Текст книги "Кровавый пир"

– Так, так! Завтра в утро пойдете, его нагоните. Да что это у них и сабелек нету. Ты дай им.

– А откуда взять их?

– Грицько! – закричал казак. – Принеси сабелек охапку!..

На другой день Василий вышел из Царицына, ведя за собою отряд, и все были у него уже вооружены не чем попало, а саблями и пиками.

Часть третья

I

В мае 1670 года Стенька Разин явился со своею дружиною вновь на Волгу и уже захватил все ее низовье. Стрельцы, голытьба и крестьяне передавались ему без боя, и он шутя забирал города и посады. Едва вышел он с Дона на Волгу, как тотчас взял Царицын, а отдельный отряд его – Камышин. Прослышал Стенька, что сверху плывут царские стрельцы из Москвы на помощь астраханцам, и смело напал на них в семи верстах от Царицына. Смятенные внезапным нападением, стрельцы бросились в Царицын, а там встретили их пушками. Около пятисот стрельцов погибло в бою, а оставшиеся в живых перешли к Разину. Их голова, Иван Лопатин, офицеры, сотники, пятидесятники, даже десятники, после мучительных издевательств, были казнены.

Из Астрахани князь Семен Иванович Львов повел на Разина целую флотилию, да берегом послали Богданова и Ружинского с двумя конными полками, но воровские прелестники уже успели замешаться в войско и склонили стрельцов на сторону Разина. Без боя они под Черным Яром перешли к нему, и князь Львов вспомнил о шубе, взятой у Стеньки в подарок.

Все начальники были перебиты.

Ужас охватил Астрахань, а Стенька Разин уже подошел к ней и обложил ее со всех сторон, готовясь к приступу и пьянствуя на своем разукрашенном струге.

II

Едва отошел Василий со своим отрядом от Царицына, как уже сразу почувствовал могучее влияние Стеньки Разина. У всех встречных имя батюшки было на устах, постоянно встречались то казаки с длинными чубами в лохматых шапках с алыми верхами, то киргизы и башкиры с саадаками за плечами, на маленьких лохматых лошадках, то мужики в посконных портах, вооруженные вилами да рогатинами, и на лицах всех виднелась молодеческая удаль.

Изредка по дороге попадались помещичьи усадьбы, вернее, остатки их. Сожженные дотла, они чернели обуглившимися остовами, и где‑нибудь подле пепелища на древесном суке качался труп, а то два и три, обугленные, обезображенные.

– Ишь, поди, боярам да дворянам честь какая, – злобно смеялся Егор, – превыше всех висят!

– Пожди, до Москвы вешать будем! – отзывался Кривой, тряся в воздухе пикою.

И Василий, смотря на них, со злобною радостью думал о саратовском воеводе и Лукоперовых.

Так они дошли до Черного Яра, и тут Василий опять встретил казака, который в Царицыне принял его в казачество.

– А что, братику, притомился? – спросил он его с ласковой усмешкою.

Василий с удивлением посмотрел на него:

– Как же ты‑то попал сюда? Мы тебя дорогой не видали.

– А то ворожбою, братику, – сказал казак, – недаром я ближний есаул нашего батько, Ивашко Волдырь. Я с ним и в Персии был, и татар гонял. Ха – ха – ха! – засмеялся он добродушно. – Да я, братишку, на стругах плыл, чтобы скорее к Астрахани быть. Он меня посылал, распорядки везде делать, казачеству научить. Ну, а теперь я и назад. Много ли молодцов с тобою?

– Да сорок будет! – ответил Василий.

– Ну, добре! Ты мне по сердцу пришелся, да и батько тебе рад будет. Так я тебе с молодцами струг дам. Живо до атамана будете! Гей, Грицько! – закричал он проходившему мимо казаку. – Закажи пану атаману, чтобы еще один струг дал! Ладно вам будет! – сказал он Василью.

Василий сказал ему спасибо и невольно задумался. Почему Стенька Разин будет рад ему? Разве мало у него людей?

Но долго думать было некогда. Едва они успели отдохнуть и поесть, как прибежал тот же Грицько и стал торопить их садиться.

Длинная узкая лодка на десяти парах весел ждала их у берега.

– Есаул приказал мне на руле быть у вас, – сказал тот же Грицько и закричал: – Ей, братику, кто на весла горазд?

Двадцать человек выдвинулись вперед. Грицько разместил их на длинных лавках, дал каждому по веслу, стал у руля и закричал Василию:

– Садись, атамане, сейчас отчалим!

Василий вошел в струг с остальными молодцами, и они быстро поплыли по течению.

Всюду вокруг Астрахани виднелись казацкие струги. С востока они заняли весь Болдинский проток, с юга – речку Кривушу, а с севера и запада стояли толпы башкир, мужиков и несколько казацких сотен, с есаулом Ваською Усом в голове.

Стенька Разин сидел на своем струге в синем кунтуше, алых шароварах, с турецкою саблей на боку, выпивая последнюю стопу вина перед объездом своей дружины, когда Ивашка Волдырь привел к нему Василия.

– Вот, батьку, тебе послужить пришел со своими молодцами! – сказал он, лукаво посмеиваясь в свой длинный ус.

Стенька Разин поднял голову, взглянул и вдруг весь вздрогнул.

– Василий! – вскричал он, вскакивая.

В свою очередь вздрогнул Василий и даже попятился от атамана, а тот опустился на подушки и замотал головою, словно отгоняя от себя тяжкие думы. Потом он огромным глотком отпил из стопы и оправился.

– Истинно наваждение! – сказал он и спросил Василия: – Кто ты?

– Я казак Василий Чуксанов, а был допрежь того дворянским сыном. Теперь пришел тебе послужить!

Лицо Разина просветлело.

– Добре, добре! – сказал он и обратился к Ивашке: – Схож‑то как!

Казак кивнул головою.

– Ото я мыслил, укотентую батьку! – сказал он с усмешкою.

– Покличь Фролку!

– Враз!

Скоро к Стеньке подошел Фрол, младший брат его и неразлучный спутник. Малого роста, коренастый, он походил на своего брата, только не было в лице его выражения того превосходства, которое так поражало в Стеньке всех окружающих.

– Поглядь! – сказал Стенька Фролу. Тот взглянул и отшатнулся.

– Василий! – воскликнул он.

Стенька кивнул.

– Ото чудо! И звать Васильем! – сказал он, улыбаясь.

Василий ничего не понимал. Стенька ласково поманил его:

– Садись, друже! Ты для меня теперь первый друг будешь! Есаул ближний! Ей, принесите еще стопу. Садись ближе!

Василий сел подле Стеньки. Тот смотрел на него ласковым взором, смеялся и тихо гладил его руку. Его лицо, испорченное оспою, приняло нежное выражение; глаза, метавшие искры, смотрели с умилением, и Василий почувствовал в своем сердце горячую любовь к атаману;«Вот кто поймет мое сердце!» – подумал он в радостна улыбнулся.

Фрол, Ивашка Волдырь, Федька Шелудяк с изумлением смотрели на эту немую сцену, а Стенька словно забыл про всех и очнулся только, когда казак поставил перед ним стопу и баклагу с вином.

– Ну, выпьем, друже, да поцелуемся! – сказал Стенька, оставляя руку Василия и нацеживая стопу. – Чтобы жить нам с тобою и век дружить! – проговорил он, выпивая свою стопу.

Василий поклонился и осушил свою. Крепкое вино закружило ему голову. Он обнял Стеньку, и они поцеловались.

– Ну, а теперь, братику, скажи, что тебя довело ко мне? Кому спасибо говорить буду?

– Воеводе саратовскому да моим соседушкам Лукоперовым, – сказал Василий нахмурившись, – только дозволь, атаман, мне им спасибо сказать!

– Ну, ну, а что они сделали?

Василий склонился к нему и, как на духу, поведал ему свою повесть.

– Ах они, песьи дети! Ну, подожди! – закричал, стукнув кулаком, Стенька. – Мы им дадим память! Попомнят они тебя, Вася, ох, лихо вспомнят, братенику мой!

Он тряхнул головою.

– Словно старая быль снова пришла, – сказал он. – Слушай! Был у меня брат Василий, вот совсем как ты! Был он у нас на Дону атаман лихой. И позвал нас против поляков царь воевать, а над нами князя Долгорукого поставил. Пошли мы, честно бились, потом осень настала. Василий говорит князю: «Отпусти нас на Дон! Что зимой делать?«А тот: «Нельзя!«Василий взял всех нас и увел. Только нагнал нас князь, всех повернул, а братика моего, Васю, повесить велел. И закачался он на перекладине! Я с Фролкой убег и сказал: «Попомнишь ты меня, князь! Все отродье твое попомнит! За братика своего всех перевешаю! А тебя, князь!..»

Степан вдруг пришел в неистовство. Глаза его налились кровью, синие жилы вздулись на лбу. Василий с испугом глядел на него.

– Ничего, Васенька, – сказал, успокаиваясь, Стенька, – встряхиваем мы теперь бояр да воевод! Вспоминает на Москве князь Разина да от страху корчится. Не бойсь! Доберемся и до него. У нас руки длинные да зацепистые! Ха – ха – ха!

Он жадно выпил вина и, вытирая рукою усы, поднялся.

– А ну, молодцы, и в дорогу! – сказал он своим есаулам. – Ты, Василий, тоже со мною! Я тебя у себя оставляю. Как взгляну на тебя, так и вспомню! – прибавил он. – Гайда!

Они сошли со струга. Казаки подвели им коней. У Степана Разина был золотистой масти персидский иноходец. Богатый чепрак, весь унизанный жемчугом и каменьями, покрывал его бока. На чепраке высилось персидское седло с золотыми острыми стременами.

Степан лихо вскочил на коня.

– Садись, братику! – сказал он Василью.

Василий сел на первого попавшегося ему коня и сравнялся с Разиным. Они поехали, а за ними Фрол и есаулы.

Разин ехал берегом, толпившиеся со стругов на берегу казаки подбегали к нему и кричали;

– Здорово, батько!

Стрельцы, крестьяне и голытьба кричали ему навстречу:

– Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу!

– Здорово, молодцы! Здорово, братики! – отвечал им Разин и ехал дальше. Лицо его светилось торжеством.

– Видишь, Василий, – сказал он, – какая сила у меня! А к тому ж и воевать не надо. Подойду к городу – и ворота настежь, подойду к войску и только воеводу смещу! Все мое!..

Они медленно объехали берега, выехали на север в солончаки, и Разин сделал привал.

Разостлали ковры, навалили шелковых подушек, явилась рыба: аршинные стерляди, осетры; пироги медовые, в оловянных мисах любимые клецки и тут же водка, меды разные и вина.

– Вот мы как! – похвалялся Стенька. – А там теперя, – он показал на город, – дрожью дрожат, да попы молебны поют. Ништо! Против меня им не устоять со своим князем – вором. Небось теперь плачется: для ча атамана отпустил, ха – ха – ха!

– Батька, – сказал, подходя к нему, казак, – с города стрелец прибег. Тебя видеть хочет!

– А веди его сюда, добра молодца!

Скоро к Стеньке подвели рослого стрельца, одетого богато и красиво. Он низко поклонился Степану.

– Здравствуй наш батюшка, Степан Тимофеевич! – сказал он.

– Здравствуй и ты! – ответил Степан. – На‑ка, выпей сначала с устатку. Мед добрый. Воевода царицынский про свой обиход варил!

– Много лет тебе здравствовать и вам, господа честные! – бойко сказал стрелец и осушил кубок, после чего поклонился снова.

– Ну, что делается у вас в Астрахани? Будут против меня драться? – спросил Степан.

– Что ты, батюшка! В Астрахани свои люди; только ты подойдешь, тут тебе и город сдадут!

– Добро! Ну, а воевода что?

– Воевода, известно, старается и митрополит тоже. Послужите, говорит, государю!.. Жалованье нам выдали; Ласкают. Только мы тебе прямить будем, батюшка. С тем и пришел.

– А ты сам‑то кто, молодец?

– Я стрелецкий голова, Ивашка Красуля, слуга твоей милости!

– Ой, ой, сам голова! – усмехнулся Степан. – Ну, ин! Будешь у меня атаманом, дам тебе полк! Фролушка, отпусти ему десять рублей. Надо его почестить.

Красуля поклонился.

– Вы приступ‑то с Вознесенских ворот зачните, – заговорил он, – князь‑то вас оттуда ждет. А мы вам с другой стороны отворимся.

– Ну, ну! А когда зачинать?

– Да хоть нонче в ночь, нам все едино!

– Ну, ну! – сказал Степан. – А ты вот што. Пришел это к вам нищий, Тимошка безногий, я ему сказал, чтобы он Белый город зажег. Так ты найди его и скажи: не надо, мол!

– Чего искать его! – ответил Красуля. – Его уж воевода сыскал и повесил! Персюки его подсмотрели.

– Ох, а смышленый был! – сказал Степан. – Ну, я за помин души его трех детей боярских за ребра подвешу. Пусть они ему панихиду споют! Так нынче в ночь, молодец!

– Вы для отвода на Вознесенские, а мы через Юрьеву башню вас к себе пустим.

– Ладно, молодец! Дуванить будем, вас в круг возьмем! Пробирайся, чтобы персюки не приметили.

– У меня тайничок есть.

Стрелец ушел.

– Ну, вот! С Астраханью, братики, поздравляю! – весело сказал Стенька. – Завтра уж тамо будем! Ну, а теперь в дорогу да готовиться!

Два часа спустя он на своем струге отдавал приказания.

– Ты, – говорил он Усу, – с лестницами на Вознесенские ворота иди. Да кричи больше, чтобы они беда что думали! А ты, Фролушка, с Ивашкой возьмите лесенки да тишком на Юрьевскую башню. Как в город войдете, сейчас ясак на сдачу подавай! А я в утро уже в город приеду. Ты, Фролушка, смотри, чтобы зря домов не жгли! Наше же добро! Ну, идите!

Все ушли.

– А ты, Вася, со мной останешься! – сказал он Василию.

– Молодцы‑то мои охочи до боя!

– А ты сходи, скажи им, что и боя не будет никакого! А когда добро дуванить станут, так тебя с ними в круг возьмут, не обидят!

День склонялся уже к вечеру. Душный, июньский день. Вдруг раздался пушечный выстрел и жалобно, тревожно зазвонили колокола.

Стенька засмеялся и поднял руку.

– Пошли! – сказал он.

Волнение охватило Василия. До них доносились крики, выстрелы, звон. Кровь бурлила в нем, он судорожно хватался за саблю, а Степан смеялся.

– Ишь ты, горячий какой! Брось! Там и боя‑то нет!.. Слышь!

Он склонил набок голову.

– Бум! – раздался пушечный выстрел и следом за ним еще, еще и еще два раза.

– Это ясак на сдачу! Конец! – сказал Степан, глубоко вздыхая. – Пропал воевода!

И, словно в подтверждение слов его, колокольный звон смолк разом, словно оборвался, а на место его раздался раздирающий вопль ужаса и отчаянья.

– Небось, завыли! – усмехнулся Стенька, а Василий задрожал от охватившего его ужаса.

Темная ночь уже опустилась на землю. Со стороны города ярко светилось зарево пожара. «Что там делается?» – думал Василий, но его воображение не могло представить картин ужаса, зверств и преступлений, которые представляли собою теперь улицы, дома и храмы взятого города.

Василий трепетал и невольно прислушивался к смутному гомону, несущемуся от города, а тем временем Стенька Разин, лежа на подушках, охваченный восторженным порывом, говорил без умолку, и глаза его горели и светились в темноте. Василий смутно слышал его речи.

– Наш, наш городок! – выкрикивал Стенька – Ну, воевода, князь Иван Семенович, как ты теперь меня вспоминаешь, вора царского, что к тебе с повинною приходил! Эх, воеводы, воеводишки, любо было вам людишек теснить, неправды чинить, любо было из людей ярыжек деять, голь кабацкую разводить. Теперь они над вами потешатся. Ништо! Отольются медведю коровьи слезы! Детки боярские да дворянские, любо было вам над холопьями тешиться. Ништо! Теперь над вами холопы потешатся. Есть у них заступник Степан Тимофеевич, бедному – крыша, неимущему – хлеб! Встряхнет он вас с припечек, с пуховой постельки на виселицу! Эй вы, дьяки да приказные крючки, любо вам было зацепы строить, калым забирать, правого батогами бить. Ништо! Узнаете вы правый суд, холопский суд! Эй, кто есть! Вина! – закричал он дико.

Василий вздрогнул и очнулся.

– Что дальше будет?

– На Москву пойдем, братик мой, Васинька!

– А там?

– Там? А может стать, государь скажет: «Жалую тебя, Степан Тимофеевич, хоромами, что о двух столбах с перекладиной!«Ха – ха – ха! Вина! Что же вы? Эй!

– Пей, Василий! – сказал Степан. – Москва не Москва, а до Саратова дойдем с тобою. Потешимся!

Словно горящий фитиль поднес он к пороху, так подействовали слова его на душу Василия. Он вытянул руки и дико, пронзительно закричал:

– Добраться бы! Расплачусь за все!

– Доберемся, Вася, пей!

На струг вбежал казак. Жупан его был изорван. Распустившийся чуб метался по плечу, исступленное лицо было вымазано сажей и кровью. Он махал окровавленным ножом и, подбежав к Разину, хрипло прокричал:

– Многая лета тебе, атаман! Астрахань тебя к себе в гости ждет!

– Добро! – весело ответил Степан. – Выпей, казаче!

III

Страшная ночь подходила уже к концу. Поднялось жаркое летнее солнце, чтобы осветить еще более ужасный день злодейств и преступлений.

– Ну, подымайся, братик, – ласково сказал Стенька Василью, – да поедем в полоненный город!

Василий быстро встал. Голова его была тяжела от бессонной ночи и пережитых волнений. Он налил себе кубок меду и жадно выпил его. Мысли его словно бы прояснели.

– Вот это так! – одобрил Степан. – Сразу веселей станет! А я заказал для тебя в воеводской избе полдник изготовить. Идем!

Они вышли. Стеньку Разина ожидала почетная стража. Ивашка Волдырь в новом кунтуше, расшитом золотом, в высокой лохматой шапке сидел на коне перед отрядом лихих казаков; атаманский бунчук развевался грозным красным хвостом над ними, и тут же стояли музыканты с литаврами, трубами и тулумбасами.

– Здорово, детки! – приветствовал их атаман.

– Многи лета, батька! – дружно ответили казаки.

Степан вскочил на своего персидского иноходца. Василий занес уже ногу в стремя, когда подле него очутился вдруг Кривой.

– Атаман! Наши в Астрахань просятся. Дозволь идтить? – сказал он.

В это время Разин обернулся.

– Чего он?

– Да вот молодцы просят в Астрахань идти.

– А пускай идут! Что им тут делать, а там пожартуют! – сказал ему Стенька.

– Идите! – разрешил Василий и сел на коня. Кривой стрелою помчался к своим.

– Бежим, братцы! – закричал он издали. – Сам Степан Тимофеевич дозволил!

– Ого – го! – загоготал Дубовый. – Вали!

– Зададим жару боярам, – подхватил Пасынков, и вся ватага бегом бросилась на город.

Степан Разин ехал, окруженный отрядом с бунчуком и музыкой. По всей дороге, спеша и перегоняя друг друга, бежали стрельцы и казаки в побежденную Астрахань.

– Будут воеводе поминки! – сказал Степан. – Жив он? – спросил он у Волдыря.

– А чуточку жив, батько! – ответил Волдырь. – Был совсем живой, а как ясык подали, вдруг какой‑то лайдак налети на него да копьем в пузо! Его у церковь снесли. Ну, а мы взяли его потом осторожненько, на ковре, и под раскат положили. Тамотко все. Твоего суда ждут!

Степан нахмурился:

– Эка досада какая! Я думал, целюсенький!..

Они въехали в посад. Он был совершенно пуст. Толпы из войск Стеньки Разина спешно пробегали через него и устремлялись в Пречистенские ворота.

– Ну, вы! Дорогу атаману! – закричали у ворот на них казаки, и разом расчистился широкий путь.

Они въехали в Астрахань. Навстречу Стеньке хлынула голытьба.

– Здравствуй, батюшка, Степан Тимофеевич! – раздались кругом возгласы.

– Милости просим!

– Здорово, сынки, здорово! – весело кивал на все стороны Стенька Разин. К нему подскакали Фролка и Васька Ус.

– Иди суд чинить, – коротко сказал Фролка и дружески кивнул Василию.

– Много?

– Усь много! – ответил Ус. – Заперлись в церкви, проклятые! Так мы их оттуда выталкивали. Всех у раската посадили.

– Ну, ну! А воевода жив?

– У жив!

Василий ехал рядом с Стенькою и жадно смотрел по сторонам. Везде шумели толпы. Красные жупаны казаков, лохматые чубы украинцев мешались с сермягой, с синей посконой, и тут же мелькал стрелецкий кафтан или однорядка посадского.

С криком, беспорядочной гурьбою, несмотря уже на едущего атамана, люди врывались в дома и выбегали оттуда с узлами, иконами, шкатулками.

Один рослый посадский ухватил за волосы подьячего и тащил его. Тот падал на землю и отбивался.

– Под раскат его! – кричали вокруг.

– А славно гуляют молодцы! – с удовольствием сказал Стенька и прибавил: – Ты не думай, у меня порядок строгий, все поровну поделится!

Наконец показалась площадь и собор, рядом с которым высилась колокольня.

– Батько судить приехал! – раздалось в толпе, и она разом всколыхнулась и расступилась на две стороны. Василий взглянул перед собою и увидел страшную картину.

Вся соборная паперть была залита кровью, и у входа в церковь лежал, раскинувшись, обезображенный труп. Лица его не было видно, но в откинутой руке был зажат длинный нож, весь почерневший от крови.

А у пяты высокой колокольни во всяких позах, в изодранных одеждах, а некоторые и обнаженные вовсе, лежали брошенные, с завязанными руками старики, мужчины, женщины и даже дети. Впереди всех на ковре, в дорогом кафтане и латах, лежал пожилой полный мужчина. Лицо его было смертельно бледно. Ковер под ним был смочен кровью.

– А что было тут? – спросил Стенька, останавливая коня и быстрым взглядом окидывая картину.

– А какой‑то бисов сын, – ответил Фролка, – стал у двери да и ну, машет ножом и не пускает!

– Это дура, Фрол! – высунувшись из толпы, крикнул какой‑то оборванец.

– И впрямь дура! – усмехнулся Стенька – А ну, братики, подымите мне воеводу!

Он медленно слез с седла и вперевалку пошел к раскату.

Двое казаков бросились к лежавшему на ковре и, быстро взяв его под руки, поставили на ноги.

Стенька медленно подошел к нему, принял от казаков, взял под мышку своей сильною рукой и с ним вместе скрылся за маленькой дверкой колокольни.

Кругом воцарилась мертвая тишина. Василий, Фрол и Васька Ус слезли с коней и все с замиранием сердца смотрели на верх колокольни.

– Вон они! – крикнул их толпы голос.

– Дурень, – ответил другой, – батько его на самый верхний венец взведет!

– Тихо идут как! Я в минуту бы…

– Небось батька, поди, несет его на руках!

– Вошли, вошли!..

На верхнем ярусе колокольни показался Стенька и с ним рядом воевода. Они стояли плечо о плечо.

Стенька что‑то говорил воеводе. Воевода покачал головою.

– Ишь, ишь! – заговорили в толпе. – Ну, конец тебе, воевода!

Стенька, видно было, как подтащил воеводу к низким перилам и толкнул его от себя в грудь обеими руками.

– Ух! – охнула толпа. Тело воеводы мелькнуло в воздухе и грузно ударилось о землю.

Что‑то вздрогнуло в груди Василия.

– Ишь ты как побелел, братику! – сказал ему, толкая его в бок, Ивашка Волдырь.

– С непривычки, – усмехнулся Ус.

Стенька Разин тихо вышел из‑под колокольни.

– Ну, и поджигать можно! – сказал он, подходя к своим.

– А что с этими сделать присудишь? – спросил Ус. Стенька оглядел толпу связанных равнодушным оком.

– Что? Да повесить их! – ответил он и пошел.

– Расправляйтесь, братики, со своими недругами! – крикнул Ус.

В ответ ему раздались рев и вопли. Толпа, стоявшая доселе в нетерпеливом ожидании, рванулись к подножию колокольни.

Вон казак взмахнул саблею, какой‑то мужичонка, вопя, рвался вперед, подняв над головою огромный кол; вон ражий стрелец закрутил волоса женщины на руку и медленно водил по ее горлу ножом. Кровь брызнула фонтаном, и он осклабился.

Василий отвернулся в ужасе и побежал вдогонку за атаманом. Вдруг он поскользнулся и упал, руки его скользнули по чему‑то влажному. Он поднялся. Тонкой струею от собора текла липкая кровь, перемешанная с грязью.

Он добежал до приказной избы и перевел дух. Навстречу ему с гоготом казаки, посадские и стрельцы ворохами тащили толстые книги, свитки и грудой кидали перед собою на площадь.

– Куда это? – спросил Василий.

Один казак посмотрел на него с удивлением.

– А жечь! – ответил он.

Василий вошел в избу. Посредине стоял длинный стол, уставленный едою, кубками и сулеями. Стенька Разин, засунув за широкий кушак руки, сдвинув шапку на затылок, кричал казакам:

– Несите, несите, молодцы!

Он увидел Василия и кивнул ему.

– Вот так я сожгу все дела и на Верху, в Москве! Ну их к бису. От них только одно горе!

Василий опустился на лавку. Стон и вопли стояли в его ушах; чуть он закрывал глаза, перед ним вставал стрелец, режущий женщину. Он невольно вздрагивал и раскрывал глаза.

– Что ты такой сумный? – спросил его Стенька, подходя к нему.

– Крови много! – тихо ответил Василий.

– Ха – ха – ха! A казаком назвался! Как же ты, братик, воеводу накажешь?

Словно кнутом ударил он Василия, и тот сразу загорелся злобою. Глаза его вспыхнули.

– Вот то‑то! – одобрительно сказал Стенька – А тут, братику, каждый свои счеты сводит.

В избу друг за другом стали входить есаулы. Лица всех и одежда были испачканы кровью. Глаза горели страстью, и все, крича и шумя, казались пьяными.

– Ну, хлопцы, поработали за сегодня! Пображничаем! – сказал Разин, садясь в голову стола. – Ты, Фролушка, справа садись, а Василий слева, вот так! Ты, Вася, – обратился он к Усу, – вином потчуй. Наливай водки сначала по доброй чаре!

Казаки жадно набросились на вино и пищу. Они брали руками из мисок куски мяса и рвали их зубами, запивая вином, медом, водкою. Беседа делалась все шумливей и шумливей.

Стенька весело расспрашивал всех о взятии города.

– Ни, – говорил Ус, – и у Вознесенских ворот было мало драки. Только немчин один…

– Какой немчин?

– А тот. Помнишь, батька, когда мы отсюда уходили, воеводы до нас немца послали. Ты еще его чуть саблей не окрестил.

– Так он, песий сын, дрался?

– Пока не зарубили его, все саблюкой махал!

– Ишь, бис его возьми!

– А там и ничего больше, – заговорил Фрол, – только черкесы да персюки дрались. Ну, да их немного и было!

– Всех позабрали?

– У батьки их попряталось много, на митрополичьем дворе.

– Ну, тех оставить надо до поры. Уважим батьку! Эх! – смеясь, воскликнул Степан. – А помните, есаулы, как ваш батько в этой избе булаву сложил. Еще воеводы так‑то кочевряжились!

– Эге – ге! А помнишь, батько, як князь Львов шубу у тебя оттягал, – сказал Федька Шелудяк, рослый мужик с бабьим лицом.

Стенька кивнул.

– Попомнились ему мои речи, вражьему сыну! А вы, братики, дуванить будете, шубу мне отдайте!

Василий молча сидел подле атамана и с удивлением смотрел на него. Что в нем? Вот он сидит со всеми, такой же, как все. Даже одет не лучше, чем вот хоть Ивашка Терской или Васька Ус. И говорят с ним все, как со своим казаком, а вот он встанет да оглянет всех – и вдруг шапки полетят с голов, и все смолкнет, и по одному слову его пойдут в огонь, на верную смерть.

И Василий чувствовал, что и он за этим Стенькой пойдет везде. Степан, словно угадывая его думы, оборачивался к нему и ласково трепал по плечу.

– Пожди, братик, скоро на Саратов пойдем! – говорил он ему.

В избе уже шел дым коромыслом. За дверями избы глухим стоном отдавалось народное буйство.

Степан подозвал своего любимого Волдыря и тихо сказал ему:

– Ты, Иваша, пойди собери раду да скажи о добром казачестве. Завтра, мол, присягать будете!

Волдырь пошатнулся и пошел из дверей.

– А ты, Федя, – перегнулся Степан к Шелудяку, – закажи все добро в Ямгурчеев городок тащить. Завтра там его и подуваним.

– Ладно, батька! – покорно ответил Шелудяк и вышел следом за Волдырем.

– Пейте, браты есаулы! – закричал Степан. – Пейте, казаки! А ну!

– Помнишь, атаман, – сказал ему Терской, – как про нас песню Кривоглаз сложил. Славный мужик был и песни ладно складывал! Персюки зарубили!

– А ну!

– Подтягивайте, хлопцы!

Терской приложил руку к щеке и затянул высоким фальцетом:

 
Что пониже было города Саратова,
А повыше было города Камышина,
Протекала, пролегала мать Камышинка – река:
Как с собой она вела круты красны берега.
Круты красны берега и зеленые луга…
 

Песню подхватили гуляющие и хмельные казаки, и она гулко разнеслась по приказной избе. Пели они про то, как удалые разбойнички перетащили через нее на Волгу с тихого Дона свои струги и пошли вниз на сине море Хвалынское, и было в той песне столько молодецкой удали, столько шири и воли, что у Василия слезы выступили на глазах, и, сжимая кулаки, он думал про себя: «Вот она, жизнь молодецкая!»

Песня вынеслась на площадь, там подхватили ее проходившие казаки и понесли дальше, и зашумела она по всему городу.

– Ну, братцы, – вдруг сказал Степан, – а я с вина да радости и захмелел совсем. Поеду к себе на струг. В утро свидимся, а вы пока что гуляйте! Вася, – сказал он Василью, – ты спать‑то на струг ворочайся. Поедем, Фролушка!

Они поднялись и вышли из избы. Их ухода почти не заметили пьяные есаулы. Песни сменялись песнями.

Василий поднялся и осторожно вышел из избы. Время приближалось уже к вечеру.