Текст книги "Весы Правосудия Божиего. Книга первая"

Ферму поддерживать я так и так не смогу, да а без тебя там жить мне попросту страшно.

Теперь, пока суть да дело, ютимся у родителей, про нашу местную школу ты, может быть, еще и не знаешь, ее закрыли еще в прошлом году из-за недостатка численности учеников, так что теперь только в город.

– Да ладно, Инна, поступай так, как тебе покажется правильным, я остаюсь с вами лишь на фотографиях… а вы в моем сердце, прощай.

За ним уже пришли, но расставаться им еще никак не хотелось, Бронька вполне выразительно глянул на молодого конвоира, и тот, показав на пальцах, мол, еще пять минут, вышел за дверь помещения.

Они набросились друг на друга, и экстремальный половой акт был просто неизбежен, он поднял ее стройную ножку на стол, задрав юбку и отодвинув трусики, вошел в нее с готовым к эксплозии зарядом, скопленным за бесконечно долгую неделю. Обстановка кабинета следователя еще усугубляла возбуждение, и то, что в любой момент могли войти, их не останавливало, а, похоже, как раз наоборот, заводило еще, кажется, больше.

Она не смогла удержать силой вырывающегося из нее стона, граничащего с криком, в месиве боли и наслаждения предоргазменного спазма…

Молодой милиционер, дежуривший за дверью, наверняка и сам будучи возбужден услышанным, все-таки не посмел зайти, пока они и не закончили начатое дело, видимо, ему человеческое все же не было чуждо.

Через пару минут страсти улеглись, и они, как ничего не бывало, продолжили прерванную беседу.

– Адвокат, он ублюдок, я поняла, что, пока у меня будут деньги, они тебя не отпустят, все одинаковые мрази, только и смотрят, как заработать, а, по моему мнению, ты вообще не должен был сидеть тут, в этой поганой тюрьме.

– Что же делать, правосудие, блин, буду, пусть уж все идет так, как есть, мы не в силах противостоять всемогущим властям, деньги, конечно, заберут, но все-таки, полагаю, хоть не закроют меня навсегда, просто отнимут все, что можно, и отпустят, зачем я им нужен без финансовой базы, так сказать.

Через пару дней этап в областную тюрьму, так что знаешь, где я буду, ты продавай все, что можно продать, и пытайся выжить с детьми, целуй моих ежиков.

Так он ласкательно звал всех членов своей семьи.

Как чувствовались в тот миг, об этом знают только они сами, мой дорогой читатель, а нам остается только лишь пытаться представить эту агонию чувств, апогей страдания и бессилия против потока событий, разрушающих все, что у них было.

Такие вот обстоятельства, потеряно все, что имели, Бронька в тюрьме, и пока что на неизвестный срок. Инна с двумя детьми на руках одна уезжает в чужой город, и, сколько сил ей потребуется, чтобы начать жизнь на новом месте, знает только сам Бог.

Наши женщины удивительно сильны, и правда, что надо кланяться всем матерям, которые в муках нас рожали, а потом еще и растили долгие годы, да что там годы, они отдали свои жизни, чтобы выросли мы.

По-видимому, это и есть перпетуум-мобиле, то есть вечный двигатель.

Покинув здание, где взаперти остался ее муж, она шла по улице, а слезы катились по щекам, падая на грязный снег, и с каждым шагом ей становилось все легче, она получала столько сил, как раз сколько нужно, чтобы дойти до конца.

Да, наверняка, что сам Господь присматривал за нею.

Когда его привели в камеру, никого из сокамерников не оказалось на месте, наверно, на допросах, и он, оставшись сам с собою, не смог удержать один самопроизвольный, со страшной силой вырывающийся крик.

Даже не крик, то скорее звериный рык протяженностью на все дыхание, но такой, что может прийти только из самых глубин в клочья разорванной души, и только в таком случае, когда мужчина на самом деле просит Господа о снисхождении, да-да, воистину кается в содеянном грехе.

Поверьте, это невозможно сыграть.

Неконтролируемое извержение чувств, это рев человечий с раскаянием и мольбой о пощаде, что может случиться лишь само собой, выйти, вырваться, излиться натуральным путем.

Ну, посмотри, о Господь, что творится на этой планете…

Его мысли в тот миг, словно чудом, вдруг просветлели, и стало намного легче душе, а дело в том, что ему словно некто сказал: «Успокойся, сынок, все будет намного лучше, чем ты это сам представляешь».

Скажите, кто после этого спорить бы мог о том, что Всевышний не с нами…

А ты, мой друг, слышал когда-нибудь такую молитву отчаяния?

Нет?

Ну и хорошо, пусть это минует хотя бы тебя.

Успокоившись, он мысленно благодарил Господа Бога за помощь.

– А теперь, Бронислав Юрьевич, спокойно, по крайней мере, ты пока еще жив, а это значит, что вполне реально имеешь еще возможность чего-то достичь, пусть даже оно пока что и скрыто где-то в таинственном будущем.

Несколько недель спустя все их имущество было продано за бесценок из-под бездушного, но тем не менее весьма изящного молотка аукционера.

На это редкое представление, как на праздник, съехались «друзья семьи», соседи и, разумеется, близкие, а также и некоторые дальние родственнички.

Разумеется, по толпе бродили сплетни.

– Это же все, то пожизненный срок, – пухлой ручкой махнула дальняя троюродная родственница тетя Галя, присматриваясь к антикварному секретеру Бронислава.

– А может, и расстрел, мужайся, теперь тебе, доченька, надо быть готовой ко всему, – дядя Вася выбирал себе ручные инструменты из мастерской ее мужа.

– Так опрометчиво поступить, как он, мог только прирожденный злодей, и откуда взялся такой в нашем роду?

Свой монолог дама произносила с такой интонацией, что слушателям не оставалось ни малейших сомнений в том, что ее душу прям-таки грели события такого рода, ну, в конце-то концов, была новая неисчерпаемая тема, ну впрямь камень, о что вдоволь поточить свои лясы с соседками, и не только, да к тому же надолго…

– Ты, милая, разводись и задумайся о будущем, пока еще молода, из него человека уже не будет.

Тут свою ложку дегтя в душу Инны внесла другая корпулентная дама, жена дяди Володи по родственной линии жены Бронькина двоюродного брата, как бы случайно приехавшая погостить из неблизкого Саратова, женщина выражала свои явно по дороге шлифованные мысли, алчно приглядываясь и даже нежно погладив хозяйку дома по ее норковой шубе.

– Нет-нет, – заявила Инна, – вещи с плеча пока что не продаются.

– Да нет, полагаю, расстрелять его не должны и больше десяти лет не дадут, отсидит и вернется, если на лесоповале не загнется, – самоуверенно изрек ближайший сосед, только что за пару тысяч баксов прикупивший практически новый трактор со всеми плугами.

Терли языки родственнички, и при этом каждый пытался урвать хоть что-то, но подешевле.

Установленные аукционом стоимости вовсе не поднимались, их, наоборот, сбивали, ведь все были в курсе, что Инне надо продать все и в сей же час, поэтому-то никто и не спешил покупать.

А когда уже закончился торг, то подходили и, например…

– Слушай, Инна, так и так не продала, но тебе-то деньги нужны, давай-ка я заберу материалы на дом, ну, скажем, за три сотни баксов… больше попросту нету.

А Бронька только что как, этой же осенью, купил их за несколько тысяч.

Инна соглашалась молча, ведь было ясно, она уедет, и сегодня же все это добришко останется на разграбление этим родственничкам да близким соседям.

Да так и случилось, все, что осталось не продано, растаскали потом, а скрали все, аж до фундаментов забора, и сняли даже крышку колодца вместе с ручной, с изящной каткой в народном стиле цепью и даже ведром.

Воду для их дома качал глубинный насос, но классический вариант Бронька сам смастерил, как первое украшение двора и, конечно же, просто как нужную вещь, на всякий случай, ведь иногда приятно впрямь по-дедовски, самому достать ведро свежей воды… из своего колодца.

Больше не было их гнезда, и только северный ветер тоскливой мелодией порой по зимним ночам завывал в трубах колодца, что остался без крышки, остались яблони, сливы и вишни в саду, сами, одни, без ухода, двенадцать дубов вдоль новой дороги, что сам он построил, да старый кот, который так и не дался в руки, похоже, что он один верно любил это место и, походу, твердо решил кошачий свой век дожить на родном пустыре…

Глава 12

Первыми на освоение сибирских просторов при царе-батюшке еще пару веков назад, конечно же, гнали бедолаг, каторжан, осужденные на долгие годы зачастую ни за что ни про что вереницами шли, гремя кандалами, в которые их заковывали перед выходом из точки А.

Преодолеть сотни, нет, тысячи километров, неся на себе многокилограммовые кандалы, конечно, далеко не каждому удавалось, многие и многие гибли по пути от болезней и холода, переутомленности и голода.

Так что до точки Б доходили лишь только отборные по выдержке, но очень немногие узники.

И вот в конце девятнадцатого века в правительстве Российском неслучайно появилась великая личность, государственный деятель, новатор и реформатор, по имени Столыпин Петр Аркадьевич.

Благодаря ему империя достигла многого, и в том числе его светлая голова инициировала ускоренное освоение бескрайних просторов Сибири, предложив переселять людей с помощью железной дороги.

Народ строил дорогу, и он же по ней выезжал, точнее, его вывозили с помощью вагона, который, судя по легендам, был создан именно самим Столыпиным. Так вот, благодаря ему, этот процесс и ускорился в сотни тысяч раз.

Стучали колеса на стыках, и переселенцы, уже не медленно ползучей вереницей доходяг, а целыми вагонами, нет, эшелонами, неутомленной переходом бесплатной рабочей силы, аж с песнями выезжали на бесконечную каторгу, на непомерный труд киркой да лопатой добывать из нетронутой земли полезные ископаемые для господ, их пославших туда на верную смерть. «Бродяга к Байкалу подходит»…

Потом было время, когда лихорадка массового переселения в Сибирь пришла в упадок, благодаря Первой мировой войне и революционным движениям, ох, оно, кровавое начало двадцатого века в России-матушке, да и во всем мире, но вагоны эти, однажды названные народом Столыпинскими, пережив несколько капитальных модификаций, смены властей, политических строев, войн, правительств и даже веков, все же сохранили свое, изначально народом крещенное имя аж до наших дней и, скорее всего, уже никогда не утратят.

 
Народ умен наш и могуч,
Пусть велики его страданья,
И, раз народным некий став,
Вовеки пронесет названье
 

Старым черным воронком – кстати, тоже народное название спецмашины для перевозки узников.

Так вот тем же черным воронком доставленные на железнодорожную станцию, заключенные, посаженные на позицию «корточки» с руками за затылком, ждали посадки, заветного момента, когда же подадут вагон Столыпинский.

Вокруг этого невеселого строя солдаты с калашами наперевес и специально тренированными собаками, овчарками, без намордников, лающими с пеной на клыках без остановки и в случае попытки побега спущенными с поводков, ведь на самом деле готовыми порвать любого аж в мелкие клочья.

Надо быть склонному к суициду, чтобы дернуться с места при такой обстановочке дела.

«Шаг влево, шаг вправо учитывается как попытка к бегству, прыжок на месте – как провокация», а то есть стреляют без предупреждения.

Эту более чем ясную фразу знает каждый, которому хоть раз довелось побывать на таком мероприятии, как этап, принудительная транспортировка заключенных с одного на другое место заключения… жуть.

Это что-то с чем-то, мой друг, чтобы не сказать большего, да как тут не сказать, полчаса отсидев в такой позиции при морозе в двадцать градусов, человек просто близок к потере сознания, и только тогда подается Столыпинский вагон.

Открываются двери, и начинается по громкой команде:

– С левого угла начала строя первый пошел, второй пошел, третий пошел…

Бедные, уже измучившиеся люди, с трудом вставая на ноги из позиции «корточки», хватая свои рюкзаки с личными вещами, один за другим проходят в вагон, который очень похож на нормальный спальный, только отсутствует та стена, которая разделяла бы коридор от купе, так эту стену заменили искусной, прям надо сказать, ажурной решеточкой, вот и получилась импровизированная железнодорожная тюрьма на колесах.

Поскольку уголовников несметное количество, а вагон всего лишь один, то их без объяснений загоняют по двадцать человек в боксик-купе, которое по проекту рассчитано как максимум на двенадцать мест, так что приходится ну уж очень дружно сплотиться, дабы всяк получил бы свое место, куда задницу притулить.

Стоит гомон, дым столбом, тут все курят, многие перекрикиваются в поисках знакомых или по обмену информацией, а юные солдаты-надзиратели, закрыв замки, прохаживаются по коридорчику, порой выдергивают по жертве из заперти и уводят в тамбур вагона, чтобы там насладиться издевательством над человеком.

Вдвоем или даже втроем избивая несчастного своими дубинами, да вообще чем попало, да так, что когда в полусознательном состоянии под пинками сопливых ублюдков возвращаешься на своих двоих обратно в купе, то, несмотря на сжатость, все остальные молча тебе дают место, куда прилечь да отхаркаться.

После такой экзекуции хуже всего становится на следующий день, а поначалу, видимо благодаря выбросу адреналина, не так-то и страшно, среди братвы ходит даже сарказм:

– Подмолодили, братан.

– Да самую малость, особливо тот мелкий отрывался.

Пару-тройку часов простояв в тупике, поезд трогается с места и, набирая скорость, начинает свою, ни с чем не сравнимую мелодию: тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, со временем перекрикивающиеся братки устают, ночь, и остается только с детства до боли знакомый, убаюкивающий такт: тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Успокоенный мелодией движения поезда, Бронька затворяет глаза, и вдруг как бы не существует всего ужаса вокруг, даже боль после «подмолодки» вроде рассеялась, появляется ощущение, как будто он отправляется во вполне нормальное путешествие, вагон качается немного, убаюкивая в чреве своем сотни несчастных людей.

Путешествуя поездом по России, есть на что посмотреть, хотя бы возьмем для примера билет на поезд Санкт-Петербург – Владивосток и выберем зимнее время, о мой друг, это фантастическое нечто.

Убедительно рекомендую тебе, мой дорогой читатель, но только аккуратно, по ошибочке не угоди в такой вагон, которым в данный момент везут нашего героя, в купе этого вагона нету окон, так что восхитительные виды, чудеса чудные да дива дивные невзначай да упустишь… врагу не пожелаю.

Железная дорога пересекает Уральские горы с магическими видами на заснеженную тайгу, если тебе повезет да твое путешествие сопроводят солнечные дни и сильный мороз в безветренную погоду, то ты увидишь, как искрится иней на вековых елях, словно покрытых вуалью россыпи алмазной.

Поверь мне, мой друг, однажды созерцав такой вот пейзаж, ты непременно полюбишь эту страну еще сильней, и будь ты гражданином России или не будь, а когда поезд тебя подвезет к берегам великого Байкала и повезет вдоль этого самого большого пресноводного озера в мире, ты невольно поймешь, насколько необъятна эта страна.

Да-да, мой друг, стоит посмотреть Россию-матушку, да, стоит, но аккуратно…

Сидящий рядом мужик в преклонном уже возрасте вдруг громко чихнул, вернув Броньку из мечты в реальность, потом еще раз и еще, скорей всего, простудился старик.

– Будь здоров, отец, – Бронька негромко сказал по-соседски, а в ответ тишина… наверно, глуховат батяня.

Старик возился в своем мешке, доставая тряпку, в которую просморкался, а убрав платок обратно в баул, повернул голову в сторону его и, внимательно осмотрев своего доброжелателя, в конце-то концов ответил, при этом на его лице не дрогнула ни одна мышца, которая выдала бы его душевное состояние:

– Не твое дело до моего здоровья.

Изрек и больше им не интересовался, как будто никогда не было ни Броньки рядом с ним, ни обмена любезностями.

После такого поворота дел молодой человек стал догадываться, что за контингент на самом-то деле его окружает, и этикеты высшего общества тут, похоже, да, на самом деле далеко не в обиходе.

Прибытие на «святое» место не вызвало особого восхищения, действительно и вполне вероятно, что адвокат был прав насчет хлебосольного приема…

Такая же высадка, как и посадка на поезд, только в обратном порядке, выскочив из вагона, снова на корточки, собаки да автоматы вокруг, а через пути в полумраке еще раннего утра зияли очертания зловещих, практически черных четырехэтажных зданий, опоясанных забором, ну точно в метров пять.

Не только ради пустого украшения по цоколю этой мрачной, мир надвое разделяющей стены кольцами спирали были проложены изящные кружева из армированной, колюще-режущей ленты, молча обещающие безжалостно разодрать любого, кто осмелился бы испытать счастье да махнуть, блин, «с чистой совестью» через нее на свободу родимую.

Слабо освещенная, но явно обширная территория тюрьмы внушала если не страх, то респект, а это уж точно.

Вокзальчик, так назывался приемник, место террора, тут обыскивали с пристрастием, то есть под угрозой резиновой дубинки, полностью обнажалось тело, и тебе, нагло приказав раздвинуть булки-ягодицы, заглядывали даже в задний проход.

«Вот так работенка у человека, и сколько же должен получать жалованья, да какими деньгами, таки вообще интересно, что же ему снится по ночам, если целыми днями вот так вот в разные анусы заглядывает и ведь пытается же, чертило, там нечто еще и разглядеть».

Представьте, такая мысль невольно посетила Броньку, нагибаясь в позу огородника, дабы любопытный мент посмотрел ему туда, куда сам человек, даже при всем желании, заглянуть себе попросту физически не может.

А потом так же полностью обнаженным, неся все свои вещи в руках, узник бежит по длинному коридору в баню.

Все эти действия сопровождаются безумными криками надзирателей, кто в черных масках-балаклавах, словно палачи, строем стоят по обе стороны коридора, и лаем, видимо, специально отобранных под цвет масок черных же овчарок на длинных поводках.

Там в каждый момент есть шанс с плеча получить дубинкой или быть покусанным полубешеной собакой.

Добежав до бани, несчастный получает зловонный кусочек мыла в граммов двадцать со щедрой добавкой какого-то яда от паразитов, а в частности от чесотки да вшей всех сортов, и попадает в душевое помещение, где благо вода хоть сносной температуры, но это ненадолго.

Спустя максимум десятки минут всех выгоняют в раздевалку, ибо новая партия свежеприбывших уже на подступах к этому святому месту для очищения тел, но никак не их душ.

Снова бег уже по другому коридору, всех загоняют в одно помещение, так называемую среди зэков преисподнюю, где на сто квадратных метров оказываются около двухсот человек.

Единственные удобства в этом месте «отдыха» – дыра в одном из углов, куда можно испражняться, и один кран холодной воды, которая служит и питьевой, коль очень уж хочешь, и смывной для экскрементов, так как вентиль, подающий перехлорированную жидкость, находится как раз над дырой в полу, куда мочатся, да еще и гадят, двести мужиков, то есть отхожее место просто постоянно занято. Чтобы туда подобраться, порой надо даже потолкаться в очереди, дабы вовремя оказаться в непосредственной близости места с необходимой человеку дырой, ну не станешь же прям на пол, людям под ноги мочиться, хотя весь этот пол покрыт отхарканным веществом, окурками, и сам черт мог бы знать, чем еще, но слой этого знатного содержания уж точно, и наверно уж, мог бы выдать немалую порцию информации специально обученным людям.

В какой-то момент, плечами пробивая себе путь ко клоаке, Бронька, в душе будучи авангардистом, новатором и вообще лидером по жизни, был готов даже выдвинуть свою кандидатуру для внесения рационализаторского предложения. А план был до гениального прост, то есть всем выстроиться в зигзагообразную очередь и так, двигаясь поочередно, пользоваться отхожим местом да набирать заодно сосуд воды на личные нужды, с тем же избегая социального неравенства на почве различной физической силы среди братвы, но он все же придержал свои парламентарские амбиции при себе, не пожелав быть неположительно истолкованным местными остряками, а впрочем-то, его законопроект вовсе не был лишенным здравого смысла.

Ведь учитывая то, что на одну отхожую дыру имелось двести человек, а значит, отпуская всякому по минуте, на полный круг должно уйти не менее трех с лишним часов, что и является как раз нормальным отрезком времени для среднестатистического мужчины на паузу между мочеиспусканием. Даже не говоря о других экстрапотраченных минутах на случай отложения испражнений из анального отверстия, что также натурально происходит со всяким из нас, но благо не так часто.

Вот такие-то условия… там мужики становятся в круг, чтобы по трое, а то и вчетвером одновременно поссать в одну дыру… там шутки да приколы сыпятся сами собой… даже весело как бы…

В этом не лишенном романтики месте встречаются старые друзья, а также знакомятся с молодыми первоходками, представьте, варят чифир в алюминиевых кружках на факелах из тряпок, все курят, а при этом имеется лишь одно оконце размером в квадратный метр, конечно же, стекло отсутствует, как и везде в этих местах, не столь отдаленных от остальной цивилизации, да, стекло благо отсутствует, так что хоть какая-то вентиляция, но все ж таки имеется.

Там в ожидании неизвестности проходит почти весь день, а потом отворяются столетиями обшарпанные двери и господ узников вежливо, под аккуратными ударами дубинок, провожают по подземной галерее в так называемый среди братвы карантинный блок.

Даже удивительно порой, откуда столько ненависти и злости в этих масками покрытых солдатах, ведь если посчитать, сколько раз они ударяют ежедневно своими дубинками, то вот им-то, по сути, надо было бы сидеть остаток этой жизни и еще пару тройку сотен лет за массовое избивание беззащитных узников.

Да чего уж там, об этом говорить попусту вроде и нечего, но надо, пользуясь случаем, напомнить им всем, что их тоже ведь ждут весы правосудия Божиего…

Само название «Карантин» тебя, мой милый друг, невольно наталкивает на мысли о медицине, а значит, должно быть, вот-вот попадешь аж так прямо в заботливые ручки ласковых и длинноногих медсестер… но не тут-то, брат, было.

Это по размерам довольно большое помещение и безо всякой мебели, то есть места всем хватило бы, но, к сожалению, по полу привольно разливалась людская моча и также то, что хочешь не хочешь, а по природой-матушкой установленным законам хотя бы раз в сутки, но у любого из нас выталкивается из заднего прохода, причем неприятно выглядит и, что самое важное, вперемешку с уриной несусветно воняет, а так как параша, что расположена слева в углу, по-видимому, давным-давно как не функционировала, то ясное дело, эти экскременты людские растянулись уже довольно далеко по территории, и благо не в летнее время дело было…

О Господи, можно подумать, что это бред человека с зашкалившей температурой, но нет, оно на самом деле воняло, и он это осязал, а значит, не бредил.

Их без объяснений загнали, как скот, в эту клоаку и под лязг засовов захлопнули дверь.

Явно, что в данном помещении «карантина» частенько бывали подобные компании, поскольку находчивыми каторжанами, предыдущими сидельцами этого места, из стен полутораметровой толщины были выковыряны кирпичи и разбросаны по полу в шахматном порядке, чтобы не стоять по щиколотку в своей же моче и кале.

Благодаря неровному полу, было и несколько сухих островков, а один из них впрямь у оконного проема, что благодаря своей физической респектабельности удалось занять Броньке со старым вором Востоком.

По мере выковыривания кирпичей из стен, конечно же, образовались ниши, которые теперь использовались как спальные «ложе» для ВИП-персон, но мест таких было немного.

Старая тюрьма мал-помалу разбиралась, хоть стены и были толщиной более метра, но, несмотря на это, местами в них были уже проделаны дыры-кобуры, соединяющие соседние камеры, так что торг и информация велись и передавались в упрощенном режиме.

Не именно в данной карантинной камере, а между многими другими – жилыми, да практически всеми, помещениями в стенах, потолках и полах эти кобуры-дыры были так расширены, что при желании можно было даже сходить в гости к соседям за стеной, а также и погулять по этажам.

Даже с подвала можно было попасть на второй, третий и на четвертый этажи, а поскольку потолки были высокими, то работали лифтеры.

Двое здоровых парней, стоя на втором ярусе шконок – тюремных кроватей, берут третьего за ноги и поднимают к дыре в потолке, а сверху других два здоровяка принимают путешественника за им навстречу протянутые руки и с относительной легкостью вытаскивают искателя приключений через дыру в потолке к себе наверх.

Цена билета на такое путешествие договорная, но поскольку расчетной единицей в тех местах тогда являлся табачок, то в основном каждому лифтеру по сигарете за подъем и столько же за спуск.

За неимением табачных изделий в ход шли и другие всевозможные материальные ценности: обувь, одежда, еда, чай, гигиенические товары и так далее, вплоть до физической расплаты, ну, например, если в путешествие отправился некий любитель половых извращений…

Так что было время, когда менты из-за лени подниматься по лестницам на четвертый этаж, сопровождая заключенного в определенную камеру, просто бросали несчастного в любую хату на первом этаже и давали устное напутствие, мол, в свою камеру доберешься сам… и должен там быть к вечерней проверке.

А пока новенький добирался до своей хаты через руки лифтеров, да еще и всякого рода других жуликов, которые так и ждут свежего мяса, его успевали обобрать до нитки в прямом смысле этого слова. Ведь с воли-то человек попадает по-любому в нормальной одежде, а по пути его переодевают пару-тройку раз, так что, добравшись до своей хаты, чудак даже и сам себя уже не узнает, благо там нету зеркал… Человек просто ошеломлен от того, что происходит с ним, проходя через этот муравейник злодеев.

Там жулик на жулике, и притом со свежачком-первоходкой ну никто особо-то не церемонится, разумеется же, в зависимости от физической силы новенького, социального статуса, ну и, конечно, от многих других факторов, сопутствующих каждому индивидууму лично.

Шмотки снимаются, и самые крутые куски, несомненно, что тут же продаются ментам на коридор за наркоту или алкоголь, а бедолаге кидают какое-то до дыр изношенное трико или дедовские штаны, что далеко не по размерчику.

– Да ничего, не на блядки же собираешься, братан… а тут вон старым каторжанам на крытку ехать лет на восемь, уж поддержи бродягу, ну чисто по возможности, в натуре, свитерок подгони, его, сироту казанскую, тайгу валить завтра увезут, а тебе тут в тепле еще года два париться… ему-то нужней…

Вместо шикарной вольной обувки приходят истоптанные шкары местного пошива, кожаную куртку впрямь за секунду сменит дырявая фуфайка, ну и в таком духе… есть шанс лишиться даже девственности, а что, по пути ведь всякое бывает…

– Вот это да, поверь, где только я и ни был, но такого не видал. Похоже, новой власти демократов на нас, каторжан, стало быть, вообще наплевать, ну разве можно до того распуститься, чтобы и говно за собой не убирать?

– Это пахнет не говном, а позором тех, кто в ответе за это место, – Броньке, не видавшему ничего подобного, все же не удалось удержаться от краткого комментария своей точки зрения на существующий хаос.

Возле проема окна, где они встали, имелось по крайней мере чем дышать, благо сие отверстие было проектировано щедро, с пола аж до потолка, где заканчивалось арочным сводом, толстые, как минимум в тридцать миллиметров, стальные прутья, вмурованные еще при строительстве, выглядели так, как будто помещение предназначалось для содержания крупных кошачьих, вроде львов или тигров, что вполне возможно, учитывая исторический возраст здания.

– Быть может, это место таит и такие страсти, как содержание зверей-людоедов, или тут, закованные в кандалы, стояли самые страшные «злыдни» для показа высокопоставленным гостям этих экзотических мест.

– Вот ты только глянь-ка во двор: если человек среднего роста прошел бы мимо нашей оконной арки, то его торс выступал бы как раз над уровнем пола, где стоим мы с тобой.

Ведь согласитесь, на самом деле в данный момент, господа каторжане, заметьте, что вы находитесь в помещении для осмотра, ну вроде бы как обезьянки в клетке зоопарка, а теперь отворятся тайные люки и сюда впустят десяток изголодавшихся хищников, вот представление-то будет.

Старый вор Восток не уставал подшучивать над ситуацией, разбрасывая сарказмы, и не в бровь, а ведь прямо в глаз попадал, философ-каторжанин.

Бронька прижал большой палец к левой ноздре и чисто по-мужицки продул правую, содержимое вырвалось из носа и, сделав в полете дугу, шлепнулось в лужу фекалий.

– Ну, брат, ты даешь, ведь мы все-таки находимся в карантинном помещении, дьявол побери это место, ах да, добро пожаловать в ад, мой юный товарищ.

– Нас, старина, держат тут не просто так, а с той целью, чтобы указать наше место под солнцем, чтобы жизнь малиной больше не казалась. Дают понять, что они тут всесильны и могут делать с нами все, что только заблагорассудится, – Бронька делал выводы быстро и практически безошибочно.

– Не отчаивайся, всего-навсего три дня могут тут продержать, а потом разведут по хатам-камерам, да вполне возможно, что нас раскидают даже в разные корпуса, но ничего, найдем друг друга, если что, тут почта в порядке, и так оно было всегда.

Из ближнего к отхожему месту острова в углу доносились стоны, обычно невольно произносимые людьми от наслаждения во время получения удовольствий полового совокупления.

Бронька, безусловно уже наслышан, конечно, о таких вот делах, но видел воочию эти извращения впервые.

– Там выстроилась очередь к известному гомику, похоже, это ему и на самом деле нравится, вот представь себе, сколько у него тут работы, а может и не осилить, но тем не менее старается, нелюдь, изо всех своих сил, вон сразу четверых обслуживает, вот это да, его надо бы к медали представить, к медали терпения…

Восток только веселился от таких движений – похоже, он и в самом деле был тут как дома, да нет, не как, а на самом деле именно дома.

В обеденное время отворились кованые двери и были поданы кушанья, Восток неустанно комментировал происходящее.

– Смотри, куда кинули хлеб насущный для проголодавшихся узников.

Хлеба как такового вовсе не было, а сорокалитровые бидоны без крышек, в таких же, но только с крышками, возят молоко в деревнях, плюхнулись прямо в застоялое месиво дерьма, разбрызгивая эту жижу во все стороны света.

Внутрь одного из бидонов кинули и черпак-половник для удобства чревоугодников.