Текст книги "Возвращение с того света"

Глава 19

Полковник Малахов поспал за ночь всего каких-то несчастных три часа, и не потому, что был чем-то занят, а просто потому, что никак не мог уснуть, терзаемый различными мыслями и, как показалось ему, клопами. Вечер, проведенный им в компании многочисленных «сестер» и «братьев», наполнил полковника впечатлениями по самую макушку, поставив его перед проблемой выбора между законностью и здравым смыслом, с одной стороны, и честью мундира – с другой. Слепой при этом отодвинулся как бы на второй план, хотя по-прежнему оставалось не вполне ясным, действительно ли он страдает от амнезии, или все это является частью хитроумно разработанной легенды прикрытия. Так или иначе, Слепой на время перестал интересовать полковника Малахова, следовало только внимательно следить за тем, чтобы он не возник где-нибудь за спиной с пистолетом в руке.

Гораздо больше интересовал его теперь его коллега – полковник Лесных. Сидя на молитвенном собрании, Малахов вдруг совершенно отчетливо понял, что Лесных не может не иметь отношения к этому пандемониуму. Это следовало из самых общих соображений, например из того, что и половины речей этого их голого проповедника, не говоря уже о делах, хватило бы на создание ему больших неприятностей. Лесных, прямой обязанностью которого и являлось создание этих самых неприятностей для различного рода трясунов и провидцев, не мог не знать о том, что творилось буквально у него под носом, в семидесяти километрах от Москвы. А если знал и ничего не делал – это уже был состав преступления. Впрочем, если предположить, что Лесных ничего не знал, это тоже можно было расценивать как преступление, точнее, как преступную халатность, в которой любой, кто хоть немного знал полковника Лесных, вряд ли решился бы его заподозрить. Похоже было на то, что вся творящаяся здесь катавасия происходила с ведома полковника, а то и вовсе по его прямому указанию.

Полковник Малахов со вздохом подумал, что тому существует масса косвенных доказательств, в свете которых деятельность полковника Лесных в этом поселке представляется, мягко говоря, трудно объяснимой.

Взять хотя бы этого нового попа или ту странную историю, в которой непонятным образом оказались замешаны журналист Андрей Шилов и отвечавший за его безопасность майор Колышев, как-то ухитрившийся упустить журналиста из вида. И все время то тут, то там, как чертик из табакерки, выскакивал Слепой. Он проходил через мысли полковника тонкой пунктирной линией, начало и конец которой безнадежно терялись в потемках.

Полковник заснул перед самым рассветом и проснулся с тяжелой головой и отвратительным привкусом во рту от бесчисленного множества выкуренных накануне сигарет. Первым делом он схватился за сотовый телефон и долго тряс его, дул в микрофон, тыкал в кнопки и ругался черными словами, прежде чем до него дошло, что вынутые из телефона батарейки так и лежат в кейсе, и он совершенно напрасно истязает ни в чем не повинный аппарат.

Помянув недобрым словом научно-технический прогресс, полковник вставил элементы питания в трубку и позвонил в отдел. Обозвав своих подчиненных бандой дармоедов и тунеядцев, умеющих только жрать водку в рабочее время и на народные деньги, он ощутил некоторое облегчение и, зевая и протирая глаза, объяснил своему заместителю, чего он, собственно, хочет. Заместитель сказал «есть» и поспешно прервал связь, чтобы не услышать сакраментальное полковничье «есть на ж… шерсть». Полковник хмыкнул – ход мыслей заместителя был ему предельно ясен – и отправился в душевую приводить себя в порядок.

Звонок полковника произвел среди его сотрудников взрыв делового оживления, сопровождавшегося своеобычной суетой.

Немедленно был извлечен из-за карточного стола водитель оперативного автомобиля, и немедленно же выяснилось, что отечество как пребывало в опасности, так и будет пребывать в течение неопределенного времени, потому что в машине стучат клапаны, засорился бензонасос и проколото заднее колесо, а завгар, жирная сволочь, не дает запчастей. Кинулись звонить завгару, но того не оказалось на месте, и тогда решено было отправляться в экспедицию на личном автомобиле капитана Борисова.

Водитель оперативки немедленно оживился и полез было за руль, но ему дали по рукам и отправили ремонтировать машину с поручением сообщить завгару, что на него заведено уголовное действие, как на злостного саботажника, работающего на организованную преступность. Шофер уныло побрел, а пятеро сотрудников отдела, набившись в немолодую, но надежную и вместительную «Тойоту-камри» капитана Борисова, укатили, горя желанием поскорее полюбоваться своим шефом в роли командированного из Вологды. Предвкушение этого редкостного зрелища создавало и поддерживало в салоне автомобиля приподнятое, праздничное настроение, и запыленная темно-синяя «Тойота», через раз нарушая правила дорожного движения, покатила прочь из города под шутки и прибаутки радостных и возбужденных пассажиров.

Начавшее было понемногу утихать веселье вспыхнуло с новой силой, когда на пятьдесят втором километре Минского шоссе они наткнулись на привязанную брючным ремнем к километровому столбику женщину в сбившемся на сторону пепельном парике. У женщины было длинное холеное лицо, на котором застыло выражение бессильной ярости, бешеные серые глаза и белоснежные лошадиные зубы, которые она скалила, как разъяренная самка шимпанзе. У ног ее были аккуратно разложены автомат Калашникова с откидным прикладом, пистолет системы Макарова и три гранаты Ф-1 «лимонка». Водители проезжавших мимо машин притормаживали, чтобы оказать помощь попавшей в беду женщине, но тут же испуганно газовали дальше, едва завидев эту зловещую выставку.

Капитан Борисов аккуратно затормозил у беленого бетонного столбика с отметкой «52» на синей эмалированной табличке, и весь экипаж «Тойоты» дружно высыпал наружу, чтобы полюбоваться невиданным дивом. Тут же выяснилось, что диво можно было не только созерцать или, скажем, трогать, но и слушать – оно отличалось завидным красноречием, и даже видавшие виды офицеры ФСБ смогли заучить несколько совершенно новых для них слов и выражений. Впрочем, они были ребята необидчивые, и настроение на время испортилось только у капитана Борисова, которому обильно оплевали брюки. Капитану пришлось отойти в сторонку и под смех и обидные советы коллег чистить брюки пучком травы.

Грустил капитан недолго. Случай отыграться представился ему немедленно, так как, будучи владельцем и водителем единственного находившегося в распоряжении группы транспортного средства, он был избавлен от необходимости тянуть жребий, когда встал вопрос о том, кому везти их находку в Москву.

Не повезло старшему лейтенанту Емелину, и он, вздохнув, извлек из недр своего пиджака наручники, прикидывая, как ему остановить попутку, имея на руках такой багаж. Он решил проблему, выйдя на середину дороги и наведя автомат в центр лобового стекла ехавшего в сторону Москвы микроавтобуса «Мерседес» под веселые комментарии, доносившиеся из стоявшей на противоположной стороне дороги «Тойоты». Комментарии сменились настоящим взрывом восторга, когда водитель микроавтобуса, решив, как видно, не искушать судьбу, выскочил из не успевшего еще до конца остановиться автомобиля и стреканул в придорожные кусты. Емелин сорвал голос, выманивая его оттуда, но в конце концов недоразумение разрешилось, и вскоре старшая медицинская сестра хирургического отделения крапивинской больницы прибыла-таки в Москву, хотя и не совсем так, как она рассчитывала, а главный эколог области герр Спицын так и не узнал о готовившемся покушении на его жизнь.

Полковник Малахов ничего этого, разумеется, не знал и знать не мог, хотя кое о чем догадывался, например о настроении своих подчиненных.

«Клоуны», – проворчал полковник, покидая гостиницу.

Все утро он неторопливо, даже праздно разгуливал по поселку, побывав еще раз в знакомом гастрономе, заглянул ненадолго в больницу, посетил поселковую администрацию и закончил экскурсию в отделении милиции. После его визита крапивинские блюстители порядка долго приходили в себя и еще дольше употребляли некоторые новые для себя обороты речи, которыми обогатил их лексикон командированный из Вологды.

Ведомственный патриотизм полковника все еще боролся с его совестью, и, чтобы развеять свои сомнения и избавиться от душевных мук, полковник решил ненадолго заглянуть в церковь. Не то чтобы он собирался досаждать своими проблемами Богу – отнюдь. У него был разговор к попу.

Велосипеда у полковника не было, а такой буржуазной роскоши, как такси, в Крапивино еще не завели. Во время своих хождений по поселку полковник узнал, что дважды в сутки из поселка выходит автобус, который, поколесив пару часов по окрестным ухабам и заехав в несколько деревень, неизменно, своим ходом или на буксире, возвращается к исходной точке своего маршрута. Первый рейс отправился три часа назад, второй ожидался ближе к вечеру, и полковник Малахов, негромко насвистывая «Долог путь до Типперери» для поднятия боевого духа, отправился в Мокрое пешком, совсем как лейтенант Силаев.

Полковник был умнее лейтенанта Силаева, и потому сначала сделал небольшой крюк, заглянув на главную и единственную площадь поселка. Здесь было здание поселковой администрации, универмаг, заросшая сочной лебедой клумба и памятник вождю – не Чингачгуку, ясное дело, а Владимиру Ильичу.

Выйдя на площадь, полковник нахмурился; на пыльной обочине перед универмагом не было ничего похожего на знакомую бежевую «Волгу». Тут до его ушей донеслось сдержанное фырканье: похоже, неподалеку не то собака чихнула, не то кто-то безуспешно пытался подавить взрыв гомерического хохота. Полковник незаметно огляделся и увидел притаившуюся в тени худосочной липы поодаль темно-синюю «Тойоту-камри». Полковник сделал независимое лицо, поправил на голове свою шляпу, которая, несомненно, и стала основной причиной издаваемых пассажирами «Тойоты» неприличных звуков, и с достоинством удалился в боковую улицу, которая полого спускалась к речке Крапивке.

Настоящей жары еще не было, и Крапивка оставалась полноводной. С досадой плюнув в прозрачный поток трехметровой ширины, полковник прогулялся вдоль берега и преодолел водную преграду по шаткому мостику, продолжая насвистывать «Типперери». На противоположном берегу он приостановился и закурил, но, сделав три или четыре затяжки, выбросил сигарету на дорогу: здоровье стало не то, и курение на ходу уже не доставляло прежнего удовольствия.

До леса он добрался без приключений, но полюбоваться живописным поворотом на «мусорный тракт» ему уже не довелось. Обходя по обочине глубокую, от края до края дороги, непрозрачную лужу, он оступился и по щиколотку въехал ногой в жидкую грязь. Выбравшись на сухое место, он пошел дальше, топая, тряся ногой и только что не приплясывая. Смотрел он при этом больше на свой ботинок, чем на дорогу, и почти налетел на щуплого, сплошь заросшего курчавой шерстью а-ля Карл Маркс мужичонку, который, присев на корточки, ремонтировал мопед. Ремонтировал он его как-то странно: создавалось впечатление, что он то ли ничего не понимает в несложной механике своего драндулета, то ли копается в нем просто для отвода глаз. Мужичонка дергал проводки и бесцельно постукивал гаечным ключом по металлическим частям, имея при этом самый растерянный и удрученный вид.

– О! – воскликнул он, заметив полковника. – Спаситель пожаловал! Помоги, дядя, видишь, загораю.

– Н-да? – с сомнением сказал полковник. Мопеды он видел только издалека и не мог бы с уверенностью сказать, один там цилиндр или два, но мужичонка глядел с тоскливой надеждой, и полковник нерешительно остановился.

– Ну что, не едет? – спросил он, критически оглядывая мопед. Мопед был далеко не нов и явно долгое время простоял в курятнике, тут и там на раме и крыльях виднелись полустертые нашлепки засохшего куриного помета. Рассмотрев это чудо техники поближе, полковник удивился тому, что оно добрело хотя бы до этого места: с виду" ему было самое место на свалке.

– Не едет, мать его в душу, – подтвердил прозорливую догадку полковника мужичонка. – Уперся, понимаешь, как ишак…

– Надо же, – сочувственно сказал полковник. – Как тебя, понимаешь, угораздило, прямо посреди леса… Я, брат, в этих мопедах ни черта не понимаю… и никогда не понимал, если честно.

– А чего в нем понимать, – пожал плечами двойник Карла Маркса. – Бензина нету, вот и не едет.

– Что ж ты мне тогда мозги клепаешь? – нахмурив брови, спросил полковник.

– А кому? – с непонятным жаром воскликнул Карл Маркс. – Кому мне тут, в лесу, мозги клепать? Воронам, что ли?

«Ну что ты будешь делать, – с огорчением подумал Малахов. – Не поселок, а сплошной сумасшедший дом. Тут „скорая“ нужна, а вовсе не техпомощь…»

– Ты извини, приятель, – сказал он, – я пойду. Бензина у меня все равно нет, а время поджимает. Дела, знаешь ли…

Карл Маркс внезапно вцепился обеими руками в отвороты полковничьей куртки, пачкая их маслом.

– Ты что?! – завопил он. – Ты куда?! А я?

Он присосался как клещ, и полковник, занятый отдиранием этого психа от своей куртки, заметил присутствие еще одного постороннего только тогда, когда позади него кто-то сказал глубоким, хорошо поставленным голосом:

– Привет, полковник.

Слова сопровождались характерным металлическим щелчком, и совесть полковника Малахова в мгновение ока возобладала над его ведомственным патриотизмом, получив мощную поддержку со стороны инстинкта самосохранения. Полковник вцепился в Карла Маркса мертвой хваткой и рывком развернулся вместе с ним на сто восемьдесят градусов в тот самый момент, когда оснащенный глушителем пистолет тихо хлопнул. Тело богомаза напряглось и сразу же расслабилось, сделавшись неимоверно тяжелым и словно текучим – удержать его в руках теперь было почти невозможно, – и полковник, не раздумывая, толкнул его навстречу второму выстрелу. Он сразу же полез за пистолетом, но необходимость в этом отпала сама собой. Из кустов на стрелка с шумом обрушились люди в штатском, пистолет с глушителем, отлетев далеко в сторону, упал в пыль, отцу Алексию заломали руки и кто-то, не удержавшись, съездил ему по шее. Отец Алексий зарычал, дернулся в последний раз и обмяк, поняв, что сделать ничего не удастся.

Малахов сплюнул в пыль, убрал пистолет в кобуру и подошел к нему.

– Привет, майор, – сказал он. – Сколько лет, сколько зим… Как здоровье полковника Лесных?

– Вот суки, – покачав всклокоченной головой, с горьким восхищением сказал отец Алексий.

– Споешь? – спросил Малахов.

– Спою, – успокаиваясь, ответил батюшка. – Куда ж теперь деваться?

* * *

Серебристо-серая «Вольво» с помятой решеткой радиатора остановилась, углубившись в лес примерно на километр. Глеб закурил и с минуту сидел неподвижно, наблюдая за тем, как дым от его сигареты белой лентой тянется в приоткрытое окно и слушая доносившиеся с заднего сиденья всхлипывания.

– Больно? – спросил он, не поворачивая головы.

Заднее сиденье ответило взрывом яростной брани.

– Это не ответ, – сказал Слепой. – А мне нужно с тобой поговорить, причем быстро, в рабочем порядке, потому что времени у меня, насколько я понимаю, в обрез. Ненавижу быть грубым с женщинами, но мне некогда ждать, пока ты решишь по своей воле поделиться со мной информацией. Итак…

Позади него щелкнул замок открываемой дверцы, и Мария, выскочив из машины, бросилась бежать в лес, неловко уворачиваясь от хлещущих ветвей и огибая стволы сосен. Глеб неторопливо вышел из машины, держа в руке отобранный у медсестры «парабеллум». Лес был сосновый, прозрачный, и спотыкавшаяся на высоченных каблуках женщина была ему отлично видна. Слепой поднял пистолет на уровень глаз и повел стволом, ловя на мушку мелькавшую между стволами сосен фигуру. Он прицелился сначала в затылок, потом в ноги, затем снова перевел ствол пистолета вверх и нажал на спуск.

Выстрел прозвучал сухо и буднично. Пуля ударила в ствол сосны на метр впереди Марии, просвистев у самого ее уха. Медсестра испуганно шарахнулась в сторону, каблук под ней подломился, и она, негромко вскрикнув, упала на усыпанный прошлогодней хвоей мох.

Глеб в несколько огромных прыжков настиг ее и остановился в шаге от своей сожительницы, держа пистолет в опущенной руке.

– Вставай, – сказал он, протягивая руку. – Хватит валять дурака.

Она швырнула в него пучком мха, целясь в глаза, и попыталась ударить его ногой в пах.

– Предатель! – прошипела она.

Глаза у нее были совершенно стеклянные, словно она совсем недавно приняла лошадиную дозу кокаина. В сущности, подумал Глеб, так оно и есть.., в определенном смысле. Она же за себя не отвечает, ее же запрограммировали, как токарный станок с ЧПУ, и разговаривать с ней скорее всего бесполезно…

– Ладно, – сказал он, – черт с тобой. Скажи мне, как звали ту женщину, которая приходила вчера, и можешь проваливать.

Мария плюнула в его сторону, но плевок не долетел.

– А ты попробуй, вспомни, – предложила она, глядя на него с такой ненавистью, что он невольно поежился. – Ты ее когда-то очень хорошо знал. Чертов урод, недоумок, мразь.

Глеб постоял над ней еще немного, слушая и не слыша извергаемую ее многоопытным ртом брань.

Он прислушивался в своим ощущениям, с легким испугом чувствуя, как трещит, надламываясь, словно яичная скорлупа, толстая кора амнезии, сковавшая его мозг. Это было похоже на начало ледохода, и он с растущим нетерпением подумал, что зря теряет время на эту курицу. Память возвращалась сама, без посторонней помощи, и он чувствовал, что еще немного – и он вспомнит все до мельчайших подробностей. Он не был уверен в том, что это будет приятно, но так устал от своей ущербности, что был согласен рискнуть.

– Ладно, – сказал он, – вставай.

Она снова разразилась площадной бранью, и он, морщась, подивился тому, как его угораздило спать с этой женщиной… Да что там спать – жить с ней, как с женой! – и получать от этого удовольствие. Он спрятал «парабеллум» в карман, наклонился и, схватив за шиворот, без церемоний поставил ее на ноги. Она пыталась отбиваться, царапаясь, как бешеная кошка, но рука у Глеба была длиннее, и он поволок свою спутницу к машине, держа ее на вытянутой руке, как кипящий чайник, Какое-то время она упиралась, но вскоре сдалась и пошла самостоятельно. Она шла ныряющей походкой (с потерей каблука одна ее нога стала короче другой на целых двенадцать сантиметров), баюкая поврежденную руку, и Глеб с неудовольствием подумал, что он все-таки прилично ее отделал. Думая о ней, он испытывал определенную неловкость: все-таки, будь она мужчиной, все было бы гораздо проще, и процесс выколачивания сведений давным-давно успешно завершился бы. Хуже всего было то, что Глеб отлично понимал: мягкость в подобных ситуациях недопустима, и для профессионала безразлично, мужчина перед ним или женщина. Более того, он знал, что из женщин получаются самые лучшие профессионалы – жестокие, безжалостные и хладнокровные, но это все-таки был не профессионал, а обыкновенная баба, которой задурил голову волосатый крапивинский шаман. Она была готова убивать и мучить, в этом Глеб не сомневался, успев достаточно хорошо изучить свою сожительницу, но, в отличие от настоящего профессионала, она не была готова к тому, что ее тоже будут мучить и убивать.

«К черту, – подумал Глеб, ведя ее к машине и для верности придерживая под локоток. – Развел гнидник под черепом, сэр Галахад… Бить или не бить – вот в чем вопрос… Сама она мне ничего не скажет, выбивать из нее информацию долго и хлопотно, а Ирина там наедине с этим придурком…»

Он даже остановился, так резко, что Мария оглянулась на него с невольным удивлением. Ирина? Кто это – Ирина? Глеб заторопился. Он и до этого момента знал, что нужно спешить, но теперь время вдруг ускорилось, потекло сквозь пальцы с пугающей стремительностью. Он вспомнил, кем ему приходилась та измученная женщина в разорванном плаще, и ужаснулся тому, что мог об этом забыть.

Он бесцеремонно затолкал Марию на заднее сиденье, уселся за руль и задействовал механизм центрального замка, чтобы его пленница не могла выскочить на ходу. Она была обузой, и он никак не мог придумать, что ему с ней делать. Проще всего было бы вышвырнуть ее из машины пинком под зад и уехать, предоставив ей самой решать собственную судьбу, но что-то не давало ему поступить подобным образом. Она много знала, и Глеб мучительно пытался изобрести способ передать ее в руки властей так, чтобы самому остаться в тени.

Так ничего и не решив, он миновал сломанный шлагбаум, вывел машину на шоссе и повернул к поселку, прочь от Москвы. Он гнал во весь дух, и скорость ревела в нем, как пламя паяльной лампы, и все то, что случилось с ним после той аварии, вся его вторая жизнь, его новая личность и его амнезия – все это отпадало пластами, как окалина, отшелушивалось, сгорало, и воспоминания затопляли его мозг, как вырвавшаяся из жерла вулкана раскаленная лава. Некоторые из них были светлыми, некоторые – не очень, иные жгли, как кислота, заставляя его стискивать зубы и изо всех сил впиваться ногтями в резиновые накладки руля, но это была его память, это был он – капитан ФСБ Глеб Сиверов, муж той женщины, которую – он был уверен в этом – держал взаперти Волков и которая была ему дороже всего на свете.

Глеб гнал, совершенно забыв о скорчившейся на заднем сиденье женщине. Он был слишком занят, чтобы помнить об этом ничтожестве, и она наконец почувствовала это, угадала по его закаменевшему затылку, увидела это в судорожных движениях его пальцев, сжимавшихся и разжимавшихся на рулевом колесе, ощутила его настроение в той бешеной скорости, с которой несся автомобиль, и увидела в этом свой единственный шанс на спасение.

Она не сомневалась в том, что в конце этого пути ее ждет смерть. Если ее не убьет этот сумасшедший, то Волков сделает это наверняка: с теми, кто подводил его, крапивинский святой не церемонился. Конечно, она не допускала даже мысли о том, что Слепой может справиться с ее кумиром, в ее представлении такое событие было бы равносильно концу света, но сейчас ей следовало всерьез задуматься об устройстве собственной судьбы. Если бы ей удалось как-то разделаться со Слепым и, несмотря ни на что, добраться до Спицына. Что ж, тогда она могла бы считать себя полностью реабилитированной.

Она шевельнулась, меняя позу. Слепой не прореагировал никак, он словно прирос к рулю, не отрывая взгляд от дороги, стремительно летевшей навстречу. Женщина медленно улыбнулась – это был совершенно безумный оскал почуявшего запах крови маньяка. Ей пришло в голову, что надо бы попытаться достать из тайника под сиденьем какое-нибудь оружие, но тут Слепой протянул руку и одним точным движением загнал в приемную щель магнитолы кассету. Он вывернул регулятор громкости почти до упора, и из динамиков, грохоча, хлынула музыка. Это был Вагнер, но для Марии все классики были на одно лицо, она их терпеть не могла, и увлечение партнера классической музыкой доводило ее до белого каления. Губы ее шевельнулись, прошептав неслышное за ревом магнитолы ругательство, и она по-кошачьи впилась ногтями в лицо Глебу, норовя выцарапать глаза.

Слепой среагировал автоматически. Изо всех сил уперевшись обеими руками в руль, он резко затормозил. Марию швырнуло вперед, наполовину перебросив через спинку переднего сиденья. Она больно ударилась животом и разжала пальцы. Глеб схватил ее за запястья, рванул на себя, почти перетащив ее на переднее сиденье, и несильно ударил ребром ладони по основанию шеи. Мария обмякла и медленно закрыла глаза.

Глеб посмотрел в зеркало. Ему казалось, что кожа у него на щеках свисает клочьями, но, вопреки своим ожиданиям, ничего страшного он в зеркале не увидел – все полученные им повреждения свелись к паре царапин, правда, довольно глубоких. Одна из них заканчивалась в каком-нибудь полусантиметре от левого глаза, и он с мрачным юмором подумал, что чуть было не превратился из Слепого в Кривого.

Он торопливо промакнул кровь носовым платком и осмотрелся.

Метрах в пятидесяти по ходу машины он увидел километровый знак – беленый бетонный столбик с синей эмалевой табличкой наверху. Это было то, что надо. Глеб запустил заглохший двигатель и подогнал машину к столбику, поставив ее так, чтобы она скрывала его от глаз проезжавших по шоссе водителей.

Выйдя из машины, он обошел ее кругом и открыл заднюю дверцу. С такого ракурса переброшенная через спинку переднего сиденья, как снятый плащ, женщина выглядела, мягко говоря, странновато.

Красивые у нее все-таки ноги, привычно подумал Глеб, берясь обеими руками за туго обтянутые длинной узкой юбкой бедра и бесцеремонно сдергивая свою пленницу со спинки сиденья. Сиденье издало металлический хруст, но Слепой уже выволок свою ношу из машины и усадил на пыльную траву обочины, привалив спиной к километровому столбу.

Торопливо, чувствуя, как убегают драгоценные секунды, выдернул из брюк ремень и, заведя руки Марии назад, туго привязал их к столбу, стянув запястья ремнем. Он подергал узел, проверяя его надежность, с сомнением посмотрел на дело рук своих и снова полез в машину.

Откинув заднее сиденье, он осмотрел сложенный там арсенал – автомат, пистолет, гранаты… Подумав, он затолкал по одной гранате в боковые карманы пиджака. Пиджак сразу сделался тяжелым и некрасиво обвис, но с этим приходилось мириться. Из оставшихся в тайнике гранат он вывинтил запалы, рассеянно побросав их на пол машины. Затем он разрядил «Макаров» и автомат, собрал все оружие в охапку и вытащил его из машины.

Мария уже очнулась и наблюдала за его действиями яростно сощуренными глазами.

– С добрым утром, – сказал Глеб, аккуратно раскладывая у ее ног оружие. – Надеюсь, тебя подберут раньше, чем ты успеешь соскучиться. Я замолвлю за тебя словечко, когда закончу свои дела. Ты пока потерпи и веди себя хорошо, ладно?

Он еще раз проверил узел на ремне, которыми были связаны ее запястья. Мария при этом попыталась его укусить, но Глеб вовремя отдернул руку.

– Ты труп, понял? – сказала она.

– Да ничего подобного, – ответил Слепой. – Я был трупом два месяца, а теперь, как видишь, начинаю понемногу оживать.

– Это ненадолго, – заверила его Мария Андреевна и попыталась лягнуть его ногой.

– У тебя красивые ноги, – сказал Глеб. Захлопнул заднюю дверцу машины, сел за руль и, больше не глядя на свою попутчицу, тронул автомобиль с места.

Он с трудом заставил себя снизить скорость, проезжая мимо поста ГАИ. Повисший на хвосте милицейский «Мерседес» создал бы массу проблем, в то время как помощь со стороны двух вооруженных милиционеров там, куда он ехал, была бы весьма сомнительной, они просто не успели бы разобраться в ситуации и скорее подстрелили бы его, чем помогли.

Он перемахнул мост через Крапивку, которая, прихотливо змеясь, охватывала поселок полукольцом, и, больше не притормаживая, ворвался в Крапивино, распугивая немногочисленных прохожих воплями клаксона. Он проскочил мимо уродливой пагоды молитвенного дома, даже не взглянув в его сторону, и направил машину к стоявшему на окраине поселка особняку Волкова. Он знал: времени на разведку и осторожное проникновение не осталось, Каким-то образом он ухитрился разворошить это осиное гнездо и теперь кожей чувствовал приближение развязки. То, что творилось здесь, не могло больше оставаться тайной, и он готов был дать голову на отсечение, что за Волковым давно следят… должны следить, если мир за время его болезни не встал с ног на голову окончательно. Судьба Волкова его не интересовала, так же как и своя собственная, Что бы с ним ни произошло в прошлом, настоящем и будущем, он это заслужил, не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Но Ирина не была виновата ни в чем, и он обязан спасти ее любой ценой. Неважно, если она снова оттолкнет его, в конце концов, она имеет на это полное право.., особенно после его фиаско в роли привидения. Главное, чтобы она продолжала жить.

Он свернул в боковой проезд. Впереди, прямо по курсу, показался и начал быстро расти, заслоняя собой заречные дали, особняк Волкова. Глеб не смотрел на дом. В эти последние секунды он внимательно изучал стремительно несущиеся навстречу глухие железные ворота, оценивая их мощь, и вспоминал, где находятся охранники и сколько их.

Он распахнул дверцу и выпрыгнул из машины за секунду до того, как тяжелый автомобиль с разгона вломился в ворота. Удар был страшен. Тяжелые створки, не выдержав, распахнулись, срываясь с петель, и рухнули, накрыв автомобиль, который немедленно взорвался, превратившись в дымно-оранжевый шар пламени. Этот шар распух, раздался в стороны и взметнулся вверх ревущим столбом.

Глеб вскочил, стряхивая с себя насыпавшийся сверху мусор и сильно щурясь: при падении он потерял очки, и теперь они, разбитые и бесполезные, валялись далеко в стороне. Он скользнул под прикрытие кирпичного забора, на ходу вытаскивая из-за пояса брюк пистолет, и толкнул калитку. Калитка, словно нарочно, протяжно заскрипела, и растерянно пялившийся на горящий автомобиль охранник резко обернулся. От этого движения его пепельные, казавшиеся тонкими и безжизненными, как прошлогодняя трава, волосы взметнулись вокруг головы легким облачком. Он заметил Слепого, и его странно искривленный рот дрогнул, еще сильнее искривляясь в нехорошей усмешке. В руках у него неизвестно откуда появился совершенно смертоубойный на малой дистанции «узи», и Глеб вскинул «парабеллум». Выстрел прозвучал как щелчок хлыста, и тяжелая девятимиллиметровая пуля ударила человека, живьем похоронившего отца Силантия, в верхнюю губу. Охранник широко взмахнул руками, далеко отбросив автомат, голова его дернулась, как от удара кулаком, и он тяжело рухнул на спину. Когда его затылок с неслышным за ревом огня стуком соприкоснулся с бетонным покрытием подъездной дорожки, он был уже мертв.

Слепой перешагнул через отброшенное взрывом, лениво дымящееся и отчаянно воняющее горелой резиной колесо и быстро пошел к дому.