Текст книги "Боже, спаси русских!"

Русские, полиция и охранка

К полиции в России тоже издавна сильная нелюбовь. В ней едины интеллигенция и простой народ. Вообще, разговоры об оторванности интеллигенции от народа кое в чем преувеличены. Недоверие ко всякой власти – вот чувство, которое веками сплачивает русскую нацию.

7 июня 1718 года Петр I учредил в Санкт-Петербурге Главную полицию. Полиция не только следила за порядком в городе, но и выполняла ряд хозяйственных функций, занималась благоустройством города – мощением улиц, осушением болотистых мест, уборкой мусора и т. п. Ее стараниями в 1721 году в городе были поставлены первые фонари и скамейки для отдыха. Была организована пожарная служба. Кроме того, полиция обладала полномочиями судебной инстанции и имела возможность назначать наказания по уголовным делам. Но с тех пор функции полицейских служб сильно изменились.

На протяжении последних двухсот лет полицейские считались особенно неприятными представителями власти. Они не только любили брать взятки, но и имели возможность применить грубую силу. И пользовались этой возможностью. Кроме того, полицейские всегда были людьми небогатыми, что делало их особенно алчными. Очень хотелось бы написать, что все это осталось в далеком прошлом. Очень хотелось бы.

Однако, по словам финской журналистки Лаурен, «всем в России известно, что большинство милиционеров хотят одного – денег».

«Полицейское государство» – так называли Советский Союз иностранцы во времена холодной войны.

Неприязненное отношение к полиции обладает старинными и богатыми традициями. Вот, например, стихотворение Лермонтова:

 
Увы! как скучен этот город
С своим туманом и водой!..
Куда ни взглянешь, красный ворот
Как шиш торчит перед тобой.
 

Это потому что полицейские носили зеленые мундиры с красными воротниками.

Что может вызвать восторг полицейских? Мысль о том, что можно безнаказанно мучить и грабить людей.

Читаем «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина:

«Расплюев. ...Все наше! Всю Россию потребуем.

Ох. (Весело смеется и машет руками.) Что ты, что ты!..

Расплюев. Я-а-а теперь такого мнения, что все наше отечество – это целая стая волков, змей и зайцев, которые вдруг обратились в людей, и я всякого подозреваю; а потому следует постановить правилом – всякого подвергать аресту.

Ох. Еще бы!

Расплюев. Да-с. Правительству вкатить предложение: так, мол, и так, учинить в отечестве нашем поверку всех лиц: кто они таковы? Откуда? Не оборачивались ли? Нет ли при них жал или ядов? Нет ли таких, которые живут, а собственно уже умерли, или таких, которые умерли, а между тем в противность закону живут?

Ох. Пожалуй, и оказалось бы.

Расплюев. Вот так пошла бы ловля!.. С одних купцов что можно взять!..»

И поверьте, они своих возможностей не упускают. После этого очень трудной задачей было создать в кино образ хорошего милиционера. Похоже, в этот образ так никто всерьез и не поверил. Ну, конечно, приняли – как поэтическую условность.

Все до сих пор уверены, что человека, задержанного милицией, могут... Мы знаем, что с этим самым человеком могут... Не стоит проверять на собственном опыте.

Лондонских полицейских ласково зовут «бобби». У нас нет ласковых уменьшительных имен для милиционеров. Их называют «мент», «мусор». С «ментами» часть правоохранителей смирилась (особенно после выхода одноименного сериала), к словечку «мусор» привыкнуть сложнее. Хотя выражение произошло не от слова «мусор», а от аббревиатуры МУС – Московский уголовный сыск. Некоторые остроумные русские считают, что слово «мусор» есть не что иное, как американское словосочетание ту сор.

Милиции мы боимся, ждем от нее вымогательства и немотивированной агрессии. Особенно не по себе стало нам, когда один майор расстрелял из табельного оружия нескольких посетителей супермаркета. Без всякой причины. Экспертиза признала его вменяемым.

А это снова Лермонтов:

 
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
 

Мундиры голубого цвета носили жандармы Третьего отделения Канцелярии российского императора Николая I («охранка»)...

Еще в XVIII веке существовали различные установления для специального преследования и расправы по политическим преступлениям. Таковы были при Петре Великом и Екатерине I Преображенский приказ и Тайная канцелярия, слившиеся потом в одно учреждение; при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне – Канцелярия тайных розыскных дел; в конце царствования Екатерины II и при Павле I – Тайная экспедиция. При Александре I существовала особенная канцелярия, сначала при Министерстве полиции, а потом при Министерстве внутренних дел. Учреждения эти время от времени то смягчались в своей форме, то совершенно отменялись, как, например, при Петре II и Петре III и в начале царствования Екатерины II.

Император Николай I преобразовал особенную канцелярию в самостоятельное учреждение, под названием Третьего отделения Собственной Е. И. В. канцелярии, поставив во главе его графа Бенкендорфа, снабженного чрезвычайными полномочиями. В основании отделения сыграли важную роль, с одной стороны, политические события того времени (и прежде всего восстание декабристов), а с другой – убеждение императора в могуществе административных воздействий не только на государственную, но и на общественную жизнь.

Третье отделение занималось сыском и следствием по политическим делам, осуществляло цензуру, боролось со старообрядчеством и сектантством, расследовало дела о жестоком обращении помещиков с крестьянами и т. д.

Третье отделение... КГБ... ФСБ... Все эти явления вызывали мистический ужас. Простой народ, к счастью, редко сталкивался с ними, но окружил их мифами и легендами.

Методы допросов были одними и теми же в царское время и в советское. Они (в довольно мягком варианте) описаны в стихотворении А. К. Толстого «Сон Попова». Несчастный и совершенно безобидный чиновник Попов, идя на прием к министру, забыл надеть панталоны, был обвинен в вольнодумстве, покушении на свержение власти и препровожден в Третье отделение, а там изрядно напуган. Полковник жандармерии обрабатывает его с удовольствием и знанием дела: «Когда б вы знали, что Вас ждет, Вас проняло бы ужасом и дрожью...» Главное, от него требуют, чтобы он назвал сообщников! И вот Попов...

 
Пошел строчить (как люди в страхе гадки!)
Имен невинных многие десятки!
 

К счастью, это был только сон. В фильме «День выборов» один из сотрудников радио выдает себя за офицера ФСБ, и перед ним распахиваются все двери. Ой... Не пора ли поговорить о русском самозванстве...

О национальных особенностях смены власти

Историю России без обсуждения этой проблемы написать просто невозможно; по словам Ключевского, «у нас с легкой руки первого Лжедмитрия самозванство стало хронической болезнью государства: с тех пор чуть не до конца XVIII в. редкое царствование проходило без самозванца». С начала XVII и до середины XIX века едва можно обнаружить два-три десятилетия, не отмеченные появлением нового самозванца на Руси; в некоторые периоды самозванцы насчитываются десятками.

Не будем врать, что это чисто русское изобретение. На Западе появлялись Лже-Нероны и даже ложные Орлеанские девы, но нигде явление не приобретало такого размаха, как в России.

Почему же у каждого авантюриста находились последователи, какую бы нелепую ложь он ни плел? Да потому что самозванство связано с утопической легендой о возвращающемся царе-избавителе. А миф всегда сильнее здравого смысла.

Б. А. Успенский в своей работе «Царь и самозванец» сообщает, что наряду с самозванцами, принимавшими имя того или иного царя, в России существовали хитрецы, принимавшие имя того или иного святого или же претендовавшие на какие-то специальные полномочия, полученные свыше. Так, например, в первой половине XVIII века в Сибири появляется самозванный Илья-пророк.

Но случалось и ровно наоборот: настоящего царя считали самозванцем. Петр I, поведение которого представляло собой, с точки зрения современников, не что иное, как антиповедение, воспринимается в сущности как самозванец: народная молва еще при жизни Петра объявила его не подлинным («природным»), а подмененным царем, не имеющим прав на царский престол.

Психология самозванчества основывается в той или иной степени на мифологическом отождествлении. Характерно в этом смысле, что Пугачев, называя самого себя царем Петром Федоровичем, именует своего ближайшего сподвижника И. Н. Зарубина-Чику графом Чернышевым. Другая самозваная царица называла свою подругу графиней Дашковой.

Ничего удивительного нет в том, что в нашей литературе появляется самозванство поневоле. В знаменитой гоголевской комедии незначительного чиновника Хлестакова принимают за грозного ревизора, хотя он сам и не думал никого вводить в заблуждение.

Русский народ «обманываться рад», и обмануть его можно даже нечаянно. А нарочно – тем более. И кто только не пользовался нашей доверчивостью!

Иноземцам иногда удается удивительно точно уловить суть происходящих процессов. Анна-Лена Лаурен, финская журналистка, уверена: «В российской политической игре проигравший уже не сможет вернуться во власть. В старые времена его лишали жизни, изгоняли из страны или ссылали в монастырь. У того, кому посчастливилось захватить власть, только одна задача: любым способом удержать ее».

Развивает мысль писатель Дмитрий Быков: «Вот так и вертелось у нас колесо последних веков десяти: начальники могут практически все, однако не могут уйти. Диктатор, пока он во власти сидел (гарантии тут не спасут), наделал таких сверхъестественных дел, что если уйдет, то под суд; на троне сменивший его либерал, которому жизнь дорога, такого наделал и столько набрал, что если уйти – то в бега; вояка, пришедший на смену ему, являлся таким смельчаком, что если уйдет – то уже не в тюрьму, а просто в петлю прямиком».

Дело еще и в том, что уход руководителя с поста дискредитировал идею вечной, незыблемой и непогрешимой власти. После снятия руководителя с поста его полагалось забыть. Из библиотек исчезали его произведения, из галерей – портреты, даже из кинохроники он как-то испарялся. Словно и не было человека. «Снятие кого-либо из высших руководителей с поста разрушало мифологическую модель, поэтому об этом факте следовало забыть», – пишет И. Яковенко. Ведь власть должна быть вечной!

В этом-то и состоит одна из главных особенностей русской власти. Ее также подметил зоркий маркиз де Кюстин: «В России в день падения какого-либо министра его друзья должны стать немыми и слепыми. Человек считается погребенным тотчас же, как только он кажется попавшим в немилость. Я говорю "кажется", потому что никто не решается говорить о том, кто уже подвергся этой печальной участи».

Немилость постигает внезапно. Живут себе в стране нехорошие начальники. Все знают, что они нехорошие, и никто не беспокоится. Так и надо. И вдруг обрушиваются на страну некие беды: жуткие морозы, тропические ливни или, наоборот, засуха. И всем понятно: небеса прогневались, и одного из нехороших начальников надо принести в искупительную жертву, предварительно оглушив дубиной народного гнева.

Все хорошо, прекрасная маркиза

Некоторые русские обычаи вызывали у замечательного писателя Александра Дюма искреннее удивление, особенно неприкрытое воровство чиновников: «Сами русские рассказывают о неслыханном воровстве, совершенном администрацией. Особенно военной.

Все знают об этом воровстве. Знают и воров, а все-таки воры продолжают воровать, и воровство становится все более явным.

Единственный человек, который ничего не знает ни о воровстве, ни о ворах, – это император».

Рассказывая о случаях чудовищных злоупотреблений в России, Дюма всякий раз заключает: «И все это скрывают от императора, чтобы не огорчать Его Величество».

Далее следует обобщение: «Не огорчать хозяина – это главная забота каждого русского. От крепостного до премьер-министра». Дюма рассказывает историю, известную у нас по песне «Все хорошо, прекрасная маркиза».

« – Что у вас нового? – спрашивает помещик у мужика, прибывшего из деревни.

– Ничего, батюшка, – отвечает крестьянин, – только вот кучер сломал ваш нож.

– А как этот дурак мог сломать мой нож?

– Да когда он сдирал шкуру с вашей белой кобылы.

– Так, значит, белая кобыла подохла?

– Да, когда везла вашу матушку на кладбище, она сломала ногу, и ее пришлось прикончить.

– Да отчего же умерла матушка?

– От разрыва сердца, когда увидела, что горит ваша деревня.

Вот как хозяин узнал о постигших его несчастьях».

А еще власть очень не любит огорчать своих подданных. И если происходит какое-то несчастье, власть пытается скрыть его истинные масштабы. Таковы привычки власти еще с советских времен.

В советское время власть любила держать в секрете любые сообщения о каких-то неудачах, крупных авариях на предприятиях. Это понятно, так как в подобных событиях, как правило, виноваты начальники. Интересно, что от народа скрывали и стихийные бедствия – землетрясения, наводнения. Их старались вообще не освещать. Ведь власть, как мы помним, – это сила, предстоящая перед божественными и космическими стихиями. А если случается голод, разруха – значит, власть свою магическую силу утратила. Голод во время правления Годунова в массовом сознании был свидетельством того, что он не настоящий царь, ибо не смог уберечь народ от несчастий. В общем, о бедствиях нельзя сообщать, и советские владыки хорошо это понимали. А то получается, что власть невсесильна. Ересь какая...

Сегодня утаить что-либо гораздо сложнее – появился Интернет. По телевидению нас успокаивают, веселят, развлекают, а откроешь Интернет – и узнаешь всю неприглядную правду.

Вот собрали один раз в Новосибирске гуманитарную помощь погорельцам. Через всю Россию везли. А чиновники взяли эти вещи да и выбросили, чтобы не возиться с такими неинтересными делами. Так и лежали на громадной свалке новые вещи. И никто бы об этом и не узнал, кроме жителей близлежащих деревень. Да один парень сфотографировал всю эту свалку – и в Интернет. Об этом заговорила вся Россия, и чиновников уволили. Бывает и так.

Еще власть по сей день очень любит редактировать историю. Замечательно, что всегда находятся чуткие умы, готовые переписать ее заново, в соответствии с пожеланиями сегодняшних правителей. Один остроумец уже называл Россию страной с непредсказуемым прошлым. Зато историкам всегда есть работа. К примеру, писать новые учебники, ибо старые решительно непригодны. Кроме того, в новых книжках непременно будут опубликованы смелые идеи и оригинальные выражения – так, в учебнике истории Сталина сегодня называют «успешным менеджером». Утешает лишь мысль, что тиран-генералиссимус, прочтя это, пришел бы в ярость. Так ему и надо, еще и не так обзовем.

Русские, политика, демократия по-нашему

Сегодня мы, русские, аполитичны. Мы заранее уверены, что ничего не можем изменить в жизни страны, потому что там, наверху, все куплено. Все без нас решено богатыми-вороватыми, и рыпаться бесполезно.

Поэтому очень большая часть нас, русских, не ходит на выборы. Гражданские чувства подавлены уверенностью в несправедливости происходящего.

При этом русские (большей частью мужчины) обожают поговорить о политике, особенно с иноплеменниками. И уж тем более с приезжими из других стран. Одна из главных тем бесед – «Как тут у нас и как там у вас». И еще: «Как нам обустроить Россию». В этих беседах множество замечательных идей высказывается с чувством горечи, что все равно этим идеям не суждено стать действительностью. Просто таков русский способ мечтать.

Каждый русский знает, что делать и кто виноват. Нет, он чаще всего понятия не имеет, что делать со своей жизнью, но зато очень хорошо представляет, чем в первую очередь должны заняться президент, премьер-министр и депутаты. У них всегда наготове программа выхода из кризиса. Но только не из своего личного кризиса, а государственного или, на худой конец, экономического.

Иностранцы изумляются, видя такую озабоченность русского человека делами государственными. Они считают, что русские впали в непростительную ошибку, имя которой – подмена своих интересов (этнических и даже личных) интересами государства. Винят советское образование, давшее людям слишком обширные отвлеченные познания.

Просто иностранцы слишком практичны. Им кажется, что слова обязательно должны иметь некое отношение к делу. А у нас в России слова существуют отдельно. Сами по себе. Для эстетического и морального удовлетворения.

Любого гражданина России судьба собственного вклада в сберегательном банке интересует куда больше, чем самые обстоятельные рассуждения специалистов о макро-и микроэкономике. Русский человек никогда не слышал от отечественных экономистов и политиков добротных рекомендаций, что сделать, чтобы сбережения не обесценились. В ответ на просьбу объяснить, как накопить, к примеру, на старость, звучат пышные разглагольствования о ВВП государства, о мировом кризисе и прочая масштабная дребедень, не имеющая к гражданину ни малейшего отношения. «Презрение к политикам безмерно», – считает финка Лаурен. И тем не менее взрослые русские мужчины обожают играть в политиков.

Беседуя со случайными попутчиками, водителями такси и прочими рядовыми гражданами России, каждый может убедиться, что русских больше всего волнуют государственные проблемы. Ораторы-любители «всякий раз обнаруживали такой уровень познаний и понимания государственных проблем, что оставалось только даваться диву: будь они министрами, дела в стране шли бы куда лучше теперешнего». Только вот беда: они не министры.

Постигая противоречивую русскую душу, всякий иноземец может с изумлением понять, что наши соотечественники испытывают своеобразное извращенное удовольствие от сознания того, что они лучше всех знают, как жить, и что все равно все будет по-прежнему.

Чтобы удовлетворить страсть русских к игре в политику и идеологию, второй канал даже провел такой конкурс: «Имя Россия». Кто является самой выдающейся личностью в русской истории? Каждый телезритель мог голосовать. Это ж приятно – выбирать между, скажем, Пушкиным и Андреем Рублевым, а не между невразумительными современными чиновниками. Приятно и ни к чему не обязывает.

Складывается впечатление, что в России всегда существовало две действительности – пропагандистская и настоящая. Одна Россия, где все хорошо, прилично и благородно – сегодня, вчера и всегда, – где власть и народ любят друг друга и всегда объединяются против всяких супостатов. И другая Россия – где мы с вами живем. Здесь политика и администрация вторгаются в повседневную жизнь, осложняют ее, а мы ругаемся потихоньку и преодолеваем проблемы своим чувством юмора или пофигизмом.

Во времена перестройки мы были восхищены открывшимися возможностями и очень хотели жить по западному образцу. Появилось много новых книжек, газет, а также возможность ездить за границу. И все же «дикий» капитализм нас разочаровал, лишив уверенности в том самом пресловутом завтрашнем дне. Так что мы вернулись к прежней традиции: сильной авторитарной власти. Многие из нас больше всего мечтают о порядке и возвращении стране доминирующей позиции в мире. Недурно бы предварительно научиться праву и свободе.

Русские не верят в демократию. Да и как верить? Мы обожглись на молоке и теперь дуем на воду. Никто не объяснит нам, что демократии у нас еще не было, мы ее просто не видели, поэтому ругать ее нет смысла. Одновременно с частым произнесением слова «демократия» в стране произошел развал, так что слово абсолютно и бесповоротно дискредитировано.

Кроме того, мы вообще не верим, что власть может по доброй воле вот так взять и дать простым людям какие бы то ни было гражданские свободы. Мы к другому привыкли, и власть не желает нас разуверять.

Верховную власть, начиная от президента и заканчивая губернатором, сегодня можно ругать сколь угодно сурово и жестко. Однако это не приводит ни к каким результатам, ибо критика глубоко безразлична носителям властных функций.

И все же... Что-то меняется. Каждый может высказаться в Интернете. Нет железного занавеса. Это два главных демократических фактора. Они гарантируют нам какой-то минимум свободы. Власть еще цепляется за великодержавную символику, пытается харизму наращивать. Однако она перестала быть сакральной, да и просто таинственной. И что бы она ни пыталась делать, по выражению Анны-Лены Лаурен, «сегодня у русского общества гораздо больше пространства, чем за всю русскую историю».

И все же... Надо радоваться тому, что есть. Книжки любые можем читать. По Интернету ходить. По миру ездить. Не так уж мало.