Текст книги "Слепой в шаге от смерти"

Глава 2

По случаю субботы полковник ФСБ Самохвалов Евгений Ильич был дома и, сидя на кухне, уже минут пять монотонно помешивал чай серебряной ложечкой.

– Да он уже остыл! – послышался голос жены.

– Что? – Евгений Ильич повернул голову.

– Говорю, чай твой остыл! А ты просил налить горячего.

– А, да-да, спасибо, Зина, спасибо. Ты, как всегда, все замечаешь.

– Хотя, в отличие от тебя, и не служу в ФСБ.

– Ты – в ФСБ?! Представляю, как бы ты гоняла подчиненных.

– Не то что ты, либерал. Даже просто прикрикнуть на кого, и то у тебя смелости не хватает.

– А чего на них кричать, – возразил Евгений Ильич, – они и так неплохо работают, стараются.

– Стараются, стараются… Да только отдуваться за их работу тебе приходится.

– Что поделаешь, за подчиненных всегда отвечает начальник.

– Пей чай-то, в конце концов! Вот бутерброды тебе сделала свежие, а ты сидишь, словно в прострации. Опять, небось, о чем-то своем думаешь? Уже целый месяц сам не свой… Женя, я тебя не узнаю.

Если что случилось, так скажи, поделись, может, помогу или хотя бы поддержу.

– Ты и так меня поддерживаешь. Ничего не случилось, не бери в голову.

– Как это, не бери? Да я на тебя просто смотреть без боли не могу. Даже дочь уже спрашивает:

«Что с отцом происходит?» Может, ты себе любовницу завел?

– Я? – Евгений Ильич улыбнулся, но улыбка получилась жалкой, растерянной, а он хотел выглядеть бесшабашно.

– Не умеешь ты притворяться, не то что твои друзья по работе. По ним никогда не скажешь, что у них на душе. А ты какой-то…

– Но ведь ты меня за то и любишь, что я «какой-то»? Какой, кстати?

– Да, да, люблю. Пей чай, наконец! Давай кипятка добавлю.

– Добавь, – Евгений Ильич подвинул чашку, жена подлила кипятка.

Но Самохвалов вновь принялся, звякая ложечкой о чашку, помешивать золотистую ароматную жидкость.

– Дай-ка ее сюда! – жена забрала чайную ложечку и швырнула в мойку. – Так ты точно решил ехать?

– Надо, – не очень уверенно подтвердил Евгений Ильич.

– Что значит надо?

– Там уже две недели никого не было. Дом выстыл, как собачья будка.

– Еще заболеешь.

– Не заболею.

– С кем хоть тебе встретиться надо?

– Да так, с одним человеком, он мне работу предлагает, – Евгений Ильич тяжело вздохнул.

– Работу предлагает? Что ж ты сразу не сказал.

Теперь понятно, почему ты такой! Помню, как ты мучился, когда тебе предложили пойти в аналитический центр… Какую хоть работу?

– Хорошую, – буркнул Евгений Ильич.

– Что значит хорошую?

– Платить будут много.

– А перспективы?

– Ты о чем, Зина? Какие перспективы?

– Ну, звезда генеральская светит или нет?

– Может, и светит, а может, и нет. Тебе что, моих трех мало?

– Мало! – улыбнулась жена. – Три звезды хорошо, да только одна большая лучше.

– Я все думаю, как бы этих трех не лишиться, а ты о генеральской мечтаешь.

– Конечно, мечтаю! Будешь, как мой отец, генералом. Генерал – это, доложу тебе, не полковник.

– У меня и так должность хорошая.

– Должность должностью, а звание званием.

В чем-чем, а в званиях и должностях жена Самохвалова разбиралась отлично. Ее отец и дед были потомственными офицерами органов безопасности. Дед работал еще в НКВД, а отец начал карьеру сразу после войны и очень быстро дослужился до генерала КГБ. Был он персоной весьма важной и занимал на Лубянке просторный кабинет с дубовыми панелями, с огромными напольными курантами, дорогим ковром и неизменным портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского. Не с обычной фотографией знаменитого чекиста, а с настоящим портретом, написанным маслом маститым художником. Правда, не с натуры.

За отцом, сколько себя помнила Зинаида, всегда приезжала машина. Прошло уже пять лет, как генерал умер и был похоронен на Ваганьковском кладбище, причем без подобающих званию и должности торжеств, поскольку эра некогда всемогущего КГБ кончилась. Но зятю тесть успел немного помочь, и до майора Евгений Ильич Самохвалов дослужился довольно-таки быстро, неизменно получая очередные звания с опережением.

Но надо отдать должное и самому Евгению Ильичу. Офицером он был толковым и, скорее всего, без помощи всемогущего тестя сделал бы такую же карьеру.

– Какая хоть работа? – уже вымыв чашки, спросила жена, пытаясь заглянуть мужу в глаза.

– Работа.., как работа.

– Надеюсь, в органах, а не начальником охраны в каком-нибудь коммерческом банке?

– В органах.

– Тогда решайся. Или работа тяжелая?

– Любая работа тяжелая.

– А почему ты мне раньше не сказал, ведь можно было встретиться с друзьями отца, посоветоваться с ними?

– Ни с кем я не хочу советоваться, решение тут нужно принять самостоятельно.

– Решение – да. Но если кто-то поможет, что в этом плохого.

– Никогда не надо перекладывать на других то, что можешь сделать сам.

– Когда ты должен дать ответ?

– Еще вчера.

Евгений Ильич тщетно пытался найти взглядом сигареты.

– Хочешь закурить? спросила жена.

– Хочу.

Она вытащила из шкафчика хрустальную пепельницу, поставила перед мужем, рядом положила пачку сигарет, затем подала коробок спичек.

– Я их специально спрятала, чтобы у тебя соблазна не было.

– Ну, спасибо за заботу.

Евгений Ильич закурил, и Зинаида заметила, как предательски подрагивает спичка в его пальцах. Дрожь в руках всегда являлась сигналом того, что муж не может найти решение в каком-то важном вопросе.

– Ты расскажешь, что за работа?

– Тебя это, по большому счету, не касается. Извини, Зина.

– Как это не касается? Жена я тебе или кто?

Вроде, не девка уличная? Я тебе дочь вырастила, можно сказать, жизнь на тебя положила.

– Да, виноват. Времени на семью мне всегда не хватало, служба, ты же понимаешь.

– – Я уже устала это слушать. Был бы ты генералом, вышел бы на пенсию. А это и деньги совсем другие, и положение в обществе другое.

– Что я, не понимаю?! Не трави душу.

– В общем, решайся. Я чувствую, тебе предложили что-то хорошее, а ты, как тюфяк, не можешь сделать шаг, причем шаг к светлому будущему. Что, так и хочешь прозябать в старой квартире и ездить на отцовскую дачу?

– Меня это пока устраивает.

– Что значит, устраивает? Тебя устраивает, так меня не устраивает. И о дочери, кстати, подумать надо, ей скоро замуж, а ты…

– Хватит! Я еще не старик, – ударил кулаком по столу Евгений Ильич.

Подобного жена не ожидала, она сразу притихла и даже голову втянула в плечи, засуетилась, принялась протирать чашки и аккуратно расставлять их на полке в шкафчике.

– Короче, я еду, все!

– Когда вернешься? – уже совсем другим тоном, смирившись, спросила жена.

– Завтра к вечеру.

– А если машина не заведется?

– Заведется, я аккумулятор поменял.

– Но на улице, между прочим, мороз. И машину мы тоже могли бы новую купить.

– Купим, купим, – сказал Евгений Ильич, выбираясь из-за стола.

Он быстро собрался. Еда в дорогу уже была приготовлена, Зинаида упаковала ее в большой целлофановый пакет и подала мужу:

– Вот, в сумку брось.

– Заодно хоть дом протоплю, а то отсыреет.

– Отсыреет…

Отцовская дача, как называла ее Зинаида, представляла собой небольшой двухэтажный домик. Первый этаж был сложен из красного кирпича, а второй – целиком деревянный – был бревенчатый.

Домик этот, расположенный в хорошем месте на берегу реки, рядом с озером, в пятидесяти километрах от Москвы, принадлежал отцу Зинаиды, принадлежал до тех пор, пока генерал не умер. А затем дом по наследству перешел к дочери. Правда, в последние десять лет старый генерал туда не ездил, у него постоянно болела спина, а два инсульта сделали его почти инвалидом, и на даче он не появлялся, предоставив ее в распоряжение дочери и зятя.

Тепло одевшись, Евгений Ильич подошел к жене и поцеловал ее, чего не делал почти никогда или делал крайне редко. От подобного внимания Зинаида чуть было не прослезилась.

– Ладно, ладно, поезжай, Женя. Только поосторожнее там, смотри, не простудись. У тебя ведь как сквознячок какой, или ноги промочишь, тут же и насморк, и кашель…

– Хватит, знаю. Буду осторожен. Не на войну, в конце концов, еду.

– Ну, и хорошо.

Полковник Самохвалов спустился с третьего этажа во двор, смел снег с ветрового стекла скромной серой шестьсот двадцать шестой «мазды», забрался в салон и взглянул на окна своей квартиры. Зинаида смотрела на него. Евгений Ильич опустил голову, повернул ключ в замке зажигания. Машина завелась. Он махнул рукой жене, Зинаида тоже в ответ помахала.

– Ну, с Богом, – сказал Евгений Ильич, выжимая сцепление.

Через полтора часа он уже был на даче. Ворота открылись с трудом из-за глубокого слежавшегося снега. Из гаража Евгений Ильич принес большую деревянную лопату с обитым жестью лезвием и принялся разгребать снег у ворот гаража. Он вспотел, работал быстро. Машину загнал под крышу уже в темноте, затем долго возился с печью. Все это он делал, не снимая куртки и шапки: в доме царили стужа и сырость, и Самохвалов даже заиндевел от холода.

– Ничего, ничего, – бормотал Евгений Ильич, – сейчас дровишки разгорятся, самое главное, их не жалеть. А прогорят, еще подброшу.

Из сарая он принес белые березовые поленья, длинные, приятно пахнущие морозом, и уложил их поближе к печке.

– Ну, давай, давай, – подгонял Самохвалов, поправляя охваченные пламенем дрова.

За окнами синела ночь. На небе было непривычно много ярких звезд, в печке потрескивали поленья…

– Как здесь хорошо!

Гостиная постепенно прогревалась, стрелка термометра медленно ползла вверх и уже достигла отметки четырнадцати градусов.

– Ну, еще бревнышек шесть-восемь, и потеплеет градусов до восемнадцати. А восемнадцать – это вам не шесть, это совсем другое дело.

Окна начали запотевать, и по стеклам стекали капельки воды. Евгений Ильич вытащил из шкафа старенький «ВЭФ», воткнул его в розетку и повертел ручкой настройки. Он отыскал какую-то музыку и даже не сразу понял, почему остановился именно на ней. Это был джаз, старая-престарая импровизация. Только послушав немного, полковник вспомнил, что знает эту мелодию с детства: в джазовой интерпретации звучала основная тема из оперы Гершвина «Порги и Бесс». В юности Евгений Ильич серьезно увлекался музыкой, а потом забросил.

Время от времени полковник поглядывал на часы. Стрелки постепенно приближались к полуночи.

«Завтра воскресенье. Еще немного, и оно наступит».

Евгений Ильич поднялся с маленького стульчика, стоявшего у печки, и принялся распаковывать сумку. Он разложил на столе еду, вытащил из шкафчика бутылку водки. Водка была холодная. За руль ему сегодня не садиться, поэтому Самохвалов решил позволить себе выпить граммов сто-сто пятьдесят. Сделав два глотка, он точно уложился в намеченную норму, завернул винтовую пробку и закусил приготовленными Зинаидой бутербродами.

На даче имелся телефон. Евгений Ильич поднял трубку, проверил, работает ли. В трубке раздались гудки.

«Что ж, работает, уже легче».

Когда стрелки часов почти соединились на цифре «12», в дверь постучали.

«Вот и пришел, – подумал Самохвалов, – странно, что я не слышал, как он подъехал. А может, он оставил машину где-нибудь на дороге, не надеясь проехать из-за сугробов?»

Евгений Ильич открыл дверь. Выдохнув клубы пара, в дом вошел высокий широкоплечий мужчина в дорогой шапке. Меховой воротник его кожаного пальто был поднят.

– Здорово, Ильич, – подмигнул вошедший, стаскивая перчатку и протягивая Самохвалову руку.

– Здравствуй, Григорий.

– А у тебя здесь тепло, – оглядываясь по сторонам, отметил гость.

– Уже часа два топлю, так что дом немного прогрелся, подсох.

– Правильно, печь надо топить хотя бы раз в неделю, а то дом сгниет.

– Вот и топлю. Проходи, раздевайся.

– А сам-то ты чего в куртке ходишь?

– Думал еще за дровами выйти.

Гость посмотрел на дрова, сложенные у печи, пожал плечами:

– У тебя здесь дров на два дня.

– Значит, не пойду, хватит и этих, – согласился Самохвалов.

Григорий Германович Бутаков, три года назад ушедший из ФСБ, причем с генеральской должности, снял пальто, бросил его на диван. Подошел к печке, приложил к голубым изразцам руки с широко растопыренными пальцами и блаженно вздохнул:

– Тепло! Кровь по жилам побежала.

– Выпить немного хочешь, Бутаков? – спросил Евгений Ильич.

– Если нальешь, не откажусь.

– Налью, – Евгений Ильич поставил на стол вторую граненую рюмку.

– За что выпьем? – спросил гость, глядя на Самохвалова. – Виделись мы с тобой совсем недавно, на прошлой неделе, так что за встречу пить не будем.

– А ни за что, просто так.

– Ну давай так выпьем.

Они, не чокаясь, опрокинули по рюмке водки, закусили ветчиной, захрустели огурцом, разрезанным на четыре части, посмотрели друг на друга.

– Что скажешь, Евгений? Согласен?

– Погоди, Бутаков, не все сразу.

– Вечно ты осторожничаешь! Сколько тебя знаю, ты всегда перестраховывался, во все времена был крайне осмотрительным. Но я тебе предлагаю дело, настоящее дело. Наша контора, вернее, ваша контора, просуществует еще год или два, а затем все разбегутся или подохнут с голоду. Я обратился к тебе, потому что ты профессионал, потому что ты на хорошем месте, да и знаю я тебя, как-никак, однокурсники.

– И я тебя давно знаю, Гриша, очень давно, – согласился Самохвалов. – Что-что, а устроиться в жизни ты всегда умел.

– Ну, знаешь ли… Такого тестя, как твой, у меня никогда не было.

– При чем здесь тесть?

– Ни при чем, это я так, к слову. Хочу показать Тебе кое-что.

Бутаков, не торопясь, снял очки в золотой оправе, идеально чистым носовым платком, от которого исходил запах дорогого мужского одеколона, протер стекла, снова надел очки и лишь после этого извлек из внутреннего кармана пиджака конверт с фотографиями.

– Посмотри, – Григорий Германович положил конверт на стол перед Самохваловым. – Думаю, сговорчивее станешь.

– Что здесь?

– Да ты посмотри сначала, а там, кто знает, может и начнешь рассуждать в нужном направлении.

Евгений Ильич взял в руки не заклеенный конверт стандартного размера. Даже на ощупь можно было догадаться, что в нем фотографии.

– Ну, давай, вытаскивай, – с ехидной улыбкой торопил его Бутаков. – Тебе это, возможно, покажется не столь уж интересным или новым, а вот Зинаиде и твоему шефу, генералу Потапчуку, думаю, будет чрезвычайно любопытно посмотреть.

– Что это? – внутренне холодея, Евгений Ильич не спешил вынимать снимки.

– А ты посмотри, посмотри, не спрашивай.

Самохвалов вытряхнул из конверта с десяток фотографий.

Его лицо сразу же покрылось пунцовыми пятнами, уши горели. На всех фотографиях был запечатлен он, и не один, а с женщиной. Вот они сидят за столиком и пьют вино, вот они целуются, а вот они уже в гостиничном номере. Самохвалов просматривал один снимок за другим, из пунцового его лицо превратилось в бескровную серую маску, на лбу выступил пот. Даже под носом заблестели несколько капель.

– Нравится? – с холодным, бесстрастным цинизмом в голосе осведомился Бутаков.

– Мерзость! – скривился Евгений Ильич, отодвигая от себя снимки. – Самая настоящая мерзость!

– А когда трахался, тебе, по-моему, нравилось.

Вон какая гамма чувственных удовольствий на блаженной физиономии. Ну, да это понятно. Чистая работа, а? Видишь, как все сделали. Вели тебя, в ресторане сняли, затем в номере.

– Хорошо еще, что под одеялом не снимали!

– Зачем, и так все видно.

– Она.., ваш человек?

– Наш, не наш, – ушел от ответа Бутаков. – А какая разница?

– Стерва!

– Это как сказать, с чьей точки зрения посмотреть. Если с твоей, то да, стерва, а если с моей, то вполне нормальная женщина, хорошо работает.

Видишь, когда надо, тебя показывает, а сама почти на всех снимках – со спины.

– Стерва! – Самохвалов резко опрокинул бутылку, переливая водку через край рюмки.

– Да ты не нервничай, Евгений Ильич, ничего страшного пока не произошло, это всего лишь фотографии. Мало ли что когда-то в гостиничном номере было. Гостиница «Заря», в Питере – помнишь?

– Какая мерзость! – Самохвалов одним глотком опорожнил стограммовую рюмку водки, схватил со стола снимки.

– Еще полюбоваться хочешь? Ты уже, небось, забыл об этом приключении? А жена у тебя, я знаю, ревнивая, да и шеф твой мужик принципиальный.

Постоянно акцентирует, что у него работают морально устойчивые ребята. Вот она, моральная устойчивость, не прикрытая даже фиговым листочком! Но согласись, баба ничего, а?

– Сказал бы я тебе, Бутаков, да не хочу матом ругаться.

– Ругайся на здоровье, чего уж тут! Можешь даже эти карточки в печку бросить.

– И брошу.

– Бросай, я тебе разрешаю. Правда, этим ты ничего не изменишь.

Самохвалов вскочил из-за стола, сжимая в руках фотографии, открыл металлическую дверцу печки. Оттуда пахнуло жаром, дрова ярко пылали. Евгений Ильич бросил снимки в огонь. Два из них упали на березовые поленья. Он подхватил их и, обжигая руки, сунул в самое пекло.

Огонь быстро уничтожил глянцевые листки фотобумаги.

Самохвалов облегченно вздохнул.

– Ну сжег ты их, немного полегче стало на сердце, не правда ли?

– Правда. Будь ты неладен, Бутаков, вместе со своими людьми и выгодными предложениями!

– Предложения, кстати, толковые, и ты нам нужен, Евгений Ильич, очень. Не был бы нужен, не стали бы тратить на тебя ни время, ни деньги. Это ты бабу за бесплатно трахал, а я ей исправно платил, опять же фотограф… Работай, как работал, только в нашей команде, и мы обо всем забудем.

– Можешь гарантировать, что снимки не всплывут?

– В таком деле никто ничего не может гарантировать. – Бутаков улыбнулся. – Если ты с нами, то, сам понимаешь, какой нам резон пускать снимки в ход? Никакого. Ты же профессионал, без моих объяснений это знаешь. С другой стороны, можно отнести пару фотографий в какую-нибудь популярную газетенку, заплатить немного денег, дать кратенькую информацию о тебе, а журналисты уж постараются раздуть из этого сенсацию. И вылетишь ты из ФСБ, как пробка из бутылки, мгновенно. Отправят тебя к черту на кулички…

– Никуда меня не отправят!

– Так ты согласен?

– Подожди, Бутаков, подожди… Я даже не предполагал, что ты такая сволочь!

– Да что ты, Женя, какая я сволочь, просто я профессионально выполняю свою работу. Мне за это деньги платят, и поверь, немалые, во всяком случае, получаю я в несколько раз больше, чем ты.

Бутаков все рассчитал. Он знал, что Самохвалов будет сопротивляться, всячески пытаясь оттянуть ответ, и поэтому прихватил с собой конверт с фотографиями, понимая, что это добьет полковника.

– И еще, Женя… Фотографии – мелочь, так, нервишки пощекотать твоей супруге, есть кое-что и посерьезнее.

– Что? – нервы Самохвалова были на пределе.

– Ты как-то полгода назад сообщил мне кое-какую информацию, и она оказалась верной, мы проверили ее по своим каналам. А информация-то была секретная, так что…

– Подожди, не мог я ничего такого сказать. По-моему, я тогда вообще о работе не говорил.

– Это ты так думаешь, но есть пленка, диктофон был включен, и весь наш разговор записан. А потом, помнишь, операция провалилась? Большая операция, в которой участвовали сотрудники не только из вашей конторы, но и из МВД, из налоговой полиции. И такая важная операция успешно провалилась.

– Так вот оно в чем дело! – вслух размышлял Самохвалов. – Вот почему!..

И он вспомнил, как они с Бутаковым напились, вернее, Бутаков его напоил. А может, что-нибудь насыпал в коньяк. Теперь он мог ожидать от бывшего сокурсника чего угодно.

"По-видимому, я тогда действительно наболтал лишнего. Об операции я знал немало, как-никак, аналитический центр занимался ее подготовкой…

Такого провала не ожидал никто".

– Да ты не кипятись, Жень, отнесись ко всему философски. Я тебе скажу, как на духу: за нами такие силы – все сметут. И пока не поздно, советую тебе сделать решительный шаг и согласиться сотрудничать с нами.

– Согласиться?

– Естественно, согласиться. Тем более что тебе не придется подписывать никаких бумаг, ровным счетом никаких. Просто ты будешь время от времени сбрасывать нам кое-какую информацию.

– Какую? – уточнил Самохвалов.

– Ту, которая представляет интерес для меня и моих… – Бутаков хотел сказать «хозяев», по махнул рукой. – В общем, для тех, кому я подчиняюсь.

– Кто они?

– Да успокойся, не на ЦРУ же я предлагаю тебе работать. Наши люди, между прочим, куда большие патриоты, чем сегодняшние правители.

– Ну ты, Бутаков, и мастер обделывать грязные делишки. А я-то все гадал, почему ты ушел из органов? Думал, по убеждению…

– Из органов я, допустим, ушел потому, что как хороший охотничий пес носом чую ветер, чую, где дичь. Пройдет год или немного больше, и Россия изменится, причем кардинально. Все будут решать деньги, большие деньги, которые уже на подходе.

– Деньги, говоришь? Кто их под тебя и твоих патриотов даст?

– Да, деньги. Они и сейчас все решают. Не в патриотизме, настоящем или липовом, дело. Банкиры вмиг перекрасятся, брюнеты блондинами за одну ночь заделаются. Запад тоже никуда не денется, они заинтересованы, чтобы в России сильная власть была и порядок, когда точно известно, с кем договариваться можно. Думаешь, ваш президент что-то решает? Ничего не решает. Он слаб, болен, почти беспомощен. Решают другие люди, и я с ними, а не с ним, не с выжившим из ума стариком, возомнившим себя всесильным и вечным…

– Вы что же, хотите переворот сделать? – ледяным тоном спросил Самохвалов.

– Зачем его делать, он и так идет – тихий, незаметный. По крупиночке, по осьминочке мы отъедаем и отъедаем власть и скоро поглотим все. А неугодных просто оставим на берегу, как корабль с толковым капитаном оставляет ненужный груз.

– Красиво говоришь, Бутаков! Но, думаю…

– Да не надо думать, Женя, не надо, делом надо заниматься. Так что, решай скорее.

– Нет! – резко выдохнул Самохвалов. – Нет, Бутаков! Нет! – уже почти кричал Евгений Ильич, – С вами я не пойду. Если у вас все такие мерзавцы, как ты, то мне среди вас делать нечего.

– Ax у тебя руки чистые, как у Феликса Эдмундовича? И сердце горячее? И голова холодная?

Или я ошибаюсь?

– Пошел вон! Уходи из моего дома!

– Ну дом, допустим, не твой, а твоего тестя, и тебе достался по недоразумению. Если бы генерал" был жив, то, поверь, пошел бы с нами. В отличие от тебя, он был человеком неглупым.

– Вон! Вон! – может быть немного театрально и истерично, но искренне закричал Самохвалов.

Сволочь ты, Бутаков!

– Так набей мне морду, помнится, один раз ты уже хотел это сделать.

– Я тебя убью! – Евгений Ильич схватил кочергу, стоявшую у печки, и замахнулся.

– Ну допустим, убьешь. И как ты это потом объяснишь? Скажешь, что пришел к тебе отставной полковник Бутаков и предлагал сотрудничать черт знает с какой организацией, а ты, как честный офицер ФСБ, взял да убил его кочергой? Вот уж все посмеются! Нет, не станешь ты меня убивать, не захочешь марать свои чистые руки.

Бутаков поднялся, понимая, что разговор практически закончен. Но основной вопрос, ради которого отставной полковник приехал на эту дачу, так и остался в подвешенном состоянии.

– Хорошо, – не сдавался Григорий Германович, – прекрасно. Не хочешь, черт с тобой! Разбирайся сам со своими проблемами, пусть тобой займется твоя же собственная контора. Поверь, они получат бумаги в самое ближайшее время. Так что готовься, мозги тебе будут промывать по полной программе. Уж тогда я посмеюсь.

Самохвалов поставил кочергу на место. Он понимал, что в своих предсказаниях относительно ожидающей его головомойки Бутаков прав. Впрочем, ответ у Евгения Ильича был готов, и ответ отрицательный. Но сейчас ситуация складывалась не в его пользу, компромат был нешуточный. Бутаков прижал его этим компроматом так, как грабли прижимают ужа к земле.

– Ну, так что скажешь? Мне идти или остаться? – Григорий Германович хотел все-таки прояснить ситуацию до конца.

– Уходи.

– Как знаешь.

Бутаков надел кожаное пальто с дорогим меховым воротником, напоминавшее те, в которых ходили немецкие генералы во время второй мировой войны.

– Жаль, конечно… А можно еще рюмочку водки? Холодно на улице.

– Пей, – Евгению Ильичу хотелось только одного, – чтобы его гость поскорее ушел.

– А ты не составишь компанию?

Бутаков разлил водку по рюмкам. Самохвалов нехотя подошел к столу. Неожиданно правая рука отставного полковника вынырнула из кармана, и Евгений Ильич увидел пистолет, который, описав дугу, застыл у его виска. Раздался выстрел, но Самохвалов его не услышал. Пуля вошла в висок.

Бутаков водрузил тело бывшего однокурсника на стул, вложил в правую руку Евгения Ильича пистолет, сжав уже начавшие деревенеть пальцы Самохвалова.

– Ну, вот и хорошо.

Шторы на окнах были задернуты. Полчаса у Григория Германовича ушло на то, чтобы уничтожить все следы своего пребывания на даче. После чего Бутаков не спеша покинул загородный дом несговорчивого полковника.

Часы показывали половину второго, шел густой снег, сухой, пушистый. Уже через минуту не было видно никаких следов.

"Дурак же ты, Женя, самый настоящий дурак!

Но у меня не было другого выхода. Если бы я тебя не застрелил, ты мог бы очень сильно нам навредить. А так ты безвреден".

Пройдя три улицы дачного поселка, заснеженные и пустынные, Бутаков закурил. Он дышал ровно, шел быстро, словно куда-то опаздывал. У высокого дощатого забора стоял черный джип с тонированными стеклами. В джипе Григория Германовича дожидались двое – один сидел за рулем, другой на заднем сиденье.

Бутаков открыл дверцу и сел рядом с водителем.

– Поехали.

– Что, не согласился? – раздался голос с заднего сиденья.

– Да пошел он, чистоплюй долбанный! Моральные принципы, понимаете ли, потомок Дзержинского…

– А фотографии ты оставил?

– Да, бросил три снимка, предварительно сунув их ему в руку, чтобы его пальчики хорошо просматривались.

Джип с выключенными фарами медленно двинулся по улице и уже скоро был на шоссе, ведущем в Москву.

Полковник ФСБ Самохвалов сидел, уткнувшись головой в стол. На столе стояла бутылка водки и одна рюмка. Рядом была разложена нехитрая снедь.

Правая рука Евгения Ильича свисала, сжимая пистолет. На полу, у ног, и на скатерти виднелась кровь.

Кровью были залиты и колени полковника. Рядом с тарелкой с бутербродами лежали три фотоснимка: Самохвалов, абсолютно голый, в гостиничном номере с молодой грудастой брюнеткой, естественно, тоже голой.

В печке, потрескивая, догорали дрова, за окном валил снег. Дачный поселок казался вымершим, только в доме полковника Самохвалова горел свет.

Где-то протяжно выла собака.

* * *

В восемь утра в загородном двухэтажном доме, где по-прежнему горел свет, зазвонил телефон.

«Может, вышел куда-нибудь?» – подумала жена полковника Самохвалова под аккомпанемент нескончаемых протяжных гудков, раздававшихся в трубке.

Зинаиде Петровне приснился плохой сон. Она встала, выпила воды и решила, что надо позвонить мужу, узнать, как он там.

Через час Зинаида Петровна еще раз попробовала связаться с мужем. Но вновь безрезультатно. К часу дня, устав от тщетных попыток дозвониться на дачу и начав уже всерьез волноваться, она решила, что надо туда съездить. К тому же и оказия подвернулась: к дочке приехал на машине ее парень.

– Вы куда сейчас собираетесь? – спросила Зинаида Петровна у дочери.

– Никуда, собственно, по городу поездим. Может, за город смотаемся, покататься на лыжах. А кому это ты, мама, все названиваешь?

– Отцу на дачу, что-то там случилось.

– Да что могло случиться?! Вечно ты паникуешь, сама себя накручиваешь. И отец считает, что ты любительница придумывать невесть что на свою же голову.

– Ничего я не придумываю! – грубо оборвала дочь Зинаида Петровна. – Послушай, – она пристально взглянула ей в глаза, – завезите меня на дачу. В случае чего я вернусь с отцом. Какая вам разница, где на лыжах кататься?

– Собственно.., никакой, – немного изменившимся голосом согласилась дочь.

– Ну вот и договорились.

Зинаида Петровна была властной женщиной, хотя на дочь голос повышала крайне редко. Да и поводов для этого практически не было. Ее дочь была на редкость примерной девушкой, хорошо училась, по дому всегда помогала, ни в чем предосудительном Зинаида Петровна ее обвинить не могла, да и не хотела.

– Саша, – обратилась ома к высокому парню со смешной бородкой, – может, ты выручишь меня?

– В каком смысле, Зинаида Петровна? – Саша отставил чашку с кофе.

– Мне срочно надо на дачу, боюсь, с Евгением Ильичем что-то случилось.

– Что с ним могло случиться! Когда он уехал?

– Вчера вечером. Может, на дороге что, может, машина сломалась…

– О чем речь, конечно, отвезу, собирайтесь, поедем.

Зинаида Петровна не заставила себя долго ждать, и уже минут через пятнадцать «жигули» мчались по плохо убранным московским улицам к кольцевой автодороге.

Зинаида Петровна попросила сигарету. Дочь с недоумением уставилась на нее, поскольку никогда не видела, чтобы мать курила.

– У меня нет сигарет.

– Знаю, что есть.

– Ну ладно, ладно, мама, на, закури Хотя я бы тебе не советовала.

– Придержи свои советы при себе, слышишь?!

Зинаида Петровна дрожащими пальцами вытащила из пачки сигарету и довольно долго неумело щелкала зажигалкой. Наконец прикурила, закашлялась.

– Фу ты, будь она неладна! – произнесла женщина. – Почему мы так медленно едем?

– Дорога плохая, Зинаида Петровна, – объяснил Саша, – видите, сколько снега навалило? А Лужков не чешется. Москва – как большая деревня, только на санях и проедешь.

Наконец «жигули» ультрамаринового цвета выбрались на кольцевую. Зинаида Петровна вздохнула с облегчением: наконец-то они за городом, и скоро уже будут на даче.

* * *

Известие о смерти полковника Самохвалова застало генерала Потапчука в рабочем кабинете. Помощник генерала капитан Вавилов, которому позвонили из МВД, разыскал Потапчука по телефону и теперь докладывал о случившемся. Федор Филиппович, выслушав, зло, с остервенением, смял рукой пачку, хотя в ней еще оставались две сигареты, швырнул ее в урну и приказал в трубку:

– Вавилов, проследи, чтобы никого не пускали, никому ничего не говорили. Я уже выезжаю. Распорядись, чтобы до моего приезда ничего не трогали, я сам хочу все увидеть. Говоришь, все очевидно? Очевидное бывает невероятным, скоро буду.

Генерал Потапчук нервно надел пальто, затем подбежал к телефону, связался с дежурившим по управлению внутренних дел полковником и объяснил ему суть дела.

– Да, да, понял вас! – как-то чересчур бойко и даже немного обрадованно тараторил дежурный. – Нет, я его не могу беспокоить.

– А ты побеспокой, полковник, побеспокой, скажи, Потапчук просил, лично просил.

– Хорошо, товарищ генерал, сделаю. Но…

– Никаких «но», полковник, я беру ответственность на себя.

Федор Филиппович ехал на своей «волге», за которой следовал микроавтобус с бригадой криминалистов ФСБ.

"Что же там могло произойти? – рассуждал Потапчук. – Самохвалов… Мы с ним виделись позавчера, он приносил мне документы из аналитического центра. Настроение у него было вполне нормальное, на все вопросы отвечал толково. Я еще спросил у него: «Как жизнь?», и Самохвалов ответил: «Нормально, Федор Филиппович». А я пошутил по его поводу, и полковник не обиделся, только улыбнулся. Да, хороший работник, один из лучших. А самое главное, он был на своем месте.