Текст книги "Возвращение с того света"

Глава 17

Молитвенный дом напоминал пагоду, впрочем, настолько отдаленно, что сходство это вызвало у Ирины слабую тень улыбки. Она уже была здесь вчера и теперь не стала останавливаться, чтобы во второй раз по достоинству оценить изыски провинциального архитектора. Говоря по совести, ей хватило и первого раза.

В сопровождении разговорчивого бородача, который назвался Аркадием, она вошла в украшенную затейливой металлической вязью калитку и по бетонной дорожке пересекла обширный участок, засеянный какой-то удивительно зеленой и ровной декоративной травой, из которой тут и там высовывались живописные кучки валунов, довольно неопрятно скрепленных между собой цементом. Во всем сквозила претенциозность самого низкого пошиба, резавшая глаза даже Ирине, которой, в общем-то, было не до того.

Аркадий со слегка неуклюжей, видимо для него непривычной, галантностью распахнул перед ней высокую арочную дверь темного дерева со сверкающей латунной ручкой, и Ирина вошла в дом, подавив внезапно охватившую ее нервную дрожь. Она приписала эту дрожь вполне понятному в подобной ситуации волнению, при этом отлично понимая, что пытается обмануть себя – это был самый настоящий испуг.

Во внутреннем убранстве дома чувствовалась рука неумелого, довольно безвкусного, но, несомненно, вдохновенного декоратора, опиравшегося в своих творческих поисках на немалую финансовую мощь.

По углам просторного темноватого холла были расставлены деревянные идолы со зверскими оскаленными рожами. В основании каждого идола имелось небольшое углубление – не иначе как жертвенник, а в коротких атрофированных руках эти чудища держали примитивные коптящие светильники, почти не дававшие света. Мозаичный пол из тонированного бетона с мраморной крошкой представлял собой примитивное изображение небесной сферы со знаками Зодиака, настолько искаженными, что их трудно было опознать. Стены покрывала мрачная роспись, выполненная в черно-красно-коричневых тонах каким-то местным пачкуном. Изображала она, похоже, духов земли, воздуха, воды и огня, во всяком случая, такой вывод можно было сделать из внешнего вида этих перекошенных монстров.

Были там и другие духи. Судя по исходившим от них острым бело-голубым лучам, это были посланцы далеких звезд. Вся эта одухотворенная компания рвала на куски, сметала ураганами, топила, жгла и иными способами умерщвляла каких-то темненьких уродцев, вероятно, пресловутых детей зла, которые кишмя кишели по всему периметру стен, строя козни и предаваясь всевозможным видам разврата. Художник далеко не был мастером своего дела, но каким-то таинственным образом ему удалось создать настроение: со стен изливался мощный поток ненависти, такой тяжелой, что она, казалось, имела физически ощутимый вес.

Вот в этом-то и есть главный секрет притягательности новой религии, подумала Ирина, разглядывая эти фрески. Ненависть проще и доступнее, чем любовь, и кажется гораздо более действенной и энергичной. Даже какой-то недоучка, а то и вовсе неуч, размалевавший эти стены, сумел добиться желаемого эффекта – нарисовать на штукатурке ненависть гораздо проще, чем любовь. Попробовал бы этот доморощенный Рафаэль изобразить любовь!

Получилась бы либо порнография, либо розовый сахарный сиропчик, от которого любого нормального человека с души воротит…

Аркадий что-то сказал и исчез. Кажется, он просил подождать, но Ирина не расслышала, она увлеченно оглядывалась по сторонам, забыв на минуту о своих бедах, пораженная размерами человеческой глупости и легковерия как в глобальных масштабах, так и в том, что касалось ее лично. «Что я здесь делаю?» – снова подумала она, стоя в одиночестве посреди мрачного холла, слабо освещенного коптящими огоньками светильников. У нее возникло непреодолимое желание потихоньку выйти на улицу и пойти прочь, постепенно ускоряя шаг.., бежать, бежать отсюда без оглядки. Какой бред, какой позор! Со своими трудностями, со своим горем следует справляться самостоятельно, а не обращаться за помощью к шарлатанам. От себя не убежишь, и сколько бы ни камлали волосатые шаманы, так было, есть и будет. Илларион, Илларион, подумала она. Ваши «хорошие ребята», вероятно, и в самом деле отличные парни, если умение отлично водить машину, метко стрелять и профессионально ломать руки означает быть хорошим парнем. Не уследили они за мной, а напрасно…

Надо было взять за волосы, зашвырнуть обратно в квартиру и хорошенько выпороть…

Она подошла к двери и уже положила ладонь на начищенную до блеска латунную ручку, но тут позади нее кто-то деликатно кашлянул.

Она стремительно обернулась, подавив испуганный возглас, но ничего страшного позади нее не было. На фоне тяжелой темной портьеры, закрывавшей, по всей видимости, какую-то дверь или коридор, стоял среднего роста мужчина с пепельными легкими волосами, которые почему-то казались безжизненными, и слегка улыбался краешком немного искривленного какой-то мышечной болезнью рта.

– Здравствуйте, сестра, – сказал он. – Это вы Ирина Быстрицкая?

– Да, – ответила Ирина, – это я. Но тут какая-то ошибка. Я.., вряд ли я имею право называться вашей сестрой. Я имею в виду, что…

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – ответил мужчина. – Но каждый, кто переступает порог этого дома без камня за пазухой, становится членом нашей семьи – братом или сестрой – навсегда.

– Навсегда? – переспросила Ирина, стараясь унять нервную дрожь. – Это очень долго и, наверное, налагает массу обязательств.

– Никаких обязательств, – снова улыбнулся ее собеседник. Улыбка у него была странная.., как, впрочем, и он сам, и весь этот дом. – Никаких обязательств и никаких обязанностей, одни лишь права.

Причем самые широкие. А что касается сроков… Возможно, я не совсем верно выразился. Правильнее было бы сказать, что человек остается нашим братом до тех пор, пока сам этого хочет, и даже дольше – до тех пор, пока не совершит поступок, который превратил бы его в нашего врага. Надеюсь, мои объяснения развеяли ваши сомнения.., да?

Ирина неопределенно пожала плечами.

– Н-ну… – сказала она. – Я даже как-то не знаю… Мне как-то не приходилось еще бывать чьей-нибудь сестрой… Особенно сестрой такого большого количества совершенно незнакомых людей.

Она понимала, что говорит что-то не то, но эта попытка читать проповеди прямо на пороге неожиданно разозлила ее, заставив встряхнуться и почти прийти в себя. Уж больно невзрачным был этот бесцветный человечек – типичный неудачник, нашедший себя в вере, тип из тех, что пристают к вам в метро с отпечатанными на ксероксе религиозными брошюрками.

– Свет истины приходит к каждому из нас по-разному, – не вполне понятно, но вполне мирно отреагировал на ее выпад мужчина. – Пойдемте, сестра.

Вас давно ждут.., чтобы показать вам этот свет.

Ирина едва заметно вздрогнула. В словах этого криворотого проповедника ей почудилась скрытая угроза, но отступать было поздно, да и некуда, пожалуй. Если дело было нечисто, то далеко убежать ей бы наверняка не удалось.

«Ну-ка выбрось дурь из головы, – скомандовала она себе. – Что за дикие фантазии? Тоже мне, жертва шаманов – охотников за донорскими органами…»

– Что ж, – сказала она, – свет так свет. А то у вас здесь, на мой взгляд, как-то темновато…

Мужчина ничего не ответил, лишь коротко дернул уголком своего перекошенного рта и приглашающим жестом отодвинул в сторону портьеру, пропуская Ирину вперед.

За портьерой открылся неожиданно светлый и лишенный каких бы то ни было сомнительных украшений коридор, имевший вполне европейский вид – кремовые стены, светлые гладкие пластины дверей по обе стороны, охристое ковровое покрытие, загнанное под плинтуса, мягкий свет матовых потолочных светильников… В конце коридора виднелись ступени ведущей на второй этаж лестницы, возле которой Ирина без удивления заметила наведенный, казалось, прямо на нее любопытный глаз следящей телекамеры. Откуда-то доносилась негромкая инструментальная музыка. Насколько могла судить Ирина, это был Бах в какой-то современной обработке. Она затруднялась с уверенностью сказать, была обработка лучше или хуже оригинального звучания, но музыка напомнила ей о Глебе, и в душе снова замигал слабый, готовый потухнуть от малейшего сквозняка огонек надежды.

Потом она услышала приглушенный рев множества голосов, доносившийся, казалось, прямо из-под ног, словно пресловутые духи земли проснулись и требовали приношений. Уловив испуганное движение Ирины, ее спутник успокаивающе покивал головой и сказал:

– Не пугайтесь. Это собрание. Зал для собраний у нас в подвале, там больше места.

– Но вы сказали, что меня ждут, – удивилась Ирина.

– Разумеется, – подтвердил проводник. – Учитель ждет вас с того момента, как ему рассказали о вашем деле.

– А откуда, если не секрет, такое внимание к моей персоне? – спросила Ирина.

Мужчина рассмеялся с некоторой неловкостью, взъерошил свои рассыпающиеся волосы и ответил:

– Видите ли, ваше дело.., э.., можно сказать, исключительное. Для Учителя нет ничего невозможного, но умы современников отравлены скепсисом, да и потом, не каждый хочет повидаться с умершими родными и знакомыми…

– Почему? – спросила Ирина.

– Подумайте сами… Мертвые видят живых насквозь, а далеко не каждому хочется вдруг сделаться прозрачным.., тем более при свидетелях.

– При свидетелях?

– Ну, Учитель-то в любом случае будет присутствовать…

– Да – подумав, сказала Ирина, – я понимаю, В молчании они поднялись на второй этаж по неожиданно широкой и пологой лестнице. Ирину по-прежнему мучили сомнения, но у ее спутника был такой уверенный, будничный тон… Он говорил о вещах, существование которых с пеной у рта отрицала наука, с успехом заменившая современному человеку религию… Собственно, все официальные религии тоже косо смотрели на подобные вещи, полагая, что мертвым лучше всего оставаться на том свете. Так вот, он говорил об этих вещах так спокойно, словно обсуждал биржевые новости или последний футбольный матч между провинциальными командами. Это невольно внушало если не безоговорочную веру, то некоторое доверие.

Верхний коридор был почти точной копией нижнего, разве что оказался чуть длиннее, да в противоположном конце его вместо портьеры, за которой на первом этаже скрывался безвкусно размалеванный холл, виднелась точно такая же, как и все остальные, но снабженная кодовым замком дверь. Перед этой дверью на торчавшем из стены кронштейне Ирина заметила еще одну телекамеру и подумала мимоходом, что дети зла, как видно, сильно достают Волкова и его учеников, раз они прибегают к таким крутым охранным мерам. Она почти не сомневалась, что за одной из этих гладких светлых дверей сидит вооруженный охранник, и скорее всего не один, иначе к чему тогда были здесь все эти телекамеры? Не для того же, в самом деле, чтобы фиксировать в назидание потомкам каждую минуту жизни молитвенного дома…

Что-то маловато во мне благочестия, подумала она, бесшумно идя вслед за своим проводником по гасящему звуки шагов ковровому покрытию. Непростительно мало для пилигримки и паломницы, явившейся смиренно просить об исцелении… Впрочем, похоже, что здесь на это обращают очень мало внимания: хочешь – верь, не хочешь – не верь, только рот особенно не разевай, не гавкай… Такое впечатление, будто они все настолько уверены в своей правоте, что даже не считают нужным спорить и приводить доказательства: приходи, смотри и убеждайся…

Искренняя убежденность, подумала она. Вот это в них и подкупает. Хотя глаза у них у всех почему-то становятся как у вареной трески, стоит им заговорить о своей вере и о своем, как они его называют, Учителе…

Они остановились перед дверью в конце коридора – той самой, с кодовым замком. Не нужно было иметь архитектурного образования, чтобы определить, что прямо у них под ногами расположен холл – тот самый, с идолами по углам и росписью, изображающей тотальное истребление детей зла.

Спутник Ирины быстро и привычно пробежал указательным пальцем по кнопкам, замок мелодично пискнул и с громким щелчком открылся. Мужчина отворил дверь и впустил Ирину в помещение.

Дверь за ее спиной закрылась с сытым чмоканьем. Она обернулась и обнаружила, что ее спутник не последовал за ней, оставшись в коридоре. Впрочем, Ирина почти сразу же забыла о нем, пораженная тем обстоятельством, что эта комната почти в точности повторяла обстановку нижнего холла – те же идолы по углам, те же огоньки светильников, подмигивающие в их недоразвитых, непропорционально коротких руках, те же темные драпировки и мрачные росписи на стенах… Были и отличия. Например, посреди комнаты стоял низкий зеркальный столик, к которому были придвинуты два глубоких мягких кресла, обтянутых тисненой кожей. Столик был уставлен снедью: фрукты, вино, какое-то мясо, даже, кажется, шоколад… Весь этот натюрморт был освещен укрепленной на спинке одного из кресел переносной неяркой лампой, что делало его самой яркой, едва ли не основной деталью обстановки. Ирина вдруг ощутила совершенно ненормальный, зверский голод и вспомнила, что ничего не ела с.., с какого же времени? Неужели со вчерашнего утра?

Она нерешительно приблизилась к столу и опустилась в одно из кресел. Поесть?.. Несомненно, еда была оставлена для нее, но Ирина как-то не привыкла, находясь в чужом доме, без приглашения набрасываться на еду. В животе у нее совершенно неприлично заурчало. Н-да… Теперь Ирина не сомневалась, что стоит ей дать себе волю, и она не отведает и не отщипнет, а именно набросится на еду, как потерпевший кораблекрушение, которого две недели носило по волнам в обнимку с одиноким сухарем. Уж лучше было потерпеть.

Подумав так, Ирина немедленно принялась за дело. Тщательно составленный натюрморт на столе очень быстро потерял какую бы то ни было эстетическую ценность, которая в полном соответствии с законом сохранения вещества преобразилась в ценность энергетическую. Вино было прекрасным, и Ирина с трудом заставила себя ограничиться одним бокалом. В голове сразу зашумело, по телу разлилось приятное тепло, и она не вдруг заметила, что в комнате появился кто-то еще.

За спиной у Ирины в стене была ниша, завешенная тяжелой портьерой, и именно оттуда, бесшумно ступая по пушистому ковру, вышел одетый только в белоснежную набедренную повязку человек. Некоторое время он стоял молча, с любопытством и удовлетворением разглядывая гостью горящими сквозь завесу спутанных черных волос глазами, а потом шагнул вперед и негромко, но звучно сказал:

– Здравствуй, сестра.

* * *

Директор крапивинского молокозавода пребывал в некоторой растерянности, обещавшей в ближайшее время перерасти в полновесное раздражение.

Мало ему было своих проблем! Взять хотя бы состоявшуюся в прошлом месяце наглую кражу, которую местные заспанные менты до сих пор никак не могли раскрыть, так теперь еще и этот командированный, с которым совершенно неизвестно что делать. Ну чего, спрашивается, он сюда приперся?

Какой, к черту, в наше время может быть обмен опытом? Нищета – она и есть нищета. Пошел бы на ближайшую паперть, там бы ему все это очень подробно рассказали и продемонстрировали. Нет, приперся сюда аж из самой Вологды…

И дикий какой-то, одно слово – глубинка". Стоит, моргает на установленное еще при царе Горохе оборудование, словно никогда такого не видел. Интересно ему.., экскурсант. Говорит, что снабженец. Документы вроде в порядке. Странный какой-то снабженец. Хотя… Снабженец – это не специальность, а призвание.

До этого он, может быть, снабжал какой-нибудь агрегатный завод чугунными болванками, а вот теперь молоко в своей Вологде добывает… Такому, конечно, не грех с кем-нибудь опытом обменяться.., в одностороннем порядке. И желательно подальше от родной Вологды. Поближе к столице желательно. Кабаки там, девочки, то-се… Тем более что он, директор крапивинского молокозавода, препятствовать ему в этом не станет. Пусть делает что хочет, лишь бы под ногами не путался…

Командированный был как командированный – лет пятидесяти или около того, в пыльных коричневых туфлях, серые брюки на коленях отвисли некрасивыми пузырями, светлая короткая курточка на «молнии», несвежая белая рубашка, черный галстук, пенсионерская шляпа в дырочках для вентиляции, чтобы, значит, плешь не потела… Впрочем, плеши у него не было. Шевелюра у него была жесткая, густая, подстриженная аккуратно и густо перевитая сединой, красивая шевелюра, и лицо твердое, властное, " хотя и было сейчас на этом лице простоватое изумление и едва ли не тупость провинциала, узревшего чудеса молокоперерабатывающей техники. Все-таки за версту было видно, что на молокозаводе он едва ли не впервые. Одно слово – снабженец. Специалист широкого профиля.., даже широчайшего. Что же с ним делать-то?

– Вы знаете, – сказал директор, – вы походите пока по заводу… В общежитие поселитесь, я позвоню… Беда в том, что наш снабженец сейчас поехал по поставщикам, ждем его только к концу дня, а то и завтра. Так что вы пока осмотритесь сами, что ли… Давайте вашу командировку, я отмечу.

По громыхающей железной лестнице они поднялись на второй этаж заводоуправления, прошли по коридору, в котором сильно пахло жареной картошкой (в отделе труда и зарплаты всегда начинали готовиться к обеденному перерыву за добрых полтора часа), пересекли приемную, где навстречу директору поднялись какая-то пожилая женщина в синем рабочем халате, замасленный, черный, даже с каким-то зеленоватым отливом мужик – явный слесарь по ремонту оборудования, и жирная холеная дама бухгалтерского вида с микроскопическими бриллиантами в мочках больших хрящеватых ушей. Директор торопливо кивнул всем троим и прошел в кабинет, волоча за собой на буксире командированного, который неловко поклонился посетителям, смотревшим на него волками, и исчез за обитой дерматином дверью местного вместилища власти.

Через минуту он вышел из кабинета, еще раз извинительно прижал обе руки к сердцу и покинул приемную. Через полчаса он уже получил ключ от номера в заводской гостинице, но в номер не пошел, а отправился бродить по поселку, демонстрируя полное равнодушие и отсутствие служебного рвения. Видимо, мысли директора молокозавода, касавшиеся его командировки и его лично, были этому выходцу из провинции предельно ясны..

Снабженец из Вологды прошелся из конца в конец по главной улице поселка, с праздным интересом осмотрел больницу, школу и универмаг, посидел немного в жиденьком парке на берегу Крапивки, куря сигарету и разглядывая ржавые остовы древних качелей и прочих аттракционов, вокруг которых кругами бродили голуби и хмурые злые механики, немного постоял на берегу, вернулся на главную улицу, свернул с нее и, немного поплутав, вышел к большому краснокирпичному зданию, черепичная крыша которого безуспешно старалась стать похожей на кровлю пагоды. Он постоял несколько минут и здесь, простодушно глазея на ровную зеленую лужайку с живописными кучками валунов, и лениво побрел дальше, прикидывая, по всей вероятности, не рвануть ли ему в Москву и не завалиться ли там в какой-нибудь кабак. Он даже остановился посреди улицы, извлек из кармана потертый кожаный бумажник и, шевеля губами, пересчитал наличность.

Наличности, судя по всему, было негусто, потому что командированный в Москву не поехал, а, вздохнув и пожав плечами, направился в сторону гастронома, запримеченного им полчаса назад. Видимо, он вполне здраво рассудил, что там можно по вполне разумной цене приобрести то же самое, за что в московском кабаке с него сдерут семь шкур.

Посторонний наблюдатель (если бы кому-нибудь пришла в голову блажь хоть сколько-нибудь внимательно наблюдать за командированным из Вологды) был бы сильно удивлен, увидев, как этот невзрачный тип, который только что лениво брел вдоль улицы, явно намереваясь напиться, не дожидаясь вечера, вдруг подобрался, напрягся и шмыгнул в переулок, не дойдя каких-нибудь пятидесяти метров до вожделенных дверей магазина, за которыми скрывалась мечта алкоголика – заставленные спиртным полки. Здесь, за углом, провинциальный снабженец затаился, то есть, попросту говоря, поставил между ног свой обтертый кейс, закурил и остался стоять, щурясь и пуская дым в голубое небо, до тех пор, пока мимо него по главной улице не проехал на скрипучем велосипеде новый настоятель храма Святой Троицы отец Алексий, направляясь, как видно, к себе в Мокрое. За спиной у батюшки на широком ремне висела объемистая хозяйственная сумка, а пыльная ряса развевалась по ветру, открывая обтянутые блеклыми джинсами ноги в расшлепанных кроссовках.

– Мать твою, – сказал вслед батюшке командированный, снимая свою сетчатую пенсионерскую шляпу и утирая со лба обильно выступивший пот. – Вот так встреча!

Он докурил сигарету и только после этого покинул свое укрытие. Зайдя в гастроном, он приобрел-таки бутылку пива и разговорился с симпатичной продавщицей, изнемогавшей от скуки и потому готовой поболтать.

Обменявшись с ней несколькими общими фразами, командированный сказал:

– Интересно тут у вас. Попы какие-то на велосипедах гоняют… А церкви не видать. Может, строить собираетесь?

– Так это же отец Алексий, – сказала продавщица. – Тут неподалеку деревня такая, Мокрое называется, так вот там церковь. Отсюда километров пять всего. Там недавно батюшка пропал, отец Силантий.

– Как так – пропал? – с преувеличенным испугом, округлив глаза, спросил командированный. – Спился, что ли?

– Да ну вас, – отмахнулась продавщица, – что вы такое говорите, как не стыдно? Совсем пропал. Куда – никто не знает. Милиция искала, искала…

– И не нашла, – уверенно закончил за нее командированный.

– Какой там! – снова махнула рукой продавщица. – Даже один милиционер пропал, Колька Силаев, мы с ним в одном классе учились.

– Силаев? – переспросил командированный.

– Да, – ответила продавщица. – А вы что, знали его?

– Да нет, откуда, – сказал снабженец. – Просто похоже: Силантий, Силаев… Может, в этом секрет? Ваша фамилия, случайно, не Силина или что-нибудь в этом роде?

– Кошкина моя фамилия, – ответила продавщица, – а не в этом роде. Слушайте, – загораясь, сказала она, – а ведь и вправду… А вдруг их обоих". из-за этого?

– Вот уж не знаю, – сказал командированный. – В наше время все может случиться. – Погодите, – сказала продавщица, – а вы сами-то кто?

– Я-то? Штирлиц. Ну-ну, не сердитесь. Командированный я. На ваш молокозавод приехал, по обмену опытом.

– Чем там меняться-то? – презрительно скривила губки продавщица. – Куча старой рухляди, кроме молока да кефира ничего не выпускают.

– Да, – согласился командированный, – это я заметил.

– А вы из Москвы? – спросила продавщица, косясь на его правую руку, на которой не было обручального кольца.

– Из Вологды, – ответил он.

– А, – сказала продавщица, на глазах теряя интерес к разговору.

– Послушайте, – сказал вологодец, – можно я у вас еще кое-что спрошу? Я вижу, вы тут всех знаете…

– Работа такая, – без ложной скромности ответила продавщица.

– Я ведь сюда к вам специально напросился, – сказал командированный. – Брат у меня где-то в этих краях потерялся. Он в Москве жил. Пару месяцев назад сел в машину и поехал куда-то по делам.

Машину горелую нашли неподалеку, а сам исчез, как в воду канул.. У меня и фотография есть.

– Ну-ка, ну-ка, – с интересом подаваясь вперед, сказала продавщица. – Насчет горелой машины – это что-то знакомое, было здесь что-то такое…

Приезжий вынул из внутреннего кармана своей курточки фотографию с загнутыми уголками. Продавщица всмотрелась и даже захлопала в ладоши от удовольствия.

– Так это ж Федя! – воскликнула она. – Из больницы, который память потерял.

– Память потерял? – удивленно переспросил командированный.

– Ну да. Ничегошеньки не помнит. Они его кочегаром взяли в котельную. Только он тоже пропал…

– И он пропал?! Да что же это у вас тут, прямо Бермудский треугольник какой-то… Неужели эти сволочи Глеба убили?

– А его Глебом звали? – спросила продавщица. – Красивое имя… Только его, наверное, не убили, – она понизила голос до заговорщицкого шепота. – Он, наверное, сбежал… Девчонки из больницы рассказывали, что в пристройке, где он жил, стрельба была совсем недавно, двух наших милиционеров убили и одного какого-то штатского, не нашего, не крапивинского… А Глеб ваш пропал…

– Спасибо, солнышко, – вздохнув, сказал командированный. – Спасибо. Шоколадку тебе купить?

– Не надо мне шоколадки, от нее зубы портятся, – сказала продавщица и, по-бабьи подперев ладонью щеку, добавила:

– Да вы не расстраивайтесь так, не надо. Найдется ваш брат.

– Спасибо, – снова повторил командированный. – Если жив, найдется. Он у меня боевой.

Он побрел к выходу, совсем по-стариковски опустив плечи. Продавщица осталась за прилавком, с жалостью глядя ему вслед и уже прикидывая, как будет рассказывать эту историю своим подружкам.

На этом житель Вологды прервал свою экскурсию по поселку, направившись прямиком в заводскую гостиницу.

Сидя на продавленной кровати в неуютном гостиничном номере, он разложил на тумбочке нехитрую снедь, неумело открыл бутылку об острый край кроватной рамы и стал есть, запивая колбасу пивом. Он давно отвык от всего этого: от неуюта, от колбасы с черным хлебом, дешевого отечественного пива, от несвежих сорочек и острого чувства обступающей со всех сторон опасности, непосредственной, связанной не со служебным втыком, а с вероятностью получить пулю прямо в набитые этой колбасой и этим пивом кишки. Теперь он чувствовал себя бодрым и помолодевшим лет на двадцать, тем более что картинка вырисовывалась даже более любопытная, чем при взгляде из московского кабинета.

Поев, он смахнул крошки в газету, скомкал ее и, не найдя мусорной корзины, затолкал в полупустой кейс. После этого он прямо в ботинках завалился на кровать и пролежал на ней до самого вечера, непрерывно куря и глядя в потолок. Мозг его при этом не переставал напряженно работать, комбинируя, строя версии и тут же отбрасывая их прочь. Один раз он встал, чтобы отыскать в коридоре туалет, а когда вернулся, вынул из кейса сотовый телефон и вставил в него батарейки, вынутые на всякий случай, чтобы не вовремя раздавшийся звонок не разрушил имидж командированного. Набрав по памяти длинный номер, он коротко переговорил с кем-то в не терпящем возражений повелительном тоне, после чего засунул телефон под подушку и вздремнул часа полтора. Разбудило его доносившееся из-под подушки пиликанье телефона. Выслушав то, что ему хотели сообщить, командированный удовлетворенно хмыкнул, отключил телефон, снова вынул из него батарейки и бросил все это в кейс.

Он сел на кровати и посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез, пора было отправляться. Он вынул из висевшей под мышкой кобуры пистолет, некоторое время колебался, разглядывая его и явно что-то прикидывая, а потом решительно затолкал оружие за радиатор парового отопления. Без пистолета он чувствовал себя не вполне одетым, но являться туда, куда он собирался пойти, с пистолетом за пазухой было опасно.

Ай-яй-яй, подумал он, какие сложности. С пистолетом опасно, без пистолета опасно." Можно подумать, тебя сюда кто-то гнал. Любишь кататься – люби и саночки возить. Если хочешь есть варенье, не лови хлебалом мух… Ну и так далее. В кабинетике, задницей в креслице, легко ощущать себя большим стратегом. А ты давай-ка побудь для разнообразия тактиком, да не в кабинетике, а тут, в окопах, так сказать. Пива вот маловато купил.

Коньяк – напиток стратегов, а нам, тактикам, без пива просто никуда…

Полковник Малахов рывком поднялся с кровати, поправил сбившийся на сторону галстук, натянул куртку, водрузил на голову дурацкую сетчатую шляпу (макароны через нее хорошо отцеживать, с ядовитым юмором подумал он) и вышел из номера, тщательно заперев за собой дверь.

Вскоре он уже входил в узорчатую железную калитку. Собственно, даже не входил, а вливался вместе с потоком верующих, устремившихся на вечернее собрание. Примерно в это же время на лесной тропинке Ирину Быстрицкую настиг грабитель, но полковник ничего об этом не знал. С молодо бьющимся сердцем он твердым шагом вступил в храм Вселенской Любви, чтобы вкусить от новой веры и попробовать, какова она на вкус.