Текст книги "Слепой. Живая сталь"

Глава 4

Лес рубят – щепки летят. Глеб Сиверов всеми фибрами души ненавидел эту поговорку, но время от времени обстоятельства вынуждали его действовать в полном соответствии с ней.

Снегопад, постепенно усиливавшийся на протяжении последних двух дней, к утру превратился в метель – да нет, в настоящую пургу, в снежный буран, какого Москва не видела уже много лет подряд. Свирепый порывистый ветер мчал косые полотнища снега почти параллельно земле, видимость то и дело падала до нуля, чему немало способствовал сырой оттепельный туман, заполнивший собой каменные ущелья городских улиц. Дороги заметало раньше, чем их успевали расчистить. Колесные тракторы с оранжевыми мигалками и навесными бульдозерными лопатами стойко и обреченно бодались с прямо на глазах растущими посреди проезжей части сугробами, а метель, пританцовывая в ритме вальса, шла за ними по пятам, заметая следы покрышек, сглаживая углы и выступы и превращая город в ровное снежное поле.

Штормовое предупреждение поступило своевременно, но толку от него не было никакого, поскольку справиться со снежным шквалом такой интенсивности коммунальные службы заведомо не могли. Были приняты все необходимые меры по минимизации последствий стихийного бедствия – так, по крайней мере, утверждали официальные сводки, – после чего всем обитателям заметаемого тысячами тонн снега гигантского мегаполиса, кроме дворников и водителей снегоуборочных машин, осталось только одно: смириться с неизбежным и терпеливо ждать весны.

Только наивный чудак, не имеющий ни малейшего представления о том, чем живет, дышит и руководствуется в своих действиях среднестатистический российский чиновник, может полагать, что в такие моменты движимые чувством долга серьезные, облеченные властью, способные справиться с любой проблемой люди с тяжелыми от бессонницы веками пробиваются сквозь метель, стоя на подножке бульдозера, или ночи напролет просиживают в служебных кабинетах, сорванным голосом выкрикивая в трубки многочисленных телефонов по-военному отрывистые команды. Густой табачный дым лениво клубится в конусе света от настольной лампы, на свесившейся со стола подробной карте столицы остывает в стакане с массивным литым подстаканником недопитый чай… Воспользовавшись короткой паузой, человек в белой рубашке с наполовину распущенным галстуком и расстегнутым воротником берет со стола стакан, делает глоток, морщась от горечи чересчур крепкой заварки, закуривает невесть которую по счету сигарету и, подойдя к окну, с тревогой и ожиданием смотрит в исполосованную метелью темноту. Его умное волевое лицо осунулось от усталости, но об отдыхе не может быть и речи: он ждет очередного тревожного звонка, готовясь лицом к лицу встретить новую проблему, решить которую может только он, и никто, кроме него…

Держи карман шире!

Руководитель по-настоящему хорош лишь тогда, когда возглавляемый им коллектив может спокойно и плодотворно работать без вмешательства с его стороны. А если не может, значит, руководитель ни на что не годен, и его надо гнать взашей. Никто не станет спорить (по крайней мере, вслух) с тем, что этой страной управляют грамотные, очень неглупые, компетентные люди. И, если означенный руководитель среднего звена в течение энного количества лет не только ни разу не был выгнан взашей, но и уверенно продвигается по служебной лестнице, это означает, что он таки хорош. А раз хорош, значит, встревать в производственный процесс ему незачем – работа организована и налажена, подчиненные решат все проблемы без него. Тем более, что сколько ни прыгай по подножкам бульдозеров и ни ори в телефон, снега от этого меньше не станет.

Логично? Ну, а то!.. К тому же, рано или поздно весна все-таки наступит, и проблема борьбы со снежными заносами решится сама собой. А поскольку до прихода тепла снег все равно никуда не денется, то и надрывать пупок незачем – один ведь он, пупок-то, и другого не предвидится.

Конечно, когда доходит до крайности, и руководство самого высокого уровня начинает метать громы и молнии, требуя совершить невозможное или издохнуть на боевом посту, можно сделать исключение и действительно пожить несколько суток у себя в кабинете – с умным усталым лицом, ослабленным галстуком, крепким чаем и так далее. Но, пока до этого не дошло, заместитель министра жилищно-коммунального хозяйства Москвы Вячеслав Эдуардович Ромашин предпочитал не мешать подчиненным изображать героическую борьбу с разгулявшейся стихией.

Эта политика невмешательства по принципу «вам доверие – с вас и спрос», увы, не избавляла от необходимости ежедневно являться на службу – участвовать в совещаниях, проводить совещания, и так с утра до вечера, пока не потемнеет и за окошком, и в глазах. До настоящего форс-мажора еще не дошло, но дело уверенно продвигалось именно в этом направлении, и Вячеслав Эдуардович мало-помалу начал нервничать.

Когда Вячеслав Эдуардович Ромашин нервничал, всем, кого угораздило подвернуться ему под руку, приходилось несладко. Хорошо изучив своего шефа, водитель служебного автомобиля господина Ромашина в это утро поднялся с постели ни свет ни заря. Головомойки все равно было не избежать, но головомойка головомойке рознь. Когда пассажир просто вымещает на тебе дурное настроение, вызванное необходимостью в кои-то веки заняться своими прямыми обязанностями, это одно. А втык за допущенное по твоей вине опоздание на совещание у министра – о, это уже совсем другое дело! Как говорится, было бы за что – вообще убил бы…

С учетом дорожной обстановки, которую так и подмывало назвать катастрофической, выехать следовало как можно раньше. Несмотря на штормовое предупреждение и прочие неприятные вещи, господин Ромашин не посчитал нужным поступиться своими привычками и провел эту ночь не в городской квартире, а в загородном доме, расположенном недалеко от Барвихи. (Когда новые знакомые его об этом спрашивали, он отвечал, что живет не около, а в Барвихе; звучало это солидно, а заключенная в таком ответе ложь была совсем крошечной, невинной – не ложь, собственно, а так, вполне допустимая в бытовом разговоре маленькая неточность).

Наспех выпив большую кружку крепкого черного кофе, водитель вышел из квартиры. Заранее зная, какое веселенькое утро ему предстоит, он договорился с начальником ведомственного гаража и с вечера поставил служебную машину Ромашина у себя во дворе, под окнами. Это автоматически порождало необходимость утром выкапывать ее из сугроба и дольше обычного прогревать двигатель, зато экономило почти час, который в противном случае пришлось бы потратить на дорогу до гаража.

Было начало шестого утра, на дворе стояла кромешная темень, лишь слегка разжиженная светом уличных фонарей. Ветер трепал одежду и забивал дыхание, по двору вдоль и поперек гуляли полотнища и косые крутящиеся столбы летящего со страшной скоростью снега. Сойдя с крыльца, водитель сразу же выше щиколотки провалился в сугроб; порыв ветра, как в парус, ударил в деревянный штык снеговой лопаты, едва не вырвав ее из руки и исторгнув из груди водителя сердитый непечатный возглас.

Не сразу вспомнив, под каким из совершенно одинаковых горбатых сугробов похоронена вверенная ему служебная «ауди» Ромашина, водитель направился туда. Какая-то с головы до ног облепленная снегом, сгорбленная, толстая из-за наверченного на нее тряпья фигура, неожиданно вынырнув из метели, шагнула ему наперерез и сиплым, насквозь пропитым голосом завела знакомую до отвращения волынку:

– Уважаемый, минуточку вашего внимания, если позволите. Не откажите в любезности…

– Отвали, – коротко и без тени столь необходимой раннему попрошайке любезности буркнул водитель, – без тебя тошно.

Попрошайка, пьяно качнувшись, отступил с дороги. Это был типичный, ярко выраженный бомж – краснорожий, косматый, до самых глаз заросший грязной, местами подпаленной у костра пегой бородищей, в чересчур просторной куртке с чужого плеча и намотанном поверх нее драном бабьем платке.

– Я только хотел узнать, не соблаговолите ли вы…

– Отвали, – беря наперевес лопату, повторил водитель. – А то сейчас как соблаговолю вот этой хреновиной поперек хребта!

Бомж отвалил, горбатым шатающимся призраком утонув в метельной круговерти. Ворча себе под нос нелицеприятное, водитель вступил в единоборство с сугробом. Для начала он решил откопать левую переднюю дверь, чтобы, включив двигатель, спокойно расчистить остальное, пока он будет прогреваться. Задача перед ним стояла не особенно сложная: градусник за окном кухни показывал всего-то минус один, а значит, снег не примерз к стеклу и железу и его будет сравнительно легко убрать – просто смахнуть, и все.

Сноровисто орудуя лопатой, он вдруг не столько заметил, сколько почувствовал постороннее присутствие. Подняв голову, он увидел невероятную в своей неописуемой наглости картину: давешний бомж, пристроившись к машине со стороны правого переднего крыла, ковырялся заскорузлыми пальцами в ширинке с явным и недвусмысленным намерением справить малую нужду прямо на украшенный четырьмя серебряными кольцами радиатор.

– Э! – не веря своим глазам, со смесью изумления и угрозы выкрикнул водитель. – Але, убогий! Ты охренел, что ли?!

Даже не повернув в его сторону головы, бомж терпеливо и неуклюже продолжал свои раскопки. Вряд ли в его действиях присутствовал какой-то недобрый умысел; скорее всего, разрушенный суррогатным алкоголем, необратимо деградировавший мозг этой человеческой развалины просто был не в состоянии трезво оценить обстановку. В общем, хорошо быть кисою, хорошо собакою – где хочу, пописаю, где хочу, покакаю… Недолго думая, водитель от греха подальше воткнул лопату в снег и бросился спасать казенное имущество. Действуя быстро, но обдуманно, он приблизился к противнику с фланга, чтобы в запале грядущей битвы ненароком не попасть под ту самую струю, которую стремился отвести от бампера «ауди», и, схватив его одной рукой за грудки, другой съездил по прикрытому спутанными, мокрыми от налипшего снега космами уху.

Бомж рефлекторно отдернул голову, и богатырский замах пропал даром.

– Чего, чего? – невнятно забормотал он, слабо отпихиваясь руками. – Чего тебе от меня, дядя? Отлить, что ли, нельзя?

– Я тебе сейчас отолью! Грабли свои вонючие убери и чеши отсюда, пока я тебе твою лейку с корнем не выдернул и в пасть не затолкал!

Схватив бомжа за грудки обеими руками, водитель встряхнул его, как пустой мешок, и тут же с болезненным шипением отдернул правую руку, ощутив короткий укол в подушечку среднего пальца. Наброшенный на плечи бомжа дырявый, клетчатый с бахромой, платок соскользнул, трепеща, как боевое знамя, и наверняка улетел бы по ветру, если бы хозяин его не поймал. Что-то недовольно бормоча, сутулясь пуще прежнего и неуверенно переставляя ноги, бомж покинул театр военных действий и опять, на сей раз уже окончательно, затерялся в метели.

Запустив, наконец, двигатель, водитель включил в салоне верхний свет, стянул с правой руки перчатку и осмотрел пострадавший палец. Крови не было, на месте укола виднелось едва различимое красноватое пятнышко. Водителю вспомнился по-бабьи наброшенный на плечи бомжа клетчатый платок. Концы его, по всей видимости, были скреплены булавкой, которая во время потасовки расстегнулась и вонзилась в палец – к счастью, совсем неглубоко. Боль была вполне терпимой, а к тому моменту, когда черная «ауди А6», мрачно посверкивая фарами сквозь метель, осторожно выбралась с заметенной снегом стоянки, прошла совсем.

Творящийся на дорогах кромешный ад заставил его окончательно забыть о маленьком утреннем инциденте. Москва – очень большой город, и в ней очень много всего – в том числе, к сожалению, и лиц без определенного места жительства. И человек, постоянно проживающий и работающий в этом непомерно огромном городе, просто физически не в состоянии надолго сосредоточиться мыслями на такой чепухе, как опустившийся до полной потери человеческого облика бродяга, едва не обмочивший бампер его машины. Какой-нибудь недалекий провинциал, наверное, рассказывал бы об этом пустячном инциденте годами, постепенно добавляя к рассказу все новые художественные подробности, пока тот не превратился бы в эпическую поэму наподобие «Одиссеи» или мифа о Гильгамеше. И он пересказывал бы эту героическую повесть снова и снова детям, внукам и правнукам, пока кто-нибудь из них, потеряв, наконец, терпение, не придушил бы старого брехуна подушкой. Но москвичи не таковы; жизнь москвича представляет собой сплошную череду стрессовых ситуаций, и мозг столичного жителя в целях самозащиты автоматически стирает из памяти лишнюю негативную информацию.

Для водителя персонального автомобиля высокопоставленного столичного чиновника это справедливо вдвойне. Постоянный источник дополнительного, и притом неслабого, стресса все время находится прямо у него за спиной, на заднем сидении авто, и работает этот источник бесперебойно. Герой одного из недавно вышедших на экраны фильмов, персональный водитель какого-то депутата, говоря о своем хозяине, заметил, что, когда тот сидит в машине, становится трудно соблюдать не только правила дорожного движения, но и законы физики. Вячеслав Эдуардович Ромашин, особенно когда торопился, был именно таким пассажиром, а торопился он всегда – в основном, потому, что, как всякий русский человек, любил быструю езду. А еще, как всякий русский чиновник, знал, что ему за такую езду ничего не будет.

Сначала вы понимаете: за такую мелочь, как превышение скорости, меня никто не накажет, потому что я – государственный, наделенный властью человек. Потом вам начинает представляться, что, если вас никто не наказывает, это значит, что вы не совершаете ничего предосудительного или, упаси бог, противозаконного. А через какое-то, как правило, непродолжительное, время вы преисполняетесь уверенности, что все, что бы вы ни сделали, хорошо и правильно – по крайней мере, до тех пор, пока вами довольно начальство. Это замкнутый круг, попасть в который легко, а выбраться очень трудно – трудно потому, что находиться внутри этого круга удобно и комфортно. А кто же по доброй воле откажется от комфорта и дополнительных удобств? Кто-то, наверное, отказался бы, но такой «кто-то» никогда не сделает карьеры на поприще государственной службы.

С рассветом метель не прекратилась. Загородное шоссе напоминало поле танкового сражения. Оранжевые снегоуборочные машины шли уступом, сгребая с проезжей части снег и громоздя его на обочинах высокими гребенчатыми валами. Отдельные участки трассы превратились в свалку битых машин; снег заметал искореженное железо и черные лужи моторного масла, нежданно-негаданно наступивший в середине марта день жестянщика стремительного набирал обороты, и конца этому пока что не предвиделось.

– Что в городе? – брюзгливым начальственным тоном поинтересовался развалившийся на заднем сидении «ауди» Ромашин.

– Пробки, – лаконично ответил водитель.

Справа промелькнула разбитая на обочине брезентовая армейская палатка – оборудованный в срочном порядке пункт обогрева и оказания первой медицинской помощи. Рядом с ней стояла наготове техника – мощный тягач, оранжевая окраска которого указывала на принадлежность к коммунальным службам, ярко-красная пожарная машина и карета «скорой помощи». Сине-белая машина ДПС тоже была тут как тут, и упакованный в толстое зимнее обмундирование патрульный прохаживался вдоль обочины, внося своим присутствием дополнительную нервозность.

– Пробки, – недовольно проворчал Ромашин. – Накупили этого хлама на колесах, ни проехать, ни пройти! Ездили бы на метро – не было бы пробок, а то нынче каждому лимузин подавай!

Водитель благоразумно промолчал, тем более что ответа от него не ждали – его мнение тут, как обычно, никого не интересовало.

– По Кольцевой езжай, – отрывисто скомандовал Вячеслав Эдуардович. – Так оно скорей получится. Да газу, газу подкинь! Что ты ползешь, как вошь по мокрому месту!

Когда, миновав заснеженную развязку, они выбрались на МКАД, было уже совсем светло. Снег густо летел навстречу, в бледно-серой пелене ненастья неярко посверкивали залепленные тающими хлопьями фары и оранжевые вспышки проблесковых маячков на кабинах дорожных машин. Здесь, на Кольцевой, мощный, щедро профинансированный механизм коммунальных служб столицы противостоял разгулу стихии настолько успешно, что одержанные им победы были видны невооруженным глазом. Расчищенная дорога была щедро посыпана реагентами, и, почувствовав под колесами вместо снеговой каши твердый, хотя и мокрый асфальт, водитель, наконец, выполнил требование пассажира, плавно утопив педаль газа. Турбированный двигатель запел на высокой ноте, и черная «ауди», перестроившись в крайнюю левую полосу, сорвавшейся с направляющих пусковой установки самонаводящейся ракетой стремительно рванулась вперед.

– Газ справа, – ворчливо напомнил с заднего сиденья Ромашин, как обычно, недовольный отсутствием перегрузок, которые испытывает пилот сверхзвукового истребителя. – Дави на него, дави! Ногой дави, а не усилием мысли! Этак мы и к завтрему не доберемся, а у меня в девять совещание.

– Успеем, Вячеслав Эдуардович, – пообещал водитель, неожиданно для себя зевнул и мгновенно, безболезненно умер, навалившись грудью на ступицу рулевого колеса.

Ромашин издал какой-то нечленораздельный возглас – не столько испуганный, сколько сердитый. Потерявшая управление на скорости сто шестьдесят километров в час машина вильнула влево и задела металлический отбойник, разделяющий встречные транспортные потоки. От толчка мертвый водитель завалился вправо, повернув в ту же сторону руль, на котором лежал. Идущий в соседнем ряду джип ударил «ауди» в правое заднее крыло, отшвырнув под колеса мчащейся еще правее фуры, и сам закрутился в смертельном вальсе на скользкой дороге, пока не стал, с грохотом врезавшись в отбойник.

К тому моменту, когда последний удар выбросил, наконец, превращенную в рассыпающуюся груду искореженного металла иномарку на заснеженную обочину, Вячеслав Эдуардович Ромашин был уже мертв. К сожалению, здесь и сейчас умер не он один: запущенная внезапно скончавшимся водителем цепная реакция продолжалась в лязге и пушечных ударах налетающих друг на друга машин, и было ясно, что в печальную статистику дорожных катастроф прямо сию минуту вписывается новая кровавая строка.

* * *

За окном уже совсем стемнело. Снегопад немного ослабел, ветер поутих, и при желании сквозь частую сетку падающих с мутного от электрического зарева большого города неба хлопьев можно было разглядеть заснеженный двор с холмиками заметенных авто, освещенные окна соседнего дома и вообще все, что угодно. У Глеба Сиверова желание смотреть в окно отсутствовало: он знал, что ничего нового и интересного там не увидит. Он смотрел телевизор; ничего интересного не показывали и там, но оставалась надежда увидеть хотя бы что-то новое – иначе зачем, скажите на милость, существуют выпуски новостей?

Главной новостью дня оставался, конечно же, снежный шторм, принесенный циклоном из погребенной под метровыми сугробами Европы. Редакторы, готовившие сюжет, явно взяли на вооружение опыт коллег из некоторых братских республик. Для начала диктор подробно и красочно рассказал, каких бед натворило ненастье в соседних Украине и Белоруссии: парализованное движение на трассах, десятки оставшихся без электричества населенных пунктов, сотни разбитых вдребезги машин, – и лишь потом плавно перешел к незначительным, с самой первой минуты взятым под неусыпный контроль неудобствам, которые побившая столетний рекорд мартовская вьюга доставила жителям российской столицы.

Текст звучал за кадром, на фоне иллюстрирующих его видеозарисовок, и Глебу подумалось, что это сделано неспроста. С одной стороны, такое построение сюжета выглядит вполне современно – информативно, динамично, в ногу со временем. А с другой, избавляет от тяжкой – пусть не для всех, но для кого-то все-таки тяжкой – необходимости врать, не краснея. Ври, сколько душе угодно, и, если не разучился, красней себе на здоровье – все равно никто, кроме твоих коллег, этого не увидит, а коллегам не привыкать.

С кухни доносились по-домашнему уютный вечерний звон посуды и шипение масла на раскаленной сковороде. Оттуда тянуло вкусным, вызывающим обильное слюноотделение запахом жареного лука и подрумянивающегося мяса – Ирина готовила ужин, и Глеб уже добрых десять минут с трудом перебарывал желание ее поторопить. На кухне тоже бормотал телевизор; приглушив звук, Сиверов убедился, что жена смотрит ту же программу, что и он. Смотрит, разумеется, так, как обычно смотрит телевизор занятая стряпней женщина – спиной, поглощенная своими мыслями, воспринимая его бормотание просто как звуковой фон.

– Это какой-то кошмар, – сказала Ирина, неожиданно появившись в дверях гостиной. – Ты не знаешь, нынешняя зима когда-нибудь кончится, или это начало нового ледникового периода?

Глеб понял, что ошибся: если жена и не следила за картинкой на экране, то звучащий за кадром текст слышала от первого до последнего слова.

– Кончится, кончится, – заверил он. – Все когда-нибудь кончается. В том числе и человеческое терпение. Мы есть сегодня будем, или ты решила подождать с ужином до весны? Отвечай, женщина!

– Я поставила сковородку на медленный огонь, – смеясь, ответила Ирина. – Путь немного протушится. А то ты же потом первый станешь ныть, что мясо жесткое.

– Не ныть, а конструктивно критиковать, – поправил Сиверов. – А то развели тут какой-то советский общепит: сперва еды не дождешься, а потом оказывается, что ее еще и есть невозможно!

– Ах, ты… – задохнулась от притворного возмущения Ирина. – Не дождешься, да? Есть невозможно? Вот и не дождешься!

Назревшая, было, шутливая перепалка прекратилась, не успев по-настоящему начаться: Глеб пропустил свою реплику, целиком сосредоточив внимание на экране. Удивленно приподняв бровь, Ирина посмотрела туда же и увидела картину, которая, увы, давно стала привычной для всякого, кто хотя бы время от времени смотрит новости по телевизору: оживленное шоссе, вспышки полицейских мигалок, лежащая вверх колесами в придорожном кювете большегрузная фура и скопление до неузнаваемости изуродованных, разбитых вдребезги машин на обочине.

– Сегодняшний день ознаменовался еще одним масштабным ДТП, которое произошло на Московской кольцевой автодороге в нескольких километрах от съезда на Рублево-Успенское шоссе, – говорил за кадром голос диктора. – В аварию попало более двух десятков автомобилей. По словам сотрудников ДПС, причиной трагедии, как ни странно, стали вовсе не плохие погодные условия. По свидетельствам очевидцев и участников столкновения, аварию спровоцировала черная «ауди», водитель которой, как позднее установили медики, скончался за рулем от внезапной остановки сердца прямо во время движения.

– Какой кошмар, – ахнула Ирина.

Сиверов не ответил, неотрывно глядя на экран.

– Сотрудникам полиции удалось установить, – продолжал диктор, – что ставший виновником аварии автомобиль был приписан к ведомственному гаражу правительства Москвы и закреплен за заместителем министра коммунального хозяйства столицы Вячеславом Ромашиным. В момент аварии Ромашин находился в салоне, направляясь на работу из своего загородного дома, и погиб на месте. По словам прибывших на место происшествия медиков и спасателей, шансов спасти жизнь чиновника не было. По предварительным данным, дорожная трагедия унесла жизни восьми человек, и еще около двадцати с травмами различной степени тяжести доставлены в столичные больницы…

На экране появилась черная «ауди», выглядевшая так, словно по ней прошлись асфальтовым катком или пару раз проехались на танке. На смятом бампере белела чудом уцелевшая пластина номерного регистрационного знака. Оператор не отказал себе в удовольствии снять крупным планом лежащий в забрызганном кровью снегу на обочине разбитый цилиндрический стаканчик синего проблескового маячка. Этот кадр, содержащий в себе намек на уже слегка поднадоевшую тему беспредела «синих ведерок», служил лишним подтверждением тому, о чем Глеб уже думал не далее как сегодня утром: в таком большом городе, как Москва, очень много всего: домов, машин, полицейских, адвокатов и бомжей. А еще – дураков.

– Ужасно, – сказала Ирина, глядя на разбитый автомобиль. – Так нелепо… Умер за рулем, а теперь его еще и называют виновником аварии… Восемь погибших!

– Лес рубят – щепки летят, – чуть слышно пробормотал Сиверов и выключил телевизор. Он знал настоящего виновника, но распространяться на эту тему не собирался. Лес рубят – щепки летят, цель оправдывает средства… Черт бы побрал козлов, которые сочиняют такие поговорки!

– Что ты говоришь? – уже из коридора спросила Ирина. И, не дожидаясь ответа, позвала: – Ну, ты ужинать будешь? У меня все готово!

– Наконец-то, – громко сказал Глеб Сиверов и энергично встал из кресла.

Аппетит куда-то пропал, но и об этом его жене вовсе не обязательно было знать.