Текст книги "Сквозь огонь и воду"

– Сколько надо? – вытерев вспотевшее лицо, спросил Мельников.

– Один, – показал указательный палец Герман.

– Круто. Где ж его взять?

– От своих отпилишь половину, а я от своей половинушки половину. Это называется инвестицией в реальный сектор. В средства производства, без них мы как сапожник без кожи.

– Можно на память бумажку взять?

– Бери, – сказал Герман. – Только не ходи с ней в сдачку. В Москве они – мусор. Лоха нагреть можно, а аппаратуру не обманешь. Она насквозь видит.

– Я как сувенир беру…

– Может, лучше не надо. Я ее ради тебя на фабрику притащил, тебе хотел похвалиться. Думал, ты обрадуешься. А ты мрачный, словно селедкой обожрался, да воды не нашел.

– Я бы радовался, Герман, если бы бабки на бумагу не предстояло отстегивать.

– Это процесс, – маленький Герман раскинул в стороны руки. – У нас, печатников, как? Не вложишь деньги в вагоны с бумагой, в бочки с краской – фабрика стоит, пролетариату платить нечем. Это у тебя клиенты интеллигентные, им спокойно объяснить можно, они газеты читают, толстые журналы, для них дефолт не ругательство, а всего лишь термин. А для моих работяг макроэкономика – пустой звук. Реальные деньги им нужны. Если бы бумага не такой дорогой ценой доставалась, американские деньги для меня по стоимости с русскими сравнялись бы, стали бы дешевыми.

Вдруг в кармане Мельникова завибрировал телефон.

– Извини, что-то важное.

Он вытащил трубку, прижал к уху, долго слушал, не произнося ни слова, затем спрятал телефон.

– Плохие новости? – поинтересовался Герман.

– Новости не бывают ни плохими, ни хорошими. Бывают правдивые и лживые. Сейчас я услышал правдивую новость: на следующей неделе поменяют министра финансов, а новая метла всегда по-новому метет.

– По-новому? – засмеялся Баранов. – Каждая метла под себя грести начинает.

– Это ты правильно говоришь, Герман, вот и получается, что из новой партии для нас в сухом остатке еще меньше останется.

– Я оптимист, – раздув щеки, произнес Баранов. – Пусть забирают, но ведь и нам что-то останется. Немного, но это тоже деньги. Другим и такие не снились.

Мельников спрятал фальшивую сотенную бумажку в пустое отделение портмоне и пристально посмотрел в глаза Баранову.

– Тебе не приходила мысль бросить все к чертовой матери и свинтить отсюда?

– Честно сказать?

– Я не верю в честность, – мягко произнес Мельников.

– Хотелось, и сейчас хочется, но свинчиваться – это то же самое, что с поезда на полном ходу прыгать. Вроде бы вот она, земля твердая, близко, на ней спокойно, трава растет, лес. Живи – не хочу! А в поезде надоело, тряска. Одно знаю твердо, прыгнешь – голову свернешь. Уж лучше в душном купе трястись, зато в тепле, при деньгах, при харчах.

– Сидишь, но при этом мчишься к конечному пункту?

– Как конечный пункт называется?

– Этого никто не знает, даже машинист. Ты, Герман, не боишься, что весь поезд под откос уйдет? И может быть, спасется только тот, кто не побоялся на ходу прыгнуть?

– Скопом и помирать легче, – Баранов подошел к аквариуму и принялся разглядывать рыбок. – Вот божьи твари! – любовно произнес он. – Люблю за ними наблюдать, жрут друг друга, точно так же, как люди, и совесть их не мучает.

– Откуда ты знаешь?

– Наблюдал. Сожрет одна рыба другую – и не прячется, плавает, как плавала, словно ничего не произошло. Они высокими материями не обеспокоены, убивают сами, других для этого не нанимают. Милые рыбешки! – Баранов постучал ногтем по стеклу аквариума, но никто на его призывный стук не подплыл.

Мельников задумался, усмехнулся.

– Про рыбок анекдот знаешь? Баранов пожал плечами:

– Знаю только про золотую рыбку.

– Нет, про аквариумных. Плавают две рыбки в аквариуме и рассуждают: есть Бог или нет. Одна говорит – есть, другая пузыри пускает, доказывает, что его не существует. Тогда та рыбка, которая в Бога верит, и говорит: а кто же тогда, по-твоему, нам воду меняет?

– Не смешно, – Баранов вышел из маленькой комнаты отдыха в кабинет.

И тут Мельников обомлел. Не предупреждая, не хорохорясь, Баранов вдруг встал посреди кабинета на руки и пошел прямо по ковровой дорожке к двери в приемную.

"Уж не спятил ли?” – похолодело в душе Мельникова.

Не дойдя до двери пару метров, Баранов лихо развернулся и вернулся к гостю.

– Ну что ж, Леонид Павлович, прощевайте, – и Баранов подал руку, продолжая балансировать на одной.

– Клоун ты! Однако здоров, черт! Я так не умею.

– Если б за это еще и деньги платили, – засмеялся Баранов, ловко становясь на ноги и отряхивая ладони. – Я в отличие от тебя, Леня, ежедневно не только пью, но и спортом занимаюсь.

– Надеешься дольше прожить?

– Нет, если б я не тренировался, давно бы сдох. Ты не представляешь себе, что значит ночью смену контролировать! Нельзя даже моргнуть! Потому как эти сволочи обязательно упрут… Искушение большое… Сколько им ни плати, все равно натура такая – украсть…

– Сочувствую.

Баранов обнял Мельникова за плечи и доверительно зашептал на ухо:

– Не нравится мне твой управляющий, Новицкий, он на пиявку похож.

– Чем?

– Черный такой же, рыхлый, и извивается. Боюсь, когда прижмут, сдаст он всех с потрохами.

– Он не многое знает. Плачу я ему прилично, денег не жалею.

Баранов с сомнением покачал головой:

– Нутром чую, ненадежный он человек. Сколько ни плати.., не в деньгах дело, а в человеке. Ты, Мельников, надежный. Я надежный. Мы друг друга никогда сдавать не станем, потому как я смысла в этом никакого не вижу. Меня и тебя только деньги интересуют.

– Его тоже, – с сомнением в голосе произнес Мельников.

– Сомневаюсь. С амбициями твой управляющий, он спит и видит, что когда-нибудь по Москве в твоем “мерседесе” проедется и твою любовницу трахнет. Он из той породы, кто ничего своего придумать не может. Завистливый – вот слово, которое его определяет, – обрадовался Баранов, найдя точную характеристику для Новицкого.

– Знаешь, Герман, я с Новицким уже десять лет работаю, и он меня ни разу не подставил.

– Случая не представилось. Никто больше не предложил, вот и работает, а как только деньгами запахнет, он тебя и кинет.

– Поздно уже что-нибудь менять. Если схема работает, значит, она правильная. Я надеюсь, скоро нам Лысый из Британии позвонит, чистым делом займемся, с Европой станем работать. Он найдет, как деньги отмыть. Они, чеченцы, за границей только этим и занимаются.

– Не люблю я чеченцев, не люблю мусульман. И евреев не люблю, хотя работать можно только с ними, с русскими приходится неделю водку глушить, в бане до одурения париться да по бабам ездить. В результате сделка срывается. А “черные” люди конкретные: сказал “да” – значит, “да”; сказал “нет” – значит, лучше разговор не продолжать. Пойдем, провожу тебя.

Герман, оттянув полосатые подтяжки, ударил ими себя по груди и даже не скривился. Он подошел к машине Мельникова, заглянул в салон.

– Дрянь дело, у тебя машина лучше.

– Не все то золото, что блестит.

Глава 3

Кавказские горы – явление особенное. Кавказские пейзажи разительно отличаются от русских, и не только равнинных. Даже Крымские горы навевают на путешественников совсем другие мысли, они смотрятся иначе. Если в Крыму каждая гора прямо-таки просится в кадр, отлично получается на фотокарточках, то на Кавказе посредственному фотографу делать нечего.

Можно сколько угодно смотреть, восхищаться зелеными громадами гор, над которыми возвышаются белые снежные макушки, но запечатлеть эту красоту на фотоснимке невозможно. Ее дано лишь почувствовать, увидеть собственными глазами, но нельзя унести с собой, механически законсервировать на фотопленке. И жители этих мест так же разительно отличаются от славян.

В Абхазии собрались многие народы: абхазы, армяне, грузины, русские. Война сделала свое черное дело: кто мог уехать – уехал, покинул земной рай на берегу Черного моря, остались лишь те, кому некуда бежать, кого нигде не ждут.

Меньше всего осталось грузин: попробуй проживи в республике, которая воюет с твоей исторической родиной, нужно быть или уж совсем одержимым патриотом, чтобы остаться, или настолько же уважаемым в местных краях человеком, чтобы ни у кого не повернулся язык обвинить тебя в предательстве. Можно писать сколько угодно законов, конституций, проповедующих равенство, но, если существует право обычая, все рукотворные нормы бессильны против него. Если у славян измена жены – драма, которую можно пережить, выпив пару бутылок водки, то для кавказца это немыслимая ситуация, позор на всю жизнь, который можно смыть лишь кровью. Никто не осудит мужчину, убившего неверную жену и ее любовника.

Километрах в восьмидесяти от российско-абхазской границы есть древний город – Новый Афон, получивший свое название от своего старшего брата – греческого Афона. Когда-то давно, еще во времена Византии, здесь находилась столица древней Абхазии – Анакопия. Одна за другой на город обрушивались войны, приходили и растворялись во мгле времен захватчики, исчезали империи, государства, а люди продолжали жить в древней Анакопии.

Еще во времена Советского Союза Новый Афон выглядел как благополучный город, но после войны Абхазии с Грузией он опустел, остались лишь те, кто работал на земле, кто мог прокормить себя, выращивая что-нибудь в огороде и саду. Еще тогда, когда жизнь здесь бурлила, когда летом город наполнялся легкомысленно относящимися к любви отдыхающими, хозяева показывали им темной ночью маленький трепещущий огонек на одной из гор в глубине ущелья:

– Огонек горит!

– Ну и что?

– Там нет электричества! Это горит свечка или керосиновая лампа. Знаете, кто там живет?

– Откуда? Мы же не местные.

– Там в гордом одиночестве живет уважаемый всеми человек.

– Какая может быть в горах жизнь? Скукота одна!"

И хозяева из сезона в сезон рассказывали курортникам историю, случившуюся пятнадцать лет назад.

Жили в Новом Афоне пятеро братьев – грузины. Отец их умер еще в 70-х годах, оставив сыновьям домик высоко в горах. Сами же братья еще раньше переселились поближе к морю – туда, где можно делать деньги. Как и положено, самый большой дом, расположенный в самом удобном месте, между шоссе и морем, принадлежал старшему брату – Отару. Работал он шофером, иногда неделями не бывал дома, отправляясь с грузом в российские города. За домом оставалась присматривать жена, красивая и, как водится в таких случаях, немного стервозная.

Однажды Отар вернулся из командировки на день раньше назначенного срока. Было это зимней ночью. Машину Отар оставил в гараже на базе и уже издали заприметил слабый огонек ночной лампы на втором этаже дома, там, где была его и жены спальня. Он уже представлял себе, как войдет в дом: тихо, неслышно для жены, поднимется по резной деревянной лестнице и нырнет под теплое одеяло, чтобы утолить желание, накопившееся за неделю. Однако жизнь устроена так, что ожидание счастья обычно оборачивается трагедией.

Отар вошел в дом и остолбенел. Сверху из спальни доносились сдавленные стоны жены, привычные уху мужа, разве что более страстные, чем бывало с ним. На вешалке висел плащ – мужской, незнакомый. Отар долго не раздумывал, открыл дверь в кладовку, снял со стены охотничье ружье, зарядил оба ствола.

Он распахнул дверь в спальню ударом ноги, сорвав ее с петель, и тут же вскинул ружье.

Мужчина, лежавший на женщине, тут же обернулся, его глаза встретились с глазами Отара. Что-нибудь объяснять было бесполезно. Все и так ясно.

Любовник перевел взгляд с глаз Отара на черные отверстия стволов, из которых в любой момент могло полыхнуть пламя. Если бы женщина просила его, умоляла, Отар, возможно, и не нажал бы на курок, но жена смотрела на него холодно и с укором, словно говорила: “Почему ты не пришел раньше или позже, почему тебе потребовалось прийти именно в эту минуту?!”.

Он чувствовал в ее взгляде неутоленное желание, которое даже страх не мог в ней победить. И тут любовник бросился к двери, ведущей на балкон. Отар окликнул его и выстрелил. Любовник замертво упал на пол. Вторая пуля попала в женщину. Она даже не пыталась прикрыться руками.

Муж не спеша отложил ружье, вернулся в спальню с ножом, отрезал мертвым любовникам головы, бросил их в сумку и вышел на берег моря.

Пустынный пляж, огромные зимние волны… Он прошел по хрустящей гальке в другой конец города, разбудил младшего брата Давида и вручил ему сумку. Спокойно, без дрожи в голосе объяснил, что произошло и бесстрастно добавил:

– Спрячь головы и высуши их. Отдашь, когда я вернусь.

И пошел сдаваться в милицию.

Сколько следователи ни допытывались, куда он подевал головы, Отар молчал, молчали и братья. В городе никто из кавказцев не осуждал Отара. Он поступил так, как должен поступать обманутый мужчина: кровью смыл позор.

Отар получил на суде максимальный срок – пятнадцать лет, отсидел их от звонка до звонка, приехал в Новый Афон на электричке. Внешне он был похож на себя прежнего, но стал абсолютно другим человеком. Лицо его словно окаменело. Волосы стали седыми, но ни одной новой морщинки не появилось на лбу. Он даже не стал заходить к себе домой и прямиком направился к младшему брату.

– Ты все сделал, как я велел? – спросил он.

– Да.

– Тогда идем.

Головы любовников младший брат прятал в лесу, в дупле старого сухого дерева, в километре от маленького домика, построенного покойным отцом пятерых братьев. Головы высохли, потемневшая кожа туго обтягивала черепа. Голова жены стала чуть больше кулака Отара.

– Я буду жить здесь, – сказал Отар брату, – в горах, чтобы меня никто не беспокоил. За моим домом в Афоне присматривай ты, можешь сдавать его курортникам, а можешь жить в нем сам, но не продавай. Принесешь мне ружье, патроны, нож и кое-что из посуды.

И стал Отар жить в домике в горах. Он поставил головы жены и ее любовника на грубую деревянную полку так, чтобы пламя, горевшее в очаге, освещало их по вечерам.

Он сидел и долгими вечерами разговаривал с высушенной головой жены. Ни милиция, ни знакомые, ни бывшие сослуживцы не беспокоили его. Он впускал в дом лишь братьев. Некоторые в Новом Афоне даже стали забывать, как выглядит Отар. Он превратился в местную легенду, такую же далекую и не правдоподобную, как появление иконы Матери Божией Иверской на Святой горе.

Так бы и тянулась спокойная и размеренная жизнь четырех братьев от сезона к сезону, не начнись война. Один из братьев перебрался в Сочи, второй – в Ростов, младшие, разжившись оружием, ушли в партизаны.

В то время и пролегла непреодолимая граница между абхазами и грузинами. Год-два в партизанском отряде еще надеялись, что грузинские войска вернутся, но потом стало ясно – если это и случится, то не скоро. Люди разбегались, осталось лишь шесть человек, воюющих скорее по привычке, чем из убеждений. Единственным местом, где они могли чувствовать себя в относительной безопасности, был дом Отара, куда не рисковал заходить никто из абхазов.

– А, это вы? – не оборачиваясь, проронил Отар, когда дверь в доме скрипнула и появились два его брата-партизана с приятелями. Все пришельцы, кроме одного, бородатые, грязные, уставшие. Лишь младший брат Отара, Давид, был выбрит, он пришел к брату в чистых черных штанах, модельных ботинках и в белой рубашке.

Покосившись на засушенные головы, Давид присел к столу, автомат с пристегнутым рожком поставил у стены.

– Как живешь, Отар?

– Все так же. Для меня ничего не меняется, – глядя в огонь, отвечал старший брат.

По невеселому виду пришедших Отар понял: дела у них идут ни к черту.

– Как война?

– Никак! – Давид зло ударил ладонью по столу.

– Если никак, то и воевать не надо.

– Как ты можешь такое говорить?! В моем доме в Новом Афоне живут чужие люди!

– А в моем? – спокойно напомнил Отар.

– Твой дом стоит пустым, все его обходят стороной.

– Вы уже не воины, если враги не боятся занимать ваши дома, – сказал Отар.

– А кто же?

– Вы разбойники! – и он усмехнулся. – Корову убить, свинью украсть – это вы можете, но не способны на большее!

– Наши еще вернутся!

– Не знаю, – покачал головой Отар.

– Я думаю, средние братья правильно сделали, что уехали отсюда.

– Ты их давно видел?!

– Я собираюсь в Сочи.

– Навсегда?

– Нет, повидать Тосо.

– Что ж, я думаю, он подыщет тебе работу. Давид опустил голову:

– Брат, я бы уехал отсюда, но для этого нужны деньги, здесь их не найдешь.

– Деньги… – задумчиво проговорил Отар. – Я бы тебе дал денег, но их у меня нет. Мне они уже давно не нужны.

– Я не хочу оставлять тебя, – тихо проговорил Давид.

– Я не гоню, можешь – оставайся! Нет – уезжай! Я привык жить один!

– Мне нужен совет старшего.

Отар нагнулся и подбросил в пылающий очаг еще несколько выбеленных дождями коряг. Огонь вспыхнул сильнее, тени заплясали на высушенных человеческих головах.

– Жены у меня нет, – почти беззвучно произнес старший брат, – поэтому есть готовьте себе сами. Это и ваш дом.

Пока мужчины ели, Отар вышел во двор. С топором в руке он поправлял изгородь, которую подрыли дикие свиньи.

Давид вышел из дома, в руке он держал кусок холодного бараньего мяса и ломоть черствого хлеба. Он многое хотел сказать брату, но боялся признаться в своей слабости. Воевать ему было уже невмоготу. Он чувствовал, что Отар прав, из воина он превратился в разбойника, и произошло это незаметно. Чтобы добывать оружие и патроны, пришлось связаться с сочинскими бандитами. Сначала еще водились деньги, но потом и они перестали поступать из Тбилиси, расплачиваться приходилось услугами. Давид понимал, что погряз окончательно. Единственное, что могло спасти его, это деньги на отъезд.

– Наверное, все же я уеду, – сказал он.

– Правильно сделаешь, – постукивая топором по ржавому согнутому гвоздю, выпрямляя его на камне, отвечал Отар.

– Но это произойдет не сейчас, позже, я обязательно зайду к тебе перед отъездом.

– И это правильно, – отвечал старший брат. Он выпрямился и посмотрел вдаль. Между двумя поросшими лесом горами виднелись город, море.

– Ты знаешь, сколько я уже не был там?! Давно. С того самого дня, как вернулся из заключения. Когда побудешь в тюрьме, на зоне, поймешь, что лучше жить одному и не видеть людей. Передай от меня привет Тосо.

– Я если получится…

– Не возвращайся, здесь для нас все кончено! И друзьям своим скажи… Ты помоложе, у тебя получится начать жизнь заново.

«Деньги, – подумал Давид, – для этого мне нужны деньги.»

В душе младший брат позавидовал старшему. Тот мог позволить себе жить независимо, жить своей, не чужой жизнью.

– Вина у меня нет, – усмехнулся Отар. – На этой стороне горы солнце бывает только вечером, виноград не вызревает… Раньше хоть вы вино приносили. Теперь уже и этого нет… Ты-то сам давно был в Новом Афоне?

– Месяц тому назад, ночью. Стоял возле своего дома, смотрел на чужую жизнь.

– Земля не может стоять пустой, – проговорил Отар, вбивая в жердь выровненный гвоздь, – ты ее бросил, пришли другие люди.

Давид оставил друзей в доме, а сам ушел, когда солнце уже коснулось моря.

Назавтра к полудню он объявился по ту сторону реки Псоу, отделяющей Россию от Абхазии. В кармане у него лежал российский паспорт, самый что ни на есть настоящий, купленный за 400 долларов. Милиция в Сочи и Адлере, в отличие от московской, умела отличать грузин от чеченов.

Поэтому Давида никто не останавливал, он спокойно добрался до аэропорта, где работал автодиспетчером его брат Тосо, и позвонил из автомата. Ответил сам Тосо.

– Давненько ты не объявлялся, Давид!

– Привет тебе от братьев. Найдешь время посидеть со мной?

– Конечно, ты где?

– Возле заправки, у телефона-автомата.

– Жди, скоро подойду.

Давид стал возле проходной, смотрел на здание из белого силикатного кирпича, в котором располагался кабинет Тосо.

«Чего он медлит? – думал Давид, – дела наверное.»

Дверь не открывалась. Никто не спешил по летному полю к проходной. Давид хотел уже позвонить еще раз, узнать, что же задержало брата, как услышал у себя за спиной;

– Давид! – Тосо стоял у него за спиной.

– Откуда ты появился?

– Догадайся.

– Я же только что говорил с тобой.

– Техника! – Тосо улыбнулся немного надменной улыбкой. – Жить надо уметь, брат, – и он вытащил из кармана трубку радиотелефона. – Зачем в кабинете сидеть? Купил за 200 долларов, аппарат поставил у себя на столе, а трубку в карман бросил, и ходи, где хочешь. На расстоянии шести километров сигнал принимает. Начальство звонит, а я вроде бы на месте.

– А если в кабинет зайдут? – поинтересовался Давид.

– Я с утра пиджак на спинку кресла повешу и очки на бумаги положу. Кто зайдет, увидит – Тосо на месте. Куда человек без очков пойдет? Значит, на минуточку выскочил. Солдат спит, а служба идет. Пошли, угощаю! – Toco , обнял брата за плечи и повел к ближайшей шашлычной.

Аккуратный беленький заборчик, низкие фонари-торшеры, пестрые зонтики, пластиковые столы и стулья. Дурманящий запах исходил от дымящегося мангала. В дневное время народу в шашлычной было немного, братья уселись за крайний столик, возле которого вился виноград.

Давид выглядел немного одичавшим в отличие от Тосо, привыкшего к шумной городской жизни.

– Говорил я тебе, – убеждал Тосо брата, – нечего делать тебе в горах, жить надо, деньги зарабатывать, – при этом Тосо демонстративно держал руку перед лицом, на пальцах поблескивал огромный золотой перстень-печатка. – Думаешь, дутый? – усмехнулся диспетчер автопарка. – Литой, цельный!

– Я и не говорил, что он дутый.

– Но подумал! – Тосо схватил Давида за руку. – Ты мне в глаза смотри, надоело тебе в горах без толку бегать?

– Надоело, – честно признался Давид.

– Ну вот, теперь можно и по душам поговорить!

Тосо, не глядя, махнул рукой, и шашлычник, хорошо знавший диспетчера, подошел к столику.

– Угости брата от души, – сделал он странный заказ.

Тосо не знал, что брат давно был связан с сочинскими бандитами. Он до сих пор считал Давида молодым глупцом, который без всякой корысти для себя бегает по горам с автоматом.

– Перебирайся к нам, я тебе работу найду какую хочешь! Золотых гор не обещаю, но сыт будешь. Девочки, вино – все к твоим услугам. В сезон здесь какую хочешь бабу найти можно: и дорогую, и дешевую, и ту, которая тебе еще сверху приплатит. Они голодные сюда со всей России съезжаются.

Зазвенел телефон, лежавший на краю стола. Тосо откашлялся и взял трубку.

– Слушаю. Да, конечно, автобус будет, как и договаривались, батона. Ровно в четыре он ждет тебя у крыльца, – Тосо отложил трубку и рассмеялся. – Теперь мой офис – где угодно. Людям что надо? Чтобы я им ответил. А где я сижу, дело десятое.

Шашлычник поставил перед братьями две тарелки с нарезанной зеленью и блюдо с четырьмя только что снятыми с огня шампурами.

– Умеешь ты жить, – вздохнул Давид.

– И тебе никто не запрещает.

«Таких денег, каких мне надо, у него нет, – подумал Давид, – а если бы и были, он мне их не дал бы. Неужели мне придется идти работать? Нет, – тут же подумал он, – бандиты не позволят. А я им должен столько, что уже и не сосчитать.»

Вновь зазвенел телефон.

– Прямо телефонная станция какая-то! – возмутился Тосо, но все же ответил официальным бодрым тоном:

– Слушаю. Да-да, понял, конечно обеспечу проезд броневика, какие вопросы? Прямо к трапу! У нас никогда ничего не случалось. Как же, спасибо, не откажусь! – Тосо положил трубку и гордо сообщил Давиду:

– Видишь, как дела делаются.

– Какой еще броневик? – у Давида мысли работали лишь в одну сторону: автомат, боеприпасы, броневик, танк.

– Банковский броневик, – пояснил Toco. – Через аэропорт чего только не проходит, все везут! Иногда посмотришь: какой смысл обыкновенные гайки в ящиках перевозить по воздуху, они же золотыми становятся, а вот пересылают, черт их поймешь! А вот этот груз по-другому в Абхазию и не переправишь – деньги. Наличку самолетом пересылают. Потом ее в банковский броневик и – в Абхазию., У вас же там с банками – беда, с “безналом” лучше не связываться, только наличка действует. Вот умные люди и пристроились. За гроши у вас мандарины скупают, а потом их в Москве, в десять раз цену накрутив, продают.

– Абхазы и в моем саду мандарины собирают и русским продают, – мрачно сказал Давид.

– Это уж кому как повезло: кто продаст, а у кого даром заберут. Я и решил для себя, – сообщил Toco, – забыть о Новом Афоне. Все, что было, прошло! Пусть им мои мандарины и деньги за них поперек горла станут! Водитель, который в броневике деньги возит, мой знакомый, ему хорошо платят. Мало того что от сочинского банка зарплату получает, так еще московский клиент ему сверху наличными приплачивает за каждый рейс. А рейсы такие часто случаются – раз в два-три месяца. Ты водить машину не разучился?

– Зачем ему еще и сверху приплачивают? – нервно жуя шашлык, спросил Давид.

– Человеку, который деньги возит, нужно хорошо платить, искушение большое. Ты бы на какой сумме сломался?

– Чего? – не понял Давид.

– Я говорю, что для каждого человека есть критическая сумма. До этого он и муж хороший, и друг верный, и гражданин порядочный. А покажи ему сто штук баксов – и что куда подевалось? Друга предаст, жену бросит, родину продаст. Я живу и Бога молю, чтобы мне он таких денег не подсунул.

– И сколько же в броневике везут?

– Точно не знаю, но обычно миллионов пять-десять российскими мелкими купюрами, чтобы за мандарины расплатиться.

– Даже не знаю, – задумался Давид, – соблазнили бы меня эти деньги?

– А мне парень инкассатор рассказывал, что он уже приучил себя не деньги видеть, а просто мешок и представлять себе, что в нем сухари или картошка. И поэтому спокойно везет. И мне за этот рейс кое-что обломится, так, чисто символически. Владелец банка – человек умный, знает: сделай один презент, второй, в следующий раз я для него в лепешку разобьюсь. Я бы мог запретить въезд банковского броневика на территорию аэропорта. Не положено – и все! Тащите мешки на себе до самых ворот! Но деньги, они любые ворота открывают, любые замки. Что мне, жалко, что ли? Хочешь, тебя устрою деньги возить? – рассмеялся Тосо.

– Не хочу, – поморщился Давид.

– А делов-то всего – сел в броневик, ружье между ног зажал и едь себе до самой Гудауты, анекдоты трави, а приехал, выгрузил и назад вернулся. Тишь да благодать.

– Почему до Гудауты?

– Они туда наличку возят. За один рейс столько же срубают, сколько зарплата за месяц. Поди, хреново?

Давид на какое-то время сделался задумчивым, а затем широко улыбнулся.

– Не о том, брат, говорим. Я пока жизнь свою круто менять не собираюсь. Есть ты у меня, есть к кому в гости приехать.

– Зато я к тебе приехать не могу, – засмеялся Тосо.

Вновь зазвонил телефон.

– Слушаю, – лицо Тосо сделалось серьезным, он лишь несколько раз коротко сказал “да”, бросил трубку в карман пиджака и поднялся. – Извини, Давид, начальство вызывает, нервировать его нельзя. Если задержишься в городе, заходи еще. Лучше всего в субботу, потому как в пятницу мне броневик принять надо и отправить. Не волнуйся, все уже заплачено, – предупредил Давида Тосо, уловив его испуганный взгляд, брошенный на шашлычника. – Видишь, и он подтверждает, платить никому не надо. Вот так-то.

Тосо торопливо пошел к будке охранника у ворот аэропорта.

На пластиковом столике подрагивал стеклянный полуторалитровый кувшин с красным вином, а шашлыки хоть и успели остыть, но еще источали аромат пряного мяса, смешанный с дымом. Этот запах напоминал Давиду детство, когда он вместе со старшими братьями прибегал во двор домика в горах к ужину.

Сочные куски хорошо приготовленного мяса исчезали один за одним. И Давид, задумавшийся о своем будущем, изумился, что сумел съесть все четыре шампура шашлыков, выпил добрую половину кувшина вина, не почувствовав при этом ни особой сытости, ни головокружения. Он промокнул губы салфеткой и встал из-за стола. Шашлычник помахал ему рукой, мол, все в порядке.

Давид шел по набережной, прикидывая в уме, как жить дальше.

«Ничего случайного не бывает, – думал он, – и звонок в шашлычной прозвучал не случайно. Если чего-то долго хотеть, судьба даст шанс. И уж мое дело – воспользоваться им или нет. Я не разбойник, не бандит, не грабитель, – убеждал себя Давид, – я просто хочу нормальной жизни. А мандарины из моего сада рвут мои враги и продают русским, значит, деньги за мандарины – мои деньги. Их уводят у меня из-под носа. Судьба не зря напомнила мне о них, дала в руки шанс. Пятница.., броневик.., деньги, – не шло из головы Давида. – Это тебе не коров красть и свиней… С такими деньгами можно начать новую жизнь. Риск не велик. Абхазия – место, где законы не действуют, где никто толком не станет искать ограбивших броневик. Если бы деньги везли крупными купюрами, как обычно, тогда я бы не стал к ним прикасаться. Вычислили бы по номерам, по сериям. А везут мелкие, их где угодно потратить можно. Никто на номера смотреть не станет. Но один я дело не потяну. Сколько их в броневике? – задумался Давид. – Вроде бы Тосо говорил трое: водитель и двое инкассаторов. Нет, ничего он не говорил, но вряд ли их будет больше. Пусть – четыре. Остановить машину на горной дороге – пару пустяков. Я даже место знаю, – и он усмехнулся, вспомнив крутой поворот на подъезде к Гудауте: с одной стороны – пропасть, с другой – высокая скала, ни развернуться толком, ни убежать. И все же он еще сомневался. Он решился, но понимал, что отважиться на ограбление – значит навсегда стать другим человеком. – Это деньги моих врагов, украденные у меня, – убедил себя наконец Давид. – Часть позже отдам ребятам, пусть воюют. Остальное возьму себе. А без сочинских мне не обойтись. Они не менты, они быстро сообразят, в чем дело, и потом прижмут. Уж лучше поделиться с ними сразу и не рисковать. Они и помогут.»

У бандитов в любом городе существует что-то вроде диспетчерской. Это может быть ресторан, где постоянно сидит пара крепких парней с сотовыми телефонами, может быть зал с игральными автоматами или холл большой гостиницы.

Пару подобных мест Давид знал. Он зашел в открытый ресторан, неподалеку от автобусной станции, знакомых лиц ему не попалось, телефонов сочинских партнеров он не знал, те не рисковали доверять ему подобную информацию. Но Давид безошибочно определил, кто ему нужен. За столиком возле колонны сидели парни в коротких кожаных куртках. На столике покоились два мобильника. Парни играли в карты, не на деньги, в примитивного дурака. Они вели себя достаточно тихо.

Давид подошел, поприветствовал игравших кивком головы.

– Чего надо? – оторвался от карт крепко сбитый блондин, стриженный ежиком, взгляд его колючих глаз не предвещал ничего хорошего всякому, зря потревожившему его.

– Шпита ищу, – сказал Давид, – очень нужен.

– Шпита многие ищут, – бесстрастно отвечал блондин, выкладывая на стол карту.

– Скажи ему, Давид из Нового Афона спрашивает.

– Новый Афон, – усмехнулся блондин, – это вроде как заграница.