разгаданными кроссвордами. Как фокусник, Герман Баранов взял журнал, свернул в трубочку, затем резко развернул, и на столе оказались две стодолларовые банкноты.

– Смотри и удивляйся. Ты говорил, Леня, что мы зря деньги в станки вбили. Высокая печать, она и есть печать высокая… Хотя ты в полиграфии не рубишь. Тебе что глубокая, что офсет, что меловка, что газета, что плотная бумага, что рыхлая. Смотри, сличай, все совпадает.

Мельников уселся у журнального столика, включил настольную лампу, положил перед собой купюры и принялся их рассматривать.

– Ты лупу возьми.

В руках Мельникова появилась тяжелая лупа с деревянной ручкой из карельской березы, в латунной оправе. Минут семь владелец “Золотого червонца” изучал доллары.

– Только номера купюр…

– Если ты, Леня, не нашел, ты – человек, который деньги нюхом берет, верхним чутьем, то кавказцы пустят их в оборот с чистой совестью. Они обе новые, я-то могу различить. Долголетний опыт сказывается. Я с полиграфией на “ты”. Кстати, одна из них настоящая.

– Вот эта? – спросил Мельников, потрогав купюру мизинцем.

– Ошибся, другая.

– Ты сам как их различаешь, Герман?

– Научить?

– Научи. Буду благодарен.

– По номеру. Я-то знаю, какие серии отпечатал. Вот и весь секрет. А рукой и глазом их никогда не различишь, если ты, конечно, не экстрасенс и не обладаешь сверхъестественными способностями.

– Не обладаю. Ты уверен, Герман, что наши деньги в Москве не всплывут через твоих людей? Герман перекрестился.

– Все под контролем, Леня. Сам слежу. Лично.

– Где вся партия?

– В надежном месте, – сказал Баранов. – Даже тебе не скажу. В самый последний момент сообщу, куда заехать и кто отдаст. Но сейчас их там нет.

– Я встречался с нашими друзьями-горцами. Они уже готовы, но есть плохая новость. Герман насторожился.

– Лысый в Лондон уезжает, документ ждет.

– Как уезжает? Насовсем, что ли? Или на время, по делам?

– Думаю, насовсем. Если и вернется сюда, то не скоро.

– Кто же с нами работать будет?

– Это моя проблема. Со следующей партией мы цену поднимем. Они мне поверили.

– Ты, наверное, сказал, что я тебя душить начал?

– Как в воду глядишь.

– Я даже могу сказать, что эти уроды тебе ответили… Сказали – назови имена, разберемся…

– Именно так.

– Не рискуй, Леня, по лезвию ножа ходим.

– А нож чеченский.

– Я бы цену не поднимал, Леня, ты же меня знаешь. Мы с тобой вместе дефолт пережили. Благодаря схеме. Но без настоящей бумаги наше оборудование лишь для обоев годится. А бумага достается ох как тяжело! Как ее добывают! Сколько денег я в нее вбухал…

– Надеюсь, хранишь надежно?

– Храню и оберегаю лучше, чем грудного ребенка. На ночную смену в обрез пускаю, к утру даже стружку уничтожаю. Мне доложили, Леня, что с бумагой могут перебои возникнуть. Поэтому возьму впрок, мне нужны деньги, настоящие, а не такие… Не будет бумаги – не будет производства, не будет производства – станет схема. Тогда останется тебе, Леня, лишь мандарины в Абхазии покупать. Как говорил товарищ Бендер, грузите их бочками. А с них не проживешь, для мандарин не твой банк нужен, а плодоовощная база. Мне же придется обои в цветочки печатать да продавать их на базарах.