Текст книги "Врачеватель. Олигархическая сказка"

– Не за что, мой дорогой. Пока не за что.

Появился официант с бутылкой «Перье» на подносе. Он налил в бокал Пал Палыча воды и, забрав у Скрипченко пустую тарелку с приборами, собрался уходить. Игорь Олегович жестом остановил его.

– Милейший, а что у нас там с рыбкой?

– Скоро уже будет готово, – сказав это, официант незаметно растворился.

– Я себе заказал запеченного в фольге «морского волка». «Сибас» называется. Не пробовал?

– Хороший выбор. Очень вкусно.

Отпив из бокала красного вина, Игорь Олегович закурил сигарету.

– Вот, сколько тебя, Паша, знаю, а завидовать тебе не перестаю. Знаешь, почему? Потому, что не куришь. Чего я только не перепробовал, чтобы бросить, пока, наконец, не понял, что бросать мне вовсе и не хочется.

– А завидовать не перестаешь.

После глубокой затяжки, выпустив дым изо рта, Игорь Олегович радушно улыбнулся.

– А вот завидовать не перестаю. Видать, это в моей чиновничьей крови.

– А как спится по ночам?

– Что ты сказал? Не расслышал.

– Я говорю, бессонница тебя от зависти не мучает?

– Ах, бессонница… Н у, если за день надергаешься, как бобик, то, прости, не до нее, родимой. Вообще, конечно, устаю, Паша.

Он сделал еще глоток вина.

– Ладно, Пал Палыч, давай поговорим о деле, – серьезным тоном произнес Скрипченко, заметив, что Пал Палыч украдкой посмотрел на часы. – Ты, конечно же, знаешь о существовании в нашей стране такой крупной нефтяной компании, как «ЕвроСиб».

– Конечно же, знаю.

– Значит, наверняка до тебя уже дошла информация, что она стоит на грани банкротства.

Пал Палыч молчал. Как опытный переговорщик и хороший психолог, он отлично понимал, что самым важным в этот момент является способность не выказать на своем лице мины удивления, так как то, что сейчас сказал Игорь Олегович, для него стало именно событием. Он слышал об этом впервые. А если учесть, что об этом говорит сам Скрипченко, значит, это очень серьезно. Спокойствие удава покинуло Пал Палыча, но даже самый пристальный взгляд не смог бы этого определить. Однако надо было что-то отвечать.

– Насколько я знаю, процедуры банкротства еще не было.

– Правильно знаешь. Пока не видим смысла, потому и отмашку не даем. Так вот, Паша, как раз поэтому я и попросил тебя сегодня встретиться со мной.

– А какое отношение я имею к «ЕвроСибу»?

– Раньше не имел, а теперь будешь иметь. И прямое, и непосредственное.

Это была не просто информация. Это было конкретное предложение, от которого отказываться не принято. Щекотливая вырисовывалась ситуация: тебе не открыли и четверти колоды, но ты уже стал посвященным, а, значит, мосты если не сожжены до конца, то уже горят вовсю ярким пламенем. Оставаясь внешне абсолютно спокойным, Пал Палыч испытывал колоссальное напряжение, только не было одного – страха.

На его счастье официант принес запеченного в фольге «морского волка», источавшего столь изысканные ароматы, что неимущему впору было удавиться только от одного созерцания данного блюда, так аппетитно оно выглядело. Появилось время подумать и выработать дальнейшую линию поведения.

На минимальное расстояние Игорь Олегович приблизил свой нос к дымящейся рыбе и, прикрыв глаза, осторожно вдохнул в себя ее аромат.

– Ух, от одного запаха мурашки по коже. Зря ты, Паша, на водичку перешел, – сказав это, Скрипченко вооружился приборами и приготовился отчленить от «Сибаса» первый кусок.

Пал Палычу подумалось, что он слишком долго был занят собой, если такие события могли происходить вне поля его зрения. Прикинуться дурачком и дать понять, что ты совершенно не в курсе (что и было на самом деле), – неприемлемо. Да и поздно уже. Значит, остается одно – сыграть в заинтересованность и попытаться выведать тем самым какие-то подробности.

Пока Игорь Олегович смаковал во рту первый кусок деликатеса, Пал Палыч выстроил на своем лице органично смотревшуюся задумчивость.

– Ты о чем задумался, Пал Палыч?

– Да как тут не задуматься? Умеешь ты заинтриговать, нечего сказать.

– А как ты хотел? Не у Пронькиных, понимаешь ли, на именинах.

– Так ты уж тогда не томи, Игорь Олегович. Раскрой нам, непосвященным, под рыбку-то, суть дела.

Как было сказано ранее, настроение у Скрипченко было хорошее, и от поедания «морского волка» оно явно не ухудшилось. Он засмеялся.

– Хорошо, хорошо. Сейчас дожую и раскрою. Больно вкусная, зараза.

Наконец, очередной кусок был проглочен через нужное горло и благополучно опущен вниз, в пищепровод.

– Так вот, Паша, дорогой ты мой, рассказываю тебе, так сказать, подноготную. Есть мнение обанкротить «ЕвроСиб». И мы хотели бы поручить это дело тебе. Ты человек свой, надежный, проверенный. К тому же твоя компетенция в этом вопросе ни у кого не вызвала ни малейших сомнений. Скажи, в твоем Совете директоров есть реально толковый товарищ? Но только чтобы не из старперов. Упаси, Господи!

– Допустим, найдется.

– Вот и замечательно. Возьмешь кого-нибудь из молодых «грызунов», так чтобы землю рыл, но по букве закона. Ставишь его арбитражным управляющим, и пусть под твоим неусыпным оком спокойненько банкротит компанию. А кто из наших людей потом чего купит… Н у, это добыча, переработка, сеть заправок… И так далее. Мы этот списочек с конкретными кандидатурами после тебе предоставим. Отдельно, так сказать, от мух.

Очередной кусок «Сибаса» отправился к Игорю Олеговичу в рот.

– А что касается твоей доли? Один из заводиков мы тебе «нарежем». Гарантирую лично. Можно на выбор. У «ЕвроСиба» очень мощная перерабатывающая группа: Волжский, Нововолжский, Таранский… В общем, выбор есть. О чем опять задумался?

– Да я вот о чем думаю. Я же очень хорошо знаю Сашу Троянова и могу тебе сказать, что это не зеленый пацан. Хотя бы потому, что сумел создать такую компанию. Это очень сильная личность. Я, честно говоря, не думаю, что он вот так послушно побежит к вам укладывать свою голову на жертвенный алтарь.

Игорь Олегович перестал жевать и недоумевающе посмотрел на Пал Палыча, положив приборы на край тарелки.

– Пал Палыч, с тобою все в порядке?

– А что случилось?

– Ты что, телевизор не «читаешь»? Твой добрый приятель Александр Леонидович Троянов уже две с лишним недели в Лефортове. По делу о неуплате налогов и сокрытии прибыли в особо крупных размерах. Ты что, не знал?

Если Штирлиц, встретив в приемной Гиммлера – Олега Павловича Табакова, был на грани провала, и только по счастливой случайности ему удалось этого избежать, то Пал Палыч провалился по самые уши. Причем, бездарно и по-глупому. Времени на обдумывание у него не было. Надо было выкручиваться и немедленно.

– А что со мной? Как раз сейчас-то со мною все в порядке. Ты, вот, знаешь, что такое колоноскопия?

– Ну, поясни.

– Это когда тебе в жопу засовывают двухметровый шланг. Напором не то газа, не то воздуха раздувают кишку, и сантиметр за сантиметром его туда пропихивают. А на конце этого шланга микрокамера. И вот она смотрит, что там тебе отрезать, а что оставить.

– Ужас какой! Ну а причем здесь?..

– Да при том. Во время этой замечательной процедуры многое из твоей башки вылетает, но не все потом возвращается. Я это к тому, что сообщили мне про Троянова как раз накануне всего этого безобразия, а, видишь, напомнил ты мне об этом только сейчас. Нет, теперь, конечно, картина ясная. Непонятно мне только одно: как вы умудрились так лихо свалить такую глыбу? Фигура-то, как понимаешь, миру известная. К тому же у компании были очень хорошие социальные программы, да и «хозяин», насколько я знаю, не питал к Сашке особых антипатий.

Игорь Олегович снова принялся за «морского волка». Он по-отечески улыбнулся.

– Вот, к примеру, мне до твоего состояния, как до Луны. Но я на этот счет особо не переживаю. Мне хватает. Однако знаешь, чем ты разительно отличаешься от меня? Тем, что, когда едешь на работу, для тебя никогда не станут перекрывать движение. Эх, Пал Палыч, хоть ты вечно и отбрыкиваешься, но тебя надо двигать в политику, а оттуда уже во власть. Кстати, есть мнение на этот счет.

На вилке Скрипченко нарисовался самый мясистый серединный «сибасовский» кусок, немедленно отправленный по назначению.

– А будь ты в политике, не задавал бы детских вопросов. Вот ты говоришь: «Хозяин». А что хозяин? Хозяин не Бог. Страна-то большая. Дел много, проблем еще больше. Одному за всем не углядеть. Главное – как эту проблемку подать. На каком подносе и под каким соусом. Как вот эту рыбу, например. Было бы желание, а повод всегда найдется. Тем более что твой приятель сам этот повод и предоставил. Стал много собственных мыслей высказывать о будущем развитии страны. И все, заметь, с политическим душком. Ну чем не повод? А насколько эти высказывания здравые или, наоборот, расшатывают государственные устои – это уж, простите, нам решать.

Пал Палыч налил себе воды и, сделав глубокий выдох, словно намеревался единоразово пропустить, как минимум, сто пятьдесят, залпом опустошил бокал.

– Вот что, Игорь Олегович, я тебя внимательно слушал, но теперь ты послушаешь меня. А пока с присущим тебе аппетитом можешь доедать свою рыбу. Теперь я тебе поведаю «подноготную», только из области экономики, в которой ты разбираешься куда хуже, нежели в политике. Ты-то хоть сам понимаешь, что вы просто убьете инвестиционную привлекательность России на корню. После слияния «Евразии» с «Сибирью» «ЕвроСиб» стал четвертой в мире компанией по запасам нефти. Четвертой! Да после того, как вы свалили фигуру такого масштаба, западники не дадут в Россию ни копейки. Такие вещи не прощаются никому. А нам – тем более. Даже если бы мы были по влиянию на уровне Штатов.

Лицо Скрипченко снова выразило неподдельное удивление.

– Я что-то не пойму, Паша. Ты что, решил изображать из себя блаженного, или, действительно, этот шланг на тебя подействовал? Успокойся для начала. Твои Штаты увязли по уши в Ираке, и цены на сегодняшний день сумасшедшие. ОПЕК может порвать себе задницу на британский флаг, но всего мирового потребления она не закроет. С этим, надеюсь, ты спорить не станешь?

За время этой бурной дискуссии Игорь Олегович нашел возможность проглотить очередную порцию рыбы, не забывая тщательно ее пережевывать.

– И что, Игорь Олегович?

– По-моему, все замечательно. И потом, с чего ты взял, что компания, обанкротившись, окончательно разлетится на мелкие части. Хотя поначалу – да. Согласен. Ну, пополоскает нас в печати какой-нибудь там «Вашингтон Пост» на пару с «Ньюс Виком», «Би Би Си» обязательно в свой микрофон погорланит, ОБСЕ поорет для проформы, Сенат, конечно же, будет шипеть, как змея. Это уж к гадалке не ходи. Ну и что с того? А мы спокойненько через полгодика соберем компанию в единое целое, но уже с другими людьми, где ты, кстати сказать, будешь играть не последнюю роль.

Пал Палыч взял бутылку, чтобы налить себе воды, но она оказалась пустой. Не отрываясь, глядя на бокал, он поставил ее на место.

– Знаешь, Паша, – с некоторой настороженностью посмотрев на Пал Палыча, продолжил Скрипченко, – у меня ощущение, что я разговариваю со стеной, а не с человеком, который лучше других в стране разбирается в этих вопросах. Может, ты и правда не совсем здоров?

Оторвав свой взгляд от бокала, Пал Палыч поднял глаза и пристально посмотрел на своего жующего визави.

– Сейчас в народе, который мы с тобой так ненавидим, бытует расхожая поговорка: «Не воруй! Государство не потерпит конкурентов». Как метко, не правда ли? Ты мне сможешь привести хотя бы один пример из практики, когда вы, стоя у руля, развалив все начисто, сумели что-то собрать? Я лично не припоминаю. С кем ты, уж прости за тавтологию, собрался собирать компанию? С такими же, как ты? С вашей психологией мелкопоместных князьков? Вот, как ты сейчас сожрал этот «Сибас», разрезав его на куски, так завтра вместе с утренним говном и спустишь его в канализацию. Согласись, рыбка-то очень созвучна с «ЕвроСибом». Сибас, ЕвроСиб… Прямо мистика какая-то.

Вероятно, заметив, что у клиента закончилась вода и тот не против выпить еще, откуда ни возьмись, появился официант с подносом и поставил открытую бутылку с водой перед Пал Палычем. Не желая мешать и поэтому не став наливать воду Пал Палычу в бокал, он немедленно удалился.

Пал Палыч сделал это сам. Налив воды, с жадностью ее выпил.

Игорь Олегович молчал, напряженно глядя на Пал Палыча. По всей видимости, он ждал очередной тирады, которой разразится его оппонент. Он понимал, что главное Остроголовым еще не сказано.

– Я ведь как раз перед Новым годом встречался с Трояновым. И вот что интересного он мне поведал по старой дружбе. А я ему верю. У них уже тогда было все готово для заключения сделки с «Шевроном». В результате чего «ЕвроСиб» приобретал двадцать пять плюс три процента акций «Шеврона», а Россия получала контроль за второй в мире компанией по добыче и переработке нефти. Когда ты брызгал слюной с высокой комсомольской трибуны, страна, если помнишь, называлась Советский Союз. Так вот, в то время коммунисты могли об этом только мечтать, потому что, если бы сейчас сделка состоялась, уже бы можно было влиять на тот же ОПЕК. И это – стратегия государственная! Но, как я понимаю, вы, гниды, не дали этому случиться. И во имя чего? Чтобы раздербанить этот пирог на мелкие кусочки, где каждая сволочь искренне печется о будущем собственных внуков? Это вас давно пора в Лефортово.

Игорь Олегович с трудом проглотил застрявший в горле кусок «морского волка». После таких слов его настроение, конечно же, поменялось. И не в лучшую сторону.

– Ты не смотри на меня так, Игорь Олегович. Я ничем не лучше тебя. Такая же гнида. Только я, в отличие от вас, хотя бы начал в этом признаваться. Уже неплохо, согласись. Ты рыбку-то кушай, государственник.

– А ты за меня не переживай. Я кушаю, – теперь настала очередь Скрипченко демонстрировать невозмутимое спокойствие. – Ты продолжай, Паша, я тебя внимательно слушаю.

Демонстрировать невозмутимое спокойствие у Игоря Олеговича получалось не очень здорово. Надув щеки, он смотрел на последний недоеденный рыбный кусок и был очень похож на фонвизинского Недоросля, которому только что отказали в его вполне естественном желании обременить свою жизнь узами брака.

– Хорошо, – продолжил Пал Палыч, – тогда слушай самое главное. Ты ведь знаешь, что я (что при нынешнем, что при прежнем) делал все возможное и невозможное, чтобы меньше светиться перед светлыми очами и не привлекать внимание к своей скромной персоне. Но сейчас я тебе обещаю, что завтра же встречусь с твоим хозяином. Я в этом абсолютно уверен. Только от одного большого удивления, что я сам к нему пришел, у него найдется для меня десять минут времени. А мне этого хватит вполне, чтобы рассказать о том, что вы делаете и какие вы у нас замечательные. Думаю, ему будет очень интересно узнать, на кого он вынужден опираться в решении стратегических вопросов укрепления российской государственности.

– И про свои подвиги, Паша, тоже не забудь ему рассказать. Ладно? А то некрасиво получается.

– Да про меня ему и так все известно, а вот с вами, товарищами, разобраться крайне необходимо.

Пал Палыч встал с уютного и мягкого диванчика.

– А знаешь, в чем еще одна разница между тобой и мной? Ты очень боишься, а вот я уже нет. Так что пусть для моей задницы и не перекрывают движение, но вам я кислород перекрою. Можешь к гадалке не ходить. Но в одном ты прав, Игорек: в этой жизни когда-нибудь должно хотя бы что-то поменяться, – он резко повернулся и направился к выходу.

Проходя мимо барной стойки, поблагодарив, отдал бармену стодолларовую купюру и вышел из «Пиано» бара. Охрана, выпившая за это время по чашке крепкого кофе, последовала за ним.

Оставшись один, Игорь Олегович долго сидел, не двигаясь, глядя в одну точку. Отдельно от лица работали только челюсти, механически дожевывая последний кусок деликатеса. Затем, откинувшись на спинку дивана, он схватил мобильный телефон, беспорядочно тыкая в его кнопки. С третьего раза набрав нужный номер, стал нетерпеливо ждать, когда абонент ему ответит, нервно и отрывисто бормоча себе под нос: «Ах, Пашенька, сокол ты наш ясный… Какая же ты умница-то, а!.. Спасибо тебе, родной мой, что ума хватило предупредить меня…»

Он уже готов был окончательно расстаться с остатками своего терпения, когда на другом конце провода услышал столь знакомое ему: «Слушаю вас, Игорь Олегович».

– Ну, здравствуй, товарищ полковник! Долго себя ждать заставляешь. Что? Срать мне на твое «здравия желаю». Плохо работаем, Никита Митрофанович. Очень плохо!!! Оказывается, твой шеф сошел с ума, а ты мне почему-то об этом не докладываешь. Через полчаса у меня на даче. И не мешкая, родимый! Не мешкая.

Нажав на кнопку отключения с абонентом, сразу же набрал новый номер.

– Борис Васильевич, хорошо, что тебя застал. Ты где? Уже дома? Еще лучше! Не сочти за труд – через полчасика зайди ко мне по-соседски в ближайшую калиточку. Случилось, Боря. Меры надо принимать. И срочно. А не то все можем накрыться медным тазом.

Если, конечно, абстрагироваться от произошедшего, во всей этой истории радовало одно: «Сибас» не остался недоеденным.

– Нинуля, Женя не возвращалась? – с порога спросил Пал Палыч, войдя в приемную.

– На часы посмотри. Время только без пятнадцати.

– Ладно. Пока Женя не придет, ко мне никого.

– А к тебе и так никого. Всех как ветром сдуло.

– Так это же замечательно.

– Что замечательно? – Нина Сергеевна встала из-за стола и подошла к Пал Палычу. – Ты со Скрипченко встречался?

– С полчаса как расстались.

– И что?

– Ничего. Мило побеседовали. Причем, встреча прошла настолько в дружеской и благоприятной обстановке, что в данную минуту меня, думаю, уже «заказывают», как рыбу, запеченную в фольге. Да только болт им трехметровый! Не успеют, пидары! Для этого нужно время, а у них его нет. Зато оно есть у меня. А еще вот эта штука.

Он достал из кармана свой мобильный телефон.

– «Simens» фирма солидная. Она не вставляет в корпуса игрушечные фотоаппараты. Зато в них есть диктофоны с прекрасным разрешением.

Нина Сергеевна подошла к столу и, когда Пал Палыч закрывал за собою дверь в свой кабинет, неожиданно схватив увесистую пепельницу, с размаху зашвырнула ее прямо в него. Вовремя закрытая дверь спасла Пал Палыча от этого снаряда, вдребезги разлетевшегося в разные стороны. В ту же секунду в приемную влетела охрана.

– Нина Сергеевна!..

– Ребята, всё тип-топ. Не мешайте работать. Ну что, не видите, разбила любимую рабочую пепельницу.

Охрана вышла. Она уселась в кресло и, положив ноги по-ковбойски на стол, закурила сигарету.

Дверь кабинета осторожно открылась, и в проеме нарисовалась половина лица олигарха.

– Мать, ты чего, дура, что ли? Так же и прибить недолго.

– Вот и я об этом думаю. И знаешь, что я решила, Пашенька? Я тебя первая пристрелю. Чтобы не мучился. И других не мучил. Кстати, у меня есть официальное разрешение на ношение оружие. Ты знал об этом?

– Нет, не знал.

– Теперь будешь знать. Закрой дверь, придурок. Видеть тебя не могу.

Дверь за Пал Палычем тихо захлопнулась.

Снова задул сильный северо-западный ветер. Женя стояла в Брюсовом переулке у входа в церковь, ежась от холода, когда у самого уха услышала тихий, проникновенный голос:

– Это вы меня ждете, милое дитя.

Вздрогнув от неожиданности, Женя повернулась и увидела перед собой старушку, в одной руке державшую зонтик, а в другой – тонкий полиэтиленовый пакет.

– Здравствуйте! Да, наверное, вас.

– Вот, возьмите, пожалуйста. Это для него.

Женя взяла пакет и обеими руками прижала его к груди, словно хотела укрыть от холодного ветра, боясь, что он может замерзнуть.

Старушка смотрела на Женю и улыбалась.

– А вы его любите, милое дитя. Это не только страсть. Это гораздо больше. Даже странно для такой молодой девушки. Но вы должны знать, что будет непросто. У него удивительная судьба. Он избранный, а это ноша непомерно тяжела. Вы готовы быть рядом с ним в трудную минуту?

– Не знаю. Я об этом еще не думала, Анастасия Николаевна.

– А откуда вы знаете, как меня зовут?

– Не знаю. Просто я почему-то была уверена, что вас зовут Анастасия Николаевна.

– Вы не ошиблись. Наверное, это не случайно. Н у, бегите. Он вас ждет.

Поблагодарив и попрощавшись, Женя села в машину, которая незамедлительно тронулась с места и через секунду скрылась за поворотом.

– Храни вас Господь! – Анастасия Николаевна повернулась к церкви и, осенив себя крестным знамением, произнесла: «Ужели этой девочке суждено повторить мою судьбу? Помоги им, Господи!»

Достав из компьютера дискету, Пал Палыч вложил ее вместе с кассетой в желтый конверт из плотной бумаги. Затем взял мобильный телефон и набрал номер.

– Андрюша, здравствуй! Да я здоров, как бык… Прости, старина, очень мало времени. Я никогда у тебя ничего не просил, но сейчас обращаюсь с просьбой именно к тебе. Скажи, ты сможешь завтра устроить мне встречу с хозяином? Минут десять, не больше… Да, я знаю, но он улетает во второй половине дня. Дело важное и отлагательств не терпит. Зная меня, ты должен понять, что слишком веская причина заставила меня попросить тебя об этом… Спасибо тебе, Андрюша. Очень прошу, постарайся. И вот еще. Если завтра этого не произойдет, а со мной уже что-нибудь случится, поклянись мне, что отдашь ему лично в руки тот пакет, который передаст тебе Нина Сергеевна. Ты ее хорошо знаешь. Спасибо за дружбу. Жду звонка.

Стрелки часов показывали десять минут седьмого, когда на столе Пал Палыча загорелась лампочка.

– Паша, Женечка приехала!

– Наконец-то! Давайте ко мне.

В кабинет вошла Нина Сергеевна с полиэтиленовым пакетом и положила его на стол.

– А Женя где?

– Видно, ты ее совсем заморозил. Вся в соплях и температурит. Я ее отправила домой на машине.

– Если первая ее увидишь, передай от меня огромную благодарность.

Она утвердительно кивнула головой.

– Нинуля, родная моя, ты только спокойнее, прошу тебя. Жизнь есть жизнь. Все мы под Богом ходим. Если со мной что-нибудь произойдет, ты обязательно передашь этот пакет Андрею Алексеевичу Куранову. Прости меня, но больше никому я доверить это не могу. Хорошо?

Нина Сергеевна снова согласно кивнула головой, взяв пакет из рук Пал Палыча.

– Спрячь его, Нинуля, ладно? А я сейчас немного один посижу. Не сердись.

– Я не сержусь на тебя, Паша.

– Ты бы ехала домой. Поезжай, Нин, отдохни.

– Вот когда ты поедешь, тогда и я поеду. Не сердись.

Держа в руках желтый пакет из плотной бумаги, она вышла из кабинета, оставив Пал Палыча наедине с другим пакетом. Тем, который через Женю ему передала старушка.

Когда Пал Палыч, взяв его, наклонил к себе, чтобы осторожно достать содержимое, из пакета на стол выпал среднего размера деревянный крестик на обычной веревочке. Если веревочка была самой что ни наесть обыкновенной, то о крестике этого сказать было никак не возможно. С тонкой резьбой и с очень необычным, причудливым орнаментом, он был вырезан из темно-красного эвкалипта. Даже если учесть, что дерево прекрасно сохранилось, – сомнений не было: сей раритет создал человек, входивший некогда в «когорту» первых христиан, проживавших где-нибудь в Ливане или Палестине не менее полутора тысяч лет назад.

Положив крестик на ладонь, Пал Палыч сжал руку и поднес к губам. Закрыв глаза, каждым нервным окончанием он ощущал, как ничтожно маленький кусочек дерева отдавал ему свое тепло, как будто в этой точке двух перекрещенных линий хранился опыт человечества за последние два тысячелетия. «Что, ничего до этого не существовало? И Его пришествие на эту пропитанную грехом Землю предопределило новую, Им же привнесенную систему поступков и систему отношений.

Голова шла кругом. Мозг Пал Палыча в клочья раздирали противоречивые мысли. Но, опять же, где-то на задворках снова зарождаясь, словно ком, росло нисколько им не забытое, необъяснимое словами желание постижения истины. Истины простой, единой и неотделимой от того, что лежало на его ладонях. Вера! Боже, как просто!

Остроголов открыл глаза. Перед ним на столе по-прежнему лежал пакет, переданный старушкой. В нем еще оставалось что-то очень тонкое и практически невесомое. Пал Палыч извлек пожелтевшую от времени газету, сложенную вчетверо. Развернув, прочитал название: «Биржевой вестник». Она была датирована февралем 1914 года. Газета, ставшая свидетельницей трех войн и трех революций, при которых дважды сменилась общественно-экономическая формация страны, справляла своего рода девяностолетний юбилей, с достоинством демонстрируя на дорогом столе из орехового дерева возможности типографской печати того времени. На первой странице, под патриотическим заголовком статьи «Свиной кризис австро-венгерской политики» сразу обращала на себя внимание напечатанная в газете фотография, запечатлевшая Государя Императора Николая Второго, удивленно взирающего на мир глазами ребенка. Он стоял в центре фотографии среди своих приближенных, слегка отставив в сторону правую ногу. Его коротко подстриженная голова едва заметно была наклонена набок, словно Государь пытался разобрать слова, которые вкрадчиво говорил ему на ухо один из стоявших с ним рядом сановников высокого ранга, а взгляд Государя поверх голов был устремлен куда-то в небо. При своем маленьком росте Николай действительно казался ребенком в сравнении с теми, кто окружал его на фотографии.

Внимательно вглядевшись в фотографию, Пал Палыч без труда узнал среди лиц, запечатленных на ней, одно до боли ему известное.

Словно при резком наборе высоты, его с силой отбросило назад. Какое-то время он был намертво пригвожден к спинке своего кресла, не имея ни малейшей возможности от него оторваться, оставаясь без движения и тупо глядя перед собой.

Когда оцепенение прошло, Пал Палыч снова впился своим острым взглядом в газетный снимок. От правого до левого виска здоровенным победитовым сверлом его голову насквозь прошивала электрическая дрель, не давая ни единого шанса вновь собрать в одно целое мысли, будто взрывом разнесенные в разные стороны от увиденного на фотографии: «Черт с ним, с этим поганым Петровичем! С этой тварью мне давно все ясно. Но почему Сережка?! Почему опять его лицо?! И почему такая схожесть? А с кем, собственно, схожесть? Это что, реинкарнация? Ну не до такой же степени! Стоп! А к чему мне эта тварь говорил тогда про овечку? Что, клон? Бредятина! Боже, сохрани мне разум!»

– Эх, черт побери, зачем мы так устроены, что столь эмоционально реагируем на всякую ерунду, – в дальнем углу кабинета, под несущей балкой мансарды, где располагались кожаные диваны и кресла для ведения тихих, уютных переговоров, Пал Палыч услышал хорошо ему знакомый голос врачевателя. – А что у нас произошло? Ах да, старушка, божий одуванчик, приносит ему дряхлую издательства господина Альтшуллера газету, которая повергает его в шок. Почему она попутно не прихватила с собой что-нибудь посвежее? Газету «Правда», например. Скажем, за двадцать восьмой, тридцать седьмой или тридцать девятый год? Там можно иметь счастье лицезреть меня с не меньшим удовольствием. Да и качество печати куда лучше. Кстати сказать, с Иосифом Виссарионовичем я смотрелся гораздо колоритнее. Представьте себе, Пал Палыч: весь в орденах, сапоги начищены, строгий мундир, лично «отцом народов» подаренные командирские часы… Приятно вспомнить, черт побери! Меня уважали и к моему мнению очень даже прислушивались. Хорошее было время, хочу вам сказать. Огромная страна, но порядок везде идеальный. От Бреста до Камчатки. Не то что теперь – один разброд да шатания. А при Джугашвили, ласточке? Украл, выпил – в тюрьму. Сказал не то – тем более. Потому что понимали: по-другому строить порядок на такой громадной территории нельзя. Какая, к черту, может быть демократия на этих бескрайних просторах? В Лихтенштейнах, Люксембургах, на худой конец, в какой-нибудь занюханной Швейцарии – да. Там спокойно можно докричаться друг до друга, находясь, к примеру, один на южной, другой на северной границе. А у нас? Попробуй докричись. Неужели вы со мною не согласны, Пал Палыч? Кстати, добрый вам вечер, друг вы мой сердечный!

Там, где вальяжно, закинув ногу на ногу и раскинув руки по спинке дивана, сидел Петрович, горело всего одно бра матового света, но этого было достаточно, чтобы отчетливо разглядеть неожиданного гостя. Он был одет в монашескую рясу, на лице густая окладистая борода, а волосы на затылке убраны в хвостик.

Не стоит подробно описывать, как поначалу, приняв черное за белое (в чем, кстати сказать, он еще недавно обвинил Ларису), Пал Палыч вскочил со своего кресла, дабы броситься в объятия Сергея, но затем, поняв, кого он видит перед собой, рухнул обратно.

– Я прекрасно понимаю, – продолжал Петрович, – что незваный гость хуже печенега… Пардон, татарина, но слишком серьезные обстоятельства заставили меня вот так, без звонка, без приглашения заявиться к вам в кабинет, многоуважаемый Пал Палыч. Слишком уж много поставлено на кон, дорогой вы мой. Камушки-то разбросали, а теперь вот надобно, как говорится, их пособирать. Очень сожалею, да только жизнь такая серьезная штука, что буквально за каждую мелочь рано или поздно приходится нести ответственность. И ничего ты с этим не поделаешь. «Петелька – крючочек» – как в свое время любил говаривать Константин Сергеевич. Его-то вы, надеюсь, помните?

– Помню, – смог из себя выдавить Пал Палыч. – Слышал, во всяком случае. Целую систему создал, но, говорят, артист был никудышный. Подобно вам сейчас, «Петра творенье». В этой рясе вы напоминаете мне коверного с плохими манерами. Как вижу, Петрович, креста-то на вас нету. Что, слабо?

Сие изречение Пал Палыча никоим образом не смутило врачевателя.

– Слабо. И не отрицаю. Паче того, признаюсь: не всесилен. Чего не дано – того и не будет дадено. Но что дадено, то, извините, все при мне, – Петрович сделал небольшую паузу, изображая задумчивость.

– А с чего это я, собственно, так заскромничал? – задал он вопрос непосредственно себе.

Достав из-под дивана словно заранее заготовленный большой серебряный крест, спокойно надел его себе на шею.

– Как видите, Пал Палыч, нет предела совершенству. Главное – не стоять на месте. А на Константин Сергеича вы зря так несправедливо наехали. С гениями вообще надо поаккуратней.

На лице Петровича читалась обида.

– Очень уж печально, что не рады вы мне, Пал Палыч. А, помню, в гости приглашали.

– Вы тогда казались интересней.

– Ужель я так разочаровал вас? И двух суток не прошло! А вы, наверное, за Ларису Дмитриевну на меня в обиде пребываете. Что ж, каюсь, не безгрешен. Но, впрочем, как на это посмотреть? Мне так казалось: вы должны быть благодарны, что я помог вам наконец-то разрубить этот гордиев узел. Теперь внутренне вы совершенно свободный человек. «Уходя – уходи», – говорили прежде. Что вы с успехом и сделали. Да еще под такую лихую песенку. Простите, конечно, Пал Палыч, не мое дело говорить это взрослому, сформировавшемуся человеку, но вам бы тоже не мешало изредка взглянуть на себя со стороны. Если так рассуждать, то Лариса Дмитриевна агнец Божий в сравнении с вами – монстром. Она – просто искренне чувствующая женщина. Да, с чрезмерно подвижной психикой. Но вы-то, дорогой мой! Что же с вами-то могло произойти такое, что лицо своего, как я понимаю, любимого друга вы умудрились вспомнить только через сутки! Гордыня помешала? Замучило тщеславие? Или, может, временная амнезия злым недугом парализовала вашу память? Это же вам не название овоща запамятовать. Я про пастернак… Это совсем иное, не находите?