Текст книги "Сквозь огонь и воду"

Андрей ВОРОНИН и Максим ГАРИН
СКВОЗЬ ОГОНЬ И ВОДУ

Глава 1

Сергей Дорогин полчаса просидел на скамейке в самом конце набережной, очередной раз взглянул на часы и в сердцах произнес:

– Журналисты – самый необязательный народ в мире, договоришься с ними конкретно, четко – и обязательно подведут! И чем конкретнее договоренности, тем чаще, черти, подводят.

Он уже собрался уходить, как в кармане куртки затрещал мобильник.

– Я дико извиняюсь, Сергей, дико! Ты меня простишь, ты меня поймешь, шеф вызвал на совещание. Это срочно, поверь! Я не смогла отвертеться, ты уж меня прости! Прощаешь?

– Ну что с тобой, Варвара, делать! Конечно прощаю. Тем более погода хорошая, я посидел, отдохнул, на людей посмотрел. Может, завтра встретимся, у тебя действительно было срочное дело.

– Как тебе сказать, еще час назад оно было срочным, а буквально пять минут назад шеф сказал, что для моего нового материала в его газете места нет. С шефом такое случается. У него в голове тараканы завелись. Ты уж меня прости, хоть я и не виновата!

– Хорошо, Варвара, не волнуйся! Если понадоблюсь, найдешь меня в любое время дня и ночи! Не церемонься.

– Найду. Ты меня еще раз прости. Сергей спрятал телефон в карман, огляделся по сторонам. Значит, не судьба встретиться сегодня с журналисткой “Свободных новостей плюс” Варварой Белкиной. Он легко поднялся с зеленой скамьи, закинул за плечо спортивную сумку, закурил и, неторопливо пуская голубоватые облачка дыма, двинулся вдоль набережной. Хоть он и не встретился с хорошим человеком – Белкиной, но его настроение от этого ничуть не ухудшилось.

– Весна, – сказал Сергей Дорогин самому себе. – Погода шепчет! Сирень в цвету, настроение у меня хорошее.

Он шел, глядя на прохожих, на женщин с колясками, на беременных и их смешные, немного несуразные тени.

«12 дня. Куда пойти?»

И тут он услышал звук. Вначале услышал, затем определил источник. Тихий звук заставил его вздрогнуть и остановиться. Есть вещи, которые человек запоминает на всю жизнь, до гробовой доски: запах матери, вкус черного хлеба с молоком, первое прикосновение к руке женщины, первый поцелуй и.., звуки. На них у Дорогина была прекрасная память.

Он стал как вкопанный, медленно повернул голову, хотел увидеть и боялся ошибиться. Увидел…

Мужчина в белой шляпе, в светлой полотняной куртке, рядом с ним четыре подростка. Мужчина сидел на спинке лавки, в его руках – губная гармошка. Мужчина играл до боли знакомую песню. “Разлука ты, разлука, чужая сторона! Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля!” – бормотал Дорогин, вслушиваясь в звуки губной гармошки.

Так мог играть лишь один человек, один в огромном десятимиллионном городе, один в бескрайней России, один на голубом шарике Земли.

– Пашка, – прошептал Дорогин. – Это же Пашка Разлука!

Пошатываясь, не веря в удачу, Дорогин двинулся к лавке. Он брел как загипнотизированный, приближаясь к мужчине и детям. Остановился в пяти шагах от них прямо на газоне, остановился и слушал, завороженный, потрясенный. Перед его глазами проносились картины детства.

Сигарета сгорела, обожгла кончики пальцев, а Дорогин все стоял неподвижно, исступленно глядя на сутулую спину мужчины, торчащие лопатки, тонкую шею.

Первыми Дорогина заметили подростки, они уставились на него, продолжая слушать незатейливую мелодию, которую мужчина выводил на губной гармошке. Дорогин сделал один шаг, затем еще несколько и тихо подпел Пашке густым теплым баритоном:

– Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля-Сергей пел протяжно, вкладывая душу в каждую ноту, в каждое слово. Мужчина, продолжая играть, медленно обернулся… Губная гармошка, сверкнув хромированным ребром, выпала из его пальцев. Он сидел и моргал. Казалось, еще несколько секунд – и он лишится чувств, рухнет со спинки ярко-зеленой скамейки на траву, как подстреленный из рогатки воробей. А Дорогин продолжал петь уже без аккомпанемента, музыка звучала в его памяти, звучала ярко, отчетливо.

Мужчина в белой шляпе тяжело задышал, его лицо побледнело, глаза стали влажными, словно каштаны, извлеченные из зеленой толстой кожуры.

– Разлука! Здорово! – выкрикнул Сергей, бросая в траву погасшую сигарету.

– Ты. Это ты?! – певучим тенором произнес мужчина, сдвигая шляпу на затылок.

– А то кто же, Пашка! – выдохнув, бросился к другу Сергей.

Они обнимались на глазах изумленных подростков. Те смущенно переглядывались друг с другом. Один из них наклонился, поднял гармошку и протянул мужчинам. Дорогин взял губную гармошку.

– Паша, это та самая?

– Нет, другая… – сказал Павел, пожирая глазами Дорогина.

То же самое делал и Сергей. Они поворачивали друг друга, оглядывая с разных сторон, изучая и убеждаясь, что это они.

– Конечно же это ты! – сказал Павел Матюхов, по кличке Разлука. – Тридцать лет пролетели, как один день!

– Тридцать один! – уточнил Дорогин, прижимая к себе друга детства. – Ты что тут делаешь? – спросил Сергей.

– Играю, не понял еще?

– Знаешь, я бы мог пройти мимо, но гармошка, гармошка… – Сергей прижал ее к губам и поцеловал. – Паша, гармошка!

– Она, родная, Серега! Она!

– И песня… Если бы ты играл что-нибудь другое… Я навряд ли бы узнал…

– А я сидел один, пацаны подошли, попросили сигарету, а я им говорю: “Курить вредно, братцы мои, я вам лучше сыграю!”. И я им сыграл…

– Ладно, мы пойдем… Спасибо вам, – сказал вихрастый подросток, поправляя рюкзак.

– Да, ребятки, идите! Спасибо вам за все!

– За что?

– Благодаря вам друга детства встретил.

– Это вам спасибо! За музыку. Вы играли, а у нас слезы на глаза наворачивались.

Подростки побежали вдоль набережной, а мужчины продолжали стоять, ощупывая друг друга взглядами. Случаются же такие чудеса! В огромном десятимиллионном городе – встретить друга детства!

– Ты как? – спросил Павел Матюхов. – Вижу, хорошо… Жена, дети, наверное, есть. Здесь, в Москве, живешь?

– Нет, под Москвой, – ответил Дорогин.

– А здесь что делал? Как тебя сюда занесло?

– Встреча деловая была назначена… Но дама не пришла, зато Бог тебя послал. Садись, что мы стоим, как столпы соляные.

Мужчины сели. Дорогин вертел в дрожащих пальцах губную гармошку.

– Кажется, что эта та самая, но сколько лет прошло…

– Она – один в один, как та – немецкая, я такую и искал. Только та играла чуть мягче… А у этой звук немного жестковатый.

Сергей вытряхнул из пачки сигарету, нервно, жадно закурил.

– Как ты, что ты? – спросил Дорогин.

– Приехал с предложением в один комитет, а они меня отфутболили, сволочи!

– В какой комитет? Зачем?

– Это даже мне неинтересно… Лучше ты о себе расскажи.

– Пойдем в ресторан, в бар, посидим, выпьем… – предложил Дорогин, рассматривая своего друга детства так, словно сличал фотографию с оригиналом.

– Что ты на меня так смотришь? Сильно изменился? Постарел?

– Ясное дело – не помолодел! Все-таки тридцать один год прошел!

– Ну на, смотри, любуйся! – Павел Матюхов стащил с головы шляпу, хлопнул ее на скамейку.

Огромная лысина, взъерошенные на висках волосы, но глаза те же, грустные, темно-карие, как каштаны, вспомнил сравнение учительницы русского языка и литературы Дорогин.

– Сильно старый?

– Ничего.., не сильно изменился, – произнес Сергей.

– А ты чуть другой стал, Серега, слишком взрослый, что ли…

Дорогин расхохотался. Рассмеялся и Павел.

– Фу ты, черт! – сказал Матюхов. – Здесь я мог встретить кого угодно! Мог увидеть народного артиста, эстрадную звезду, актера, политика, но чтобы встретить тебя, Серега, я даже представить себе такого не мог!

– Да и я не ожидал!

– Серега, ты знаешь, где я был?

– Когда?

– Буквально пару недель тому.

– Где?

– В нашем детском доме…

– Ты там был? – словно не веря в услышанное, спросил Сергей.

– Был…

– Ну и что? Как там?

– Это, Серега, страшно! Это ужас какой-то! Разруха полная… Пацаны голодные! Смотрят вот такими глазами, а в глазах страх и тоска-Смертная… Одежды нет, обуви тоже, книжки все старые… В российской тюрьме, наверное, и то лучше!

– Что ты там делал? Как тебя, Пашка, занесло в Абхазию?

– Приехал по делам. Думаю, дай заскачу! Пару дней свободных выдалось, и я из Пицунды заехал в Гудауту… Приехал, глазам не верю. Все вроде бы как тогда – и крыши такого же цвета, и рамы на окнах синей краской выкрашены, но все в запустении… Я когда к городу подъезжал, с горы крыши увидел, из меня слезы как хлынули! Еду и плачу! Ты даже представить себе не можешь!

– Я там тридцать лет не был, – произнес Дорогин.

– Как там хорошо было! Помнишь? Мандарины! Магнолии цвели… Красота! Рай земной!

– Помню, – произнес Сергей немного срывающимся голосом: так он говорил в детстве, когда волновался.

– Смотри, Серега, – Павел Матюхов запустил руку во внутренний карман полотняной куртки, извлек кожаное портмоне, величиной с книгу средних размеров. Он раскрыл бумажник и вытащил из него запаянную в пластик фотографию.

– На, смотри, – держа фотографию на ладони, протянул он ее Дорогину.

Дорогин взял снимок, и на его глазах заблестели слезы.

– Господи боже мой! – выдохнув, сказал он. На фотографии стояли два мальчика в белых рубашках и в пионерских галстуках. В руке одного из парнишек поблескивала губная гармошка.

– Это ведь мы с тобой, Паша!

– Конечно мы! А то кто же? Помнишь эту фотографию?

– Нет, – покачал головой Дорогин, – у меня ни одного снимка не сохранилось, – он смотрел на свое изображение, на изображение друга, покусывая губы и нервно куря.

– Поверни, Серега, посмотри на обратную сторону.

Дорогин перевернул карточку.

Детским почерком, крупными круглыми буквами на обратной стороне снимка по желтоватой бумаге были выведены слова: “Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля!”.

– Как ты смог сохранить снимок?

– Я его берег, Сергей! Ведь кроме воспоминаний у меня ничего не осталось… Там сейчас страшно! Голод после войны. Они говорят, что так плохо не было никогда… Даже когда воевали в Абхазии, и то с продуктами было получше. Там много сирот: и абхазы, и русские, и грузины… Как тогда.., когда мы в детском доме жили. Он же нам как родной.., как родина…

– Да, ты прав, Паша… Как родина… Дорогин отдал снимок, нежно проведя по нему кончиками пальцев.

– Паша, поехали ко мне! – Дорогин обнял за плечи друга, прижал к себе. – Поехали!

– У меня дела в Москве, я пацанам хочу вещей накупить: пару компьютеров, кроссовки, кеды… У них ничего там нет, учебников и тех не хватает.

– Я тебе помогу, – не раздумывая, произнес Дорогин.

Через двадцать минут друзья уже сидели в машине, которая мчалась по Москве к кольцевой. Они говорили без остановки, перебивая друг друга и смеясь. Иногда смолкали, глядя на бегущую под колеса дорогу.

– С кем ты живешь? Где? Куда мы едем?

– Скоро все увидишь.

Мужчины так расчувствовались, что иногда вдруг ни с того ни с сего начинали петь – Дорогин баритоном, а Павел грустным тенором.

– Ты до сих пор умеешь играть на губной гармошке, не забыл…

– Такое не забывается. Это для меня как дышать… Я, Серега, сентиментальным становлюсь. Увидел пацанов в детском доме, у меня душа кверху дном перевернулась, себя вспомнил, тебя.., всех наших… Показалось, зря я последние тридцать лет прожил, вернее, не зря, а не правильно.

– А жил-то ты как, Паша, все это время?

– По-разному, Серега. Пришлось повоевать в Афгане, ранили меня душманы. Сейчас я инвалид, свое дело завел… Небольшой бизнес. Семьи у меня нет, как-то не сложилось, ты знаешь, случается и так… Обжегся раз, больше не тянет. Была жена, а потом мы разошлись.

– Кто был виноват? – спросил Дорогин.

– Кто же тебе скажет, кто виноват! Она думает, что я. Мне кажется, что она… Слава Богу, детей не успели нажить!

– У меня тоже детей нет, – и Дорогин вкратце пересказал свою жизнь.

– Значит, точно, я тебя видел, в кино, название фильма только забыл. Я, когда тебя увидел, не поверил… Потом в титрах фамилию прочитал. Загордился, что знаком с тобой. Что когда-то дружили, из одной миски кашу ели. Но до сегодняшнего дня сомневался, ты ли это.

Дорога к Клину пролетела незаметно. Просторный дом, обширный участок, живописное место поразили Пашку Разлуку.

– Красота у тебя здесь! Неужели это все твое?

– Можно и так сказать, хотя я этот дом своим не считаю.

– Хозяйка где?

– На работе. Она медик. Причем хороший, в хирургии работает, – пояснил Дорогин отсутствие Тамары Солодкиной.

Мужчины, даже не разувшись, уселись за стол в гостиной и с ходу принялись пить водку. Так бывает, когда встречаются два человека, слишком много пережившие вместе и очень долго не видевшиеся. Они пили, не пьянея, курили, иногда выходили на крыльцо освежиться. Прохаживались по двору с рюмками в руках, продолжая курить и разговаривать.

– А помнишь, – восклицал Пашка Разлука, – как мы с тобой в четвертом классе у старого абхаза со стола лепешку украли?

– Помню, – говорил Дорогин. – А ты помнишь, как мы из детского дома на выходные убежали и со скалы в море прыгали? И как ты тонул?

– Помню, – улыбался Павел. – И если бы не ты, Серега, наверное, сейчас бы мы не встретились, не сидели, не разговаривали, водку не пили бы… Это ты меня вытащил с самого дна морского.

– Да ладно тебе, ты меня тоже не один раз выручал…

Когда вернулась с работы Тамара, а это случилось поздним вечером, мужчины все еще сидели за столом, разделенные початой бутылкой водки. Две пепельницы были полны окурков, в гостиной стелился синеватый дым.

– Господи, что тут у вас такое?! – воскликнула Тамара.

– Погоди, не шуми, – вставая, произнес Дорогин, – посмотри на этого человека. Я тебе о нем рассказывал раньше. Узнаешь?

Тамара пристально посмотрела на Павла. Тот смутился, опустил голову.

– Не опускай голову, смотри на нее! Она обязана тебя узнать.

– Сергей, ты выпил лишнего… Мужчина представился:

– Павел!

– Я – Тамара.

– Это Пашка Разлука! Тома, я должен был сегодня напиться вдрызг.

– Это вы – Павел Разлука?

– Он, он! Кто же еще?! Садись к нам, составь компанию, Тамара!

– Погодите, дайте я вам хоть еды приготовлю! Нельзя же пить, не закусывая.

– Мы не виделись с ним, – торжественно заявил Павел, – тридцать один год! Вот сидим, вспоминаем всю нашу жизнь…

Два дня провел Павел Матюхов в доме, когда-то принадлежавшем доктору Рычагову. Солодкина успела сфотографировать друзей, проявить пленку и сделать фотографии.

Два дня воспоминания лились рекой. Тамара уходила на работу, возвращалась, а мужчины продолжали сидеть за столом, словно время для них остановилось. Смотрели в глаза друг другу. Иногда Пашка Разлука брал в руки губную гармошку и играл, а Дорогин опускал голову, упирался лбом в кулаки, и желваки бегали по его щекам, а губы горестно кривились.

Как-то ночью Павел сказал:

– Знаешь, Серега, я собрался туда поехать, в наш дом, в Гудауту… Там из старых остался лишь дядя Федор. Ему уже лет восемьдесят. Он и сторож, и воспитатель, и директор, живет при доме, свою пенсию на детей тратит… Он совсем старый, На нем все держится. Если дядя Федор помрет, все пацаны разбегутся…

– Когда ехать собрался?

– Наверное, завтра.

– Меня с собой возьмешь, Паша?

– О чем ты спрашиваешь! Только мне надо водителя найти, один в дальней дороге не сдюжу. Я с кем не разговаривал, большие деньги просят! А я лучше на эти деньги подарки детям куплю.

– Зачем тебе водитель, я могу машину вести.

– Здорово! – воскликнул Пашка. – Ты представляешь, Серега, сколько всего купить можно на те пятьсот долларов, которые водилы заряжают за доставку груза. Мы всю машину запакуем!

– Кстати, где она?

– В Твери, где же ей еще быть!

– Едем в Тверь, возьмем машину и подадимся в Гудауту!

Сказано – сделано! Мужчины засобирались. Тамара понимала, перечить Дорогину бессмысленно, если уж решил, то обязательно сделает.

Пашка за эти дни словом не обмолвился о том, что Дорогин сам может что-нибудь прикупить сиротам из детского дома. Хотя видел, Сергей живет не бедно, особо не шикует, но так уж сложился его характер, лишнего не надо, но и свое не отдаст. Так его воспитал детский дом, потом выученное закрепила зона.

Когда Пашка и Сергей решили ехать в Тверь, Дорогин хитро подмигнул Солодкиной:

– Слушай, Тома, я хотел бы и от себя… – сказал он, затем осекся, – от нас что-нибудь детям купить.

Пашка делал вид, что не слышит этих слов, рассматривал доски потолка, не находя в них ни единого изъяна.

– Конечно, – тут же спохватилась Тамара. – Я сама хотела тебе предложить.

«Деньги, наверное, принадлежат ему, – подумал Пашка Разлука о Дорогине, – у женщины он спрашивает лишь для проформы. Даже не могу понять, кто она ему? Называет женой, но отношения у них странные… Какая мне разница! Друг детства, он и есть друг детства! А остальное меня не касается! Сколько же отвалит Дорогин на подарки?»

И Пашка в самых смелых мечтах придумал цифру – ЗОЮ долларов. А Дорогин еще раз подмигнул Солодкиной, и та склонилась к нему. Муму прошептал ей несколько слов на ухо, и та радостно и согласно кивнула.

– Подожди, Пашка, двадцать минут ничего не решат, а детям будет приятно.

Мужчины молча курили, ожидая, когда вернется Солодкина. Тамара вошла и положила перед Пашкой пачку стодолларовых банкнот.

– Вот, это от нас!

«Десять тысяч! – ахнул в душе Пашка Разлука. – За эти деньги, по абхазским меркам, можно весь детский дом отремонтировать. Там, если доллар покажешь, за тобой целый день ходить станут, даже без особой надежды получить этот доллар на руки.»

– С такими деньгами и ехать страшно, – сказал Пашка, не притрагиваясь к пачке.

– Часть мы в товар переведем, – усмехнулся Дорогин. – Сколько в машину войдет, по завязку забьем. Остальное наличными отдадим директору.

– Одно название, что директор, – рассмеялся Пашка Разлука. – Дядя Федор, наверное, последнюю зарплату года три тому назад получал.

– Берите, Паша, вы сами знаете, чего им там не хватает, – Тамара ненавязчиво пододвинула пачку поближе к Паше.

Тот хмыкнул, но деньги взял, засунул в карман куртки. Задумался, извлек деньги и вложил их в портмоне между фотографией, на которой были изображены он и Дорогин в пионерских галстуках под цветущей магнолией, и удостоверением инвалида вооруженных сил.

– Так оно надежнее будет! Эта фотография у меня как икона! Она меня тридцать лет хранит.

– Я-то думал, это ты ее хранишь, – хлопнул по плечу приятеля Дорогин.

– Так всегда в жизни и получается: что ты хранишь – то и тебя хранит! Когда хреново, вытаскиваю фотографию, смотрю на наши рожи и говорю себе: “Пашка, мы же с Серегой и не такое пережили! Переживем и худшее!”. Ты даже не знал, жив ли я!

– И ты не знал! А я верил, не мог такой парень, как ты, бесследно пропасть!

– Конечно не мог.

– Парни, – обрадовалась Тамара, – я фотографии сделала, на одной из них вы вместе стоите, точно, как в детстве, и выражения лиц те же. Вы о дяде Федоре говорили. Надо послать снимок ему, фотография раньше вас в Гудауту прибудет экспресс-почтой. Обрадуется старик.

– Конечно, надо, – Муму толкнул в бок Пашку, – давай адрес. Мы еще пару фраз на обратной стороне черканем.

– Отошлю, вы не волнуйтесь, снимок раньше вас придет, – Солодкина грустно улыбнулась и предложила:

– Посидим на дорожку.

Она присела на подлокотник кресла рядом с Муму, обняла его за плечи, чувствуя, что расстается с ним надолго. Она не сомневалась в Сергее, знала: тот вернется во что бы то ни стало.

– Вы хоть звоните мне, мужики, держите в курсе.

Пашка захихикал:

– Оттуда даже толковой связи с внешним миром нет. Если бы спутниковый телефон у нас был с раскладной антенной, мы бы дозвонились. Но там, как на Северном полюсе, только через спутник можно связь держать, да через пограничников и, как ни странно, через почту. Она одна после распада Союза там действует.

– Кстати, как погранцы служат? – спросил Дорогин.

– Пограничники живут, вернее, доживают, плавают на ржавых катерах, когда горючку найдут, а большей частью по берегу ходят, словно ищут, что море им подкинет. Молодцы они, иногда, когда в детском доме совсем невмоготу, кое-что подкидывают. Мешок муки, тушенки с десяток банок, макароны.., хотя самим жрать нечего.

– Помолчим… – предложила Тамара. С минуту все сидели в молчании, каждый думал о своем. Дорогин – о том, что вновь увидит места, где прошло его и Пашкино детство. Он даже не знал, что всколыхнется в душе в момент, когда он вновь увидит крыши детского дома: то ли тоска по утраченному, то ли припомнится что-нибудь светлое и доброе, но позабытое.

Тамара сдерживала себя, чтобы не попросить Дорогина остаться, и придумывала оправдание своему молчанию. Пашка же думал о том, что дети обрадуются, даже просто увидев машину, въезжающую в ворота детского дома. И уж тем более завопят от восторга, когда узнают, что им привезли подарки. Он вертел в руках губную гармошку, еле сдерживаясь, чтобы не заиграть.

– Сыграй, Павел, что-нибудь напоследок, – предложила Тамара.

– Хотите, вальс сбацаю, а вы станцуйте на прощание.

Паша взял гармошку двумя руками, поднес к губам так, как подносят ломоть арбуза, и с чувством принялся играть простецкий вальс, отбивая такт ногой. Дорогин пригласил Тамару.

– Ты же никогда со мной вальс не танцевал, даже не знаю, умеешь ли.

– С тобой – нет, а в детском доме я был большой мастак.

– За тобой, наверное, там все девчонки увивались?

– Не стану врать, я им нравился, – Дорогин закружил Тамару и прошептал ей на ухо:

– Ни одна девчонка мне по-настоящему не нравилась, я был влюблен в училку русского языка.

– Если ты называешь ее училкой, то вряд ли ты ее любил.

– В детском доме свои понятия, своя лексика… Я ее в самом деле любил. Она на тебя была похожа. Я только сейчас это понял.

– Такая же красивая? – игриво спросила Тамара.

– Красивая и хорошая.

Пашка старался. Он играл самозабвенно, полуприкрыв глаза, забыв обо всем на свете, выпав из потока времени. Он сам не знал, где он теперь: в детском доме на танцах или в доме покойного доктора Рычагова.

– Ты сказал об этом своей училке? Признался ей в любви?

– Я писал ей записки, но не подписывался. Напишу – и в журнал засуну.., жду, сам не знаю чего.

– Она по почерку не разгадала автора любовных посланий?

– Я писал левой рукой, печатными буквами. Женщина прижалась к мужчине, и они уже не кружились, а стояли посреди большой светлой гостиной. Музыка резко оборвалась. Пашка носовым платком бережно протер губную гармошку и спрятал ее в кожаный футляр.

– Давненько я так, от души, не играл, некому было слушать. Ценителя настоящего не находилось. Для меня эта гармошка как для виртуоза скрипка Страдивари.

– Ты не рассказал, Павел, куда подевалась та губная трофейная гармошка, которую тебе дядя Федор подарил, он ее из Германии привез.

– Ту я в Афгане потерял.., меня ранило, когда очнулся, первое, что сделал, – не к пистолету потянулся, а к инструменту… А ее нет… Может, теперь душман какой на ней играет… А может, лежит она между камнями, рассохшаяся… Лучше бы душман играл, инструмент жить должен. Когда скрипка не играет, она мертва, она – мебель, украшение, она не живая. Так и гармонь. Губная гармошка чем хороша? На ней душа играет, дух из тебя в нее уходит, ты через нее дышишь, своим дыханием согревая и оживляя…

– Красиво ты, Павел, говоришь…

– Вы хоть вещи с собой возьмите, – сказала Тамара, – куртки теплые захватите, смену белья, одеяло.

– Если есть деньги, никаких вещей в дорогу брать не надо! – Дорогин хлопнул себя по карману, в котором лежало портмоне. – Вся дорога, Паша, за мой счет: бензин, еда, ночлег!

– У меня дизельная тачка, так что солярка дешевле бензина обойдется.

Дорогин не стал говорить, что ему без разницы: соткой долларов больше, соткой меньше, погоды это не сделает.

Тамара проводила их до самых ворот и еще долго глядела вслед удаляющейся машине, пока она совсем не затерялась среди других автомобилей на оживленном шоссе.

– Часто из дому уезжаешь? – спросил Разлука.

– Случается…

– Спокойно она это воспринимает?

– Она у меня всегда спокойная. Нервы у нее железные. Знает, что ничего мне не докажет…

– Хорошо тебе, а мне в личной жизни не везет. Вроде и руки при мне, и голова на плечах, и деньги кое-какие водятся, а нормальной жены так и не нашел… Я тебя не спрашиваю, Сергей, откуда ты такими деньгами разжился, если просто так можешь десять штук бросить, значит, запас у тебя хороший остался.

– Я ими, Паша, не бросаюсь, я их на доброе дело использую. Случайно мне деньги достались… Я их не заработал, но и не украл, они мне именно достались.

– А дом, машина?

– Это все – ее.

– Заработала?

– Они ей тоже достались.

– Везет же некоторым. Ты всегда, Серега, счастливчиком был! Самая большая рыба тебе на крючок попадалась, и самое большое яблоко, и самые красивые девчонки с тобой дружить хотели, а я вроде всегда при тебе…

– Нет, Паша, когда ты на губной гармошке играл, это я при тебе был…

И мужчины, не сговариваясь, громко и весело запели. Хотя песня была грустная, им было хорошо; так хорошо бывает в жизни редко, лишь когда встретишь старинного друга после долгой разлуки и поймешь, что он совсем не изменился, во всяком случае по отношению к тебе, и голос его, хоть теперь и прокуренный, но такой же искренний и звонкий, как прежде, как в далекие небогатые, но счастливые годы.

– Ну ты и гонишь, – вдруг сказал Пашка, взглянув на спидометр.

– Я всегда так езжу. Я же каскадером был, а на гаишников у меня нюх. Я их за версту чувствую, за каким кустом прячутся, знаю.

– Мне же и с гаишниками не везет. Только выеду, тут же остановят и обязательно к чему-нибудь придерутся: то номера грязные, то дворники не работают, то выхлоп сильно грязный, то еще чего-нибудь. Не люблю я их.

– Кто ж их любит? Если человек не своим трудом живет, то его никто не любит! Грош ему цена! Хотя за ним огромные деньги могут стоять. Деньги могут любить, а человека нет.

До Твери за разговорами, за воспоминаниями доехали почти незаметно для Пашки. Ему казалось, что дорога пуста, и единственное, что он запомнил, так это то, что их не обогнала ни одна машина.

– Вот и стоянка наша, – Пашка помахал рукой сторожу, и тот беспрепятственно пропустил легковую машину. – Вот мой фургон, места в нем для подарков хоть отбавляй.

Дорогин выбрался из машины, с сомнением осмотрел добитый фургон:

– Слушай, Пашка, а это колесо до Гудауты докатит?

– Ты какое колесо имеешь в виду? Если переднее, то резина на нем относительно свежая.

– Ага, как у формулы 1, – ударив ногой по колесу, сказал Дорогин, – такое же лысое и гладкое, как на болиде у Шумахера. За две секунды, Паша, это колесо на трассе не сменишь. Не меньше часа провозишься. Давай договоримся так. Ты займись вещами, покупками, а я займусь твоей машиной. Где тут у вас автосервис?

– Я никогда в сервис не обращаюсь, все сам делаю, там дорого. Последнюю рубашку снимут.

– Оно и видно, – глядя на цветные провода, торчащие из-под приборной панели, тихо произнес Дорогин.

– Машина в порядке, техосмотр прошла.

– Наверное, коньяк проставить пришлось?

– У меня хороший друг, сосед по подъезду. Он все и устроил. Я ее даже на площадку не гонял. Приехал с документами на авто, он взял их у меня, все проштамповал и вечером принес. Мы с ним бутылочку уговорили. Все чин-чинарем. Я ему потом на дачу старый холодильник отвез.

Два дня Дорогин приводил машину в порядок, за всеми работами следил сам, словно собирался отправиться на добитом “фольксвагене” в кругосветное путешествие. Все, что можно заменить в старом микроавтобусе, было заменено. Дорогин его даже покрасил.

Пашка с трудом узнал собственный автомобиль.

– Сейчас бы его на авторынок, это ж такие деньги поднять можно! Он выглядит как новенький! Может, ты и двигатель заменил, Серега?

– Движок не трогал, механики сказали, что он в порядке. А вот коробку передач и тормозную систему пришлось заменить. По горным дорогам лучше ездить с исправными тормозами на хорошей резине.

– Я смотрю, колеса новенькие. И почему я тебя раньше не встретил!

– Не волнуйся, съездим в Абхазию и назад, машина опять в прежнее состояние вернется, особенно с твоей манерой езды. А у тебя как обстоят дела?

– Все лежит в гараже. И кроссовки, и кеды, и мячи.., чего я им только не накупил!

Пашка Матюхов вытащил из кармана несколько сложенных вчетверо листков, исписанных убористым почерком.

– Все предусмотрел, и все, что вычеркнуто, закуплено!

– Да, тяжелое у нас было детство, многого не хватало! То, чем тебя судьба обделила, ты и закупил: и щетки зубные, и пасту, а мыло-то зачем?

– Мыться дети чем будут? Здесь, в центре, возле Москвы, ты многих вещей не замечаешь, они для тебя данность, а в Абхазии и мыло в дефиците. Я еще масла растительного четыре ящика по случаю прикупил…

– Ладно, Паша, поехали загружаться. Спора, кому садиться за руль, не возникло. Сел Дорогин.

– Надеюсь, мою машину со стоянки не упрут, – с сомнением сказал Дорогин.

– Что ты?! Не упрут! Побоятся, больно она хорошая. Подумают, наверное, бандит какой-нибудь из Москвы прикатил. У нас в Твери на крутых тачках только мужики с полиграфкомбината ездят. У них денег немерено.

Фургон подогнали к гаражу и принялись загружать. Дорогин все складывал сам. Аккуратно, вещь к вещи, умело распределяя все по фургону. Весь груз стал как монолит, не шелохнется.

– Ну ты и мастер! Грузчиком, что ли, работал?

– И грузчиком пришлось, Паша, и пильщиком, и каменщиком… Я любую работу привык делать обстоятельно. Дорога нас ждет не простая, представляю, в каком она сейчас состоянии. Даже при советской власти по ней проехать можно было с трудом, за каждым поворотом выбоина.

– Теперь – за каждым поворотом по две выбоины, но, я думаю, на нашей машине мы обязательно пробьемся!

– Я еще лебедку купил, – сказал Дорогин, – дай бог, чтобы не понадобилась. Выспимся, а на рассвете выедем. Пить сегодня будем? – без всякого энтузиазма поинтересовался Дорогин.

– Нет, – отрезал Пашка.

– Я просто так спрашиваю, вдруг тебе хочется.

– Хочется, но не будем. Дело важное предстоит, дело нужное.

К Пашкиной квартире Дорогин уже привык. Как у каждого холостяка, квартира Пашки выглядела нежилой.

– Ты бы хоть цветы завел, если собаку или кота держать ленишься.

– Так ведь и цветы тоже сдохнут, меня неделями дома не бывает. Не польешь – завянут.

– Кактусы заведи, их по полгода можно не поливать.

– Некогда.

– Сильно ты занятой человек, должен кучу денег зарабатывать.

– По мелочевке все. Одно копеечное дело день отъест, второе – пару дней. Смотришь – и месяц пролетел. Хорошо, если раза три дома переночуешь. Кажется – разгребу дела и приведу квартиру в порядок. А руки так и не доходят, Выдастся свободный день, я его на диване, возле телевизора пролежу, ящик пива в ногах поставлю и посасываю.

И все-таки признаки того, что Пашка бизнесмен, в квартире имелись. На захламленной трехногой тумбочке гордо стоял новенький факс, а на письменном столе – компьютер с почерневшим от табачного дыма монитором. Клавиатура и мышка были черными, словно ими во время перекуров пользовался слесарь по ремонту грузовых автомобилей. Картинка на коврике не просматривалась.